Текст книги "Трудные дети (СИ)"
Автор книги: Людмила Молчанова
Соавторы: Татьяна Кара
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 47 страниц)
– Это все? – осторожно подняла голову с подушки, сосредоточенно гася вспышки боли, и встала. – Если да, то попрошу тебя на выход. Я устала.
– От чего ты устала? Только полдень.
– Я просто устала. Ни от чего. А теперь иди отсюда.
И я действительно проводила его и рухнула на кровать, морщась от острой боли в висках. Я не считала себя таким уж ранимым, чувствительным человеком, но эта новость странным образом как будто выпила меня. В итоге сил оставалось лишь на то, чтобы доползти до постели и рухнуть, не раздеваясь. Теперь я все чаще сидела дома, даже занятия пропускать начала, но не потому, что не хотела учиться. Сил не было. И дела до меня никому не было.
Да, я попробовала что-то сделать, чтобы, по крайней мере, оставаться в курсе дел. Ко мне же никто не приезжал теперь, Марат лишь звонил, а его цепные псы докладывали о каждом сделанном мною шаге. Оставалась Оксана, которая хоть и фонтанировала тошнотворно-сладкой радостью, тем не менее, неосознанно держала меня в курсе. Ну, например, я точно знала, чем они с Маратом занимаются, какие решения принимают, что покупают и к какому врачу идут.
– И кто у вас? – устало и безразлично поинтересовалась я, плетясь вслед за Ксюшей, которой не терпелось зайти и поглядеть на детские кроватки. – Мальчик или девочка?
Она беззаботно улыбнулась через плечо.
– Пока не знаю, правда. Но Марат хочет мальчика. Очень хочет. А я, если честно, девочку хочу. Я и в детстве всегда о сестренке мечтала, но обязательно младшей. А дочка… – пухлые губы разошлись в мечтательной улыбке. – Я хочу нашу дочку. Хотя и мальчик хорошо, – встрепенулась Оксана. – Будет старшим.
– Вы второго хотите?
– Не сейчас. Сейчас главное, чтобы малыш здоровым родился и все прошло хорошо.
Она снова улыбнулась, погладила свой плоский живот и поспешила к светло-кремовой детской кровати, восторженно охая и ахая.
– Кстати, Сашуль, а ты чего так похудела? – поинтересовалась Оксана, и я почувствовала острую вспышку раздражения из-за того, что ей приспичило лезть в мою личную жизнь. – Одежда почти висит. Ты плохо питаешься?
– Я нормально питаюсь.
– А витамины пьешь? – не унималась девушка.
Отрешилась от глухого раздражения и с легкостью соврала.
– Да.
Хорошо еще, что легко получалось с ней тему переводить. Поэтому быстренько указала на какую-то кроватку, которой Ксюша незамедлительно восхитилась, а через несколько секунд вежливо попрощалась и поехала домой. В таком состоянии я провела около месяца.
За этот месяц Марат ни разу ко мне не приехал. Ни разу. Изредка приезжал Трофим, с каждым разом глядя на меня все мрачнее и мрачнее.
– Ты вообще ешь? – как-то не выдержал мужик. – Или святым духом питаешься?
– Брось, Леш. Поесть я люблю. И нарочно морить себя голодом не собираюсь, уж поверь. Я еще не настолько выжила из ума, чтобы с жиру беситься.
– Почему ты не в университете?
– Сегодня пар нет, – обронила вскользь я и налила себе стакан воды.
– Врешь ведь, – недоверчиво прищурился он.
– Вру. А если знаешь, что совру, зачем спрашиваешь?
– Тебя Марат видел? На кого ты похожа?
– На кого?
– Жертва Бухенвальда, твою мать.
– Что такое Бухенвальд? Звучит устрашающе.
– Тебе еще повезло, что Марата нет в городе. Он бы тебе устроил.
– Только это он и умеет. Устраивать мне, – невесело усмехнулась и попыталась обойти возвышавшегося в проходе Трофима. – Кстати, а куда он уехал?
– Ты не знаешь?
– Откуда? Мне никто ничего не рассказывает. Можно сказать, ты – моя единственная внешняя связь с миром.
