Текст книги "Гибель отложим на завтра. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Марина Аэзида

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 49 страниц)

"Давайте, подступайте ближе! Надеюсь, ваш безумный предводитель тоже здесь, – злорадно ухмыльнулся Элимер. – Я имею огромное желание побеседовать с ним. И если наша беседа состоится, то вскоре мой милый брат окажется в мире теней".

***

По приказу царя илиринское войско остановилось. На достаточном расстоянии от Антурина, чтобы не опасаться летящих со стен стрел. Да они и не летели: защитники тоже понимали, что их выстрелы пропадут втуне. Не слушая опасливых возражений Хаттейтина и других воинов, Аданэй спрыгнул с лошади и вышел вперед, оставив позади и войско, и своих телохранителей.

Неужели сейчас он сумеет освободиться от поселившегося внутри пламени? Никто и не подозревал, каким тяжелым, почти невыносимым казался ему путь от Эртины до границ Отерхейна. Как он каждый день и ночь сгорал изнутри, как бился в горячечной полудреме, как пил, но не мог утолить жажду. Сейчас, сейчас все это должно закончиться. Огонь внутри него оживал, рвался наружу, в кончиках пальцев бегали жгущие искры. Сейчас, сейчас все случится, сейчас он выпустит пламя, избавится от него!

Аданэй уже почти ничего не различал вокруг, не видел, не слышал, только чувствовал. Его тело будто растворилось, сливаясь с огнем: как тогда, во сне, посланном Шаазар. Он вновь становился пламенем, и это казалось блаженством, ведь теперь он не ощущал жара. Только вот продлилось это блаженство недолго, ибо уже в следующий миг Аданэя охватила боль. Показалось, что сгорает и кровь, и кости, и даже душа, что глаза лезут из орбит, что кожа трескается, обугливается и опадает почерневшими лохмотьями. Из опаленного горла вырвался хриплый рев, пальцы скрючило, а нестерпимая боль заставила потерять сознание.

Илиринское войско растерялось, когда их правитель, невзирая на опасность, ушел вперед и оказался без защиты. Хаттейтин, вопреки запрету, уже подумывал отправить к царю телохранителей, когда произошло что-то странное. В лицо ему ударил жар, как будто он подошел слишком близко к костру. Глаза на миг ослепли от яркой вспышки. Потом он услышал жуткий вопль, такой страшный и мучительный, что захотелось ему вторить. В воздухе разлился сияющий желтый свет, жар стал еще сильнее, одежда под доспехами тут же промокла от пота.

– Проглоти меня тьма! – выругался Хаттейтин. – Да что же это происходит?!

Ответить на свой вопрос военачальник не успел, потому что вместе со всеми уставился на антуринскую стену, серый камень которой вдруг покраснел, будто железо в горне. А в следующий миг стену объяло пламя, и градом упали пылающие камни, и головешками посыпались защитники, и крики жителей донеслись даже до ушей стоящих в отдалении илиринцев.

Пораженный, Хаттейтин не сразу вспомнил о царе, а вспомнив, увидел, что тот лежит не то без сознания, не то мертвый. Быстро кинулся он вместе с несколькими тысячниками к правителю и первым делом прислушался к пульсу. Жив. Царь был жив. Хаттейтин, вздохнув с облегчением, приподнял его голову и поднес к его рту фляжку с водой.

Аданэй почувствовал влагу на губах, вожделенную влагу, которая потушит – должна потушить! – внутренний пожар. Но тут понял, что огня и так уже нет. Зато есть жажда, невыносимая жажда. Он как-то очень резко вскочил, заставив Хаттейтина отпрянуть, вырвал из его рук флягу и залпом опустошил. И только потом посмотрел на Антурин, на стену. Стену, которой больше не было. На ее месте пылал огонь. Аданэй перевел взгляд на взволнованных тысячников и военачальника, затем снова на город-крепость, и радостно, счастливо воскликнул:

– Получилось! Хаттейтин, Аххарит, Таннис, у нас получилось! Стены нет! Получилось!

Аххарит рассмеялся в ответ, Хаттейтин неуверенно, подрагивающими губами, улыбнулся, а Таннис помог царю подняться, и вместе они вернулись к ликующему войску.

