Текст книги "Гибель отложим на завтра. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Марина Аэзида

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 49 страниц)

В этот день Лиммена покинула Эртину и, как скоро узнал Аданэй, страну тоже. Должно быть, стряслось нечто важное, если она уехала, не предупредив его. Значит, у него в запасе имеется неделя, а то и больше, чтобы побыть одному и насладиться относительным покоем, о котором он уже успел позабыть. Конечно, царица оказалась интересной женщиной, даже обаятельной, но с ней постоянно приходилось держаться настороже, чтобы, упасите Боги, не проявить раньше времени свою истинную суть. Это непрерывное притворство неизбежно подтачивало внутренние силы, заставляя чувствовать неизбывную, ни на миг не проходящую усталость. Иногда казалось, что вот-вот – и он сорвется. Сколько раз готово было слететь с губ опрометчивое слово или саркастичное высказывание, но всякий раз он успевал сдержать себя, не поддаваясь тому извечному внутреннему порыву, который заставлял «мучить тех, кто его любит».

Аданэй не догадывался, что особой нужды сдерживать себя не было, ибо совсем не те качества, которые он так усердно пытался изобразить, привлекали в нем Лиммену. Нечто совершенно другое, гораздо более глубокое, скрытое и неуловимое заставляло ее чувствовать тревожное смятение и волну острой сладкой боли при одном только взгляде на своего любовника. И не раз у нее в уме возникали ассоциации со змеем, зачаровывающим жертву или с тем самым похитителем сердец, памятным из рассказа Вильдерина.

Но Аданэй не мог знать, какие странные мысли блуждали в голове царицы, которая, несмотря на все безумие охватившей ее страсти, прекрасно осознавала, что страсть эта – роковая. Но она ничего не желала менять, всякий раз повторяя в исступлении: "Ну и пусть!".

Да, Аданэй всего этого не понимал, а потому какой-то частью своего разума обрадовался, когда царица уехала, ведь это означало, что какое-то время ему можно не притворяться. Тем более, он решил, будто в этот период наконец-то сможет вызвать Вильдерина на разговор, выслушать упреки с оскорблениями и избавиться от мучительной неопределенности их взаимоотношений, а точнее – их отсутствия.

Но осуществить свое желание он сумел лишь на закате шестого дня после отъезда царицы, так как до этого Вильдерину по-прежнему удавалось его избегать. Юноша либо скрывался прежде, чем Айн успевал подойти к нему, либо присоединялся к группе рабов, чтобы не дать застать себя в одиночестве.

По лицу Вильдерина невозможно было что-то прочесть, и если поначалу Аданэя это удивляло, то спустя короткое время он понял, что поражаться здесь нечему. Он напрасно ожидал увидеть потухший взор и отчаяние в глазах. Как он мог забыть, кем является Вильдерин? Выросший в царском дворце, он в совершенстве владел собственной мимикой и давно научился скрывать чувства от посторонних. В его лице ничего не получалось углядеть, кроме холодного высокомерия, и даже всеобщее злорадство рабов, казалось, совсем не трогало юношу. Но Аданэй понимал, что только казалось. Понимал, что в душе юноши, спрятанной за маской безразличия, царила сейчас лишь боль и обида.

В конце концов, он все же обнаружил Вильдерина в одиночестве, в опустевшем саду. Тот представлял собой зрелище, достойное того, чтобы живописцы изобразили его на своих полотнах. Сидя прямо на отсыревшей земле возле выложенного камнями ручья, юноша задумчиво и отрешенно смотрел на воду. С разметавшимися по плечам темными волосами, он напоминал какое-то мифическое существо, не принадлежащее явному миру. Заслышав шаги, Вильдерин порывисто вскинул голову, и наваждение исчезло. Глаза юноши забегали, как только он понял, что приближался к нему ни кто иной, как Айн. Но возможности и в этот раз избежать нежелательной встречи у него уже не оставалось, а потому он поднялся с земли и замер в ожидании.

Аданэй медленно подошел к застывшему, словно изваяние, Вильдерину, и все слова, которые он собирался произнести, бесследно улетучились. Теперь он даже не знал, что хочет сказать и, главное, какой ответ желает услышать. А потому только "Прости" сорвалось с его губ.