Лешка задумчиво на меня поглядел, и в его взгляде почти неприкрытая жалость сквозила, что меня просто взбесило. Я глаза сузила и зло процедила:
– А вот жалеть меня, милый мой, не надо. И руки убери, – вяло плечами передернула, что никакого впечатление не произвело. – Убери, я сказала.
Послушался. И даже отступил, сделав шаг в сторону.
– Саш, это не дело.
– Я прекрасно знаю, что дело, а что нет. Не лезь ко мне, Трофим, по-хорошему прошу. Улыбайся его жене, ему самому, ходи к ним на ужины, только вот меня во все это не вмешивай. Я сама могу распоряжаться собственной жизнью.
– Я вижу.
– Могу, – с нажимом повторила и вскинула подбородок, делая все, чтобы не возникло и тени сомнения в моих словах. – И буду. Но ты не вмешивайся.
Когда Лешка, наконец, свалил, я нашла в себе силы дойти до ванны и посмотреться в зеркало. Да уж, в словах Трофима не то что зерно, а скорее, непаханое поле правды. Выглядела я отвратительно. Причем себя не запускала. Волосы чистые, кожа хорошая. Картину портили лишь черные круги под глазами, неестественная бледность, уставший вид и жуткая худоба, из-за которой проступала каждая косточка на моем теле. Я на себя смотрела, и мне все казалось, что легчайший порыв ветра и меня пополам переломит. А ведь и раньше меня коровой нельзя было назвать.
Так дальше нельзя. Я себя люблю. Люблю больше, чем кого бы то ни было. И я устала. Очень тяжело находиться рядом с сильным человеком, который сознательно всё и всех переламывает, подминает под себя. Я могла достойно отвечать, я не слабая, но у меня не получается отдавать все, не получая ничего взамен. Я устала.
На следующий день позвонила Лехе и официальным тоном поинтересовалась о дате приезда Марата. Трофим хмыкнул, но послушно сообщил, что чечен приезжает сегодня вечером. Я вежливо поблагодарила мужчину и пошла собирать вещи.
Не мелочилась, но по большому счету забирала только деньги, какие были, и украшения. Уложилась в один чемодан, и когда закончила, почувствовала, что еще немного и упаду от усталости. Облизнула пересохшие губы, налила себе воды, залпом ее выпив, и набрала новый домашний номер семьи Залмаевых. Трубку взял Марат. Мысленно я не могла не усмехнуться. Неужели почувствовал?
– Привет.
– Саша? – в его голосе послышалось легкое удивление. – Привет. Ты зачем звонишь?
– Я не могла до вас дозвониться.
– Ну да, мы с Оксаной были в отъезде.
Я закрыла глаза, чувствуя тупую боль в груди, и задержала дыхание.
– Ясно. Куда ездили?
– Не забивай себе голову. Мы насчет роддома узнавали.
– Московские вас не устраивают?
– Саш… – с легкой угрозой протянул Марат. Вот мне снова обозначили границы. Как мило.
– Ладно, я как всегда молчу. В общем, Марат, я не для этого позвонила.
– Что у тебя с голосом? – неожиданно перебил он.
– Ничего. Может, ты дашь мне договорить?
– Угу.
Осторожно присела на краешек тумбочки и оперлась спиной на стену.
– Я устала, Марат.
– Отдохни.
– Ты не понял, – чуть усмехнувшись, покачала я головой, сожалея, что он не может меня видеть. Но он слышит и чувствует меня, как никто, что не мешает плевать в мою сторону, как только угодно. – Я устала.
Он подобрался.
– О чем ты? Саш, вот что ты снова начинаешь? Давай так, – не знаю, что чечен такого услышал, но он резво засуетился, слышно было, как шелестят какие-то бумаги и передвигаются с места на место тяжелые предметы. – Саш, я утром приеду, и мы обо всем поговорим. Ладно? Я все решу.
– Ты идиот, Залмаев, – без злости выдохнула я в трубку. Сил на злость не было. – Я устала. От тебя устала, от твоих поездок, пренебрежения, от твоей жены вместе с ребенком. Но в первую очередь – от тебя. Я ухожу.
– Нет.
Вот так всегда. Никакого “почему” или “давай все обсудим”. Лишь короткое “нет”, которое как будто решит все проблемы.
