Текст книги "Гибель отложим на завтра. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Марина Аэзида

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 49 страниц)

Однако мысли ее прервались: злорадно скрипнув, отворилась дверь, и перед пленницами предстал царь Илирина. Враг Элимера, а значит и ее, Шейры, враг.

Осияв их улыбкой, он вымолвил с легкой насмешкой в голосе:

– Я рад наконец-то приступить к нашей милой беседе. Несомненно, вы уже знаете, что произошло. Твой муж, – он кивнул в сторону Шейры, – сбежал из Антурина и оставил тебя одну. Какой ужас, правда? Бросить жену и будущую мать наследника! Непростительная подлость! Впрочем, вы обе еще можете спастись. Сейчас войско Отерхейна окружило эту вот крепость, уже, впрочем, бывшую, – он обвел руками вокруг. – Не вижу причин скрывать: их войско способно разгромить нас. Но не разгромит. Благодаря тебе, прелестная кханне, и тебе, юная Отрейя. Из-за вас они медлят. Но и уйти в Илирин нам не дают. А я уже устал от этого полуразрушенного захолустья, да и воины мои заскучали, им надоело бесчинствовать, они хотят домой, к своим семьям. Пожалейте их, сделайте одолжение, – тут его тон переменился, он уже не говорил, а приказывал: – Вы взойдете на стены и скажете, что вас убьют, если Отерхейн не отступит и не даст нам дороги. Вы скажете это, потому что если нам нечего станет терять, мы действительно вас убьем, – царь сделал паузу и закончил: – Все понятно?

Шейра молчала, и Аданэй разозлился. Да как она осмеливалась, эта девка, игнорировать его?! Однако его злость не успела излиться, потому что он вдруг услышал тоненькие всхлипывания, а потом слова:

– Великий царь! – заговорила Отрейя по-илирински. – Пожалуйста! Я не хочу умирать! Я не хочу! Но этот старик, этот наместник, он ненавидит меня, он только обрадуется моей смерти. Не надо, не выводи меня на стену, меня все равно не послушают. Но я не хочу умирать! Я хочу домой, я хочу в Эхаскию. Пожалуйста! Мой отец отблагодарит тебя, он все для тебя сделает. Я все для тебя сделаю! Пожалуйста!

Задохнувшись от собственного потока слов, девушка замолчала, и Аданэй призадумался, оценив всю прелесть предложенного Отрейей варианта.

– К отцу? Ты хочешь к отцу? – спросил он. – Наместник обращался с тобой дурно?

–Да! – ответила она сразу на все вопросы.

В глазах Аданэя промелькнуло странное выражение, он присел перед плачущей девушкой и взял ее руки в свои. Некоторое время просто вглядывался в ее лицо. Отрейя постепенно затихла и теперь тоже не отрывала взгляда от царя Илирина. Лишь после того, как она успокоилась, Аданэй заговорил снова.

– Бедное дитя! Тебе пришлось здесь очень плохо, в этом диком крае. Славный Иэхтрих придет в ярость, узнав об этом. Такая юная, такая красивая, отданная старику, который бросил ее в захваченной крепости, оставил на растерзание захватчикам. То есть нам, – добавил он с усмешкой.

Встретившись с неожиданным сочувствием, девушка снова разрыдалась, теперь уже с облегчением.

– Ну-ну, не плачь, – протянул Аданэй, ласково приподнимая ее голову за подбородок, – теперь с тобой все будет хорошо. Ты отправишься к отцу, и все будет хорошо. Я лично увезу тебя отсюда.

– Пожалуйста! – прошептала она одними губами. – Увези! Куда угодно, лишь бы подальше. В Эхаскию, или в Илирин. Не важно. Я сделаю все, что ты пожелаешь! Все! Я стану твоей служанкой, только увези меня! Я даже наложницей твоей стать, только бы не оставаться со стариком!

Аданэй негромко рассмеялся и пробормотал себе под нос:

– Не сомневаюсь.

– На время я оставлю тебя в этой комнате, – произнес он уже на языке Отерхейна. – Может, ты научишь свою… подругу… уму-разуму, чтобы она стала посговорчивее.

Он повернулся к Шейре. Уголки губ айсадки слегка опустились, выдавая презрение. Аданэй снова разозлился. Да как она могла его презирать?! Его, Аданэя! Она не имела права смотреть на него так!

