Текст книги "Гибель отложим на завтра. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Марина Аэзида

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 49 страниц)

– Да, повелительница. Дикарь и безумец. Но… – он помедлил, – красивый дикарь и безумец. К чему портить такого раба шрамами?

– Ты всегда знаешь, чем меня пронять, да, милый? – с улыбкой ответила она. – Действительно, жаль. Красивый мальчишка. Но не проси. Он должен уяснить, кем является. Если рабы станут мне перечить, то как смогут подчиняться свободные и знатные люди?

Вильдерин опустил глаза и тихо сказал:

– Просто он еще не привык.

– К чему?

– К рабству.

– О чем ты говоришь? Он всегда был рабом.

Вильдерин снова поднял взгляд.

– И ты в это веришь? Он скрыл от Нирраса правду. Но я знаю. Он был свободным и, я думаю, даже знатным.

– Возможно… Я бы даже сказала: похоже на то, – задумчиво произнесла Лиммена. – Но это ничего не меняет. Тем более нужно его проучить! Быстрей привыкнет. А сейчас давай забудем о твоем друге, у нас есть темы поинтереснее, – игриво проворковала она. Однако, заметив расстроенное лицо Вильдерина, ласково приподняла его за подбородок:

– Мой милый, не переживай ты так.

– Повелительница, любимая, я думаю, Айн и так уже все понял, не обязательно избивать  его до полусмерти, – произнес юноша, и царица ему улыбнулась.

– Только ради тебя. Пусть посидит до утра взаперти и подумает. Но, будь добр, объясни своему другу, как не следует себя вести. Ступай, скажи палачу, что плети отменяются, и скорей возвращайся.

Наградой Лиммене за великодушие стали сияющие благодарностью глаза любовника. Юноша крепко обнял ее, поднял на руки, покружил по комнате и бережно опустил на пол. Царица рассмеялась.

– Беги уже, а то не успеешь.

И Вильдерин опрометью бросился к двери. Уже на выходе Лиммена окликнула его:

– Подожди! – в глазах ее засветилась какая-то мысль. – Он из Отерхейна, верно?

– Да… – Вильдерин немного растерялся.

– И он знатного рода?

Лицо юноши озарилось пониманием:

– Я точно не знаю, повелительница. Айн молчит о своем происхождении. Но мне так показалось.

– Хорошо, это я скоро выясню. Иди же! –она махнула рукой и, как только за Вильдерином закрылась дверь, уставилась в пространство, о чем-то размышляя.

***

Когда на спину Аданэя обрушился второй удар, он понял: пятидесяти ему не вынести. Их не вынести никому. Это не наказание – это казнь. Конечно, какое дело правительнице Илирина до жизни какого-то раба?!

Плеть снова опустилась, срывая со спины кожу. Будто огнем обожгла. Хриплый вопль вырвался у него из груди. Это только герои в легендах могли безмолвно терпеть боль, но он – живой человек.

Аданэй услышал голос Вильдерина на пятом ударе.

– Стой!!! Остановись! – юноша бежал со всех ног, ловко перепрыгивая через ограждения. – Повелительница отменила наказание. Это приказ!

Увидев, что палач застыл в растерянности, Вильдерин, запыхавшийся от бега, наконец перевел дух.

– Это точно? – спросил мужчина, поигрывая плетью.

– Ты знаешь, лгать я не стану. Вышло недоразумение, царица отменила наказание. Освободи его!

Как только с рук сняли веревки, ноги Аданэя подкосились, и он рухнул бы в пыль, если бы Вильдерин не удержал его. Повиснув на шее друга, пока тот волок его наверх, он кое-как все же доковылял до комнаты.

Оказавшись в покоях, Вильдерин уложил Айна на диван.

Так, теперь он сам нарушил приказ царицы, ведь она велела до утра продержать Айна в сарае, и уж точно не рассчитывала, что он притащит его к себе. Но как иначе он мог поступить? Ведь Айну уже досталось несколько ударов, а в грязном сарае раны непременно загноятся, возникнет лихорадка, а может, что-нибудь похуже.

Аданэй, почувствовав, как к горящей спине прикладывают что-то влажное, пошевелился и посмотрел на Вильдерина.