– Не нет, Марат, а ухожу. Мне плохо рядом с тобой, а я не хочу, чтобы мне было плохо. Я хочу, чтобы мне было хорошо. И я позвонила тебе, чтобы предупредить. Такси уже вызвано, вещи собраны. Я забрала все деньги, что здесь были, кое-какие вещи и украшения. Надеюсь, ты не в обиде.
– Только попробуй шаг сделать, и я тебя по стенке размажу, – прогрохотал Марат, и все бумаги с тяжелыми предметами полетели на пол. – Стой на месте, поняла меня?! Саша!
– Я это слышала, Марат, причем неоднократно. Причем в такой же ультимативной форме. Уже неактуально, честное слово. Отпусти по-хорошему. Все, что мне нужно – я взяла.
– Я сказал НЕТ!
– Не кричи, хороший мой, жену напугаешь. А ей нервничать нельзя. В общем…я все сказала.
– Саша! САША!
Я отняла трубку от уха и пару секунд наблюдала за тем, как она едва ли не кипит от яростных криков и угрожающих обещаний. Потом у меня разболелась голова, и я разъединила связь. Позвонила в такси, мне пообещали машину через десять минут. Принялась ждать.
Неожиданно кровь из носа пошла, испачкав мне руки и ворот футболки. Я кинулась на кухню, и как назло, ваты под рукой не отказалось. Взяла полотенце, приложила к носу и запрокинула голову, поглядывая на часы. Вряд ли Марат успеет за десять минут добраться до моего дома. Уже не успеет. В кармане был телефон Славы, которому я планировала позвонить сразу же, как окажусь в такси. Я не глупая, обязательно придумаю что-нибудь, но лучше Вячеслав, чем Марат. В деньгах я не теряю ничего, наоборот, с моим уходом я только выиграю. Все угрозы чечена…Королев тоже не лаптем щи хлебает. Я справлюсь.
Такси подзадержалось – вместо обещанных десяти минут пришлось ждать пятнадцать. А Марат, наоборот, приехал, скорее даже, прилетел к дому, и выловил меня в тот момент, когда я на лестнице корячилась с тяжелым чемоданом, пытаясь дотащить его на первый этаж.
Когда чечен меня увидел…Я же никогда не была так близко от того, чтобы уйти. Действительно уйти. И мне кажется, он до последнего не мог поверить, что я на это решусь. И поэтому на его лице застыла жуткая маска ярости вперемешку с мрачным удивлением, с каждой минутой сходившим на нет. Удивление перерастало в злость, разочарование и ненависть. Он считал меня предательницей, а теория о расчетливой стерве на глазах находила свое подтверждение.
Я даже не испугалась и не шелохнулась, когда Марат в ярости налетел на меня, толкнул в стену и выбил и без того слабо удерживаемый чемодан из рук. Я пассивно стояла и терпеливо, немного безысходно слушала его ругательства, перемежавшиеся с угрозой, и мне было все равно. Такой апатии и безразличия я не чувствовала никогда. Наверное, действительно устала.
– Ты думаешь, я тебе позволю так мной манипулировать? – едва ли не брызгал слюной мужчина, таща меня обратно в дом. – Ты забылась, Саша.
– Мне надоело, – безразлично откликнулась я, не делая попытки вырваться
И вот эта моя апатия его только сильнее выводила из себя. Марат сильно меня толкнул, и я едва в стену не влетела, в последний момент удерживаемая мертвой хваткой. Мужчина впихнул меня в комнату, отшвырнул чемодан в сторону и начал кричать. Снова не увидев никакой реакции, он грязно выругался и взял меня за грудки, подтаскивая к себе.
– Зачем ты это делаешь? – выдохнул он прямо мне в лицо. Я отвернулась в сторону, за что была вновь беспощадно встряхнута. – Я с тобой разговариваю, в конце концов!
– Я устала, – в который раз повторила я.
Он не выдержал. Наконец-то. А я все ждала, когда это случится.
– Как же я тебя ненавижу!
Слабо улыбнулась.
– Я тебя тоже.
Марат наотмашь ударил меня по лицу. Меня и так уже мутило от слабости, подташнивало, и на языке чувствовался вкус крови. После не такого уж сильного удара, я просто отлетела на диван, упала на подушки лицом вниз. И не очнулась.
Глава 32.
Бог умер.
Ницше.