Жители Антурина спали спокойно, уверенные, что вражеское войско потопчется перед несокрушимыми стенами, сломает о них хребты и зубы, после чего бесславно и с позором отступит.

Защитники города стояли на стенах, ожидая, когда приблизятся силы неприятеля, чтобы закидать их стрелами, камнями и облить кипящей смолой.

Никто не ожидал беды, когда случилось невозможное, невероятное! Будто небо смешалось с землей, будто загорелись облака. Восточная стена раскалилась и вспыхнула, будто сделанная из пергамента. Те, кто стоял на ней, прыгали вниз, красными искрами рассекали ночное небо, прежде чем навсегда угаснуть, так и не успев понять, что произошло.

Камень плавился подобно воску, лавой растекался по мостовой, добирался до воинов, которые не успевали отбежать достаточно далеко от подножия стены, и остывал, вмуровывая их по бедра, колени или щиколотки. И сильные мужчины орали и плакали, с обварившимися ногами застыв в камне. Орали и плакали до тех пор, пока не теряли сознание от боли, или не умирали.

Паника образовалась на улицах, жители выбегали из домов, рыдания мешались с криками, а запах гари с вонью сгорающих заживо людей. Предводители гарнизона и десятники, перекрикивая гул толпы и огня, пытались привести своих людей в чувство. Но когда им наконец-то это удалось, и защитники смогли кое-как организовать оборону, вражеское войско уже подошло к выплавленному в стене отверстию, пожар в котором как раз затухал.

Смертоносной лавиной хлынули илиринцы в покалеченный город, легко подминали защитников, все еще пребывающих в ужасе, одолевали их числом. Оборонявшиеся пытались держаться изо всех сил, но гибли и отступали. За одного павшего они убивали нескольких илиринцев, но все равно отступали и гибли. А враги приближались. Ближе. Еще ближе: они двигались в сердце твердыни – к замку наместника, сметая воинов кхана и заодно, в нездоровом азарте, вырезая простых жителей. Теперь к запаху гари и обугленных трупов примешался запах свежей крови.

Не всем горожанам удалось избежать смерти. Мечи и копья доставали и воинов, и обывателей, и детей, и взрослых, и стариков.

Вот девчонка-подросток рванула за руку своего братишку: ей показалось, будто он замедлил бег, а то и вовсе остановился. Обернулась, намереваясь прикрикнуть на него, и увидела, как мальчик падает на землю, и что у мальчика больше нет головы, а из разреза шеи хлещет кровь. И вопль, который исторгло ее горло, показался страшным ей самой.

Вот гончар, крича, склонился у тела своей жены, из чрева которой только что вырвали младенца, и сам упал, пронзенный копьем.

Вот группа воинов затащила в пустующий дом двух отбивающихся девчонок.

И страх, и кровь, и смерть, и пламя плясали на улицах Антурина всю ночь. И старики вспоминали слова тех, кто утверждал, будто над городом до сих пор веет проклятие древних гробниц.

IV

С утра кое-где на улицах еще продолжались стычки, но исход битвы был ясен уже с ночи. Теперь защитники сражались не для того, чтобы защитить город, а для того, чтобы покинуть его. Илиринцы прекрасно это понимали, а потому чувствовали себя победителями, и то тут, то там, раздавался их смех.

«Не такими уж неприступными оказались твои стены, Антурин – рассуждал Аданэй сам с собою, поднимаясь по ступеням захваченного замка. – Конечно, только благодаря Шаазар и этому огню, иначе бы…»

Однако он решил не продолжать эту мысль, споткнувшись на неожиданном и неприятном прозрении: да ведь он вообще почти ничего не сделал сам. Он получил все, что хотел, лишь благодаря кому-то другому! Осознание этого больно ударило по самолюбию. И почему такая мысль пришла в голову именно сейчас, когда он должен ликовать, ведь он победителем въезжал в замок Антурина?! Гнать прочь эти сомнения! Пусть он остался жив лишь благодаря Гилларе и Ниррасу, пусть попал в Эртину благодаря им же, пусть ему пришлось воспользоваться доверием Вильдерина – как же ты сейчас, бывший друг? – и любовью Лиммены. И пусть это Шаазар помогла пройти ему Тропою Смерти, а сейчас лишь с ее помощью он сокрушил часть великой стены. Пусть их много было, готовых помочь. Но ведь существовала какая-то причина, по которой они захотели это сделать? И если у людей (и нелюдей) возникло желание или потребность помочь ему, то это его заслуга!