Вильдерин молчал.

«Не хочет облегчать мне задачу, – подумал Аданэй. – Что ж, это понятно».

– Послушай, – произнес он,– мне жаль. Я не хотел тебе зла.

– Я знаю, – откликнулся Вильдерин. – Ты не виноват.

Аданэй ожидал чего угодно, но только не такого ответа.

– Ты серьезно? – усмехнулся он в изумлении. – Хочешь сказать, что не злишься?

– Нет.

– Так не бывает.

Юноша отчего-то вздрогнул и раздраженно отозвался:

– А что именно тебя интересует, Айн? Что я чувствую к тебе и царице? Да почти то же, что и раньше. Я, конечно, не желаю тебя видеть, и это неудивительно. Но это не значит, что я виню тебя. Или ее…

Аданэй потерял дар речи. Он-то ожидал яростных упреков, а потому теперь совершенно не знал, как реагировать. Потому лишь еще раз повторил:

– Прости.

– За что ты извиняешься?  За то, что царица полюбила тебя? Увы, так случилось, этого не изменить. Да и что ты мог сделать? Оттолкнуть ее? Это ничего бы не изменило. Слишком сильно я стал ей неприятен. Не знаю, почему, – он отвел взгляд и закончил: – Мне тяжело говорить с тобой… Лучше уйди.

Никогда прежде Аданэй не чувствовал себя большим мерзавцем, чем сейчас, когда Вильдерин выискивал для своего друга Айна оправдания, которых нет и не могло быть.

– Ты добрый до невозможности, – только и смог пробормотать он, обескуражено покачав головой.

– Да не добрый я, Айн! – взорвался тот. – Просто смотрю на происходящее реально, а не пытаюсь свалить собственные ошибки на кого-то другого.

– Реально?! – переспросил Аданэй и негромко рассмеялся. – Да ты ненормальный! Пока ты занимаешься самоуничижением и всех прощаешь, мимо тебя пролетает жизнь, а ты остаешься игрушкой господ и никем больше! – он и сам не понимал, почему вдруг произнес эти злые слова. Словно все еще надеялся услышать из уст Вильдерина обвинения, которые освободили бы его от ощущения вины. Но тот молчал, и Аданэй разозлился. На Вильдерина. На то, что из-за юноши еще отчетливее ощутил муки совести.

И злые слова снова сорвались с языка:

– Неужели тебе не пришло в голову, что твой друг Айн специально подружился с тобой, чтобы добраться до царицы?

– Зачем ты говоришь это? – спросил Вильдерин. – Зачем пытаешься задеть? Так остро ощущаешь вину, что непременно желаешь получить расплату? Хочешь, чтобы я накричал на тебя, обвинил во всем, в чем можно? Тогда тебе легче станет?

Аданэй чуть не поперхнулся. Кто бы мог подумать, что Вильдерин, в одних вопросах являясь сущим ребенком,  в других окажется столь проницательным знатоком человеческих душ?

Заметив растерянность Айна, Вильдерин продолжил, изучая его взглядом:

– Нет, ты не из тех, кто будет с лицемерной улыбочкой втираться в доверие, чтобы потом предать.

Аданэй почувствовал противное головокружение и глухо спросил:

– Отчего ты мне доверяешь?

– Я неплохо тебя знаю, – отозвался Вильдерин, – Ты был мне другом. И, надеюсь, все еще остаешься им. Но сейчас мне нелегко тебя видеть и нелегко общаться. Дай мне время. Рано или поздно я успокоюсь, и тогда, может быть, все станет как раньше.

– Как раньше уже не станет, – хмуро уронил Аданэй. – Но я тебе говорил однажды, что всегда буду считать тебя другом. И я повторяю это сейчас.

И, не в силах больше выносить этой пытки всепрощением, опасаясь, что сейчас опять скажет что-нибудь не то, Аданэй резко развернулся и ушел, оставив Вильдерина одного.

***

Уже почти стемнело, а он быстрым шагом шел по умирающему саду, путаясь в косматых еще зарослях и не особенно разбирая дороги. Аданэй не находил в себе сил, чтобы разогнать мрачные мысли.