– Айн, безмозглый олух! – прикрикнул тот. – Такой бестолковой выходки я не ожидал даже от тебя. А теперь лежи смирно и не шевелись.

– Это… это была не обычная плеть, да? – заплетающимся языком спросил Аданэй. – С обычными я знаком.

– Да. Эту специально пропитали соком болотной вдовы – так трава называется. Она разъедает кожу.

Заметив, как лицо Айна скорчилось от боли, Вильдерин  смягчился:

– Ладно, теперь все будет хорошо. Главное не двигайся, а то повязки скинешь. Айн, ты меня понял? Ты понял? Я сейчас пойду к царице и не смогу следить за тобой. Обещай, что не встанешь с кровати.

– Да… я… спасибо, Вильдерин…

Юноша только ободряюще сжал его руку и тут же вышел.

«Хоть бы сознание потерять, что ли, – подумал Аданэй. – Эта боль нестерпима»

***

Стоило Вильдерину войти в покои царицы, как Лиммена, бегло окинув его взглядом, насмешливо фыркнула:

– Надо полагать, ты не успел. А еще, думаю, этот Айн сейчас вовсе не заперт, как я велела, а в твоей комнате.

Все эмоции сразу отразились на лице юноши. Он заметно смутился, но все же ответил:

– Прости, повелительница, я действительно нарушил твой приказ. Но тот сарай такой грязный… а я и впрямь не успел. Я не мог оставить Айна там.

Лиммена жестом прервала эту сбивчивую речь и спокойно произнесла:

– Ладно, я не сержусь.

– Но, повелительница, как ты догадалась?

Лиммена усмехнулась:

– Ты весь в крови.

И только тут Вильдерин оглядел себя. Ну конечно, в спешке он даже забыл переодеться. Вся одежда в засохшей крови Айна!

– Великая, – смущенно произнес он, – прости. Я сейчас же сменю одежду и вернусь.

– Можешь не приходить сегодня, – обронила Лиммена. – Все равно вечер безвозвратно испорчен.

– Прости, – повторил юноша.

– Я же сказала, Вильдерин, я не сержусь, – раздраженно отозвалась Лиммена. –  Придешь завтра. А сейчас ступай, займись своим другом, раз он для тебя так важен. И когда ему станет лучше, отправь ко мне, пусть покается в своих ошибках.

Она нетерпеливо взмахнула рукой и отвернулась. Вильдерин, поклонившись, осторожно вышел из комнаты. Кажется, царицу он все-таки разозлил.

Оставшись одна, Лиммена со стоном сползла на пол. Опять, опять это началось! Хорошо, что она успела отправить Вильдерина прочь: нельзя, чтобы кто-то увидел ее в таком состоянии. Особенно, раб. Особенно, раб-любовник. Проклятые! Они заставили ее нервничать! Вот и напал жестокий приступ. Снова! Однако царица и сама не поняла, из-за чего так разозлилась. Подумаешь, раб! Вильдерин никогда не играл большой роли в ее жизни: всего лишь любовник. Пусть и очаровательный.

Но женскую часть ее сути все-таки уязвило то, что Вильдерин предпочел ее общество заботе о недавно появившемся друге – нахальном мальчишке, который вывел ее из себя. Ничего, она проучит этого Айна! Конечно, проще всего выслать его куда-нибудь или убить. Но это означает признать поражение.

"Подожди, Лиммена, – обратилась она к себе, – с кем ты собралась соперничать? С никчемным рабом, над жизнью и смертью которого ты полностью властна?!"

Царица с трудом добралась до кровати и, стараясь не закричать от боли, перетерпела приступ. Когда все закончилось, несказанное облегчение навалилось на плечи, против воли закрылись глаза, и она крепко заснула.

А на следующий день государственные дела заставили ее позабыть и о рабах, и о любовниках. Читая срочные донесения разведчиков, она обдумывала, как привлечь сторонников в случае войны с Отерхейном и как усилить собственное войско.

***

– Ну, Айн, –  удивленно произнес Вильдерин спустя два дня, – раны на тебе как на кошке заживают. Я не удивлюсь, если от них даже шрамов не останется. Скоро опять начнешь бродить по дворцу и творить глупости, если только твой мудрый друг тебя не остановит, – он рассмеялся, и Аданэй ответил ему благодарной улыбкой.