«Да, моя заслуга», – ответил Аданэй сам себе и, уже вполне довольный, ступил в захваченный замок павшей провинции.

В этот раз Отерхейну пришлось отступить, но Аданэй не питал иллюзий, он знал: империя отступилась, но непременно попытается вернуть Антурин. И вернет. То, что от него останется. А к тому времени илиринское войско уже покинет город-бывшую-крепость, предварительно разграбив и опустошив его. И Элимеру придется проглотить это оскорбление. Ведь прежде, чем собирать силы и мстить Илирину настоящей войной, ему придется восстановить провинцию, отстроить заново дома и стены, успокоить народ. Илирин получит столь необходимую отсрочку, а уж Аданэй постарается выжать из нее все, что можно.

Сейчас брат, скорее всего, вывел остатки своих отрядов за пределы Антурина. По крайней мере, это единственное разумное, что он мог сделать. Слишком мало воинов защищало твердыню, слишком сильно люди надеялись на ее незыблемость.

«Элимер, конечно, всегда бредил доблестными схватками и героическими смертями, – думал Аданэй, – но в этом случае даже у него должно хватить ума, чтобы скрыться и ждать свое войско, которое, скорее всего, уже движется сюда. И вот потом уже он попытается отвоевать Антурин. Нужно убраться до того, как его войска окажутся здесь».

Аданэй был уверен, что в захваченном городе не обнаружит брата, тем более плененного: это было бы слишком прекрасно, а потому – невозможно.

Зато тут он встретил кое-кого другого. Ее привели воины, когда она пыталась выскользнуть из замка. Им даже удалось не причинить ей вреда. Потрясающе! Интересно, и как это Элимер оставил здесь свое сокровище? Понадеялся на несокрушимость Антурина, уверовал, что замку, расположенному в самом сердце города, ничто не угрожает?

– Славная Кханне, – пропел Аданэй, – как я рад встретить тебя в столь приятной обстановке. Наконец-то мы сможем поговорить, как добрые друзья.

Она промолчала, смотря сквозь него.

«Знаменитое дикарское молчание», – решил Аданэй, не подозревая, что Элимер подумал то же самое, когда впервые пытался говорить с айсадкой.

– Можешь не отвечать. У нас впереди еще много времени для бесед. Уводите!

***

Элимер окинул взглядом разгоревшийся на улицах Антурина бой и принял единственно верное в этой ситуации решение.

– Отступаем! К западным воротам! – крикнул он, стараясь перекрыть шум боя. Приказ передали дальше, так что услышали его все и охотно подчинились: бесцельно погибать в безнадежной битве никому не хотелось. Отойти удалось без труда – илиринцы, уверовав в победу, даже не стали их преследовать. Вместо этого занялись разграблением домов и бессмысленной резней населения.

"Вы еще ответите за это!" – еле сдерживая готовую прорваться ярость, думал Элимер. Но он – кхан, и допустить вторую ошибку, отправляя людей на смерть в заведомо проигранном бою, не имел права. Он и так уже поплатился за ошибку первую – недооценил врага, не предположил даже, что не глупость двигала Аданэем. И теперь из-за этой недальновидности гибли его люди. Из-за этого Шейра осталась в замке, захваченном илиринцами. Несколько раз порывался Элимер отдать приказ о наступлении, чтобы попытаться отбить ее у противников. Но всякий раз волей разума удерживал себя от нелепого поступка, который грозил бы смертью и ему, и Шейре, и всем воинам. Сейчас с ней ничего не случится, напротив, Аданэй станет оберегать ее как самого себя, ведь где еще он возьмет столь ценного заложника? А вот если кхан погибнет, тогда Шейра и еще не рожденный наследник станут помехой, и от них немедленно избавятся. Так что жизнь Элимера – это залог жизни жены и сына. А значит, ошибок больше допускать нельзя.