Нестерпимо захотелось стереть с лица дикарки эту ухмылку. Чтобы от нее и следа не осталось.

– У меня есть для тебя еще одно известие, кханне, – улыбнувшись, произнес Аданэй. – Мой любимый брат, твой муж, кхан Элимер – убит. Жаль – не от моей руки.

–Ты лжешь! – процедила айсадка.

– Не желаешь верить – не верь. Но только сегодня я встречался с Ирионгом… Вот и скажи, почему на эту встречу не явился Элимер? Ты ведь знаешь, он не упустил бы возможности сцепиться со мной лично, он даже в Илирин ради этого приезжал. А почему он до сих пор не пытался вызволить тебя? Я отвечу – потому что он мертв. Мои люди видели, как его, убитого, выносили за ворота. Кхана больше нет, твоего мужа больше… – он осекся.

Да, определенно, взбесившее его презрение исчезло из ее взгляда. Но чего он хотел этим добиться? Неужели ему так уж хотелось увидеть эту маску боли, в которую превратилось ее лицо? И эту нервную дрожь в пальцах безвольно опущенных рук? Что же, неужели он хотел видеть, как подрагивают ее губы в отчаянных попытках не расплакаться перед врагом? И когда он успел стать таким жестоким? Ведь та, что стоит перед ним – потерянная, ошеломленная, – пусть она дикарка, глупая дикарка, которая умудрилась полюбить Элимера, но она – женщина, да еще и беременная. Она не должна иметь отношения к вражде мужчин. Ее можно убить, можно сделать заложницей, но дополнительно мучить – зачем? Неужели его так сильно задело презрение на ее лице, что он, мужчина, царь, решил добить и без того испуганную пленницу страшным известием и насмешками?

– Послушай, – проговорил он, – я не хотел сообщать об этом таким образом, – он попытался успокаивающе дотронуться до ее руки, но айсадка отшатнулась и оскалилась, обнажив ряд маленьких острых зубов.

– Не прикасайся! Думаешь, я покорюсь, как эта дутлоголовая?! Я – не она. И я выживу! Ты меня не убьешь! Не посмеешь! Я выживу! И я рожу сильного сына. Ради моего кхана! Мой сын вырастет и отомстит тебе! Потому что его отец – Элимер. А ты закончишь дни где-нибудь в канаве! И тело твое будут жрать черви!

Сочувствие, только что владевшее Аданэем, испарилось, и он ехидно бросил:

– Может, мое тело и впрямь будут жрать черви. Но твоего мужа они уже жрут.

Прежде, чем Шейра бросилась на него подобно разъяренному зверю, Аданэй отстранился и оттолкнул ее: не хватало еще драться с брюхатой дикаркой! Он отвесил издевательский поклон и проговорил:

– Прекрасные владычицы, мы еще вернемся к нашей беседе. А сейчас, увы, вынужден вас оставить.

И Аданэй покинул пленниц.

***

Она не плакала, когда умерли ее отец и мать, она не плакала, когда ее брат медленно погибал от голода. Она думала, что и сейчас не станет плакать, ведь слезы о погибших только оскорбляют их души. Но вокруг не оказалось никого, кто мог бы хоть как-то разделить ее чувства, кто мог хотя бы понять их – и Шейра не выдержала. Она упала посреди комнаты и разрыдалась. Она ни о чем не могла думать. Только снова и снова пыталась осознать, уложить в голове, что никогда, никогда, никогда больше он ее не обнимет, никогда не назовет «моя дикарка», никогда не посмотрит теплым взглядом. И никогда не увидит свое дитя. Какое страшное слово – никогда. Никогда. Никогда. Шейра повторяла и повторяла его, прокручивала в голове, словно пыталась распробовать его горький вкус. Нет больше Элимера. Никого нет. Только она и ребенок. Только их одиночество. Без мужа. Без отца. Одни. А она даже не взглянула последний раз в его глаза, не обняла его. Когда он уходил в ночь с той малой частью войска, которая находилась в Антурине, она даже не успела с ним попрощаться. А сколько раз, будучи еще айсадкой лесов, она молила духов послать ему гибель, сколько раз мечтала его убить! И духи зло с ней пошутили, все-таки прислушавшись к ее мольбе. Наверное, они до сих пор смеются.