Он и сам не заметил, как ноги вынесли его к самой границе священной рощи. Несколько минут он стоял нерешительно, буравя потускневшим  взглядом настороженную стену деревьев, и не понимал, как здесь очутился, ведь роща находилась совсем не близко от места, где они говорили с Вильдерином. Оправившись от нервного удивления, он сделал несколько неуверенных шагов и вступил в запретные пределы, в которых не бывал с той самой первой ночи, проведенной с Лимменой. Обнаружив знакомую петляющую тропку, пошел уже уверенней. Безмолвие и одиночество казались ему сейчас куда нужнее, чем освещенное многолюдье дворца. Он решил, что просто посидит на берегу и отдастся неумолимому течению мыслей.

Когда до озера оставалось совсем чуть-чуть, он вдруг обнаружил, что привычные ночные звуки бесследно исчезли, умерли, будто бы он оказался в безвоздушном пространстве. И это открытие неожиданно выдернуло его из паутины терзаний. Ведь такая тишина была непривычна и противоестественна. Аданэй не уловил ни криков ночных птиц, ни стрекота сверчков, ни шелеста листвы, ни даже шороха травы и сучков под ногами. Возникло стойкое ощущение, будто он оглох. И Аданэй почти поверил в это, когда обнаружил, что ветки деревьев покачиваются, но так и не услышал их шепота. Чтобы убедиться наверняка в своем подозрении, он набрал в грудь побольше воздуха и что есть сил крикнул. Звук собственного голоса обрушился откуда-то сверху, пробежался по роще, запутался в ветвях деревьев, отозвался эхом и исчез, поглощенный беззвучной пустотой. Что ж, он не оглох, но от понимания этого стало лишь страшнее.

Неестественная, пугающая тишь со всех сторон сдавила его своей мощью. Он отказывался воспринимать происходящее. Так не должно быть, так не бывает!  Птицам положено петь, а ветру шуметь в кронах деревьев. Такого безмолвия, как сейчас, просто не могло быть в мире живых! Неужели это значило, что страшные байки, рассказанные Вильдерином, на самом деле вовсе и не байки? Неужели в этом месте действительно случались и продолжают случаться странные вещи?

Откуда-то из желудка к груди поднялась волна обездвиживающего ужаса, а по позвоночнику пробежала противная холодная дрожь. Лучшее, что он мог сейчас сделать – быстрее унести ноги из этого проклятого места. Но ноги отказались служить своему хозяину, против воли продолжая вести его все дальше и дальше, прямо к озеру. Создавалось впечатление, будто его тело жило своей жизнью: в то время, пока мозг корчился в судорогах всепроникающего ужаса, ноги уверенно, и словно бы с радостью несли его вперед, к зияющему провалу между стволов зловещих деревьев, которые выделялись в свете ночного неба. И вот – его взгляду предстало озеро. Такое же беззвучное, как и все вокруг. Он видел, как по воде, освещенной луной, пробегает рябь, но не слышал ни привычного плеска волны, ударявшей об илистый берег, ни звуков живущей в озере водяной твари. Стоило ли говорить, что квакающая разноголосьем лягушачья песнь также не раздавалась со всех сторон, словно их, лягушек, здесь никогда не было, или все они передохли.

Но, несмотря на это, страх вдруг отпустил Аданэя. Его мысли наполнились каким-то апатичным смирением и равнодушием к собственной жизни и смерти. Стало все равно, что случится с ним в этом странном мире. В том, что мир этот – иной, Аданэй уже не сомневался. Какая разница, когда и как он умрет? Разорвет ли его Женщина-Медный-Коготь? Или алвасти, разгребая воду перепончатыми лапами, подплывет к берегу и утащит в темную глубь? Или, быть может, земляные духи заманят в пляску, в которой он прокружит несколько минут, а окажется, что сотни лет? А может, иясе – хозяин рощи – выскочит из-за деревьев и, сверкая зелеными буркалами, погонит его прочь. И он, сраженный страхом, вернется седым и сумасшедшим? Какая разница?

И Аданэй безмолвно рухнул на траву, обхватив руками голову, в которую полезли эти нелепые мысли. Как же он устал! Устал от всего! От притворства, от надежд, от мыслей о власти и мести, от назойливой любви Лиммены, которую сам и вызвал, от того, что вечно гонит его куда-то – от извечных стремлений смертного. Устал от жизни. Когда, когда это все наконец закончится? Когда завершится?