– Вильдерин, спасибо тебе. Я не хотел доставлять неприятности. Просто так вышло.

– Да уж, нехорошо вышло, – Вильдерин слегка нахмурился, но скоро морщинка, сложившаяся на переносице, разгладилась: – Но надеюсь, все наладится. Как только окончательно придешь в себя, отправляйся к царице и попроси прощения. Повелительница великодушна, она не станет долго злиться.

– Великодушна? – проворчал Аданэй. – Мне так не показалось. Знаешь, пятидесяти ударов я бы не вынес, отдал бы концы уже на половине.

– Пятидесяти? – Вильдерин искренне удивился и снова нахмурился. – Странно. Мне показалось, она говорила лишь о десяти. Но в любом случае, все закончилось хорошо. Как думаешь, скоро ты сможешь пойти к повелительнице?

– Хоть сегодня.

– Нет, –  возразил Вильдерин, – ты еще слишком слаб.

– Брось! Я нормально себя чувствую. Спина болит, но это мелочи. Чем быстрее я разделаюсь с этим покаянием, тем лучше. Ненавижу неопределенность.

– Решать, конечно, тебе. И царице, – недоверчиво отозвался Вильдерин. –  Я спрошу ее, –  он вздохнул: – Какой  ты все-таки упрямый сукин сын! Недавно появился, а уже нажил себе такого врага, как Рэме.

– Да кто она такая, эта Рэме? Почему царица так о ней  печется?

– Потому что в ней нуждается. Когда нужно кого-то отравить или подкупить, подслушать разговор – это делает Рэме. С ней, увы, приходится считаться.

– Ладно, – теперь уже нахмурился Аданэй. – Как выражается Латтора, давай не будем о ней к ночи.

– Хорошо, – согласился Вильдерин. – А теперь советую отдохнуть, иначе вечером ты будешь представлять собой жалкое зрелище. По крайней мере, для очей царицы, – и юноша тут же скользнул за дверь.

Аданэй перевернулся на другой бок: лежать на спине до сих пор было больно. Спать ему не хотелось. Зря Вильдерин оставил его в одиночестве. Теперь неминуемо начнут лезть в голову неприятные мысли.

Он, конечно, соврал, что чувствует себя хорошо. Но зато верно другое: лучше быстрее отделаться от этого бесполезного покаяния.

***

Какое-то время Лиммена молча разглядывала Айна, который с поклоном явился в ее покои. Кажется, он чувствовал себя не очень уютно. Оно и правильно, раб обязан проявлять робость пред взором правительницы Илирина, особенно если имел наглость ей перечить. Наверное, поэтому он заговорил не сразу. Набирался смелости или, возможно, ждал, пока она заговорит первая. Ну нет! Может, он раньше и был знатен,  но сейчас – никто. Так пусть прочувствует это!

Лиммена и сама не понимала, почему ей так хочется унизить Айна. Сколько она помнила, ее никогда не волновало, что думают или чувствуют рабы – за исключением разве что Вильдерина и Рэме. И то верно, какое дело владычице Илирина до невольников? Но этот Айн чем-то неуловимо раздражал ее, с самой первой встречи раздражал. Виделось в его лице что-то неприятное – надменность, насмешливый взгляд, словно он на всех, даже на нее, царицу, смотрел свысока. И у раба не получалось скрыть это, даже когда он пытался угодить и польстить.

Айн наконец заговорил:

– Повелительница, прошу простить мою недостойную дерзость, – в середине фразы голос его заметно дрогнул, и Лиммене это доставило удовольствие.

Она уже успела рассмотреть Айна внимательнее: бледен, напряжен, смущен. Видимо, не до конца оправился от плети, стоять на ногах ему нелегко. Зачем же пришел сейчас? Сам захотел, или настоял Вильдерин? Впрочем, это неважно.

– После таких проступков, раб должен на коленях вымаливать прощение, – сказала она.

Брови Айна слегка приподнялись:

– Прости, не думал, что Великая желает убедиться во власти над рабом. Надеюсь, мои жалкие потуги не оскорбят владычицу: просто мне еще сложно двигаться… –  ноги Айна начали медленно подгибаться, однако он не оторвал взгляда от лица царицы.