«Ты не мог, не мог умереть, – снова внушала она себе, – только не ты. Не ты, мой Элимер, мой Кхан, темный вождь, любимый! Ты не позволил бы себя убить! Ты жив, жив, это все ложь. Ложь твоего брата».

Она отказывалась верить в его смерть. Просто потому, что умирали всегда чьи-то чужие мужья.

«Не уходи! Только не уходи! Я хочу хотя бы раз, хотя бы еще один раз, последний раз почувствовать твой запах, хочу снова целовать тебя, хочу любить тебя. Хотя бы просто видеть тебя! Не уходи! Я не верю, не могу верить, что тебя больше нет. Что тебя навсегда нет, и никогда больше не будет. Это невозможно! Мой Кхан, мой Элимер, разбуди меня, прикоснись ко мне, встряхни меня за плечи и нахмурь брови, как ты всегда это делаешь. И спроси, спроси меня встревожено, приснился ли мне кошмар. Почему-то тебя всегда пугали ночные кошмары – и мои, и твои собственные. А я отвечу, я отвечу: да! И я расскажу, как мне снилось, будто ты умер. А ты рассмеешься и скажешь, что ты – кхан, и тебя не так-то просто убить. А я соглашусь с тобой, честно-честно, я соглашусь».

Шейра крепко-крепко зажмурилась, она почти вогнала себя в уверенность, что сейчас, как только откроет глаза, то увидит ночь, густую ночь Отерхейна и своего кхана, обнимающего ее во сне. И она облегченно, со слезами, вздохнет, осознав, что ей снился кошмар. И прижмется к нему, своему мужу, еще ближе, уткнется в плечо и улыбнется.

Но когда она действительно открыла глаза, то не увидела ничего, кроме пыльной крохотной комнатушки, тускло освещенной лучами уходящего дня.

Не скоро еще затихли рыдания, а когда это случилось, она застыла, сложив голову и руки на коленях. Теперь оставалось только тошнотворное ощущение бессмысленности, безнадежности, одинокости, словно мир опустел, и все утратило важность. Именно из этого состояния ее вырвал робкий голос Отрейи и ее же легкое прикосновение.

– Эй, успокойся. Не плачь, слышишь? Ты же молодая, еще столько дней впереди. Главное, ты сама жива, и твой ребенок будет жить. Ведь ты видела этого царя? Он добрый, он тебя не убьет. Ты заглядывала в его глаза? Честное слово, такие глаза не могут лгать. Его можно полюбить за один только взгляд! Даже не верится, что он и твой муж – родные братья. Такие разные, – голос Отрейи зазвучал мечтательно, но скоро она вернулась к сочувственному тону: – Тебе всего-то и стоит, что выйти на стену и сказать, чтобы войско отступило. И ты освободишься, отправишься куда угодно. Хочешь, останешься в Отерхейне. Или вернешься в эти свои леса. Или попросишься у царя в Илирин. Уверена, он не откажет. А хочешь, я заберу тебя в Эхаскию? Хочешь? Не плачь, у тебя будут еще мужчины, ты снова выйдешь замуж. Конечно, твой муж не будет царем, ведь и в тебе нет царской крови, но мы подберем тебе достаточно богатого, чтобы ты ни в чем не нуждалась, и достаточно молодого, чтобы тебе не было противно. Хочешь, я познакомлю тебя со знатными мужами Эхаскии? Ты подумай, ведь этот твой кхан – не очень добрый человек, есть мужчины лучше. Подумай, может это и хорошо, что он умер?

Шейра пропустила мимо ушей всю эту речь, но последняя фраза все-таки достигла ее слуха. Айсадка резко выбросила вперед руку, врезавшись ладонью в лицо Отрейи. Та громко вскрикнула и, зажимая обеими руками разбитые нос и губы, отползла в угол и уже оттуда, хлюпая кровью, промычала: "Сумасшедшая. Такая же сумасшедшая, как твой муж".

Но Шейра, вновь застыв без движения, этого уже не услышала,.

***

– Видольд? – окликнул кхан телохранителя, когда перед рассветом откинул полог шатра и вышел, чтобы глотнуть свежего воздуха. Сегодня он проснулся еще до солнца и как ни старался уснуть снова – безрезультатно. Но вот отчего Видольд не спал, а сидел у костра? Телохранитель должен быть отдохнувшим и полным сил, дабы защищать повелителя в бою и не только.

– Видольд! – повторил Элимер и в этот раз воин обернулся. – Почему ты опять не спишь?

– Муки совести, Кхан, не дают мне уснуть, – насмешливо растягивая слова, произнес тот.

– Прекрати глупые шутки! – приказал Элимер, тоже подсаживаясь к огню.

– Я, конечно, слушаюсь, Кхан. Но тогда кто будет тебя смешить и избавлять от чувства собственного величия?

– Если бы я хотел, чтобы меня смешили – завел бы шута, – парировал он.

– А как насчет чувства величия? – улыбнулся воин и тут же, не оставляя правителю времени рассердиться, спросил: – Отчего тебе самому не спится?

– Я не могу спать. Мои мысли сейчас не о моем величии, а о другом. У них, – он кивнул в сторону Антурина, – моя Шейра.

– И что же ты намерен с этим делать?

– Вызволить ее.

– Как?

– Видольд, если бы я знал как, поверь, я спал бы сейчас подобно младенцу. Но я не знаю. И никто другой не знает. Штурмовать крепость нельзя – тогда ее могут убить. Выкрасть? Попробовать можно, но я уверен, что это бесполезно. Аданэй не такой дурак, чтобы оставлять ее без надежной охраны в дюжину воинов. А ты что думаешь? Есть какие-нибудь мысли?

– Нет, Кхан, никаких, – после недолгого молчания покачал головой телохранитель.

– Что ж, значит, выхода нет – придется рискнуть и пойти на штурм.

– Эй-эй, ты бы не торопился. Не смогут же они просидеть в этой крепости вечно, сами вылезут, и штурм не понадобится.

– Вылезут и увезут Шейру с собой? Или убьют? Тебе что же, Видольд, не хочется ее освободить?

– Ну отчего же не хочется? Мне девчонка тоже нравится.

– Кханне.

– Хорошо, пусть кханне. Только ты не волнуйся о ней раньше времени.

– Почему? Иногда мне сложно тебя понять.

– Так это оттого, что негоже нам, простым смертным, занимать думы Великого Кхана.

– Простым смертным? Вообще-то иногда мне кажется, будто ты не так прост…

– Так это ты меня, Кхан, еще пьяным в хлеву да со свиньями не видел! – расхохотался воин.

– И не желаю видеть. Прекрати зубоскалить.

– Я-то прекращу, только тогда мы оба от тоски да тревоги скиснем, – неожиданно серьезно отозвался Видольд. И еще серьезнее добавил: – Сдается мне, ничего дурного твой брат с твоей женой не сделает.

– Откуда знаешь?

– А я не знаю. Просто ощущение такое. А мое чутье, знаешь ли, не раз мне самому жизнь спасало, да и ребятам моим. Еще с той поры, как я разбоем промышлял. Привык я ему доверять, Кхан. И сейчас оно мне говорит, что все само собой сложится.

– Я не могу ждать, пока сложится. Она там, наверное, с ума сходит. Аданэй наверняка поведал ей о моей якобы смерти.

– Да, это плохо. Этак она с тревоги и от бремени раньше времени разрешится…

– Надо как-то ей сообщить.

Видольд помолчал и вдруг воскликнул:

– Дутлы мы с тобой, Кхан! Как есть дутлы! Серые твои на что?!

– Верно… – удивился Элимер, недоумевая, как он сам до этого не додумался. Серые способны на многое. Вызволить Шейру они не сумеют, а вот передать ей послание – вполне. Некоторые из них остались в Антурине, а некоторые – здесь, при его войске. Они сумеют связаться друг с другом, у них полно хитростей, не известных даже ему, кхану.

– Есть только одна проблема, – продолжил телохранитель. – Шейра не умеет читать.

– Не умеет. Но у айсадов тоже есть свои символы. Некоторые из них, самые простые, она мне показывала.

Элимер достал лежащую в куче дров ветку, кинжалом отщепил от нее плоский кусок и, низко сгибаясь, коряво вырезал на нем незнакомыми большинству людей знаками: "Я жив. Шакал не знает".

***

Следующие дни тянулись для Шейры словно один бесконечный, она не знала сколько прошло времени, просто не ощущала его, не отличала утро от ночи. Единственной границей, еще хоть как-то разделяющей сутки, оставались моменты ее пробуждения от краткой неспокойной дремы, в которую айсадка периодически впадала. И с этого пробуждения вновь начинался кошмар реальности. Шейра ненавидела просыпаться, ненавидела миг перехода из сна в явь, когда долю секунды не осознавала себя и даже могла проснуться в хорошем настроении благодаря какому-нибудь светлому сновидению; но тут же болезненная вспышка в голове сметала последние остатки дремоты, и возвращалось воспоминание: Элимер умер.

Элимер! Умер!

И «Нет! Нет, не может быть!» – как заклинание.

Она почти не ела. Почти – потому что все-таки осознавала необходимость пищи, нужной не ей – ребенку, которого она обещала родить здоровым и сильным. Ибо сын Элимера не может, не должен быть иным.

Шейра через силу откусила ломоть пресной лепешки, еле-еле прожевала, а остальное отложила в сторону. Ей казалось, что если она проглотит еще один кусок, ее стошнит. Зато Отрейя с аппетитом съела все, что ей принесли, и теперь краем глаза косилась на тарелки Шейры.

– Эй, кханне, – бросила она, – если ты не будешь, может, я возьму, а?

Не услышав ответа, Отрейя, поглядывая на Шейру, взяла ее тарелку и даже недоеденный кусок лепешки, в который тут же вгрызлась, одновременно продолжая болтать.

– Хотя тебе бы самой получше питаться. У тебя все ж ребенок будет. Если сама не хочешь, так хоть его не обделяй, – трещала она, не переставая жевать.

Отрейя оказалась не злопамятной и успела забыть о том, что пару дней назад Шейра разбила ей лицо. Уже тогда, спустя несколько часов, она снова начала верещать и задавать вопросы, не обращая внимания, что айсадка ее не слушала, а вопросы так и оставались без ответа. А может, ей просто овладела скука, и болтала она единственно для того, чтобы слышать звуки собственного голоса.

– Ну, так у нас возле дворца был такой пруд, – повела Отрейя рассказ, в смысл которого Шейра не вникала, воспринимая его как надоевший, но неизбежный фон, пока девушка не вскрикнула: – Ой! Проклятье, из чего они его делали, я чуть зубы не сломала!

Затем на какое-то время образовалась тишина, сопровождаемая только непонятного происхождения возней. Это Отрейя начала с интересом отщипывать от лепешки маленькие кусочки, пока в руках у нее не образовалось что-то темное.

– Деревяшка? – изумленно воскликнула она. – И знаки какие-то непонятные. Как она сюда попала? Эй, ты только посмотри! – она подбежала к Шейре и сунула свою находку прямо той под нос.

Айсадка нехотя подняла глаза, и взгляд ее уперся в символы. И замер. Кажется, даже дыхание перехватило. Грубо нацарапанные на коре слова огненными знаками выжигались в мозгу. Символы айсадов. Сердце заколотилось, и Шейра не смогла усидеть на месте, она вскочила, выпрямилась, а взгляд ее устремился куда-то дальше стен комнаты, дальше даже стен крепости. Горящий, одержимый взгляд. Удивительно, как две коротких фразы перевернули мир! Две, всего лишь две фразы: " Я жив. Шакал не знает", – и мир разлетелся на тысячи маленьких кусочков, чтобы вновь соединиться и возродиться. И как будто что-то прорвало внутри, как будто бурный поток в половодье, неумолимой силой сметающий все со своего пути, хлынули слезы. Теперь уже – радости.

Отрейя без объяснений поняла, что могло содержаться в таинственном послании.

– Он жив? – прошептала она. – Твой муж жив?

И, не дожидаясь ответа, потому что он явно читался в лице Шейры, бросилась к двери, забарабанив в нее кулаками. На ее стук появился стражник и хмуро спросил, чего желает госпожа Отрейя.

– Царя! Позовите царя! Быстро! У меня для него важное известие!

Судя по всему, что-то прозвучало в ее голосе, если стражник, не задавая вопросов, отправился выполнять поручение. За порогом послышались его торопливые шаги.

– Что ты собралась сказать? – зло зашипела Шейра, осторожно приближаясь к Отрейе. Про свои слезы она тут же забыла.

"Шакал не знает" – говорилось в послании. А значит, шакал и не должен узнать. И он не узнает, потому что так пожелал ее кхан. Она, Шейра, не позволит.

– Что я собираюсь сказать? Как что? Правду! Царь был очень добр ко мне, – быстро заговорила Отрейя, не подозревая о нависшей над ней беде. – И я сделаю для него все, я все ему открою. Все, как и обещала. Потому что он вернет меня в Эхаскию. Потому что он прекрасен. Потому что…

Договорить она не успела и дальше раздавались только хрипы из сдавленного ремнем горла, умело превращенного в удавку сильными руками айсадки. Еще какое-то время Отрейя дергалась, пытаясь освободиться, а как только затихла, Шейра отняла ремень от ее шеи, и девушка мешком рухнула на пол.

– Ты не смела предавать моего кхана, – глухо вымолвила айсадка, отходя от бездыханного тела к окну.

Она не обернулась, когда в комнату вошел Аданэй, который от неожиданности отпрянул, едва не наступив на тело Отрейи, лежащее поперек двери.

Она не обернулась, желая скрыть от врага свое счастье. Чтобы у того даже мысли не возникло, будто Элимер жив. Потому что шакал не должен знать.

***

Аданэй угрюмо уставился во мглу за окном. Проклятье! Сожри Ханке эту сумасшедшую дикарку! Он ни на миг не поверил ее объяснениям. Они звучали просто нелепо! Убить Отрейю лишь за то, что та плохо отозвалась об Элимере?

Разговор, который сложно было назвать разговором, еще раз промелькнул в его памяти.

– Что ты натворила? Зачем?! – ошеломленно прошептал он тогда, наткнувшись на мертвую принцессу Эхаскии.

– Она плохо говорила о моем кхане.

– О нем многие плохо говорят! – рявкнул Аданэй. – И что же, всех за это убивать?!

А дикарка без всяких эмоций в голосе ответила:

– Да.

– Ты и мой брат – вы стоите друг друга! Изверги. Что она собиралась сообщить мне?

– Я не знаю. Меня это не интересовало.

Аданэй знал, что все это ложь. И что айсадка убила Отрейю как раз потому, что та собиралась сообщить ему нечто важное. Но также он понимал, что правдивого ответа от нее не добьется.

Выплюнув на прощание: "Сумасшедшая! Теперь мне будет не жалко тебя убить, если ваши войска не отступят", он покинул комнату, приказав убрать тело и усилить охрану.

И вот, теперь он сидел в одной из многочисленных зал, ломая голову, что же такого важного могло содержаться в так и не озвученном известии Отрейи, если айсадка даже убила ее, лишь бы заставить замолчать. И откуда проникло к принцессе это известие? Уж не от самой ли Шейры? Может, дикарка что-нибудь ляпнула по неосторожности, а потом пожалела?

Плут-Ханке! А как все хорошо складывалось! Он бы увез Отрейю в Эхаскию, к любимому папочке. И Иэхтрих был бы очень недоволен, очень, услышав многократно преувеличенный рассказ своей дочери. А если бы он узнал еще и о том, что это благородный Аданэй и илиринцы распознали в своей пленнице принцессу и, не тронув ее и пальцем, вернули отцу… О, Иэхтрих слишком разозлился бы на наместника Антурина, а через него и на весь Отерхейн. С легкой руки Аданэя регис обратил бы дружественный взор в сторону Илирина. Но теперь все пропало. Из-за какой-то дикарки! И естественно, первым делом Иэхтрих подумает, будто ее убили илиринцы. Конечно, можно поведать ему истинную причину смерти дочери, но кто сказал, что регис в нее поверит? Она выглядела малоубедительной даже для него, Аданэя, хотя все произошло едва ли не у него на глазах.

Какая жалость, что он не может напоить дикарку цветным зериусом! Какая жалость, что зериус хоть и слабый, но яд – неизвестно, как он повлияет на женщину в положении, еще не ровен час убьет!

Что же такого важного содержалось в сообщении эхаскийской царевны?

Так и найдя ответа на этот вопрос, Аданэй решил о нем просто забыть. Иногда ему это удавалось: не думать о том, о чем не хочется думать. Лучше он ляжет спать, ведь уже ночь. Словно в ответ на его мысли, появилась служанка из тех, что оказались в захваченном замке и теперь, дрожа от страха, прислуживали врагам-чужеземцам.

– Великий Царь, – побледневшими губами вымолвила девушка, – я подготовила тебе ложе. И еще – вот, – она подрагивающими руками слегка приподняла поднос. – Мне сказали отнести тебе вино.

Какое-то время Аданэй с любопытством разглядывал ее.

«Она родилась не в Антурине, – решил он, – скорее всего, приехала из Отерхейна уже после того, как Элимер захватил крепость. Это чувствуется по ее робости».

Он опомнился, когда заметил, что поднос в руках служанки трясется так сильно, что вот-вот упадет на пол. Похоже, разглядывания она приняла за признак недовольства. Наверное, подумала, будто сказала что-то не то и теперь боялась наказания. Это заставило Аданэя улыбнуться почти против воли.

– Поставь поднос, – сказал он тихо. Она подчинилась.

– Ты меня боишься? – спросил, подходя к ней. – Не надо, – и прошептал, склоняясь к ее лицу, привлекая испуганную девушку к себе. – Не бойся, родная, я не причиню тебе вреда. Если хочешь, можешь уйти. А можешь и… остаться.

Несколько мгновений она колебалась, но затем руки ее легли на плечи царя Илиринского.

Она была такая чудесная, эта девочка, родная девочка из Отерхейна, такая доверчивая, тихая и податливая, совсем не похожая на дерзких жен Илирина. Аданэй гладил ее по волосам и шептал: "У меня такое чувство, будто я вернулся домой".

Правда, уже на следующий день образ ее стерся из памяти балованного женской лаской царя Илиринского.

***

– Повелитель! – раздался за спиной Элимера голос Батерхана, что спешил к нему с взволнованным видом.

– Я слушаю.

– Мятежники двинулись по направлению к Антурину.

– Сожри меня Ханке! Они решили помочь илиринцам? Как такое могло случиться? Я был уверен, что бунтарей выбьют из Ровной крепости. Неужели мы снова просчитались?!

– К ним присоединились дикари. А наши основные силы здесь – там остались лишь охранные этельды. И даже им пришлось разделиться. Одни пытались отбить Ровную крепость, другие – справиться с дикарями. А дикари как всегда быстро атаковали и тут же рассыпались. Вот у мятежников и получилось…

– Выжившие дикари… Выжившие, лишь благодаря моему милосердию! Сколько раз еще я об этом пожалею?! Неужели дикарям прошлого раза не хватило? Айсады тоже среди них?

– Нет, их не заметили.

– Хорошо хоть этим достало ума не соваться. Нам придется отправить обратно часть войска. Так что о штурме Антурина сейчас не может идти и речи. Слишком рискованно, поэтому просто блокируем здесь илиринцев, чтобы они не смогли уйти, пока не расправимся с изменниками. Отправь этельды как можно скорее.

***

Аданэй разглядывал нескладного юнца, которого к нему привели. Что ж, этот, безусловно, подойдет для важной миссии, которую он задумал.

– Твое имя Эзир, я уже наслышан о тебе и твоих способностях. Десятник очень хвалил тебя. Утверждал, что ты осторожен и ловок. Это так?

Юнец зарделся, и шея его пошла красными пятнами:

– Я стараюсь, Великий.

– Это хорошо. Потому что я желаю поручить тебе задание, для которого потребуется вся твоя сноровка, ум и ловкость. Справишься?

– Я сделаю все, что в моих силах, только прикажи.

– Приказывать я не стану. Не тот случай. Задание настолько опасно, что велик риск не вернуться живым. Я только спрашиваю, готов ли ты совершить подвиг? Ради Илирина и своего народа.

– Я готов. Приказывай.

– Юноша, это не приказ, я ведь уже говорил. Это, если угодно, просьба. Но слушай – ты должен пробраться мимо вражеского лагеря. Ты должен как на крыльях пронестись по Отерхейну и найти предводителя восставших. Его имя Карунх. Сейчас он с войском на пути сюда. Но даже я тебе не скажу, где он будет к моменту, когда ты его найдешь. Если найдешь. Если тебя не поймают враги. Если ты не погибнешь в дороге. Надеюсь, ты понимаешь, насколько это опасно и рискованно. И надеюсь, ты осознанно идешь на этот риск, – Аданэй вопросительно взглянул на Эзира.

Тот побледнел, судорожно сглотнул, но юношеские мечты о славе и подвигах не позволили ему отказаться от самоубийственного задания.

– Я по-прежнему готов.

Аданэй уважительно качнул головой, промолвив:

– Пока в Илирине рождаются и живут такие славные сыны, ничто, никто не сокрушит наше славное царство!

Юноша снова зарделся.

– Слушай же и запоминай, что нужно передать предводителю. Так скажешь: «Аданэй Кханейри, царь Илиринский, готов занять престол Отерхейна. Элимер не подозревает о нашем сговоре, часть войска он отправил для подавления восстания, теперь мы сможем вырваться из Антурина. Я выведу илиринцев через западные ворота спустя трое суток, ночью. Двигайтесь нам навстречу. Атакуем, как и планировали, с двух сторон. Дадут Боги, победа будет нашей».

– Ты все запомнил? Повтори.

Юноша повторил.

– Не струсишь?

– Я все передам. Я сделаю это ради Илирина, я не струшу.

Аданэй подошел к Эзиру, возложив руки ему на плечи, и торжественно молвил.

– Тогда ступай. И да помогут тебе Боги!

Как только юноша скрылся, Аданэй обратился к Хаттейтину:

– Через час пусть приведут следующего.

– Как скажешь. Но, Великий, ты хорошо подумал? Я не понимаю… Все трое, кого ты выбрал – неоперившиеся юнцы. И, по словам десятников и сотника, те еще недотепы. Они не проберутся мимо вражеского лагеря! Их тут же поймают!

– Я думаю, господин военачальник, что Великий на это и рассчитывает, – откликнулся вместо царя Аххарит, все это время сидящий в углу и лениво вычищающий кончиком ножа грязь из-под ногтей.

– Твой сын прав, – подтвердил Аданэй, стрельнув взглядом в сторону тысячника. А ведь когда-то этот человек, будучи главой стражи, вызывал у раба Айна опаску и недоверие. А вот царь Илиринский, напротив, чувствовал к нему расположение.

– Именно на это я и рассчитываю, Хаттейтин, – продолжил он. – Хотя бы одного из троих должны поймать. Ведь ты согласился, что идти сейчас на Отерхейн, даже заручившись поддержкой мятежников, даже учитывая, что они отвлекли на себя часть вражеских сил – это самоубийство. В степи не так-то просто зажать войско. Мятежники об этом не думают, потому что среди них уже давно не осталось тех, кто смыслит в войне. Самые умные давно перебиты или казнены.

– Поэтому ты решил заслать юнцов в лапы отерхейнцев? Надеешься отвлечь от Антурина и те силы, что еще остались здесь?

– Именно. Если они поверят в слова наших героев, то снимут часть войска с окружения и отправят к западным воротам. А мы двинемся через восточные – к дому. Надеюсь, ты понимаешь, что до самого последнего момента никто не должен этого знать, кроме нас с тобой, кайниса и тысячников. Больше – ни единая душа. Антурин, как и все земли Отерхейна, кишит серыми. Не стоит рисковать.

– Я понимаю. Но ты не боишься, что после такого мятежники не поддержат тебя в следующий раз?

– А для них следующего раза и не будет. Их перебьют. В любом случае. Даже если мы и впрямь двинемся им навстречу. Их разобьют еще до того, как мы успеем до них добраться. Они слишком малочисленны и разрозненны. Захватить что-то им удалось лишь потому, что кхан по недомыслию лишил тылы серьезной защиты. Видимо, не ожидал подвоха, либо слишком разозлился, либо сильно волновался за дикарку. Главное, чтобы отерхейнцы поверили нашим юнцам.

– Будем надеяться. Если все выйдет по твоей задумке, то как только отерхейнцы перебросят свои этельды, если перебросят, нам и впрямь не составит труда уйти восточными ворота. Впрочем, там нас тоже попытаются задержать, но вряд ли противников будет много. Сметем их – и домой.

– Верно. Вот только как бы отерхейнцы не попытались проникнуть через разлом, вместо того, чтобы перебрасывать этельды…

– Не думаю, Царь. Они все еще боятся за кханне и наследника. Иначе давно бы уже проникли.

– Кстати, насчет кханне! Будет безопаснее, если при отходе мы, как и собирались, повезем ее впереди войска. В окружении охраны, разумеется. Дадут Боги, все получится. А теперь приведи второго героя.