Любого, даже самого непробиваемого человека можно довести до ручки. Только в каких-то случаях потребуется чуть больше времени, сил и терпения. Этими тремя составляющими Марат обладал в полной мере, так что у него получилось.
Новое состояние, в котором я находилась, мне самой казалось странным и неприемлемым. Я всегда многого хотела, к чему-то стремилась, не могла сидеть на месте. Мне все время казалось, что остановись я хоть на мгновение, и тут же потеряю свои возможности. Да и вообще душевные терзания – болезни для меланхоличных лентяев, которые страдают от собственной лени. Если человек живет, работает над собой, крутится в непростом мире, использует свои возможности по полной, ему некогда болеть и изводить себя понапрасну. Я искренне так считала до того, как загремела в больницу с нервным истощением.
После того как загремела – только уверилась в своих мыслях. Если человек живет, по-настоящему живет, такие дурацкие болячки ему не грозят. В этом все дело. Я не жила. Мне перекрыли кислород, и пусть я честно сражалась, выбралась из предоставленной клетки, меня посадили на цепь. Длинную, но цепь, которая указывала на мое место. А мое место, оказывается, в ногах.
Я хотела жить. Я до безумия хотела жить. Но не в качестве домашнего питомца и любимицы. Была одна проблема. Уходить от Марата я не хотела. И существовать – тоже.
Я пришла в себя только через пару дней, в роскошной удобной палате частной больницы, опутанная проводочками и проткнутая какими-то иголками. Вроде бы стало лучше, но при малейшем движении, будь то обыкновенный поворот головы, виски взрывались такой болью, что приходилось стискивать зубы, чтобы не застонать. Веки, казалось, прижгли раскаленным железом, а губы едва ли не трескались до крови. Но по крайней мере, исчезла невыносимая усталость, преследовавшая меня на протяжении нескольких недель. Теперь я могла соображать, мыслить и воспринимать информацию, чего не получалось сделать раньше. Именно по этой причине я перестала посещать пары. Не было сил даже думать.
Когда очнулась, первым человеком, который попался мне на глаза, оказался Марат. Кто бы сомневался. Чечен расслабленно развалился в кресле, стоявшем напротив больничной койки, и читал какую-то папку. На журнальном столике рядом таких же было раскидано еще несколько, некоторые белые листы упали на пол, но мужчина не обращал на них никакого внимания. Стоило мне разлепить веки, как чечен стремительно повернул голову в мою сторону, изучающе прищурился и отложил документы в сторону.
Поднялся, медленно начал приближаться, и все оглядывал с ног до головы, слегка хмуря густые брови, как будто пытался увидеть что-то еще, кроме очевидного. А мне…мне все равно было. Ничего не чувствовала к мужчине, который осторожно, и в то же время с опасливым изучением на меня смотрел и подходил все ближе. Я не чувствовала ни злости, ни обиды, какие обуревали меня целый месяц одиночества в золотой конуре. Неподвижно лежала, изредка моргала и равнодушно ждала, когда он подойдет и…ну, сделает что-то. Без разницы что.
Марат, одетый весь в темное, возвышался надо мной, лишая тусклого света, проникающего сквозь жалюзи. Мужчина пару минут со странным выражением лица меня изучал, потом неожиданно быстро протянул руку к моему лицу, отчего в обычной ситуации я бы наверняка вздрогнула, прижал широкой ладонью к подушке темные волосы, обездвиживая, и заставил запрокинуть голову. Я перевела безразличный взгляд на капельницу.
– Что ты с собой сделала? – вкрадчиво прочеканил Марат и уселся на край кровати, соприкоснувшись со мной. – Ты в своем уме?
– Я ничего с собой не делала.
– Это глупо. Чего ты хотела этим добиться, Саш? – он откинул одеяло, открыв мое тело до бедер. Просторная больничная рубашка не скрывала болезненной, сильной худобы, выпирающих ребер и общего изнеможения. Ноги и руки казались даже не бледными – белыми, – а еще безумно тонкими и хрупкими. Он скривил губы, но не с отвращением, а, скорее, с досадой и отчаяньем. – Я считал тебя умнее.
– Умерь самолюбие, – равнодушным голосом отозвалась я, не сделав попытки убрать его крепко сжатую руку с моих волос, хотя и было неприятно. – Открою страшную тайну – весь мир не вращается вокруг тебя одного.
– Что с тобой происходит?
– Ничего.
– Это все…– многозначительным взглядом обвел меня и белоснежные стены палаты, больше напоминавшей элитный номер в гостинице, – ты называешь “ничего”? До чего ты себя довела? Я не думал, что тебе хватит глупости морить себя голодом.
А вот теперь проявилось раздражение и легкое высокомерное презрение. Марат таких людей – мнимо убивающихся, сознательно гробивших себя из-за каких-то непонятных страданий – не переносил. Я тоже не переносила. И голодом себя не морила, ела нормально и наедалась вдоволь. Последнее, что я начала делать бы из-за моральных переживаний – это голодать. Лично мне кажется, что жизненную норму по голодовке я перевыполнила еще до четырнадцати лет. Больше не хочу.
– Ты переоцениваешь мою глупость.
– Да уж, конечно.
– Сколько я здесь?
– Два дня, – он недовольно поджал губы. – Убил бы тебя, Саш.
– Вперед, – бесцветным голосом поощрила я. – Чего ты ждешь? Я удивлена, как ты еще на меня с криком не кинулся. Ты это любишь, не так ли?
Марату хватило смущения не продолжать препирательства. Обычно упреки в свой адрес он не оставлял без ответа, запоминая каждый и заставляя платить за каждый. Сейчас он всего лишь тяжело выдохнул, покачал головой и нежно провел шершавой ладонью по моей бледной, холодной щеке.
– Не прикасайся.
Его лицо удивленно вытянулось. Он не ожидал услышать от меня что-либо подобное. Понимаю. Иногда ожидания не оправдываются.
– Что ты сказала?
– Не прикасайся ко мне своими вонючими руками, – без всякого выражения сказала я и безразлично поглядела на потемневшего лицом мужчину. – Мне противен ты, твои руки и твои прикосновения. Я не хочу тебя касаться. И видеть не хочу. Никогда.
Я по живому резала, и каждая эмоция отражалась на смуглом лице, потому что Марат не привык от меня ничего прятать. Единственное, наверное, в чем надо отдать ему должное. Он не умел скрывать от меня свои чувства, ибо смысла не было. Я всегда являлась эдаким громоотводом.
Марат не сразу смог взять себя в руки и обуздать обиду, недовольство и ярость. Он ненавидел, когда его оскорбляли, а получив статус и власть, был способен еще и наказывать за это. Другой, будь на моем месте, давно бы огребал за такое поведение, но только не я. Меня надо холить, лелеять и беречь по возможности, но только для себя и из-за себя. Именно поэтому эти слова сошли мне с рук. Марату было легче списать все на нервное истощение, нервный срыв, как говорил он сам, и признать меня слегка “не в себе”. Я “не в себе” и не понимаю, что и кому говорю. Хотя в тот момент, отделенная от всех эмоций непробиваемой бетонной стеной равнодушия, я как никогда трезво оценивала происходящее.
– Ты устала, – пошел на компромисс мужчина и сделал вид, что ничего не услышал. – И еще нездорова, – с нажимом погладил щеку и спустился к шее. – Отдохни, тебе это нужно. Я буду неподалеку.
– Мне все равно.
Я не верила в бога, но постоянно натыкалась в книгах на теологические размышления и просто отсылки к Библии. И я знала о Всемирном Потопе, я читала о Содоме и Гоморре. И как бы Бог не наказывал своих детей, в конечном итоге они получали прощение. Он их создал, по своему образу и подобию, именно поэтому жалеет и прощает, хоть и наказывает. Марат считал себя моим создателем, богом, вершителем, и больше того, именно таким я его и воспринимала. До этого момента. А теперь…он перестал быть для меня таким. Он отвернулся от меня именно в тот момент, когда был нужен сильнее воздуха, а я наконец-то свергла его с пьедестала. Я с восторгом и восхищением принимала в Марате все, даже те качества и черты характера, которые большинство людей считали недостойными. Но я принимала их до определенного момента, пока эти качества и эти черты не принесли вред мне. Я не позволю причинять мне вред. Никому. Даже моего идолу, каким он был до этого дня.
Мне действительно стало все равно, что просто убивало Залмаева. Не сразу, ведь вначале легче думать, что мое равнодушие – следствие обиды и ослабленного здоровья. Обиду Марат мог принять, потому что она – признак заинтересованности. Обижаешься тогда, когда тебя что-то задевает. Я устала обижаться. А равнодушие что? Есть человек, нет человека – разницы никакой. И вот это – это Марата пугало до чертиков, хотя он старательно скрывал свою реакцию. И начинал злиться из-за собственной неспособности что-то изменить. Вот что со мной сделать? Убить если только. Но чечен на это не пойдет – я вся им сделанная.
На Залмаева не было ни времени, ни сил, ни желания. Я относилась к практически постоянно находившемуся рядом мужчине чуть более радушно, чем к кактусу на подоконнике. И хуже всего, я делала так не для того, чтобы его разозлить, задеть или вывести из себя. Я делала так, потому что мне было действительно все равно. Пусть Марат и старался скрыть собственный страх и панику, я с легкостью замечала их на его лице.
– Чего ты хочешь? – в очередной раз, сходя с ума от моего молчания, взрывался Марат. Пусть врач и предписывал мне полный покой, на чечена это не распространялось. Ему никто не решался возразить. – Скажи, и я все сделаю, только прекрати, наконец, строить из себя снежную королеву!
Полусидя на подушках, я скрещивала руки на впалом животе, и спокойно наблюдала за вихрем ярости. Мужчина мерил шагами немаленькую палату, если я особо сильно выводила его из себя -мог пнуть мебель: кресло, там, или тумбу. Голос повышал, но натыкаясь взглядом на мою постель, делал глубокий вдох и начинал тихо цедить слова. Обычно злость и ярость мы делили ровно пополам. Одинаково сильные, они сталкивались друг с другом и одновременно гасли, а теперь, бесчувственная я отдала Марату на откуп все эмоции, так что он злился за двоих.
– Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое, – опустила глаза вниз и разгладила помятую рубашку. – Это можно устроить?
– Саша!
– Что? Ты спросил, а я ответила. Мне противна твоя рожа, сам ты противен, и я не хочу видеть и слышать тебя и твою разлюбезную, розовую и родовитую в пятом колене семью интеллигентов. Это ты хотел услышать? Могу еще припомнить все то, что обдумала давно, но не могла сказать тебе в лицо, потому что, – попыталась изобразить язвительную улыбку, – ты был занят. Припомнить?
Он с силой потер лицо и взъерошил и без того растрепанные волосы.
– Да твою ж мать! Вот как с тобой разговаривать?!
– Желательно – вообще не разговаривать. И не нервировать меня. Слышал, что сказал бородатый старичок? Мне нужно время, положительные эмоции и покой. И если ты все еще заинтересован в моем здоровье, то старательно рекомендую выйти отсюда и не появляться хотя бы с недельку. Сделай мне приятное.
Он вышел, хлопнув дверью так, что зазвенели окна, а слишком впечатлительная медсестричка в коридоре – пронзительно взвизгнула. Я же зевнула и легла спать.
Мне нужно было время, свободное от размышлений и лавины сильнейших эмоций, и оно у меня наконец-то появилось. Во-первых, для того чтобы поправить здоровье. Я не собиралась строить из себя умирающего лебедя, заламывать руки и патетично гробить свой организм назло чечену. И так на этого мужчину ушло слишком много моих нервных клеток. Я бы сказала, непозволительно много. Поэтому на здоровье своем я крест не ставила, послушно заглатывала все капсулы, пила чаи, сидела на специальной диете и сносила все капельницы и процедуры. Во-вторых…сама болячка была унизительной и какой-то…противной и изнеженной. Это не моя болячка. И я пыталась как можно быстрее от нее избавиться. В-третьих, мне не нравилось чувствовать себя мертвой водорослью, которая не может получать удовольствия от вкусной еды и интересных вещей. Я хотела получать удовольствие, снова зажить нормально, но…с удовольствием от жизни возвращалась боль и обида, которые заботливо вручили мне Марат с Оксаной.
Через неделю я стала выглядеть значительно лучше, апатия начала понемногу рассеиваться и возвращался вкус к жизни, по которому, признаться, я успела соскучиться. Марат то ли внял моим словам, то ли просто устал, но за все это время ни разу не приехал ко мне, чем только обрадовал. А может, он вообще с Ксюшей прыгал, как курица с яйцом, что ни капли меня не волновало. Я привела себя и свои нервы в порядок, зареклась никогда больше не принимать ничего близко к сердцу и почувствовала себя новым человеком. Но стоило Марату появиться на горизонте, как моя уверенность в собственных силах испарилась. Апатия, защищавшая меня от всего извне, исчезла, и обида, которая, казалось бы, мерно почивала, возродилась из пепла.
Увидев меня, Марат удовлетворенно хмыкнул, кивнул своим мыслям и расслабился. От него не укрылась ни прорвавшаяся обида, ни напускная холодность, сейчас они, наоборот, чечена радовали. Он улыбался, светился, и ему даже наглости хватило обнять меня и поцеловать в шею, и я еле сдержалась, чтобы его не пристукнуть. Кулаки сжала, и Марат, конечно, это заметил, и обрадовался еще сильнее.
– Александра, все предписания я передал Марату Булатовичу, так что, если вы будете соблюдать режим, скоро окончательно придете в форму, – добродушно проблеял старичок, спустив очки на самый кончик носа. – Ну а вам, девушка, еще раз напоминаю – покой, покой и покой. И только положительные эмоции.
– Ему об этом скажите, – непочтительно буркнула и отвернулась к окну. – Причем несколько раз, чтобы запомнил. В противном случае, доктор, мы с вами еще не раз увидимся.
У дедушки озадаченно вытянулось и без того длинное лицо, и он перевел вопросительный взгляд с меня на помрачневшего чечена.
– Вставай и пойдем. А вам еще раз спасибо.
– Да что вы…не за то! – засмущался врач. – Всего доброго!
Я, не оглядываясь по сторонам, направилась прямиком к залмаевской машине, а потом еще пару минут нервно притопывала ногой, дожидаясь, когда он соизволит подойти. По дороге мы не разговаривали, а я вообще глаза прикрыла, убаюканная мерной ездой, и задремала.
– Саш, – он осторожно потянул меня за плечо и погладил по голове. – Саш, просыпайся.
Я сонно моргнула, огляделась, не понимая, где мы находимся, и озадаченно нахмурилась.
– Куда ты меня привез?
– Домой.
– К кому домой?
С каждым словом мой тон становился все громче и опаснее, и Марат, чтобы не нервировать меня, поспешил отстраниться.
– К нам домой. Как показала практика – одна ты жить не в состоянии. Поэтому будешь жить с нами.
Я пригнулась и с неприязнью уставилась на большой и аккуратный двухэтажный коттедж.
– Вот как? С нами – это с тобой, твоей женой и ублюдочным зародышем в ее животе? Я правильно понимаю?
– Что ты сказала?! – он жестоко проговаривал каждое слово, которое хлестало не хуже кнута. Спасали только остатки ледяного спокойствия, за которые я изо всех сил цеплялась. – Повтори!
– Ты глухой? Или тупой? Ты действительно считаешь, что я, так же как и ты, буду ползать перед этой дурой и вашим выбл*дком? Я не думала, что тебе хватит глупости на подобные мысли.
Голова мотнулась в сторону, а щеку обожгла сильнейшая боль. Во рту почувствовался металлический вкус крови.
– Предупреждаю сразу, – с угрозой проговорил чечен. – Если ты хоть жестом, хоть словом, хоть чем-нибудь заденешь Ксюшу или моего ребенка, я тебя по стенке размажу.
– Давай сейчас. Сразу. Так сказать, не отходя от кассы. Сэкономишь нервы мне и себе, – с вызовом улыбнулась я, игнорируя расползающуюся огненную боль. – Я вообще не понимаю, зачем ты меня сюда привез. Отпустил бы на все четыре стороны, и мы оба были бы довольны.
– Выметайся из машины и иди в дом, – проигнорировал последнюю реплику Марат. – И я не пошутил, Саш.
– Отвези меня домой.
– Нет. Ты показала, что не можешь жить одна.
– Попутал, Марат. Я с тобой жить не могу, а не одна. И предупреждаю сразу – ты еще пожалеешь, что так со мной поступаешь.
Я вышла из машины, посильнее запахнув куртку. В дверях дома меня с широкой улыбкой встречала Оксана, которой сказали о том, что я “переучилась”. Она едва объятия не раскрыла, но хватило одного холодного взгляда, после которого девушка опасливо прикрыла руками живот и попятилась в сторону.
– Моя комната где?
От моей наглости и неприкрытой вражды Ксюша сглотнула и нервно пробормотала.
– На втором этаже, справа по коридору. Самая дальняя.
– Мерси, – издевательски подняла уголок губ и решила уточнить, делая месть еще интересней. – Не обращай на меня внимание. Это нервное. Со временем пройдет, – последовала многозначительная пауза. – Возможно.
Я поднялась в комнату, щелкнула замком и прислонилась спиной к двери, почувствовав неимоверную слабость. Больше я не позволю над собой измываться. Ксюша пусть позволяет, а я не хочу. И не буду. А еще я отомщу за все, и заставлю Марата пожалеть о том, что он не согласился по-хорошему меня отпустить. Я предлагала. Теперь последствия – его проблемы.
Глава 33.
В принципе, все оказалось не так уж плохо. Для меня, по крайней мере. Оказывается, положение нервнобольной предлагает много возможностей. Во-первых, все старались меня беречь, во-вторых, обходили десятой дорогой. Все – в смысле Оксана, потому что Марату плевать было, какое у меня состояние и самочувствие. А вот ей нет. Она все время искоса кидала на меня сочувствующие и жалеющие взгляды, словно я безногая, безрукая инвалидка, лишившаяся смысла жизни. Но с расспросами, слава богу, не лезла. То ли боялась, то ли нервировать не хотела – понятия не имею. Возможно, что и Марат ее попросил ко мне без особой причины не подходить. Плевать.
Мне требовалось спокойствие и время, и в то же время нельзя было чахнуть и зарываться в собственные слабости, как в кокон. Буквально на следующий день я изъявила желание поехать в универ на занятия. По правде сказать, я начала волноваться из-за того, что так много пропустила. Месяц назад у меня не оказывалось сил на то, чтобы что-то понимать и о чем-то волноваться, а сейчас я бодра и полна жизни. Мне надо думать о себе, к тому же универ – уважительная причина отсутствовать в этом красивом и треклятом доме до самого вечера.
– Ты не оправилась, – невозмутимо парировал Марат на мое предложение-приказ. – Ты еще слишком слаба, и кроме того, тебе необходим покой.
– А еще мне необходимы положительные эмоции, которые рядом с беременной принцесской и твоей тошнотворной рожей не появятся никогда, – до противного сахарно улыбнулась и выпрямилась на роскошном стуле с высокой спинкой. Новый кабинет Марата хоть и был сдержанным, но буквально кричал о богатстве и возможностях владельца. – Об этом врач тоже упоминал. Серьезно, Залмаев, мне надо учиться. Скоро сессия.
Он наградил меня тяжелым взглядом исподлобья, оглядел болезненно худые руки и ноги, которые я старалась спрятать под широкой и закрытой одеждой, и продолжил настаивать на своем.
– Пока нет. Приди в себя немного, подожди, пока станет лучше.
– Мне станет лучше, если я окажусь так далеко от тебя, как только возможно.
Такие мои реплики, с каждым днем звучавшие все чаще и чаще, выбивали у мужчины почву из-под ног. На самом деле. Да, за свои слова об их ублюдке я заплатила, и кстати, Марат сделал огромную скидку. Другого он бы убил и за меньшее. Меня всего лишь хлопнул по лицу. Это было своего рода предупреждением и демонстрацией на будущее. Но я могла действовать по-другому, тоньше и в то же время сильнее.
Он не мог слушать о том, что противен мне, что меня тошнит от его лоснившейся довольством и вседозволенностью рожи, что меня передергивает от его прикосновений. Мои жестокие слова его озадачивали, ставили в тупик и пугали. Я всегда боготворила его, холила эго и болезненное самолюбие, и не для того чтобы подластиться или польстить, я искренне так думала, потому что чечен для меня был идеалом и тем, на кого нужно ровняться. Марат всегда знал, что в моем лице найдет поддержку любым своим поступкам или решениям. Не то чтобы он в этом так сильно нуждался, но тем не менее. А теперь я, не скрываясь, кривилась от отвращения и брезгливости, что его почти пугало и подрывало самооценку в какой-то мере, пусть и не так сильно, как мне хотелось бы. Но факт в том, что Марат в этом не может со мной бороться.