– Уходим! Быстрее! – крикнул кхан еще раз, когда с несколькими этельдами подошел к западному выходу и увидел несущийся на них отряд илиринцев. Пятеро воинов тут же бросились открывать тяжелые ворота, однако короткого промедления хватило, чтобы у выхода завязалась схватка. Благо, вражеский отряд оказался невелик, и людей насчитывал даже меньше, чем в поредевших этельдах. Остальные противники, видимо, чересчур увлеклись бесчинствами, чтобы заметить невыгодное положение соратников и поспеть на подмогу. А нападавшие бросились на этельды в горячечном пылу недавней победы, когда возникает иллюзия неуязвимости. Но только иллюзия.

Развернувшись к неприятелю, воины кхана бросились вперед. Элимер наконец получил возможность излить ярость. Каждый раз, когда меч его вонзался во вражескую плоть, издавая влажный, чавкающий звук, внутри кхана вскипала злобная радость. Пусть они проиграли бой за Антурин, но уж этот самоуверенный отряд уничтожат подчистую.

Рядом с кханом бился Видольд. И даже в полутьме и суматохе схватки Элимер заметил, как ловко бывший разбойник орудовал мечом. Падали, словно скошенная трава те, кто имел несчастье оказаться в непосредственной близости от смертоносного клинка телохранителя. И где полудикий горец овладел искусством убийства в таком совершенстве? Мысль промелькнула, а дальше он опять погрузился в багровую пучину стычки.

В следующий раз Элимер обратил внимание на Видольда, когда заметил, что в спину телохранителя метило длинное копье, а тот, занятый другим противником, не видел угрозы. Даже не задумавшись, кхан бросился вперед, только бы не дать другу погибнуть. Меч Элимера вошел в спину нападавшего копейщика. Опасность миновала. Но кхан не успел этому порадоваться, опоздал на мгновение и не заметил, что смерть прицелилась уже и к нему. В уголке сознания мелькнуло: "Все кончено". И он упал.

Телохранитель, расправившись с противником, обернулся и увидел, как кхан убил врага, готового нанести ему, Видольду, удар копьем. А в следующий миг в грудь правителю полетел тяжелый дротик, выбил пластину доспеха и вошел в плоть. Телохранитель даже не успел моргнуть, а кхан уже оседал на землю.

– Зачем же! – простонал Видольд, подхватывая Элимера. – Со мной бы ничего не случилось!

Воины, увидев, что произошло страшное, сомкнули кольцо вокруг раненого – или убитого? – правителя, коря себя за то, что не сделали этого раньше.

Теперь схватка завершилась быстро. Гнев и стремление скорее вынести кхана из этого месива сделали свое дело. И скоро остатки илиринского отряда бросились врассыпную, призывая на помощь соратников. Но поздно, ибо отерхейнцы уже вышли за ворота, унося с собой раненых и – самое страшное – чуть живого правителя.

Скоро они оказались в степи. Преследовать их ночью, на незнакомой равнине, враги не решились, это казалось слишком рискованным, учитывая, что свежие этельды могли оказаться на подходе.

***

Воины угнетенно въезжали в ближайшую деревеньку. Среди жителей отыскался знахарь, но старик, осмотрев рану, только отвел взгляд, боясь озвучить страшную правду: кхан уже на пути к миру предков.

Выжившие сгрудились у наспех разложенного костра. В домах разместили раненых и Элимера, вокруг которого хлопотали все, кто хоть что-то понимал во врачевании. Среди воинов не слышалось привычных шуток и перебранок, взгляды всех смотрели угрюмо, и хотя о правителе говорилось, как о раненом, все знали и боялись правды – кхан уже не жилец.

Ирионг, прижимая к себе покалеченную в бою руку, не отвечал на вопросы, уставившись на играющие веселыми всполохами угли. Ему ничего не хотелось делать, но, окинув блуждающим взором растерянных воинов, он отдал приказ:

– Размещаться на ночлег, поднимаемся с восходом. Ты и ты, – он ткнул пальцами в двух воинов, – сейчас же мчитесь до ближайшего города и везите сюда настоящих лекарей.