Он уже собирался вскочить и помчаться все равно куда, лишь бы бежать, когда воздух вдруг задрожал, а в следующий миг его ослепил солнечный свет и оглушил шум голосов. Аданэй испуганно огляделся и обнаружил себя на том же месте, вот только место неузнаваемо изменилось. Бродили ярко одетые люди – по виду, илиринцы – все вокруг украсилось цветами и гирляндами, а происходящее напоминало какой-то праздник. На помост, возведенный у озера и опутанный зеленью, всходили двое: статная женщина с гордой осанкой и мужчина с безвольно опущенными плечами.

– Что здесь происходит? – обратился Аданэй к стоящему рядом человеку, дотронувшись до его плеча. Однако тот и бровью не повел, не отреагировав ни на вопрос, ни на прикосновение.

"Они меня не слышат и, судя по всему, не видят. Куда же я попал?"

– Славные люди Илирина, – начал речь мужчина с помоста, –  пусть день, в который мы чествуем Богов Земли и Неба, подарит нашему краю неувядающее богатство и плодородие. Мы, владыки Илирина, первыми приносим жертву, дабы зеленели посевы и родились дети! – мужчина, а затем и женщина подбросили в воздух по горсти зерна, вылили на землю какой-то напиток, предусмотрительно поднесенный им в большом роге, затем сошли с помоста, уступая место жрецу.

Аданэй внимательнее присмотрелся к женщине, которая подошла к нему немного ближе, и очень скоро узнал в ней Лиммену, только выглядела она гораздо красивее и моложе. Что же это, нити времени перепутались, и он очутился в прошлом? В изумлении оглядываясь, Аданэй ощутил чей-то взгляд, обернулся и столкнулся глазами с девочкой лет пяти-шести на вид. Черноволосая, бледная, тщедушная, совсем не похожая на жизнерадостного ребенка, она буравила его зелеными глазами.

"Она меня видит", –  только успел подумать Аданэй, как услышал слова девочки. Она произнесла их зловещим шепотом, прошипела, почти не разжимая губ:

– Когда страшная жертва свершится, тогда все завершится. Когда крепости падут в руины, и пальцы окрасятся кровью любимой, – и губы этого жуткого ребенка расползлись в зловещей усмешке.

Люди, стоящие вокруг, не реагировали на ее слова: наверное, услышал их один лишь он.

Девочка же перестала обращать на него внимание и опустила широко раскрытые, испуганные, глаза. Проследив ее взгляд, он заметил, как на ее руках медленно проявляются, становясь все ярче и ярче, красные не то пятна, не то язвы. А в следующий момент девочка истошно, истерически завизжала, встряхивая худыми запястьями, будто надеялась сбросить багровые отметины.

Наблюдая за этим в не меньшем испуге, чем она, Аданэй услышал резкий, полный раздражения голос Лиммены:

– Уберите отсюда девчонку!

Девочку, так и не переставшую визжать, в тот же миг подхватили какие-то женщины в жреческой одежде и унесли вглубь рощи, не обращая внимания на ее судорожные попытки освободиться.

Когда крики ее угасли вдали, Аданэя резко вышвырнуло куда-то, он зажмурился, а когда открыл глаза, то нашел себя на прежнем месте у озера, только уже ночного. И озеро это полнилось привычными звуками: птицы, жерлянки, лягушки, плеск воды и шум ветра в деревьях.

Ноги его словно  одеревенели, он почти их не чувствовал, а когда попытался сделать шаг, они подкосились, и Аданэй свалился в траву. Кое-как поднявшись, он провел рукой по лбу, обнаружив на нем холодный липкий пот. Только сейчас, когда все закончилось, он ощутил настоящий ужас. Почувствовав, как  в онемевших ногах заплясали колючие иглы, он понял, что наконец-то их ощущает и, не обращая внимания на короткие уколы в ступнях, бросился прочь от озера. Наверное, никогда прежде Аданэй не бежал так быстро, ибо даже и не заметил, как приблизился к опушке рощи, и как ноги вынесли его в знакомый сад. Но даже после этого, запыхавшийся, он не остановился, пока не добрался до ярко освещенного дворца.