– Ты и впрямь достаточно жалок, можешь не пресмыкаться, это вряд ли что-то изменит, – Лиммена раздраженно махнула рукой. Раб, так и не успев опуститься на колени, снова выпрямился.

"Он хитер и самонадеян, – нервно подумала царица, – но таких много. Отчего же именно его мне хочется сломить и унизить?"

Лиммена приблизилась к Айну, пренебрежительно осмотрела с ног до головы, словно диковинное животное. Медленно обошла его и встала за спиной. Айн проследил за ней настороженным взглядом. Лиммена же сильно надавила ладонью на опухшую, исполосованную багровыми отметинами спину и, заметив, как поморщилось его лицо, сладко пропела:

– Должно быть, больно.

Уловив в глазах раба плохо скрытое негодование, она тихонько засмеялась.

– Интересное ты создание, Айн, – проворковала. – Ответь, к чему ты устроил нелепую истерику? Рэме молода, красива. В чем дело?

– Я уже отвечал на этот вопрос, владычица. И чуть не отправился к праотцам. Теперь у меня лишь две возможности: повторить свой ответ, или сказать то, что желает услышать Великая. Но я бы не хотел тебе лгать.

"Проклятье! – пронеслось в голове Лиммены. – Он опять выкрутился!"

– Чуть не отправился к праотцам? – насмешливо бросила она. – Не пытайся обмануть меня, ничтожный! От десяти ударов еще никто не умирал!

– Десяти? – в голосе раба послышалось неподдельное изумление. – Палач говорил о пятидесяти!

Тут пришел черед Лиммены удивляться:

– От этого действительно можно умереть. Но палач не посмел бы ослушаться приказа, он не такой бестолковый, как ты, – царица замолчала, но скоро в глазах ее вспыхнула догадка, и она весело рассмеялась: – Ну конечно! Это Рэме! Здорово же ты досадил ей, раз она задумала тебя убить! Вот паршивка! Правду говорят: никогда не зли женщину, ибо месть ее будет страшной.

Но тут Лиммена снова взглянула на Айна и осеклась, увидев, что его побледневшее лицо выражает гнев, безмерное удивление и отвращение (к ней?!).

– Ты смеешься? – совсем тихо спросил раб. – Тебе смешно?

Да, видимо, правду сказал Вильдерин – этот Айн действительно когда-то был свободным господином. Иначе не удивлялся бы пренебрежению к своей жизни.

– Рэме нарушила приказ, – все так же тихо продолжил говорить раб. – Нарушила тайно и подло. А тебе все равно, ты смеешься, словно это незначительная шалость. Я понимаю, Владычицу не волнует, буду я жить или умру – но смеяться?! Даже над дворовым псом не смеются, когда ему больно. Так почему царице Илирина доставляет такое удовольствие моя боль?

Наверное, из-за того, что раб был прав, или потому, что сейчас он смотрел на нее как на обычную женщину, а не повелительницу, Лиммену охватила холодная злость, и она с размаху ударила Айна по лицу.

– Как смеешь ты, грязный раб, – прошипела царица, – говорить мне такое?! Да я сейчас же прикажу отрезать твой мерзкий язык!

– Отрезать язык… – с непонятной усмешкой пробормотал невольник, отнимая ладонь от покрасневшей щеки. – Кажется, это превращается в славную традицию…

Но вдруг посерьезнел и добавил:

– Великая права, моя жизнь действительно в ее руках.

Слетела маска рабской угодливости, и со всей откровенностью обнажилось его истинное лицо: надменное, властное и красивое. О да, этот привык сам быть господином. И скорее позволит убить себя, чем по-настоящему подчинится.

Лиммена по какой-то причине не могла оторвать от него взгляда. Это лицо! Эти глаза! Такие странные, колдовские глаза! Светло-серые, словно прозрачные, а по краям радужки – темно-синие, почти черные. Манящие. Опасные. Что за странная сила сокрыта в них, если она – правительница огромной страны – не способна пошевелиться, находясь под их властью! Этот энигматичный взгляд…

С трудом переборов себя, Лиммена отвернулась и пренебрежительно бросила:

– Ты будешь казнен. Я так решила, – с неудовольствием и злостью она заметила подрагивающие нотки в собственном голосе.

– Пусть будет так, – спокойно отозвался тот.

Конечно, Аданэй только казался спокойным. Он знал, что опять, вот уже который раз, ступает по лезвию ножа. Он рисковал, когда смеялся в присутствии Элимера, рисковал, насмехаясь в лицо надсмотрщику в каменоломнях, а с Лимменой рисковал вот уже второй раз. Но чувствовал: ничего дурного уже не случится. Царица, хоть и старалась этого не показать, попала под его необъяснимые чары, природу которых Аданэй и сам не понимал.

Лиммена стояла спиной к Айну, с ней творилось что-то невообразимое. Злость и ярость мешались с азартом. Сердце билось быстрее и быстрее. В груди родилась боль. Проклятье! Конечно, она снова потеряла спокойствие, вот приступ и не заставил себя ждать. Нет, только не при нем! Нет, он не должен видеть!

Но выставить раба Лиммена не успела. Боль скрутила сильнее, чем когда-либо прежде, царица не успела сдержать стона и повалилась на ковер.

"Какой стыд!" – промелькнула мысль, прежде чем разлететься осколками и раствориться в мучительной бездне, лишив царицу возможности и думать, и воспринимать окружающее. Теперь оставались только двое: Боль и Лиммена. Лиммена и Боль.

Когда болезнь разжала когти, взгляд Лиммены прояснился, предметы вокруг обрели привычную резкость, и царица поняла, что лежит на полу, а Айн держит ее голову у себя на коленях. Какая чудовищная ирония! Она собиралась унизить этого раба, но сама оказалась униженной. Он видел ее беспомощной. Он смотрел, как она корчилась у его ног. Какое же злорадство он, должно быть, испытывал – этот раб, бывший господином!

Лиммена заглянула ему в глаза, боясь увидеть в них торжество и насмешку. Однако ничего подобного не обнаружила. Взгляд Айна казался мягким и как будто ничего не выражал. Тут Лиммена осознала, что ее голова все еще покоится на его коленях, и ей стало стыдно. С трудом поднявшись на ноги, она сделала шаг, но снова накатила тошнота, голова закружилась, и царица опять упала бы, если б раб не оказался рядом. Как это позорно –  принимать от него помощь!

Лиммена не понимала, почему ей так важно выглядеть в его глазах грозной повелительницей, не знающей слабости, но она движением руки попыталась отстранить Айна, однако тот не подчинился. Вместо этого подхватил ее и отнес на кровать.

– Ну, и зачем ты мне помогаешь? – спросила царица. – Надеешься, я сохраню тебе жизнь?

– Нет, – Айн покачал головой. – Ты бы и так меня не убила.

Произнося эти слова, Аданэй знал, что снова рискует – сумасбродная царица может казнить его просто из чувства противоречия. Но отступать было уже поздно.

– С чего ты взял? – изумилась Лиммена. – Я могу сделать с тобой все, что угодно! Неужели нисколько не боишься?

– Глупо совсем не бояться, – губы Айна чуть затронула улыбка.  – Все живое боится смерти. Но мне показалось, ты не из тех, кто станет убивать без особой причины.

– Страха ты не чувствуешь… Тогда что? Может, злорадство?

Айн склонился над Лимменой и, всмотревшись в ее лицо, печально произнес:

–  Мне самому слишком хорошо знакома боль. Как я могу радоваться чужой?

И  она не нашлась, что ответить.

Аданэй знал: его слова далеки от истины: пусть злорадства он и впрямь не чувствовал, но неожиданный приступ царицы помог ему чуть приблизиться к ней, а это не могло не радовать.

Он еще раз посмотрел на Лиммену. Тем самым – особенным – взглядом. И произнес холодно и почтительно:

– Позволишь идти, повелительница?

– Да, ступай, – устало отозвалась Лиммена. Что ж, этот Айн оказался прав: ни убивать, ни наказывать его желания более не возникало.

И тут, перед тем, как уйти, раб непринужденно, словно невзначай, откинул с ее лица выбившуюся из прически прядь, слегка коснувшись пальцами щеки. И поклонившись, направился к двери.

"Да как он смеет! Будто я не царица, а деревенская девка!" – мысленно возмутилась  Лиммена, стараясь не признаться себе в том, что от его прикосновения по телу пробежала волна горячей дрожи. Но она почти мгновенно взяла себя в руки и окликнула Айна на выходе:

– Подожди! – если уж он все равно здесь, неплохо бы выяснить то, что собиралась. Лиммена приподнялась на подушках и жестом приказала рабу не подходить ближе. Пусть стоит в дверях.

– Отвечай, кем ты был до рабства? И не смей лгать.

Несколько мгновений Аданэй размышлял. Должно быть, царица неспроста задала этот вопрос. А раз так, продолжать лгать слишком глупо. И опасно.

– Я был свободным  жителем Отерхейна, повелительница.

– Это я поняла и без тебя, – фыркнула Лиммена. – Подробнее. Кем ты был? И почему солгал Ниррасу?

"Что ж, похоже, эти вопросы я могу обернуть себе на пользу" – подумал Аданэй.

Он искусно изобразил сомнения, бегающий взгляд, а затем сделал вид, будто с трудом решается на откровенность:

– Мой отец был одним из младших советников бывшего кхана, а я – предводителем сотни. В будущем мне предстояло водить в бой тысячу, либо пойти по стопам отца. Но не сложилось. Кханом стал Элимер. Многие знатные люди, в том числе и мой отец, воспротивились этого. Они поддерживали другого кханади. Но Элимер убил почти всех недовольных. Мою семью тоже. А я бежал на запад, к Сайхратхе, но в пути нарвался на разбойников. Они продали меня в Ишмир, в рабство. Вот и все. Я не сказал об этом Ниррасу, я боялся, что он выдаст меня Элимеру: за мою голову там, в Отерхейне, назначена награда.

И Аданэй начал судорожно вспоминать имена погубленных Элимером знатных мятежников, чья история могла бы совпасть с той, которую он только что придумал. Но не успел.

– Как же тебя зовут на самом деле? И как звучит имя твоего рода?

– Айн – мое настоящее имя. А имя рода… – тут он мастерски изобразил отчаяние и с горькой иронией добавил: – Мой род мертв. Его не существует.

– Но есть ты, – на лице царицы Аданэй обнаружил заметное оживление и плохо скрытое любопытство.

– А что я? – горько усмехнулся он. – Имя моего рода не может принадлежать рабу. Я открою его не раньше, чем перестану им быть. Если перестану…

– И ты не пытался бежать из рабства?

– Я пытался, – он равнодушно пожал плечами.

– А сейчас? Если, допустим, я позволю тебе вернуться в Отерхейн? Прошло столько лет с тех пор, как Элимер подавил мятежи. Он может простить тебя, если ты покаешься.

Вопрос был провокационным, но чтобы ответить на него Аданэю даже не пришлось притворяться:

– Я ненавижу Элимера. Он лишил меня семьи и дома, он превратил меня в раба! И даже если он меня простит, то я его – никогда. Никогда!  – и в глазах Аданэя зажглась уже настоящая, а не поддельная злоба.

– Хорошо, можешь идти, – неожиданно прервала разговор Лиммена.

Аданэй не заставил просить себя дважды: эта беседа изрядно его утомила, забрав, кажется, все силы. Он чувствовал себя измученным, изможденным, и мечтал быстрее добраться до кровати. Сейчас даже с Вильдерином встречаться и разговаривать не хотелось. И думать не хотелось тоже. В конце концов, о важных вещах – например, о царице, – он может поразмыслить и завтра.

Гл. 21. В споре с чувствами не всегда побеждает разум

Советники смотрели на Лиммену так, словно ждали от нее ответа, и царица поняла, что отвлеклась и прослушала последнюю фразу Нирраса. Неудивительно: малый совет длился уже довольно долго, а она в последнее время быстро утомлялась. Без сомнения, во всем виновата болезнь…

– Прости, – сказала она, – я кое-что обдумывала. Так о чем ты говорил?

– Об Эхаскии. Неплохо бы возобновить с ними дружбу.

– Их дружба слишком разорительна, – возразил один из советников – Кхарра. – Эхаскийский регис потребует снять запрет с торговли их специями и тканями на наших землях. Да еще и выхода к морю захочет.

– Все верно, – не раздумывая, подтвердил Ниррас. – Но из двух зол я предлагаю выбрать меньшее. Все-таки Эхаския наш ближайший сосед. Страна хоть и небольшая, но войско у нее довольно сильное. И это войско может выступить на стороне Элимера, если тот объявит нам войну. Лучше договориться с государем Рейлиром до того, как это случится.

– Ты прав, – согласилась Лиммена. – Уж лучше вызвать недовольство наших купцов, но вернуть расположение региса.

– Недовольства не будет, – вставил Оннар. – Купеческим гильдиям придется понять, что это вынужденные меры. Я найду способ убедить их.

Царица кивнула. В этом вопросе она могла полагаться на Оннара всецело: прежде, чем стать советником, он возглавлял одну из купеческих гильдий, а потому в делах торговли разбирался лучше всех присутствующих.

– Надо скорее направить в Эхаскию послов, – сказала Лиммена, посмотрев на Кхарру. – Займись этим.

– Выберу лучших, Великая.

– Хорошо. С этим решили. Но есть еще один вопрос, который я хочу обсудить. Помните, мы пытались найти и договориться с вельможами Отерхейна, которые недовольны Элимером?

– Конечно, но все изображали верных подданных, – фыркнул Кхарра. – Дрожали перед своим тираном, хотя он находился далеко.

– А еще боялись, что это проверка, которую серые крысы устроили, а потому не верили нашим посланникам, – откликнулась Лиммена. – Но сейчас у нас появилась одна возможность. Она неверная и шаткая, но это лучше, чем ничего.

Все взгляды устремились на правительницу, и та продолжила.

–  Будет проще, если мы узнаем имена недовольных наверняка, а заодно поймем, чего они хотят добиться, свергнув кхана.

– Мы пытались выяснить это и раньше. Что изменилось, Великая? – спросил Ниррас.

– Появился раб из Отерхейна. Раб благородного происхождения, сын одного из советников. Он сказал, что Элимер казнил его отца за участие в мятеже. Возможно, этот невольник укажет нам выживших мятежников.

– Почему ты уверена, что он не солгал? – в глазах Нирраса промелькнуло странное выражение, но Лиммена не обратила внимания.

– Потому что если ложь вскроется – его казнят, и он об этом знает. Да и сам подумай: раб хорошо говорит на илиринском, хотя появился здесь недавно. Значит, получил образование, недоступное простолюдину. И говорит он с отерхейнским акцентом. Кроме того, ведет себя слишком нахально для раба. Он мог соврать лишь в том, что был сыном мятежника. Но зачем? Не вижу причины, ради которой он стал бы рисковать жизнью.

– Но как он попал в Илирин? – Ниррас был почти уверен, что царица говорила об Айне. О ком еще? Удивляло советника другое: любовником Лиммены мальчишка не стал, зато умудрился  придумать какую-то историю о своем прошлом и не предупредил об этом его, Нирраса.

– О, это ты его привез! – ответила царица. – Его имя… кажется, Айн. Если только мне не изменяет память.

Царица притворилась, будто с трудом вспомнила имя раба, а Ниррас изобразил, что очень удивился ее сообщению. Неизвестно, заметили бы они притворство друг друга или нет, но неожиданный, резкий вопрос Кхарры отвлек их:

– Откуда нам знать, что его не подослали специально! Либо отерхейнцы, либо кто-то из предателей-илиринцев? Может, он здесь вынюхивает, выслушивает, каким-то образом передает весточки своему кхану? Да может он вообще один из этих серых крыс?

– Если бы ты видел, в каком состоянии я подобрал его в Ишмире, – фыркнул Ниррас, – то у тебя не возникло бы подобных сомнений.

Кхарра с подозрением покосился на Нирраса, недоверчиво хмыкнул, однако промолчал, еще не готовый открыто выразить недоверие главному советнику царицы. Хотя он подозревал – давно уже подозревал, – что Ниррас ведет двойную игру, которая, вероятно, отразится и на нем, Кхарре. Причем отразится не лучшим образом. Но доказательств не было, одна лишь интуиция. Недавно организованная им слежка за этим осторожным человеком пока тоже ничего не дала, но все же Кхарра считал, что подозрения его не беспочвенны. Чем еще объяснить, что Ниррас, в отличие от других советников и глав знатных семейств, допущенных ко двору, не пытается подчинить себе Латтору, не заигрывает с родственниками Маррана? Он либо не понимает, что завладевший наследницей и ее мужем завладеет и троном, либо… видит на троне кого-то другого – не Латтору. Странно, очень странно. А этот раб? С чего бы военачальнику, презирающему роскошь и бесполезных рабов-для-красоты, привозить такого раба из далекого Ишмира? Неужели только для того, чтобы порадовать царицу? Нет-нет, что-то здесь нечисто. Уж не сговорился ли Ниррас с врагами Илирина?

Его мысли прервались ответом царицы:

– Серые крысы вряд ли выбрали бы личину раба – уж очень неверна рабская доля. Скорее проникли бы под видом одного из илиринцев. Не стоит забывать: серых учили их ремеслу с детства, и некоторые из них говорят на нашем языке столь же чисто, как мы.

– И все же… не мешает узнать об этом рабе побольше, – протянул Кхарра.

– Конечно. Скоро мы все выясним, – уронила Лиммена.

– Цветной зериус? – спросил Оннар.

– К сожалению, нет, – царица поморщилась. – Этот раб, как оказалось – один из редких счастливцев, на честность которых зериус почти не влияет, зато вызывает сильное отравление. Я уже пыталась однажды. Хотела проверить, с кем подружился мой… – тут она запнулась и, оборвав собственную фразу, закончила другим: – В общем, у меня не вышло.

– Жаль… – протянул слегка побледневший Ниррас, удрученно покачав головой.

– Да, но ведь можно допросить и обычным способом. Но сначала лучше просто поговорить, ни к чему сразу настраивать его против нас. Займешься этим, Ниррас? Тебе лучше всех знаком Отерхейн. Только учти – раб слишком дерзок. На скотном дворе ему место, а не во дворце, даже видеть его здесь не хочу! Но, к сожалению, он нам нужен. В общем, выясни у него все, что сможешь. Ну, да ты сам знаешь… Если станет упрямиться или врать – сделай то, что нужно.

– Можешь не волноваться, Великая, он все мне выложит.

– Не сомневаюсь, – улыбнулась Лиммена.

***

Царица не обманывала Нирраса, ей действительно не хотелось больше ни видеться, ни говорить с Айном. Но причина была иной, нежели та, которую она озвучила на совете. Почему-то ее пугала сама мысль о разговоре с этим рабом. Лиммена убеждала себя, будто ей просто неловко из-за того, что он видел ее приступ. Но в глубине души понимала: и эта причина не истинная. Она ощущала непонятный страх, едва ли не оцепенение при каждой случайной встрече с ним. Этот страх был сродни неясной тревоге, но именно он мешал царице заходить в покои Вильдерина, ведь там мог находиться и Айн. Проще всего было бы запретить последнему появляться наверху, однако и этого ей не хотелось. Странный раб вызывал необъяснимый интерес и, избегая его, Лиммена одновременно мечтала с ним столкнуться. Желание это она пыталась скрыть даже от себя, но не очень удачно.

О, царица понимала, что означает волнение и горячая дрожь! Да, стоило признаться: этот возомнивший о себе невесть что мальчишка вызывал у нее, повелительницы Илирина, жгучее желание, она ловила себя на мысли, что постоянно вспоминает его взгляд – завораживающий, манящий, чарующий. И его мимолетное прикосновение, которое до сих пор горит на ее коже. Интересно, подозревает ли сам Айн о своей силе?

Первый раз за долгие годы Лиммена ощутила себя настолько уязвимой, слабой, что мысль сделать Айна любовником вызывала у нее стыд, неловкость и страх. Она боялась увидеть в его глазах насмешку или презрение. Никогда раньше подобные сомнения не мучили Лиммену, так что же случилось сейчас? Неужели этот раб стал для нее опасен? Неужели обрел власть над ней?

Надо избежать этого любой ценой! Будь Айн знатным илиринцем, она, конечно, доверилась бы своим желаниям. Но он – раб, он – дикарь из Отерхейна, а она – царица. Крайне глупо и стыдно правительнице Илирина попадать в зависимость от раба. Нельзя этого допустить – и она не допустит! Вот только каким образом, если не в состоянии даже отправить его прочь?

От тревожных раздумий царицу отвлек голос Рэме. Служанка словно прочитала ее мысли: