Текст книги "Гибель отложим на завтра. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Марина Аэзида

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 49 страниц)

Выкатив глаза, смотрела Гиллара на свою мертвую – по всей видимости именно мертвую! – дочь, которую Аданэй прижимал к себе. Он, казалось, не замечал, что в помещении уже не один. Неизвестно, что здесь произошло, но ясно одно – трагедия. И сейчас…

– Адданэй, – испуганно зашептала Гиллара и всхлипнула, бросаясь на колени рядом с ним. Она вцепилась пальцами в плечи Аззиры – Адданэй, что с ней? Очнись! Что случилось? Где Ильярна, где моя внучка? Аззира… Аззира, моя дочь…

– Мертва…

– Нет… Нет! Я не верю… Девочка моя! – женщина завыла.

– Гиллара? – прозвучал слабый голос, лишь отдаленно напоминающий Аданэя. Казалось, он только сейчас понял, что женщина обращается к нему: – Гиллара… Я убил ее. Это я убил твою дочь…

Молчание.

А потом она ударила его. Кулаком в грудь. Потом вцепилась пальцами в собственные волосы и так, низко склонившись, заскулила:

– Будь ты проклят, мразь… Навеки, навсегда проклят!

– Она и Шлееп убили Ильярну, а я – их, – голос звучал все так же ровно и тускло.

Гиллара умолкла, но скоро вновь застонала:

– Я говорила тебе, я предупреждала, а ты не послушал. Шлееп – чудовище! Моя бедная девочка, – ласково пробежали ее пальцы по волосам дочери. – Мое несчастное, вечно несчастное дитя. И Илльярна… За что же Боги так нас карают, Адданэй? Это все Шлееп. Я породила чудовище. Что же теперь с нами будет? Что будет с Илирином?

– Мне все равно…

– Не говори так! Не говори, прошу! Ты – единственная надежда. Без тебя нам не выстоять в войне! – Гилларе все же удалось взять себя в руки и подумать. Даже перед лицом смерти дочери удалось.

– Это больше не моя война, – пробормотал Аданэй. – Бери власть, веди сражения, делай что хочешь. А меня больше нет, царя больше нет. И царицы…

– Нет, не сдавайся! Ты сам жертва. Жертва Шлеепа. Но сейчас ты можешь искупить невольную вину – не отрекайся от Илирина, не отрекайся от своего народа!

– Это не мой народ. Он был моим, пока жила Ильярна, но моей дочери больше нет. И ничего больше нет. Оставь меня.

– У тебя будут еще дети. Главное, сохранить Илирин, сохранить власть, – тут Гиллара поняла, что слишком рано перешла к подобным речам: во взгляде Аданэя вдруг появились эмоции – удивление и презрение.

– Что ты говоришь, женщина? – в голосе послышался металл. – Твои дети мертвы, твоя внучка мертва, а ты грезишь о власти?

– Не власть, а судьба страны меня волнует. Страны, где я родилась и выросла, Адданэй. Понимаешь? Я уже давно живу на свете, я пережила много трагедий. Но Илирин – он до сих пор со мной. И с тобой. Не смей отрекаться! Что бы ты ни думал, но это – твоя земля, ты должен за нее бороться. Она мертва, – Гиллара кивнула в сторону Аззиры и снова расплакалась, – этого не изменить. Но мы с тобой живы!

Не услышав ответа, встретив только полный непонимания взгляд, она взмолилась:

– Пожалуйста! Послушай меня! Сейчас – только сейчас, единственный раз, послушай меня, Адданэй!

Но он не слушал. Он медленно поднялся с пола и двинулся к выходу, пробормотав:

– Я ухожу… Прощай.

Гиллара в отчаянном порыве преградила ему путь, словно в ее силах было удержать мужчину, пусть и раздавленного горем.

– Нет! Я не выпущу тебя!

– Прочь! – хрипло крикнул он. – С дороги! Или я и тебя убью!

И что-то такое послышалось в его голосе, отчего Гиллара поверила этим словам. Поверила, что он и впрямь ее убьет, если она сейчас же не уберется. Убьет, потому что ему больше нечего терять.

И она убралась. Гиллара не любила и не умела проигрывать, но сейчас с неотвратимой ясностью осознала – все кончено. И вот, последний в своей жизни раз смотрела она вослед уходящему царю, а потом рухнула на пол и разрыдалась. Теперь можно, теперь ее никто не слышит, разве что духи. Ведь есть же и у нее сердце. Она любила власть больше всего на свете, но и свою дочь любила тоже.

>>

– Эе – то же, что «иясе»: в мифологиях тюркоязычных народов название духов, постоянно пребывающих в каком-либо месте

– Если неизвестна причина, ее можно придумать

В Эртину Гиллара вернулась совершенно опустошенной и потерянной, все казалось ненастоящим, словно она находилась в неясном беспокойном сне. Все, о чем она могла думать, это как добраться до своих покоев, выпить бутыль, а может и две, вина и забыться. Но и этого ей не позволили, несмотря на глубокую ночь. Стоило вступить под дворцовые своды, как навстречу бросились не на шутку встревоженные Маллекша и Хаттейтин.

– Гиллара, где ты была? – негодующе зашептала жрица. – Мы с ног сбились, всех разыскивая. Царь пропал. Его никто не может найти. Слуги говорят, оседлал посреди ночи коня и умчался, а после его никто не видел. Уже столько суток прошло, а его все нет. Может, сбежал, испугался войны? А царица с наследницей как назло отправилась на побережье! Нам с военачальником пока удавалось скрывать это от всех, но слухи скоро поползут. А что будет, если слухи станут правдой?! Элимер вот-вот пойдет на нас войною, а у нас царь сбежал! Как на это отреагирует войско? Я не удивлюсь, если потеряет дух. С таким настроем нельзя воевать.

Гиллара поняла: о забвении мечтать рано. Похоже, она единственная, на кого возлагались надежды. Но что она могла сделать? Ничего.

– Не стоит говорить об этом в коридоре, Маллекша, – устало обронила она. – Идем в покои моей бедной дочери, там нас никто не услышит.

– Почему бедной? – растерянно пролепетала жрица, но, не дождавшись ответа, последовала за Гилларой. За ними отправился и Хаттейтин.

Как только трое оказались на верхних этажах и плотно закрыли двери, Гиллара решила не тратить время и силы на лишние предисловия.

– Царица мертва. Наследница тоже. И Шлееп – но он меня не волнует. Адданэй ушел. Все кончено.

– Что?! – ужаснулись оба.

Первой пришла в себя Маллекша:

– Расскажи по-порядку.

– Нечего рассказывать. Отерхейнский ублюдок убил мою Аззиру.

– Как… Не может быть! А Илльярна?

Гиллара на миг запнулась, но потом решила, что не обязательно им знать все:

– И ее тоже. Он повредился рассудком. А потом ушел. Я пыталась удержать его, но куда там – я старая женщина, а он…

– Куда он ушел? – прервал Хаттейтин Гиллару.

– Я не знаю.

– Он не собирается возвращаться в Эртину? – уточнил военачальник. – Все-таки он по-прежнему царь, не смотря ни на что.

– Нет. Сказал, ему больше не нужна власть, ничего не нужно, – горько усмехнулась Гиллара.

– Так. Нам троим надо спокойно и обстоятельно все обдумать.

– О чем думать, Маллекша?! – яростно воскликнула Гиллара. – О чем тут можно думать? Если только о том, как правильно сдаться Элимеру и молить, чтобы он сохранил наши жизни!

Но жрица уже овладела собой и осадила Гиллару:

– Горе помутило твой разум. Это единственное объяснение тому, что ты не узрела очевидного.

Теперь уже пришел черед Гиллары удивляться.

– Чего?

– Разве ты забыла, что Адданэй прошел посвящение на царство, вернулся с того мира, вернулся Богом?

– И что? – фыркнула Гиллара.

Жрица предпочла не заметить ее тона и спокойно продолжила.

– Вспомни древние таинства. Когда земля Илирина Великого подвергается смертельной опасности, когда люди уже не способны защитить ее, Бог-на-Земле вручает свою жизнь Матери, дабы своей кровью спасти народ. Именно это он и сделал.

От изумления Гиллара едва ли не открыла рот.

– Но он не себя убил. Он убил мою дочь и мою внучку.

– Еще раз говорю – горе помутило твой рассудок. Адданэй – истинный царь! С ним вернулись на землю подвиги и жертвы великих властителей былого, о которых помнят лишь предания! Мы не зря его выбрали, мы не ошиблись в нем. Он, обласканный Богиней и посвященный ей, смог прозреть то, чего не смогли все мы. Он узрел, что опасность велика настолько, что даже его гибель не изменит той жестокой судьбы, что нависла над Илирином. Он сделал то единственное, что мог – попытался умилостивить Матерь, принеся в жертву и свою царицу, и плод семени своего, – голос Маллекши звучал печально и торжественно. – А потом и себя. Он вновь перешел границу мира, ступил в смерть – теперь уже навсегда.

– О! – Гиллара так поразилась неожиданным выводам, что не нашлась с ответом.

А речь Маллекши тем временем утратила патетичность, и она заговорила подобно казначею, подсчитывающему доходы и убытки.

– Завтра же объявим людям о жертве. Все должны поверить, что теперь Боги на нашей стороне. И кстати, что случилось с телом Аззиры?

– Ее отнесли в тот грот на берегу… Ты должна его помнить: я приводила туда мою девочку, когда отдавала вам на воспитание.

– Кто отнес?

– Я брала с собой двоих воинов для охраны. Они.

– Ты что-нибудь рассказала им? Они сами, может, что-нибудь видели?

Гиллара отрицательно мотнула головой, и Маллекша удовлетворенно кивнула:

– Отлично. Молодец. Завтра же отправим жрицам послание: пусть завалят грот камнями и высекут надпись, что там покоятся цари Илирина, что они принесли себя в жертву… Ну и все такое прочее. Со временем место обрастет легендами, паломниками и подношениями.

Гиллара молчала по-прежнему, но про себя ругалась на собственное недомыслие. Видимо и впрямь горе помутило ее разум, иначе почему она так быстро сдалась? И как ей в голову не пришла столь замечательная мысль? Ведь случившееся действительно могло обернуться Илирину на пользу.

– Я склоняюсь перед мудростью жриц Богини, – выдавила она наконец.

– Это мудрость Матери, не моя, – смиренно опустила глаза Маллекша, но тотчас же вскинула их на Гиллару и теперь в них не осталось и следа былой скромности: – Я думаю, наследница жива. Они оставили ее на берегу у служительниц Богини. Я думаю, тебе следует послать за ней верного человека.

– Но я своими ушами слышала, как Аданэй сказал, что ее… – вскричала было Гиллара, но тут же осеклась. Неужели хладнокровный ум навсегда ее покинул, раз она не поняла столь простого намека? Она, которая так блестяще посадила отерхейнского мальчишку на царство и убрала Лиммену, утратила способность мыслить?

– Я уверена, ты все не так поняла, – мягко уверила ее Маллекша. – Ты паниковала, и это понятно. Попробуй вспомнить, разве царь говорил об Илльярне?

– Нет, – быстро ответила Гиллара. – Сейчас я вспоминаю, он говорил лишь об Илирине и воле Богов. А остальное… просто я была убита горем, вот и вообразила себе.

Маллекша благосклонно улыбнулась, и вмешался Хаттейтин, который до сих пор стоял молча.

– Завтра же я отправлю верного человека на побережье. Маллекша напишет послание, которое тот передаст жрицам. А затем вернется с наследницей. И Эртина вновь увидит ее золотые волосы и светлые глаза.

– Даже если кому-то она покажется не совсем такой, какой была, – тихо добавила Маллекша. – В конце концов, дети очень быстро меняются.

– Но она младенец, – промолвила Гиллара. – Кто будет править до ее совершеннолетия?

– Ты.

Гиллара не ожидала такого поворота, и Маллекша усмехнулась, увидев ее изумление:

– Ты думала, я захочу власти? Нет. Мне неинтересно царство людей, я служу Богине и Илирину.

– А Хаттейтин?

– Во мне нет царской крови. Нисколько. Ни чернь, ни знать меня не примет. А тебе Илльярна внучка. И потом, ведь ты помнишь – я всегда тебя поддерживал. И мне нужно лишь одно – остаться главным военачальником. И чтобы потом, после меня, этот пост перешел к Аххариту. И чтобы сейчас он стал кайнисом. Обещай мне это, и я тебя поддержу.

Гиллара рассеянно качнула головой, потом, будто спохватившись, торжественно изрекла:

– Да будет благословенен Илирин Великий! Он будет стоять, пока не переведутся в нем люди, подобные вам.

– Да будет так! – отозвалась Маллекша.

– Да будет так! – вторил ей Хаттейтин.

Спускаясь по лестнице в свои покои, чтобы наконец-то предаться сну, Гиллара ни разу не обернулась, а то может быть и заметила бы, как обменялись Маллекша с Хаттейтином многозначительными взглядами.

А когда она заснула и видела уже не первый сон, жрица с военачальником только-только прощались после длительной беседы, свидетелем которой стал лишь безмолвный камень стен.

***

Девочка и впрямь оказалась светловолосой и сероглазой, но все-таки она даже отдаленно не напоминала Илльярну. Свои сомнения Гиллара тут же высказала Маллекше.

– Ну что ты, – отозвалась та, подняла ребенка на руки и ласково проворковала: – Она такая славная. Какие у нас красивые волосы и глазки, правда, малышка?

Девочка, радостно гулькая, потянулась к жрице крошечными ручонками.

– Ее не было с нами почти месяц, – продолжила та, – естественно, она чуть-чуть изменилась. Просто ты ее родная бабушка, вот тебе и бросаются в глаза любые, даже самые незначительные, перемены. Поверь, остальные ничего не увидят.

– Да, верно, – Гиллара задумалась. – А когда она подрастет? Что если у нее, например, окажется нос картошкой? Или еще что-нибудь не так?

– Ну, не всем достается красота родителей, – рассмеялась Маллекша. – Вот, например, твой Шлееп…

– Не надо о нем, – отмахнулась Гиллара. А сама тем временем пыталась понять, что же такое с ней творилось. Откуда родились все эти сомнения, эта тревога? Раньше она никогда не боялась претворять в жизнь даже самые рискованные планы. И как блестяще она все проделывала! Неужели постарела и потеряла хватку? Ну уж нет! Она еще полна сил, глупо тратить время на сомнения, когда власть наконец пришла к ней в руки. И теперь она станет править единолично, а не из-за спин детей, как раньше. Может, все произошло к лучшему? До боли жаль Аззиру, но, чего таить, дочь ее никогда не была счастлива. Может там, в чертогах вечности, она обрела покой?

"Нужно только одолеть Отерхейн, иначе все зря", – мысль пронеслась, оставив горький осадок и острый страх.

***

Нужно было отдать должное как Маллекше с ее жрицами, так и Хаттейтину: они умело пустили среди войска и в народе слухи о жертвоприношении царя, и уже через несколько дней менестрели ходили по улицам Эртины, воспевая Великую Жертву. Так что когда жрица торжественно возвестила обо всем на площади, только самые мудрые, повидавшие многое старики позволили себе усомниться в истине ее слов. Толпа же, не выказав ни особого удивления, ни горя, выслушала эту весть и в едином порыве восхвалила царя и Богов. Люди уверовали в победу над Отерхейном, ведь теперь у них появился Герой, отдавший свою жизнь за Илирин. Народ знал, что всегда, во всех сказаниях и легендах, побеждала та сторона, у которой этот герой был. А у отерхейнцев он не мог появиться, потому что они – дикари, варвары.

Что-что? Их царь, Аданэй, их герой, тоже из Отерхейна? Ну и что? Это было так давно. С тех пор он посвятил себя Богине, отрекся от прежней родины, соединился с Аззирой и подарил стране наследницу. Да помилуйте, в сказаниях менестрелей он уже давно илиринец!

В эту ночь Гиллара уснула довольной. Все шло как нужно. С границ, правда, доносили, что отерхейнская орда уже выступила в путь. Ну что же, илиринское войско тоже давно подготовилось к битве. И даже больше – люди так и рвались в бой, вдохновленные божественным огнем. А Хаттейтин уже до мелочей продумал наиболее выгодное расположение войск.

С такими мыслями женщина заснула, однако чьи-то осторожные шаги под дверью ее разбудили. Еще немного, и дверь тихо дернулась – и отворилась. Гиллара едва сдержала крик, увидев, как в проеме, приложив палец к губам, показалась Маллекша. Что могло понадобиться жрице в этот час? И почему охрана ее не задержала? Наверняка что-то важное заставило ее побеспокоить Гиллару.

Словно в подтверждение этой мысли Маллекша прошептала:

– Это я. Нам нужно поговорить о вещах очень значимых для тебя и Илирина. Хаттейтин тоже со мной, не пугайся.

И только увидев, как Гиллара кивнула, жрица вошла в покои. Следом за ней появился военачальник, плотно закрыл за собой дверь и запер ее на ключ.

"Откуда у него ключ?" – испугалась Гиллара, но виду не подала: сначала она хотела послушать, с чем они пришли.

– Что случилось? – спросила она. – Вы меня разбудили.

– Ты стара, Гиллара, – мягко проговорила жрица. – Мне кажется, тебе давно уже нужен отдых, а не власть.

– Что?

– Пора тебе снять с себя эту ношу. Тем более, я готова взвалить ее на себя.

Гиллара хотела закричать, позвать стражу, но передумала, ощутив возле шеи холодное лезвие хаттейтинова кинжала.

– Вы мне обещали, – прохрипела она, с ненавистью глядя на Маллекшу. – Вы солгали.

– Да, – пожала плечами жрица. – Но тебе ли удивляться лжи?

– Чего вы от меня хотите?

– Вот это дельный вопрос, – прохрипел военачальник, отодвигая кинжал. – Только не вздумай кричать, стражи поблизости нет, тебя никто не услышит.

Маллекша достала из-за пояса свиток чистого пергамента, передала Гилларе, подвинула поближе к ней лучину и скомандовала:

– Бери чернила и пиши.

Удивительная власть – власть Богини – послышалась в этом голосе, и Гилларе ничего не оставалось, как подчиниться. Эта ночь, этот тусклый свет, лезвие, предательство, жуткий голос Маллекши и ее собственная старость – да, старость, жрица сказала правду, – словно бы надломили волю. Дрожащими руками женщина окунула перо в чернила.

– Пиши, – повторила Маллекша: – "Я, Гиллара – наместница царей Илиринских – не способна более нести бремя власти. Не должно это, когда старые царят после молодых. В душе моей боль, я желаю лишь покоя и забвения, а посему отказываюсь от регентства. Маллекше – жрице и наставнице…"

– Я не стану этого писать, – процедила Гиллара и отбросила перо в сторону.

– Тогда ты умрешь, – спокойно, будто бы равнодушно, промолвила жрица.

– Вы не сумеете, вас поймают!

– Ну что ты, все подумают, будто ты сама себя убила. И все в это поверят и даже поймут. Ведь ты потеряла и детей, и внучку, и зятя. Ты в отчаянии.

Повисло долгое молчание, прежде чем Гиллара прошептала, признав свое поражение.

– Что будет потом? Я напишу – что будет со мной потом.

– Ничего страшного, – смягчилась Маллекша. – Уедешь в ссылку. Туда, где находилась до смерти Лиммены, только и всего.

– Клянись. Клянись мне своей Богиней, что не убьешь меня!

– Клянусь. Именем Богини.

Гиллара горько вздохнула и снова взялась за перо. Что ж, очень больно проигрывать, но так случается. Всегда следом идут те, кто моложе и злее тебя. И может, это к лучшему. В конце концов, она действительно смертельно устала, и может, пора оставить грезы о власти…

Мысли ее прервались, как только Маллекша вновь начала диктовать:

– Итак… – задумалась жрица. – Нет-нет, это не пиши, – замахала она руками, видя, как Гиллара, в безмыслии, уже собралась выводить «итак».

– Вот, теперь пиши: "Маллекше – жрице и наставнице дочери моей Аззиры – жертвенной царицы илиринской, – а также славному военачальнику нашему Хаттейтину, завещаю я править до совершеннолетия внучки моей, царевны Илльярны. Да будут благосклонны Боги к Илирину Великому".

– Ну, вот и все, – удовлетворенно переглянулись новоявленные узурпаторы. Маллекша забрала из рук Гиллары пергамент, пробежала его глазами и, довольно хмыкнув, вновь вложила за пояс.

– Да, вот и все, – повторила она. – Теперь выбирай, как ты хочешь умереть? Яд или петля? Или, может, кинжал?

Гиллара побледнела. Теперь она и впрямь начала походила на древнюю старуху: черты лица заострились, глаза потускнели, а конечности ослабли. Она не могла пошевелиться, словно ее тело смирилось, почувствовав уготованную ему участь. Да, тело ее предало, но воля еще не покинула.

– Ты клялась! – жестко изрекла она. – Богиней клялась!

– Да, – кивнула Маллекша. – Я клялась. И я не нарушу клятвы. Я и пальцем тебя не трону. Но Хаттейтин ничего тебе не обещал.

И вот тут Гиллара закричала. Точнее, попыталась закричать, ибо, как только она открыла рот, огромная ладонь военачальника зажала его.

– Кричать бесполезно. Лучше выбери смерть, пока есть возможность, – сказал он. – Иначе я выберу за тебя.

Он медленно отвел руку от лица Гиллары, внимательно следя, чтобы женщина не сделала попытки закричать снова. И она не сделала. Сгорбившись, сидела она на ложе и раскачивалась туда-сюда. Седые волосы разметались по худым, подрагивающим плечам. Она ли это? Та ли стройная черноволосая девчонка с пронзительными синими глазами, к ногам которой многие мужи складывали свои жизни? Она ли это – единственная любовь своего отца? Находчивая, острая на язык, хладнокровная? Нет, уже нет. Только старое тело, старая душа и смерть впереди. Почему-то жизнь всегда казалась такой бесконечной, ведь умирали всегда другие. Даже сейчас, когда Хаттейтин навис над нею и бежать было некуда, даже сейчас не верилось, что нужно умирать. И ведь никто ее не оплачет, никто не погрустит о ней… Ли-ли бы грустила, Ниррас бы грустил. Но они уже мертвы. Да, вот как оно все обернулось… Никого! Одна. Одна!

– Выбрала?

Гиллара вскинула голову: ей показалось, что Хаттейтин возник из ниоткуда. Или что она уходила куда-то, а сейчас вернулась.

– Зачем тебе это? – она обращалась к Маллекше, понимая, что военачальник может быть палачом, но именно жрица отдает этому палачу приказы. – Ты правильно заметила: я стара. Дай мне уехать и дожить свои дни в ссылке.

– Нет, – покачала головой Маллекша, – я не повторю ошибки Лиммены. Ты, конечно, старая змея, но яд в тебе еще остался.

–Так дай мне яду, проклятая тварь! – в последней ярости выкрикнула Гиллара, понимая, что спасения нет.

– Я знала, что ты выберешь яд. Радуйся, в чертогах Матери ты обретешь благодать. Богиня возлюбит тебя, ведь это ты подарила ей Аззиру, – удивительно, но в интонации жрицы не слышалось и тени издевки.

Хаттейтин протянул Гилларе пузырек:

– Пей! – приказал он, но руки ее не подчинились этому приказу. Тогда военачальник запрокинул Гилларе голову, насильно влил жидкость и плотно закрыл руками ее рот и нос. Ей пришлось проглотить.

Судороги, агония, боль – и конец.

Маллекша снова достала пергамент, положила рядом с Гилларой, а Хаттейтин вложил в мертвую руку пустой пузырек.

– Когда дверь взломают, постарайся войди первым. С одним из советников. Например, с Оннаром, – произнесла Маллекша. – Пусть сначала он прочтет завещание, а не ты.

– Я знаю, – проворчал Хаттейтин.

И они осторожно открыли дверь, снова заперли ее на ключ, прошли мимо усыпленной стражи и разошлись по своим покоям, готовые встретить новый день, который родится совсем не похожим на вчерашний.

– Начало. Песнь Бури

I

Солнце скатилось по холму, исчезло в подземном царстве, но войско Отерхейна, не останавливаясь, продолжало двигаться на восток. И пусть весна уже завладела миром, однако ночи все еще дышали холодом, и многим воинам хотелось сейчас погреться у костерка, но приказа о ночлеге не поступало: он планировался не ранее, чем стемнеет окончательно и последняя розовая полоса растворится в небе.

Уже остался позади Антурин, и канули за горизонт Высокие Холмы. Заканчивались ничейные земли – края изгнанников, разбойников и беглых рабов, – и вот, еще чуть-чуть, последний шаг, и раскинется впереди Илирин Великий. И падет к ногам Отерхейна!

Так считали воины и добавляли, пересмеиваясь:

– У них там девки страной правят, а мужи друг друга любят!

– Да разгромить их всех, чтоб эту погань вымести! Да чтобы не распространилась на земли здоровые.

И запевали:

Горячая кровь на холодной стали!

Мы – страшная смерть, и мы – жаркое пламя,

Мы вашу страну и плоть растерзаем,

Подобно пожару пройдем по земле,

Вы не вернетесь ни в дом, ни к семье!

***

Войско Отерхейна расположилось на ночлег посреди Ничейных земель, чтобы на рассвете тронуться в путь и второго дня встретиться с врагом в битве за море и власть. Подгоняемые страхом и ненавистью, они не видели другого пути, кроме как столкнуться подобно двум стихиям.

Ночное небо затянуло низкими черными тучами, сквозь которые не пробивался ни слабый свет звезд, ни серебряное мерцание луны, так что создавалось впечатление, будто ночных огней и вовсе не существовало в этом мире. Сотники выставили дозор, а остальные воины, наскоро и всухомятку перекусив, торопливо улеглись спать, намереваясь уловить краткие часы сна прежде, чем первый рассветный луч погонит их в дорогу.

Если, конечно, придет он, этот рассвет, ибо погода стремительно менялась. Тучи гнало по небу с бешеной скоростью, порывистый ветер гнул деревья и травы, выл и стонал, едва не срывая с земли шатер кхана. И это под защитой лесной стены! А о том, что творилось на открытых всем ветрам долинах, и подумать было страшно.

В шатре повелителя, тем не менее, еще никто не спал. Продолжался разговор, начатый еще в пути.

– А я говорю, мой Кхан – это слишком рискованно, – настойчиво сказал Ирионг.

– Война вообще дело рискованное, – ответил Элимер. – Но ты прав: то, что я хочу сделать, рискованно вдвойне. И все же я считаю, что риск оправдан.

– Разделить войско? Воевать сразу против двух армий? – Ирионг был настроен скептически.

– Большую часть сил Эхаския перебросила в Илирин, так что там мы не встретим достойного сопротивления. Зато, если пройдем через нее, то окажемся у илиринцев в тылу, а там и до столицы недалеко.

– Но можно и не прорваться, так? Твоя задумка, мой Кхан, строится на том, что основные силы Илирина и Эхаскии сосредоточатся на западе и у крепостей, которые станет штурмовать другая половина нашего войска…

– Не штурмовать, Ирионг, а только делать вид. И заодно сжигать ближайшие деревни и городки. Пусть илиринцы думают, будто мы, подобно истинным дикарям, решили разграбить окраины и оставить их страну без зерна и прочей пищи. Тогда они не заподозрят подвоха раньше времени. Пока их дозорные и разведка сообразят, что к чему, мы уже пройдем Эхаскию.

– Пусть так. Но если ты ошибаешься, и илиринцы оставят большую часть войск у границ с Эхаскией? Вдруг им тоже пришла в голову мысль, что мы попытаемся пройти через нее?

– Может быть. Хотя не думаю. Бывшему их военачальнику – Ниррасу – может и пришла бы, а Хаттейтину вряд ли. Он и вполовину не так хорош, как Ниррас. Наше счастье, что тот мертв. Мой брат тоже мог бы догадаться о нашей задумке, но он исчез. Илиринцы, как мне доносят, сами из-за этого растерялись. В любом случае, я уже принял решение. Я ценю твои знания, Ирионг, и доверяю им, но мы все-таки рискнем.

– Ни мне, ни войску еще ни разу не пришлось усомниться в тебе. Надеюсь, и этот раз не станет исключением.

– Я тоже на это надеюсь.

– А я надеюсь, – раздалось из угла монотонное ворчание, – что вы оба сейчас отправитесь спать. Иначе вы не только до Эхаскии не доберетесь, но и до ближайшего поворота не доползете. Чего доброго, с лошадей свалитесь, а я вас на себе тащить не собираюсь. Я хоть и телохранитель кхановый, а носильщиком быть не нанимался. Так что придется вам отсыпаться на дороге, а потом догонять войско на своих двоих.

– Видольд… – предупреждающе протянул Элимер.

– Ну да… это, повелитель… прости мою дерзость, в общем. Это ж я только ради вас.

– Мы сами о себе позаботимся, Видольд, – холодно отозвался кхан. – Но в одном ты прав: спать и впрямь пора. Причем тебе тоже.

Попрощавшись с Ирионгом, который отправился в свой шатер, Элимер раздраженно обратился к телохранителю:

– Сколько раз я предупреждал, чтобы ты оставлял свой сарказм при себе?

– Ну, извиняй, Кхан, – пожал плечами Видольд, – не сдержался.

– Ты слишком часто не сдерживаешься.

– Ага. Но я стараюсь, – усмехнулся телохранитель. – Ну, пойду к костру, если позволишь.

– Можешь остаться здесь. Места достаточно.

– Да мне под небом как-то свободнее и спится, и дышится, Кхан. Нам, бывшим разбойникам, и ураган нипочем.

– Как знаешь.

– Спокойных снов и да будут благоволить тебе Боги.

И Видольд тенью выскользнул из шатра.

II

Погода стремительно ухудшалась по всему Илирину: ветра гуляли, ломали деревья и срывали соломенные крыши домов. Что-то странное творилось, даже самые древние старики не могли припомнить такой непогоды. Да еще и в это время года, когда весна в разгаре.

«Не к добру», – шептались старухи.

«Точно не к добру», – вторили им женщины помоложе.

Мужчины молчали, не желая потакать женским страхам, однако и они чувствовали себя неспокойно. Впрочем, мужчин по городам и селам оставалось не так много – в основном старики, калеки да юнцы. Большую часть обязали вступить в ополчение, дабы защитить Илирин Великий от полчищ диких варваров.

Бредену повезло: трактирщик спрятал его в погребе, когда сюда наведался отряд вербовщиков. А что делать? Нужно же хоть кому-нибудь защищать полупустую деревню от разбойников, которые непременно сунутся в осиротевшее поселение. А Бреден, чего таить, куда лучше справится с их нашествием, чем какой-нибудь крестьянин, не знакомый ни с чем смертоноснее вил.

Кайла не скрывала радости от того, что Бреден остался. Да, она тогда сильно разозлилась и обиделась на него, но все равно ничего не могла поделать со своими чувствами. Кроме того, на следующий же день после того стыдного случая Бреден сам подошел к ней и попросил прощения за глупый смех. Да-да, он так и выразился: «глупый». По его словам, это от неожиданности. А еще, Бреден поделился с Кайлой своей тайной. Оказывается, Ирэйху вовсе не брат ему, а сын. Мать ребенка, его возлюбленная, умерла родами. И до сих пор не удалось ему ее забыть.

К девчоночьей влюбленности Кайлы прибавилось сочувствие. И надежда, что когда-нибудь своим терпением, добротой и любовью она заставит сердце Бредена оттаять. И как же счастливы они тогда будут вместе! А пока она останется его подругой. До лучших времен.

Да, Шейра научилась лгать. И лгать убедительно. По крайней мере, хоть кому-то стало от этого лучше. Например, Кайле. Жаль, она не могла рассказать ей всю правду, хотя очень устала скрывать от всех свое истинное прошлое.

Страшное слово «война», сопровождаемое плотно сжатыми губами и испуганными глазами, зазвучало в деревне лишь спустя пару месяцев после ее начала. В первое время, хоть и забрали мужчин, но в жизни деревни перемены не ощутились. Странная непогода, конечно, волновала жителей, но все-таки солнце, пусть реже, но светило, поля зеленели, коровы с козами доилась.

Настоящие перемены начались позже. Сначала пришел отряд илиринских воинов, изъял остатки прошлогоднего зерна и угнал добрую половину скотины. Потом шайки разбойников перекрыли торговые тракты, нападая на обозы крестьян, которые везли шерсть и вяленое мясо на продажу в близлежащие города.

А погода все ухудшалась, ветра завывали все сильнее, заламывая и без того поредевшие посевы, еды становилось все меньше. Трактир, за которым приглядывала Шейра, закрылся, а трактирщик, забрав жену и детей, переехал к родичам в город. Айсадка осталась жить в опустевшем трактире со своим сыном – благо, ее никто не выгонял на улицу. Но пищу для себя и Ирэйху-Ше теперь приходилось добывать другим способом: помогать крестьянам с работами на их полях и ухаживать за их взволнованной и истощенной скотиной. Руки ее очень скоро покрылись кровоточащими мозолями, лицо осунулось и похудело, кожа начала шелушиться, обдуваемая уже почти привычным пыльным ветром. Впрочем, от этого страдали все без исключения жители деревни.