***

Оказавшись в комнатах, предоставленных ему Лимменой в самом начале их двусмысленных отношений, он сумел немного успокоиться. Рухнув на постель, и все еще пытаясь отдышаться, Аданэй никак не мог выкинуть из головы странное, если не сказать страшное, происшествие. Слова девочки – шипящие, словно она говорила языком змеи – вновь и вновь прокручивались в уме. Какое-то не то пророчество, не то проклятие. Жертва, руины – это все туманно и не вызывает совершенно никаких догадок. А вот что означает «руки окрасятся кровью любимой»? Любимой женщины? Или любимой кровью? Что имела в виду девочка?

Он не успел додумать: цепочка мыслей беспорядочно рассыпалась, сметенная отчетливым стуком в дверь. В следующее мгновение створка распахнулась и на пороге нарисовалась Рэме, сияющая приветливой улыбкой.

Аданэй, не поднимаясь с кровати, перевел на нее взгляд, соображая, что ей нужно. А девушка, с губ которой так и не сползла улыбка, промурлыкала:

– О, Айн, я видела, как ты бежал, и подумала: может, я смогу что-то для тебя сделать? Хочешь, принесу чай?

– Если хочешь что-то для меня сделать, – уныло выдавил он, – то постарайся реже попадаться мне на глаза.

После этих слов фальшивая улыбка наконец-то стерлась с ее лица, а губы искривились, придав ему недовольное выражение.

– Айн, мы с тобой очень близки к повелительнице. Так что нам лучше позабыть прежние споры.

Одним порывистым движением Аданэй вскочил с кровати, подлетел к девушке и, нимало не заботясь о том, чтобы сделать это аккуратно, вытолкнул ее за порог, громко захлопнул дверь и повернул ключ в замке.

– И не надейся! – тихо сказал уже в закрытую дверь и снова рухнул на кровать, тоскливо уставившись в потолок.

Не прошло и минуты, как требовательный стук возобновился.

– Убирайся! – хрипло проорал он в уверенности, что это вернулась настырная Рэме, но услышал в ответ ехидный голос Нирраса:

– Не очень-то вежливо обращаться так к царскому советнику. Открывай, не будь глупцом.

Кажется, сегодня его упорно не желали оставить в покое. А ведь уже глубокая ночь.

Аданэй, со вздохом поднявшись, отправился открывать дверь. Отомкнув замок, он, не дожидаясь пока советник войдет, развернулся и вновь ушел вглубь помещения. Ниррас некоторое время смотрел в спину Аданэя, прежде чем открыть рот для серьезной беседы, ради которой он, несомненно, и пришел сюда. Уж точно не ради легкомысленной болтовни.

– Царица вернулась из Эхаскии, тебе известно? – обратился он к Аданэю.

– Теперь известно, – откликнулся тот. Меньше всего интересовало его сейчас, когда и откуда вернулась Лиммена.

– Это что еще за равнодушие я слышу? – свирепо пробурчал Ниррас, понижая голос. – Все очень серьезно. Там она видела Элимера, и очень встревожилась из-за этой встречи.

Вот теперь, услышав имя брата, Аданэй оживился:

– Ты же не просто так говоришь мне это, Ниррас? Что я должен сделать?

– Ты должен знать это лучше, чем я! В конце концов, кто любовник царицы? Я пришел лишь предупредить. Нельзя упускать такой шанс. Уверен, ты многое можешь порассказать Лиммене о своем брате. Так нужно этим воспользоваться! Или ты забыл, что тебе еще предстоит стать и одним из ее советников, а не только нежиться в ее теплой постели?

– Не забыл! – огрызнулся Аданэй. – Но – сожри меня тьма! – как мне это надоело! Гораздо проще было бы просто женить меня на Аззире – и все! Не отправляя в Эртину.

– Знаешь что, – процедил Ниррас, – ты либо глуп, либо притворяешься! Или ты действительно так наивен, что полагаешь, будто Лиммена осмелилась бы выдать свою племянницу, пусть ненавистную, за неизвестного бывшего раба? Аззира все-таки член династии.

– Да все я понимаю, – отмахнулся Аданэй. – Понимаю – она должна захотеть сделать меня советником. Да только пока она меня даже не освободила!

– А ты ее просил? – едко поинтересовался Ниррас. – Ты же ничего предпринимаешь!

– Про брата я ей расскажу, – сухо ответил Аданэй, не отреагировав на последнюю фразу советника. – Но для остального еще не пришло время. Крайне подозрительно будет выглядеть, если раб, любовник, спустя всего-то месяц отношений начнет просить ее о свободе. А тем более о том, чтобы войти в совет. Я, конечно, имею на нее влияние, но не так неразумен, чтобы преувеличивать его значимость, – и добавил: – Она должна сама прийти к такому решению. Или намекнуть ей должен кто-то другой. Например, ты, Ниррас? Тебе она доверяет, прислушивается к твоему мнению…

– Я-то намекну! – парировал советник. – Да только я не могу сделать это на пустом месте. Сначала ты должен проявить себя сведущим в государственных делах. А ты пока только и занимаешься, что воркуешь с ней, словно голубок.

– Всему свое время. Пусть немного ко мне привыкнет.

Ниррас со вздохом опустился на стул и неожиданно понимающе взглянул на Аданэя.

– Думаешь, я этого не знаю? Если бы ситуация была иной, я бы и не вздумал торопить тебя. Но в том-то и дело, что времени у нас мало, очень мало, а потому придется поспешить, хоть мы и рискуем вызвать подозрения Лиммены. Потому что умереть она может в любой момент, дворцовые лекари дают ей совсем немного, а если она умрет до того, как ты женишься на Аззире, все наши старания пойдут прахом. На трон взойдет Латтора, потому что ее поддерживает знать. И тогда все – конец нашим чаяниям!

Ниррас не лукавил, Аданэй и сам замечал, что пугающие приступы царицы случались все чаще и становились все продолжительнее. И не раз ему приходилось сжимать ее в объятиях, пока она билась в судорогах. Очевидно, советник прав, и спор этот ни к чему не приведет.

– Я понял тебя, Ниррас. Ты все верно говоришь, – он ненадолго задумался. – Скажем так… Когда я увижу Лиммену, постараюсь прознать, что случилось в Эхаскии. Потом подкину ей пару мыслей касаемо моего братца. Через день-два заставлю ее обсуждать со мной и другие дела. А дальше дело за тобой.

– Я рад, что мы договорились. Она приехала только что, и сейчас, скорее всего, приводит себя в порядок с дороги. Не сомневаюсь, сразу после этого она кинется в твои объятия. Так что будь наготове и помни, о чем мы говорили.

– Уж не забуду, – отмахнулся тот и небрежно обронил. – А теперь, если не возражаешь, я хотел бы остаться один, – однако, заметив сердитый взгляд Нирраса, с успокаивающей усмешкой добавил: – Ведь должен я приготовиться к встрече с царицей.

Этот довод, похоже, показался советнику вполне убедительным и он, коротко кивнув на прощание, вышел, небрежно хлопнув дверью.

Аданэй тут же опустился прямо на пол, устремил опустошенный взгляд в окно и так застыл. Он и не думал ни к чему готовиться. Он, кажется, вообще ни о чем не думал. Собранные воедино за время разговора с Ниррасом мысли теперь разлетелись рваными лохмотьями. Слишком тяжелый день. Вильдерин, кошмар в лесу… теперь еще и Ниррас. И их план, который надо осуществить во что бы то ни стало. Собственно говоря, ведь это и являлось его главной целью. Но сейчас ни о чем не хотелось думать. Потом, все потом… может быть, завтра. Как же бешено он устал! Как же он мечтал о покое, простом покое! Аданэй прислонился к кровати, веки его закрылись, и он задремал тревожно и неспокойно.

Разбудило его легкое прикосновение к лицу влажных губ. Еще не открывая глаз, он понял, что это Лиммена. Промычав что-то нечленораздельное сквозь сон, он наконец проснулся окончательно и увидел устремленный на себя ласкающий взгляд царицы.

– Ты так красиво спал, мой любимый. Но почему не на кровати? Ты какой-то бледный и вид у тебя расстроенный. Что-то случилось? – очень заботливо поинтересовалась она.

– Ничего особенного, – рассеянно отозвался Аданэй, – просто сегодня я говорил с Вильдерином… – сам не понимая, зачем сказал об этом царице, он оборвал собственную фразу. Лиммена нахмурилась.

– И что? Чем он огорчил тебя? Кричал? Может, говорил какие-нибудь гадости? Айн, ты только скажи, и я прикажу выслать его из дворца, а то и вообще из Эртины! Не могу видеть тебя таким подавленным.

Аданэй распахнул глаза, к груди его подкатила злость.

– Не смей, – прошипел он. – Как тебе вообще пришла в голову такая подлость?

Увидев побледневшее не то от гнева, не то от обиды лицо царицы, он взял себя в руки. Не хватало еще испортить все очередной глупостью! И кто его за язык тянул? Аданэй нежно притянул Лиммену к себе, зарылся пальцами в ее волосах и прошептал:

– Прости. Мне просто не дает покоя совесть. Вильдерин всегда так доверял мне. И до сих пор доверяет.

– Совесть? – царица, казалось, не торопилась прощать своего любовника. – Ты что же, жалеешь о наших отношениях?

– Нет. Неважно, как я отношусь к Вильдерину, от тебя я все равно никогда не откажусь, – что ж, в этом он даже не лгал, вот только причиной являлась вовсе не любовь к Лиммене.

– Знаешь, милый мой Айн, мне тоже выдались не слишком удачные дни, но ведь я не выплескиваю на тебя раздражение.

– Просто ты куда мудрее меня.

Аданэй слегка отодвинулся от царицы, улыбнулся и, решив, что подходящий момент настал, спросил:

– Что же случилось у тебя?

Царица лишь отмахнулась:

– О, давай не будем об этом. Государственные дела… для них есть день. А ночь предназначена для другого, – она, соблазнительно улыбнувшись, потянулась к нему, но Аданэй решительно отстранил ее и повторил вопрос:

– Что случилось? Я должен знать, что огорчило мою женщину.

И Лиммена сдалась, причем, как показалось Аданэю, не без внутреннего удовольствия.

– Что ж, – задумчиво произнесла она, – возможно, ты даже сумеешь мне чем-нибудь помочь. В конце концов, ты не понаслышке знаком с Отерхейном.

– Подожди, Лиммена, – прервал ее Аданэй, – давай по порядку. Твоя поездка была как-то связана с Отерхейном?

– Вообще-то нет. Старый государь Эхаскии неожиданно скончался, – в глазах Лиммены промелькнул странный огонек, и Аданэю показалось, будто для нее эта кончина не стала неожиданностью. – Между наследниками завязалась вражда, и мы решили поддержать одного из них взамен на дружбу и признательность.

– Значит, старый Рейлир скончался… – повторил Аданэй, словно в раздумьях.

Лиммена метнула на него удивленный взгляд, но почти сразу изумление исчезло с ее лица. Она напомнила себе, что Айн – сын советника, а значит, он просто не мог не знать правителей других государств.

– И кого же поддержал Илирин? – спросил Аданэй.

– Иэхтриха.

– Я так и подумал. Самый разумный из братьев.

– Верно, – Лиммена качнула головой. – Но меня насторожило, что на тризну прибыл этот дикий кхан. И тоже с поддержкой Иэхтриху. Зачем он приехал? Чем его заинтересовала далекая и не самая могущественная страна?

– Чего же здесь долго думать – Эхаския граничит с Илирином, – усмехнулся Аданэй.

– Да. Но Иэхтрих обещал нам дружбу, мы рассчитывали, что в случае войны он, по крайней мере, не станет вмешиваться, либо окажет помощь Илирину. Но тут объявился Элимер. И я не могу понять, что мог пообещать Иэхтрих ему? А если я чего-то не могу понять, это лишает меня покоя. Опасно не понимать своих врагов и соседей, очень опасно.

– Наверное, Иэхтрих просто решил использовать все возможности, и пообещал Элимеру то же самое, что и тебе, – на последнем слове Аданэй осекся и вдруг нахмурился. – А может быть, нет, – и надолго замолчал.

Лиммена, устав ждать ответа, заглянула ему в лицо и спросила:

– Может быть – что?

Аданэй еще немного помолчал, додумывая мысль, и ответил:

– У Иэхтриха, если не ошибаюсь, помимо орды сыновей есть еще и дочь. Сейчас ей должно быть около шестнадцати. А Элимер, насколько мне известно, до сих пор не женат.

– Я не подумала об этом, – протянула Лиммена, – а ведь ты, возможно, прав. Это действительно могло явиться причиной внезапного интереса кхана к Эхаскии. И ничего хуже придумать нельзя! Если Элимер женится на принцессе, его влияние на Иэхтриха возрастет во много раз!

– Да, – кивнул Аданэй, – и если бы не куча ее братьев, возникла бы опасность, что получится как с Райханом. Тогда бывший кхан женился на их царевне, а потом наследник двух престолов – Элимер – объединил и Отерхейн, и Райхан.

– Твое предположение, мой Айн, кажется до отвращения правдоподобным, – она встала и тревожно прошлась по комнате, чтобы опять опуститься рядом с ним. – Для Иэхтриха это потрясающая возможность – породниться с мощной империей. Что касается Элимера, то мы оба понимаем, что нужно от этого брака ему. О, какая жалость, что у меня нет сыновей! – простонала Лиммена, подняв глаза к небу. – Никого, кроме Латторы.  А какая из нее правительница? Ты ведь и сам видишь…

– Кстати, как так получилось? – задал Аданэй давно интересующий его вопрос. – Как могло случиться, что Латтора не готова принять власть, а других наследников у тебя нет?

Лицо царицы омрачилось, глаза потемнели, но она все-таки ответила:

– С тобой я поделюсь, ведь если не ты, то кто еще меня поймет? – тихо промолвила она и, собравшись с духом, продолжила. – Латтора – мой первый ребенок. А через год после нее родился еще один. Тоже девочка, только не от царя, не от мужа. Когда я зачала ее, муж находился в длительной поездке за морем. А я была очень молода и глупа, я боялась сплетен, опасалась реакции родственников и мужа. Последние месяцы я провела на задворках царства в старом родовом замке, скрывала свое положение от всех. А когда девочка родилась, я избавилась от нее. Моя старая служанка отнесла ее куда-то. А куда – на тот момент я не знала и не желала знать. Но Боги покарали меня. С тех пор я либо не могла вынести плод до конца срока, либо мои дети умирали в младенчестве. Вот так и получилось…

– А что стало с другой дочерью? Или ты не знаешь?

Лиммена вздохнула:

– Увы, знаю. Гилларе каким-то образом удалось выяснить, зачем я уезжала. Она обещала хранить тайну взамен на мое послушание. А дочь мою забрала себе и вырастила под видом служанки. И я вынуждена была терпеть Гиллару долгое время. Но как только умерла свекровь, а вскоре за ней и мой муж – я стала хозяйкой Илирина и наконец избавилась от нее и этой полусумасшедшей Аззиры. Но и моя дочь, моя Ли-Ли, отправилась за ней в изгнание.

– Ли-Ли?! – Аданэю показалось, будто его больно стукнули по голове. А он-то полагал, что шокирующие события на сегодня закончены.

– Да, – кивнула Лиммена, – Странное имя. Оно пришло из-за моря, из древней империи Тэнджи. Неизвестно, почему Гиллара решила дать его моей дочери.

– И Ли-Ли известно, кем она тебе приходится?

– Да. Но, к сожалению, старая ведьма умудрилась повлиять на нее. И теперь Ли-ли обо мне и слышать не желает.

– А зачем она понадобилась Гилларе?

– Сначала, чтобы держать меня в узде, а позже, я думаю, даже такое чудовище как Гиллара по-своему полюбила ее. О, ты ее не знаешь, Айн! – Аданэй попытался изобразить равнодушное любопытство, чтобы ненароком себя не выдать. –  Она удивительная. Такая светлая, чистая! Очень тяжело осознавать, что ко мне она не чувствует ничего. Ни ненависти, ни любви. Одно безразличие, – взгляд Лиммены заметно потеплел, пока она говорила о Ли-Ли. И Аданэя это не удивило, ведь и он тоже был поражен и очарован внутренним светом, который чувствовался в этой девушке. Но он и предположить не мог, что маленькая служанка – дочь царицы Илирина!