Люди, заслышав привычные интонации приказа, немного оживились. Двое сразу же, как и было сказано, вскочили на свежих лошадей, которых нашли в деревне – и канули в ночи.

Скоро почти все уснули: как ни были воины потрясены происшедшим, а усталость оказалась сильнее.

Только Ирионг да несколько десятников остались сидеть у костра, тихо переговариваясь и обсуждая дальнейшие действия. Спустя полчаса к ним присоединился Видольд, который все больше молчал, бездумно теребя в пальцах несколько травинок. В разговор он не вмешивался и как будто размышлял о чем-то своем. Только один раз прошептал себе под нос: "Как глупо получилось".

Однако никто из присутствующих не был уверен, что правильно расслышал слова.

– Странствуя тропами мертвых, путнику тяжело найти обратную дорогу

Он блуждал среди белесо-серых колышущихся теней, постепенно начиная осознавать себя и вспоминать: Антурин, битва, в которой его, кажется, ранили. Только вот воспоминания эти не вызвали ничего, кроме апатии, безразличия. Они на миг всплывали на поверхность сознания и тут же, за ненадобностью, тонули в черной бездне вялого равнодушия.

Кажется, раньше он правил какой-то страной. Кажется, очень сильно мечтал кого-то убить. Кого? Аданэя? Кто такой Аданэй? Ах, да, его брат. Но сейчас убивать кого-то было просто лень. К чему это все? Да, еще он помнил какую-то женщину: почему-то раньше он очень о ней волновался. Но сейчас и это не имело значения.

Элимер – он только что вспомнил собственное имя – чувствовал лишь неизбывную усталость. Хотелось одного – рухнуть на землю и заснуть. Но вот незадача – земли под ногами не было, только шевелилась, поднимаясь до самых колен, вязкая хмарь. Она напоминала не то студень, не то невнятного происхождения жижу. Сколько он так блуждал – неизвестно: в мире теней не существовало времени.

"Мир теней, – безучастно подумал он, – вот, где я очутился. Я умер", – но даже эта мысль не вызвала внутреннего отзвука.

Слева от себя Элимер заметил что-то вроде тропки, рассекающей сумрачную топь, и двинулся к ней. Что-то шлепало, хлюпало, чавкало под ногами. Словно тысячи незримых губ всхлипывали: "Кто ты? Зачем ты? Куда ты?"

Тропка находилась близко, но сколько Элимер ни шел, ему казалось, будто она не приближалась. Пока в единый миг не обнаружил, что уже стоит на ней. На туманной тропе, которой проходили мертвые. Тропе, по которой теперь предстояло пройти и ему.

Стоило осознать это, как все вокруг изменилось – преобразилась сама реальность. Исчезло призрачное болото и окружающее напомнило привычный мир, вот только в мире этом перепутались все времена. Во мгле Элимер увидел отца, тот кричал: "Ты проиграл илиринцам! Не смог удержать крепость! Какой из тебя кхан?! Какой воин? Ты – мой позор! Лучше бы не рождался вовсе!"

"Убирайся! – огрызнулся Элимер, которого потихоньку отпускала апатия. – Тебя здесь нет, ты не существуешь! Ты давно уже на той стороне!"

И мать со словами: "Элимер, родной, ты весь в крови. Тебя ранило? Кто посмел ранить тебя, мой сын, мой любимый сын".

"Мама, я скучал по тебе…" Но и она исчезла.

Элимер видел и другие образы: мертвецов, связанных с ним при жизни. Воинов, убитых в бою. Зарину, которая выкрикивала проклятия. Но эти лики выглядели куда бледнее и быстро исчезали из памяти.

Лишь одно видение заставило его задержаться и замедлить шаг. Чернеющий бор, болотистая гнилостная почва, с голодным урчанием проглатывающая ноги. Вдали – полуразрушенная лачуга, покрытая сизой плесенью. Одна стена в ней полностью отсутствовала, и в образовавшемся отверстии виднелся какой-то человек. Он замедленными движениями раскачивал колыбель. Элимер приблизился, но представшая глазам картина заставила его отпрянуть. В человеке он узнал Аданэя. Это брат бережно качал колыбель. А в ней белели младенческие кости.

«О Боги, что он делает?! Зачем он это делает?»

За плечом заухал филин, и в этом уханье Элимеру почудился ответ: «Баюкает мертвое дитя».

«Что?»

Но уханье повторило: «Качает мертвого ребенка».

Словно ощутив чужое присутствие, Аданэй – или его призрак – обернулся. И вот тут Элимер не совладал с охватившим его ужасом, ибо не глаза смотрели на него, а пустые провалы глазниц, черные ямы. Он услышал глухой, словно доносящийся из-под земли голос: «Убей меня, Элимер. Убей. Я и так уже мертв».

И Элимер не выдержал. Хрипло закричал и бросился прочь от лачуги и Аданэя, который казался больше, чем просто мертвым!

Но тропа куда-то исчезла или закончилась, а перед ним распростерлась широкая неторопливая река. И тут же пропали нехорошие видения, замолкли голоса и всхлипы, а застывший воздух пришел в движение. Дохнуло свежестью реки, ароматом трав и сосен – теми запахами, которые он любил больше всего. А вслед за запахами преобразилось и все остальное. Река, деревья, небо (или нечто, напоминающее его) окрасились в сочные цвета. Элимер рассмеялся, потому что со всей отчетливостью осознал – там, за Рекой, еще лучше. Надо только переплыть ее. Он уже сделал шаг к воде, но мощный порыв ветра отбросил его назад. А в следующую секунду Элимер понял, кто вызвал этот ветер: в воздухе медленно воплощалась женщина. Она запрещающим жестом раскинула руки и крикнула:

– Стой! Не смей! Тебе нельзя туда! Рано! С той стороны даже я не смогу тебя вернуть!

В глазах незнакомки Элимеру почудилась явная тревога.

– Кто ты? – нахмурившись, спросил.

– Мое имя тебе ни о чем не скажет, – отозвалась она. – Но ты должен послушать. Ты не можешь уйти, – кажется, женщина немного успокоилась, когда поняла, что Элимер не перейдет реку прямо сейчас, а сначала поговорит с ней.

– Даже я не могу предвидеть все… – пробормотала она. – Если бы я знала, что все получится именно так… так глупо… то я бы не стала… – она оборвала сама себя, и голос ее вновь обрел твердость:

– Ты не можешь уйти сейчас, Элимер. Сначала ты должен выполнить предначертанное.

– Откуда ты знаешь мое имя?

– Мне известно о тебе многое, кхан Отерхейна. И я говорю – ты должен вернуться к своим людям, в свою страну.

– Нет. Я ухожу за реку. Так я решил.

Он шагнул вперед, лицо женщины перекосилось в болезненном беспокойстве, она снова воскликнула:

– Стой!

– Ты не можешь мне помешать. Я вижу, в этом месте даже ты не в силах удержать меня.

– А ты сообразительней своего брата, – она мимолетно усмехнулась и задумчиво добавила. – Один умный, другой красивый – совсем как в старых сказках.

Но тут же отмахнулась от своих же слов:

– Однако не о том речь. Вспомни, своего врага – Аданэя! Неужели ты допустишь, чтобы он торжествовал? Чтобы смеялся над тобой? Он будет гаденько ухмыляться этой своей усмешкой, но ты не сможешь стереть ее с его лица.

– Мне нет до него дела, – пожал плечами Элимер, но уже без прежней уверенности.

Заметив его колебания, незнакомка продолжила еще воодушевленнее:

– А что он сделает с твоей женой? Ты ведь помнишь ту, которая зовется Белой Кошкой? Стоит тебе уйти – и всему придет конец. Ты больше никогда не обнимешь ее. Никогда не возьмешь на руки своего сына, а он никогда не назовет тебя отцом. Впрочем, если тебя это утешит, Аданэй не убьет твою жену – он ее очарует. Ты ведь знаешь его силу? И твоя айсадка не только забудет тебя, но и проклинать начнет. А что он сделает с твоим сыном? Может, обратит в раба. А может, умертвит. Тебя и это не волнует? Неужели твой отец говорил правду, называя тебя слабым мальчишкой, не достойным трона?

Элимер молчал. Женщина какое-то время настороженно наблюдала за ним, а потом осторожно продолжила:

– Тебе нужно встретиться с Аданэем и убить его! Ведь он не заслужил жизни! Но вместо этого ты бежишь, словно трус. Хотя должен исполнить назначенное, избавить мир от этого мерзавца. И вот тогда сможешь уйти, никто тебя не задержит. Исполни – и обретешь свободу.

Элимер все еще молчал, когда почувствовал пристальный взгляд женщины, а вслед за этим легкий толчок в голове, который расставил по местам перепутанные мысли. И когда он в следующий раз взглянул на реку, то обнаружил, что она вовсе не так прекрасна, какой казалось, а над поверхностью ее стелется туман – белесый, промозглый, неприятный. И воспоминания – все, до последней мелочи, – вернулись.

Незнакомка стояла напротив и довольно улыбалась.

– Кто ты? – спросил Элимер. – Зачем тебе мое возвращение?

– Я просто хотела помочь, – она снова улыбнулась. Впрочем, у Элимера возникли сомнения в ее честности, наверняка эта женщина преследовала какие-то свои цели. Но он уже и сам принял решение: Аданэй должен умереть. А значит, нужно вернуться. Вот только как? Вряд ли у него получится идти, идти – и дойти до привычного мира.

– Я помогу тебе. Если ты действительно желаешь вернуться. Только в этом случае я смогу тебе помочь, кхан Отерхейна, – ответила женщина на его мысли.

– Благодарю… – Элимер замялся, не зная, каким титулом величать могущественную незнакомку: госпожа, царица, богиня?

– Шаазар. Меня называют Шаазар. Это мое имя.

– Шаазар… – вторил Элимер задумчиво, и быстро добавил. – Спасибо, Шаазар.

– Не стоит благодарности, – на губах собеседницы проскользнула лукавая усмешка.

А потом Элимер почувствовал упругую волну вливаемой в него силы. Это походило на глоток студеной ключевой воды после того, как долго изнемогал от жажды!

– Дыши, мальчик, – шептала Шаазар, хотя Элимер уже не видел ее, только слышал: – Дыши, я даю тебя силы. Я возвращаю тебя в жизнь. А ты за это даруешь мне смерть. Мне и всему миру.

Когда последние слова дошли до сознания Элимера, он понял, что поторопился с возвращением, и стоило бы еще подумать, но было уже слишком поздно. Свежая мощная струя, словно воздух входила в легкие, пламенем разливалась по венам, наполняла все тело горячей как солнце жизнью. И вот еще один толчок, еще один вздох – и река пропала, растворилась в серой пустыне, а скоро исчезла и сама пустыня, растаяла, словно мираж, и вместо нее Элимер увидел чье-то обеспокоенное лицо, склонившееся над ним. Понимая, что вернулся, закрыл глаза, и забылся целительным сном, наполненным заемной силой. В уголок сознания еще пробивались суматошные крики: "Кхан очнулся! Великий кхан очнулся!" Но потом погасли и они – Элимер окончательно провалился в глубокий сон без сновидений. Обычный человеческий сон.

***

Тардин, стоя в пустыне, вглядывался в ту даль, что открыта лишь мудрым. Несколько раз порывался он сплести чары, и несколько раз Калкэ останавливал его.

– Нет, – говорил он. – Не надо. Так лучше. Так будет лучше. Если он умрет не от руки брата…

– Я не могу, Калкэ, я не могу просто так смотреть и ничего не делать.

– Тогда не смотри.

– И этого не могу!

– Придется. Ты жалеешь не его, ты жалеешь себя, свою жизнь, в которой его не будет. А он… что ж, у него впереди еще много, очень много жизней.

– Я знаю.

Их разговор прервался яркой белой вспышкой, которая опалила внутренний взор. Они замерли и, ошеломленные, переглянулись.

– Ты тоже почувствовал это, Калкэ?

– Такую мощь невозможно не почувствовать. Видишь, Тардин, его спасли и без тебя. Кто-то его вытащил, почти выбросил обратно в жизнь. Кто-то несоизмеримо более могущественный, нежели мы с тобой. И мне очень хотелось бы знать – кто.

– А мне куда больше хотелось бы знать – зачем?

Они снова перекинулись тревожными взглядами и надолго умолкли.

***

Наступила ночь, и Элимер открыл глаза второй раз. Он не понимал, где находится и что произошло, воспоминания обрывались на том моменте, когда дротик пронзил его грудь. А потом – сплошная темнота. Какое-то время Элимер не шевелился, стараясь не выдать ненароком, что очнулся. Ведь сейчас он не слышал разговоров и не мог понять, друзья вокруг или враги

Осторожно скосив в темноту взгляд, Элимер попытался разглядеть хоть что-нибудь. Непроницаемый мрак затопил углы помещения, и определить истинные размеры комнаты оказалось непросто. В центре, за хлипким столом, освещаемым свечным огарком, сидел старик и, судя по его позе и выражению лица, давно уже скучал, не зная чем себя занять. С шеи его свисали незнакомые Элимеру амулеты и обереги. При малейшем движении они ударялись друг о друга и о дерево стола, издавая негромкий и приятный стук. Что ж, вряд ли это плен, решил Элимер, иначе он находился бы либо в темнице, либо в надежно запертом помещении замка,они ударялись друг о друга и о дерево стола, издавая негромкуюмыйлетами и оберегами, значения которых Элимер не понимал. да и охранял бы его отнюдь не немощный старец.

Тихонько, наверное, от ветра, скрипнула и приоткрылась входная дверь. Через образовавшуюся щель в дом заглянуло ночное небо, бледной серебряной полоской опустился на земляной пол свет луны. Значит, хижина была не заперта. На душе от такого открытия стало легче. Даже если он и не в Отерхейне, то, по крайней мере, не в руках врагов. Не в руках Аданэя. Но на всякий случай Элимер все-таки не торопился подавать признаки жизни. Но тут старик, кряхтя, поднялся из-за стола, выругался на своеобразном наречии восточных окраин Отерхейна и направился закрывать дверь. Это успокоило Элимера окончательно. Конечно, оставалось неясным, почему он, кхан, властитель, лежал в какой-то деревенской лачуге, а не в просторных палатах. Вероятно, этому скоро найдется объяснение.

Он пошевелился, пытаясь понять, сможет ли встать с ложа. Что ж, тело его казалось вполне здоровым, при напряжении все мышцы наливались привычной силой, лишь правая сторона груди странно застыла. Но Элимер решил не обращать внимания на подобные мелочи и поднялся. Какое-то время стоял, покачиваясь, однако секунда – и он сделал первый шаг. Как раз в тот момент, когда старик отвернулся от двери, чтобы возвратиться за стол. Но это так и осталось намерением. Взгляд его уперся в застывшую фигуру кхана. Челюсть старика отвисла, глаза едва не полезли из орбит, а лицо побледнело, выделившись на фоне стены, как луна на темном небе. Одновременно он дрожащими губами принялся издавать донельзя странные звуки:

– А…а…а…эээ

Наверное, старик пытался что-то сказать, но от испуга получилось что-то нечленораздельное. У Элимера же не было никакого желания доказывать, что он не гость из мира мертвых, а самый что ни на есть живой правитель, и потому просто двинулся к двери. Неизвестно, на что рассчитывал кхан, когда подошел вплотную, да только знахарь так и не тронулся с места, продолжая трястись и выпученными от страха глазами смотреть в лицо того, кого считал призраком. Ибо разве может быть человеком тот, кто еще сегодняшним утром находился при смерти, метался в горячечном бреду, потом на мгновение открыл глаза и снова впал в забытье? А ночью, смотрите, шагает как ни в чем не бывало?

Элимер, примерно угадав эти мысли, бросил:

– С дороги, быстро!

Несколько секунд ничего не происходило, словно ноги старца приросли к полу.

– Прочь с дороги!

Знахарь наконец опомнился, испуганно метнувшись в сторону. Больше не глядя на него, кхан распахнул дверь и непроизвольно прикрыл глаза руками – прямо на него уставилась тревожная луна, сегодня почти неестественно яркая. Как только взгляд привык к ночи, Элимер, осторожно оглядываясь, двинулся дальше, к плетеной изгороди, которой был обнесен дом. Но его остановил резкий окрик: