Текст книги "Трудные дети (СИ)"
Автор книги: Людмила Молчанова
Соавторы: Татьяна Кара
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 47 страниц)
Никаких глобальных вопросов не решалось, шли одни сплетни и разговоры ни о чем, но имидж мы формировали и очень хороший. Я снова почувствовала себя в своей тарелке. Держала на ладони бокал с теплым выдохшимся шампанским и с вниманием слушала известного режиссера, громко приглашающего меня на премьеру собственного фильма.
Я степенно кивала, мягко смеялась над чужими шутками, выслушивала всех, высказывала свое мнение по тому или иному вопросу, к которому прислушивались и согласно кивали. Потом все разбежались, и Игнат, предупредив меня, тоже убежал кого-то выискивать. Я же, дождавшись заказанного блюда, вооружилась ножом с вилкой и с интересом уставилась на сцену, с легким разочарованием слушая фонограмму и разглядывая дорогой яркий костюм певицы.
– Ты, оказывается, просто нарасхват, Александра Леонидовна, – вальяжно и лениво произнес Марат. Остановился позади меня и положил руки на спинку стула. От его дыхания короткие волоски на затылки встали дыбом. – Как они тебя не растерзали?
Я выпрямилась, будто кол проглотила. Нож звякнул о тарелку. От греха подальше столовые приборы отложила и промокнула рот салфеткой, намеренно растягивая свои действия. Не поворачиваясь, проговорила в сторону:
– Уметь надо.
– А ты умеешь?
– Представь себе.
Он ничего не ответил, но от стула отлип и пересел на место Игната – прямо напротив меня. Залмаев был уже без пиджака и даже рукава рубашки – дорогой, между прочим! – небрежно подкатал. Узел черного галстука ослаблен, верхние пуговицы расстегнуты. Все для своего удобства. Никто так себя не вел, а Марату можно было.
– Шампанского? Или, может быть, водки? – явно издеваясь, предложил Залмаев.
– Не хочу.
– А я с твоего позволения выпью, – он сделал знак официанту и тот через пару минут принес бутылку вина и бокал. – Не возражаешь?
– Нет.
– Ты кушай, Саша, кушай.
– Не хочу.
– Что так?
– Аппетит пропал, – сухо ответила я.
– Ну ничего, не волнуйся, – заглядывая мне в глаза, он по-отечески погладил ледяную ладонь, до этого спокойно лежавшую на столе. – Мы попросим официанта завернуть. Не пропадать же добру, да?
Это был удар по больному. Он знал, как я отношусь к еде и почему так отношусь. Насмехаясь над моей слабостью, он насмехался над моей жизнью.
– Да.
– Ты прямо идеальной женщиной стала, Саша. Красивая, так еще и неразговорчивая. Мужу твоему повезло.
– Он давно об этом знает.
– Ну что ж, за встречу? – Залмаев бокал вверх поднял и, не дождавшись от меня никакой реакции, сам чокнулся с моим. – Неплохое вино, кстати. Благородный напиток.
– Пей на здоровье.
– Итак…Александра Леонидовна.
– Тебе не надоело, нет?
– Я только начал, солнце мое. Чего ты завелась? Никакой выдержки, честное слово.
Только когда кости захрустели, я обратила внимание на то, как сильно сжимаю кулаки. Выдохнула, расслабилась, ладони на гладкую скатерть положила и прямо посмотрела в ненавистное лицо.
Без спешки, без животного страха и неожиданности, какими я была наполнена до предела в первую нашу встречу, я смогла по-настоящему Залмаева рассмотреть. Изменился, ничего не скажешь. А в тоже время вроде внешне и не поменялся особо. Постареть – постарел, да. Вроде бы остался таким же массивным, но стал заметно суше, жилистее. Увереннее и ленивее. Он вообще теперь все с ленцой делал – говорил, двигался, смотрел. Веки прикрывал, когда слушал кого-то, словно еще минута, и он просто уснет от скуки.
Если раньше в Залмаеве была порывистость – единственное, что выдавало его молодость – то сейчас от нее и следа не осталось. И даже на свою девочку, красивую, между прочим, девочку, он смотрит с ужасным безразличием, с каким вообще на женщин, тем более, таких красивых, смотреть неприлично.
Но ни на минуту не закрадывалась сомнение в том, что он на самом деле обленился. Глядя на него, я готова была поспорить, что он затылком все видит и замечает, и при надобности среагирует так быстро, что оглянуться не успеешь.
Ни одно его новообретенное качество мне не нравилось.
– Нагляделась?
– Надо же посмотреть, в кого ты превратился.
– Нравится?
– Нет, – чистосердечно призналась я, не сомневаясь, что Залмаев поймет ответ правильно.
– Сочту за комплимент, – щетинистый кадык дернулся, когда Марат залпом выпил вино. – Ты тоже изменилась, Саша. На тебя теперь приятно смотреть.
Я вздрогнула, будто меня со всего размаху ударили по лицу.
– Спасибо.
– Это не комплимент.
– Итак, Марат, – в груди все похолодело от такой опасной близости, а несчастное самолюбие, лелеемое годами, с трудом выбиралось из толстого слоя грязи, вытаскивая за собой глубокую обиду. – Как ты и хотел, мы встретились. Теперь давай поговорим серьезно и начистоту.
Гости вечера разошлись и занялись своими делами – кто пересел поближе к сцене, кто уединился за дальними столиками, кто методично напивался. Рядом с нами никого не было, и никто на нас внимания не обращал.
– Давай, – согласно кивнул Марат.
– Что нужно, чтобы ты оставил меня в покое?
– Хорошая постановка вопроса, Александра. Я бы даже сказал, продуманная. А то твое истеричное “что ты хочешь” слегка поднадоело.
– Я серьезно.
– Я тоже.
Я стремительно подалась вперед, на мгновение забыв о том, как дышать.
– Ну, Марат, что тебе нужно от меня? Давай поговорим, как взрослые люди поговорим. Мы оба…напортачили, – за исключением дернувшегося нерва под глазом Марат ни единым мускулом не выказал своей реакции на мое замечание. Я сама поперхнулась, когда это говорила – этот говнюк меня чуть не убил, но сегодняшняя жизнь была дороже обиды. – Восемь лет прошло. У каждого своя жизнь. Что нам делить? Нам уже нечего делить. Я в твои дела больше не вмешиваюсь и в жизнь твою никогда не полезу. У тебя же планы наполеоновские были – так реализовывай. Ксюша не родила? Ну так черт с ней. Найди себе другую. Вот даже девочка твоя, – кивнула в сторону сцены. – Хорошая девочка, здоровая. И родит тебе хоть целый выводок. Шлюха? Что ж, найди почище. Это не проблема – не мне тебе рассказывать.
Он молчал.
– Что? Чего ты хочешь, Марат? Денег, что ли?
Мой неуместный вопрос его заинтересовал.
– А ты готова заплатить? Расстаться с кровно нажитым?
Я это просто предложила, лишь бы что-то сказать, потому что знала, что ничего интересного в денежном плане Залмаеву предложить не смогу. У него есть намного больше. И, нет, я не была готова расстаться со своим, и, наверное, неприкрытый испуг на моем лице заставил Марата язвительно ухмыльнуться.
– Ты, скорее, мать родную бы отдала, если бы она была у тебя, конечно. С другой стороны мне приятно, что ты проявляешь такое активный интерес к моей жизни. Все про меня знаешь…
– Я не…
– А вот я не знаю, Саша. Ты все так хорошо провернула. Очень оперативно, не находишь? Всех, кого могла, использовала на полную катушку.
– Ты Славку имеешь в виду?
Мое подобное обращение Марата задело. Он напрягся и нехорошо так прищурился.
– Славку? Ну да, но не только его. Сколько тебе понадобилось времени, чтобы все провернуть?
– Что?! Думаешь, я все заранее спланировала?! Ты меня полумертвую на улицу выкинул! Ты!..
– Не ори, – вежливо попросил Залмаев, и я поспешно заткнулась, испуганно оглядываясь по сторонам. – Вот так лучше. А теперь давайте разберемся, Волкова Александра Леонидовна, уроженка города Грязи, – тут Марат усмехнулся и головой качнул. – А Славка с юмором был, что ни говори.
– Хватит. Он ради меня все сделал.
– А я ничего не делал, правда? Только жизнь тебе отравлял, так что ты за моей спиной…
– Ты меня избил и выкинул!
– Хватит гавкать! – Марат терпение потерял, в ладонь мою, сжатую в кулак, вцепился, и когда я попыталась встать и вырваться, с силой прижал к столешнице, отчего затрещали кости.
– Я тебе больше не девка с улицы! – прошипела ему в лицо и незаметно для гостей покрутила запястьем. Со стороны, наверное, казалось, что у нас тут задушевная беседа идет. – Ясно тебе?!
– О да, – Залмаев согласно закивал. – Ты уже не девка с улицы, и советую тебе не забывать об этом. Сейчас тебе есть, что терять, и очень много, Саша. Очень много. Это раньше ты могла себе позволить все, что угодно, потому что у тебя ничего не было. А сейчас ты сама мне рассказываешь о том, что у тебя новая жизнь. А она ведь у тебя на соплях висит. Одно мое слово, и у тебя ничего не будет – ни денег, ни работы, ни семьи, ни связей. Ничего, к чему ты привыкла.
– Ты можешь объяснить, чего ты от меня хочешь? Чтобы я на коленях прощение просила, за то, что ты превратил меня в кровавое месиво, а у меня был человек, который хотел мне помочь? Чтобы ты меня в качестве наказания п*здил раз в неделю, а я тебе кланялась? На цепь посадишь и будешь периодически своих шестерок присылать, чтобы они меня запугивали? Хочешь все, чего я своим трудом добилась, у меня забрать? Чтобы потешить свое самолюбие? Чего же ты хочешь, Залмаев?
– Я вот смотрю на тебя, – его лицо исказила жуткая, какая-то животная гримаса, а пальцы так сжали запястье, что я боялась, что оно сломается под таким натиском, – на то, с каким превосходством и самодовольством ты улыбаешься, и еле сдерживаюсь, Сашка, видит бог, еле сдерживаюсь, чтобы эту наглую улыбку с твоего красивого личика не стереть. Думала, что вокруг пальца меня обвела?
– Я о тебе вообще не вспоминала. И еще бы сто лет так прожила.
– Все, о чем я жалею сейчас – что тогда сразу тебе шею не свернул.
Я до крови прикусила щеку.
– Я тебя всей душой ненавижу. Лучше бы ты сдох, и никогда в моей жизни не появлялся.
– Тогда и тебя бы не было.
Если бы мы были не в людном месте, Залмаев бы, наверное, давно на меня кинулся и на самом деле шею сломал, как куренку. А тут еще из толпы вырвалась его спутница, по сторонам заозиралась и, увидев Марата, сидящего со мной, прибавила шагу. Панцовский тоже решил вернуться, и теперь широкими шагами к нам приближался, слегка озабоченно меня разглядывая.
Залмаев скривился, с отвращением мою руку оттолкнул, и я демонстративно потерла онемевшее запястье, коловшее сотней иголок. Но выдержка и дрессировка взяли верх. Когда к нашему столику подошли, я вежливо и спокойно растягивала ярко накрашенные губы в улыбке и перебирала крупный жемчуг на шее. От залмаевской ярости не осталось и следа.
Девочка беспардонно ко мне спиной повернулась, склонилась перед Маратом и что-то ему зашептала. Игнат по плечу меня погладил.
– Все хорошо? – тихо спросил он.
– Да.
– Мы уже можем уехать.
– Это хорошо.
Игнат вежливо пожелал приятного вечера, под локоток меня подхватил и повел к выходу.
– Чего загрустила?
– Ничего, – мотнула головой и отвернулась к зеркалу, якобы поправляя макияж. – Принеси мне шубу, будь добр.
– Тебя подвезти?
– Ты же пил. Это мне тебя подвозить надо.
– Мы такси поймаем.
– Не нужно. Шубу лучше принеси мою.
Только Игнат ушел, и я захотела передохнуть, как навстречу вышел молодой мальчик Андрюша, и все свое юношеское очарование направил на меня.
– Как вам вечер? Удался?
– Да, бесспорно.
– Вам понравилось?
– Да, – односложно ответила я, не в силах сейчас поддерживать разговор.
Но мальчик ничего не понял.
– Вы уже уходите?
– Да, – слабо улыбнулась ему через плечо. – Мою работу никто не отменял, увы. К тому же уже достаточно поздно.
– Вечер в самом разгаре.
– Я увидела все, что нужно было.
– Нуу… – он замялся, воровато поглядывая по сторонам. – Давайте я вас хоть подброшу.
– Игнат такси ловит, не нужно.
– Александра, я могу обращаться к вам на “ты”?
Тут как назло в холл вышел Марат со спутницей. Смурной, брови на переносице свел и едва не тащил на себе бедную девочку. Я, их увидев, губы поджала, а вот Андрей просиял и мою руку наконец-то выпустил.
– Вы тоже уходите? – расстроился он сразу. – Ведь дальше начнется самое интересно.
– Все что мне нужно было, я уже увидел, – без эмоций произнес Марат, а вот девушка выглядела расстроенной и уходить не хотела. – Всего доброго. Привет отцу передавай.
– Да…хорошо. Может быть, все-таки задержитесь? Саша? – он ко мне за поддержкой повернулся. – Ну давай.
Я отвернулась, а потом и вовсе отошла, освобождая место для девушки, которая решила поправить прическу. Внимания Залмаева, который одновременно со злорадством и злостью за всей этой комедией наблюдал, выводило из себя. Пока его спутница приводила себя в порядок, а Андрей отвлекся на кого-то еще, Марат ко мне склонился, и с иронией произнес:
– А Рома тебя идеальной женой считает.
– А я и есть идеальная жена.
– Только муж с километровыми рогами ходит.
– Ты моего мужа не трогай. Сам тоже без психованной женушки пришел. Она вообще знает, с кем ты? Или как раньше, предпочитает не знать?
Игнат с моей шубой вернулся и помог мне ее надеть.
– Может, на машине поедем?
– На такси. Ты выпил.
– Да я…
– Игнат, – проникновенно на него глянула, и коллега вмиг притих. – Мы поедем на такси. Приятного вечера всем.
На стоянке Панцовский опять заныл, и я в конце концов плюнула на него, усадила в машину, а сама ушла к ближайшему такси. Залмаев не трогался с места, пока я не уехала.
Глава 68.
Я постоянно жила под прицелом, чувствуя себя запертой даже не в клетке – в ловушке.
Я ни на мгновение не могла остаться одна. Про безопасность давно уже никто не вспоминает, но даже в доме, моем оплоте и крепости, я не чувствовала себя в спокойном одиночестве. Зоя уехала, и как ни странно, стало только хуже. С другой стороны, вздумай Залмаев со мной что-то сделать, его не остановила бы никакая старая женщина.
Признаться, такое положение вещей выматывает. Наверное, не меньше возможного разоблачения.
Моя мнительность достигла очень страшных границ. Я всегда судила объективно, как других, так и себя саму, поэтому отчетливо данный факт осознавала. Страх превращался в манию, погоня за безопасностью – в навязчивую идею. И пусть никто, кроме, может быть, Риты, этого не замечал, я – прекрасно осознавала. И поделать ничего с собой не могла.
Я плохо спала. Плохо – это значит очень плохо. Когда после того как на минуту закрыл глаза и нырнул в сон, тут же с ужасом вскакиваешь и слепо нащупываешь хоть что-то. В моем случае – нож.
И дело было уже не столько в постоянной слежке, сколько в том факте, что Марат ее не скрывал.
Он везде был, куда бы я ни направилась. На всех мероприятиях, что я посещала, практически во всех ресторанах, где я обедала. И не обращал на меня почти никакого внимания. Не делал попыток заговорить или выяснить отношения. Он даже не глядел в мою сторону, что не мешало ему затылком, наверное, подмечать малейшее мое движение. Он меня изучал.
Марат внимательно следил за тем, как реагируют на меня люди, как они прислушиваются ко мне, как обращаются, как дотрагиваются. Я поменялась, изменилась в своей основе, по-другому подавала и несла себя, вызывая у окружающих безотчетное желание стать лучше и прикоснуться к такому совершенству. В господствующий век унисекса я была воплощением грации, женской нежности, мягкости, концентрацией чувственности, настолько невозможной, что мне удивлялись и не могли отвести взгляд. Ни грамма пошлости и фальши, просто потому что я по-настоящему перекроила себя, насильно заставив превратиться в то, во что превратилась.
На людей я действовала соответственно. Это не означало, что каждый первый меня хотел, готов был положить мир к ногам и совершать бесчисленное количество безумств. Но я научилась пользоваться интересом и симпатией людей для достижения собственных целей, какими бы они ни были. Моего ума хватало для того, чтобы не афишировать его, а знание человеческой природы в худших ее проявлениях помогало избегать ненужных знакомств, способных принести вред своей силой и властью. Избегать всех, кроме одного.
Он изучал мои повадки, манеры, особенности поведения и внешнего вида. Все новое, что появилось во мне, Марат хотел узнать и понять. Ему это важно было, он искал во мне новые слабые места, струны, за которые можно дернуть и задеть. Ничего более.
Невинные фразы из чужих уст заставляли просчитывать варианты, и не самые невинные.
– Я все про тебя знаю, – в один из обеденных перерывов заявил мне Яша.
Заявил в шутку, грозя пальцем и хитро прищуриваясь, одновременно ожидая моей реакции – смеха или притворного возмущения. А я на него смотрела, очень внимательно смотрела, и думала, какие способы заставят Яшу молчать с наименьшим для меня уроном.
На одном из таких мероприятий я просто не выдержала и подошла к нему сама.
– Долго это будет продолжаться?
Залмаев поглядел на часы.
– Часа два. Но тебе лучше знать. Ты же завсегдатай подобных мероприятий.
Зато не он, я точно была в этом уверена. Из информации, любезно предоставленной Панцовским, мне было известно, что и Залмаев, и Ксюша в свете появляются весьма нечасто. Ксюша посещала благотворительные вечера, как правила, закрытые и предназначенные для жен влиятельных мужчин. Марат же вообще был персоной редкой и нелюдимой. Закрытые курорты, закрытые пляжи, рестораны, без особой огласки и в таких местах, на которые даже я не зарабатывала. Дружбу водил с такими людьми, которых я не видела, и радовалась тому, что не видела.
А тут его как пробило, что ни для кого незамеченным не осталось. И несмотря на то, что Залмаев особо публичной персоной не был, его многие знали, старательно уважали и боялись.
– Ты тоже зачастил, хотя никогда не был любителем подобных сборищ.
– А ты любишь, значит?
– Это моя работа, Марат. Я на этих людях деньги делаю, поэтому пренебрегать их мероприятиями не могу.
Он неожиданно свободно усмехнулся, не преследуя цели меня напугать. Почти по-дружески.
– Много про меня разузнала?
Я губу прикусила и оглянулась по сторонам, выхватывая в толпе снующего официанта с подносом.
– По сравнению с тем, что знала о тебе на протяжении восьми лет – очень. Может быть, тебе трудно поверить, но я никогда не интересовалась тобой и твоей жизнью.
– Нет, Саша, в это я как раз верю. Ты весьма мнительная особа.
Я затравленно заморгала и поняла, что он все прекрасно видит. И мое отчаяние, и нервы на пределе, и страх, превращающийся в манию. И страх даже не перед ним, а перед той жизнью, к которой он может меня опустить.
Он почти сразу после этого разговора уехал, а легче совсем не стало. Я тоже домой уехала, забаррикадировалась и решила в этом году с публичными мероприятиями завязать. Оставались две выставки, и с ними как-нибудь Панцовский справится.
Номер мы сдали без происшествий, Яша выплатил мне отпускные и отдал путевку.
– Только перенесли рейс, – предупредил начальник. – Тридцать первого вылет, в обед.
– Что так?
– Я не аэрофлот, не знаю.
– Ладно, – в руках путевку повертела, а у самой сердце дрогнуло от страха и облегчения. – Пусть тридцать первого.
Атмосферы праздника совсем не ощущалось. К Новому Году я не готовилась, не покупала ни подарков, ни елки, ни новогодних украшений.
Только в поездку какие-то вещи – все для себя любимой. Шопинг никогда не был панацеей от всех неприятностей, пустая трата денег просто не могла быть таковой для меня. Но вот время тянула отменно.
Перед отъездом ко мне заехала Рита. Ввалилась, стряхивая капли с капюшона пальто, топала ногами, сбивая снег, и радостно щебетала что-то, нахваливая погоду. В руках она держала картину, завернутую в плотную бумагу.
– Какой там снег, Аль! – воскликнула она счастливо. – Такой пушистый.
– Угу.
Я посторонилась, пропуская ее внутрь, и зашла на кухню за чашками кофе и конфетами. Рита шумно располагалась на диване.
– Ты улетаешь?
– Да.
– Куда?
– В Аргентину.
– Там тепло, наверное, – тоскливо вздохнула рыжая.
– Теплее, чем здесь.
– И надолго?
– Надеюсь, недели на две.
– Когда тебя встречать?
– Я не знаю.
Девушка озабоченно нахмурила тонкие брови, замерзшие руки ото рта убрала и слегка склонила голову набок.
– Ты с каждым днем все печальнее. Что-то случилось, Аль?
– Ничего. Какая тебе разница?
– Я же волнуюсь!
– За себя волнуйся! А за меня не надо.
– Нельзя быть такой букой. Скоро же праздник.
– Для тебя, – взбесившись от чужого вмешательства в свою жизнь, я резко и не слишком вежливо перевела тему разговора. Будь на месте Риты кто-то другой, его бы оскорбил мой тон. – Зачем ты приехала?
– Я помешала? – приуныла Марго.
– Да.
– Чему?
– Моим сборам.
Она по-настоящему расстроилась.
– Прости, пожалуйста. Я подарок привезла.
Я заинтересованно выгнула бровь и иронично улыбнулась. Риткины подарки, как правило, были бесполезны, но довольны безвредны. И всегда наполнены такой бесхитростной добротой, что вызывали улыбку. По крайней мере, в отличие от подарков других людей, ее – меня веселили.
Ритка подскочила, приволокла картину и жестом попросила убрать с журнального столика все лишнее. Я сдвинула к краю чашки и глубокую конфетницу, журналы переложила вниз. Девушка старательно разрывала скотч и оберточную бумагу, и круглое личико просияло, когда на свет показалась сама картина.
– Вот, держи, – она протянула мне небольшой холст в очень простой черной раме. – Я закончила ее. Помнишь, мы договаривались? Давно, правда, несколько лет назад, но…я закончила ее.
Помнила. И воодушевления не испытывала. Рита ту картину, которую еще на свадьбе мне пыталась всучить, наконец-то доделала. Теперь все в цвете было, но не сказать, что цвета прибавилась. Я была нарисована в черно-белых тонах – белая растянутая майка с чужого плеча, широкие черные штаны с белыми полосками по бокам. Волосы черны как смоль, такого же оттенка, что и рукоятка ножа. А кожа белее снега, и именно кожа давала понять, что это картина, а не фотография.
Напоминания о прошлой жизни преследовали со всех сторон, а я не была к ним готова. И картина эта была своего рода окном к жизни Саши Волковой, которой я не стыдилась, но и вспоминать не хотела.
Ритка преданно заглядывала мне в лицо, прижимала к себе картину, как любимого ребенка, и с замершим сердцем ждала моей реакции. Я сухо поблагодарила, с натянутой улыбкой картину взяла, решив при первой же возможности сжечь, как и розу недавно, и выпроводила полубезумную художницу из своего дома. Картину спрятала в глубинах большой гардеробной, лицевой стороной к стене.
Вечером перед отъездом позвонила сиделка моей бабки. Сухим и деловым тоном полюбопытствовала, смогу ли я подъехать и если да, то когда.
– А прямо сейчас, – заявила я, на расстоянии ощущая чужое недовольство.
– Уже поздно, – напомнила женщина, и тут же на заднем фоне раздался дребезжащий и вечно недовольный голос старухи, насылающий кары на голову незадачливой женщины.
Через час я уже была у нее дома, стойко не обращая внимания на неодобрение, волнами исходившее от сиделки. Кофе попросила и прошла внутрь спальни, пропитавшейся лекарствами и болезнью.
– Здравствуй-здравствуй.
– И вам не хворать.
Бабуська прищурила подслеповатые глаза, полные энергии и жизни, изучила меня с головы до ног, и увиденным осталась, мягко говоря, недовольна.
– Таких, как я, в гроб кладут. А ты еще хуже меня.
Кожа у старухи была как наждачка, болезненно-желтая, обескровленное лицо, ввалившиеся глаза и выступавшие вены дополняли картину. Я кивнула.
– Спасибо. Последнее время я просто купаюсь в комплиментах.
– Да не за что. Расскажи что-нибудь, – она властно махнула рукой, как привыкла, и с трудом устроилась на подушках. – Мне скучно.
– Вы за этим меня поздно вечером вызвонили?
– Но ты же приехала, – резонно заметила старуха. – Рассказывай.
Поведала ей о том, где была в последнее время, кого встречала. Об общих знакомых рассказала, которые, как ни странно, у нас имелись. Элеонора Авраамовна слушала с неподдельным интересом, цепкие глаза лихорадочно сверкали. Когда сиделка попробовала заикнуться о времени, старуха далеко ее послала, когда же та напомнила об ослабленном здоровье, она послала ее еще дальше.
– В отпуск уезжаю, – сказала я. – В Аргентину.
– Полезное дело, – одобрила старуха. – Хорошо там.
– Везде хорошо. Особенно при деньгах.
– Не буду спорить. Как благоверный?
– А что ему? Жив, здоров. Что ему сделается?
– Я так о своем кобеле всегда говорила. Был у меня кобель, кокер спаниэль, – ее в воспоминание ударило, что в последнее время случалось чаще обычного. – Добрейшая кобелина, глаза – корова от зависти разрыдается. Живучий, гад. Двух моих мужей пережил.
– И что?
– Что, что? Ко мне всегда гости приходили, спрашивали про мужей, а я им – нету. Соизволили умереть-с. Они – а собака твоя? Атосик как? А Атосик, говорю я, жив, здоров. Что ему, кобелю, сделается?
Я невесело рассмеялась. Сиделка за дверью громко фыркнула, показывая свое отношение к рассказу. Мы обе не обратили на нее никакого внимания.
– Рассказывай, – приказала старуха и угрожающе ткнула в меня пальцем. – И не увиливай.
Я даже отнекиваться не стала, как делала это с Ритой. Во-первых, старуха была достаточно умна и опытна, что неоднократно подтверждалось в теории и на практике. Во-вторых, она все равно скоро умрет, так что, можно сказать, унесет тайны с собой в могилу. К смерти я никогда не испытывала должного подобострастия и обходилась с ней без пиетета.
Рассказывать абсолютно все я не стремилась, это бы и не вышло. В наших отношениях с Залмаевым было много такого, чего другим никогда не понять, не принять, да и вообще знать не следует. Это было только между нами, определенные тонкости, тайны и…много чего еще личного. Но в общих чертах изобразить ситуацию все-таки получилось. “В общем” – все было достаточно прозаично.
– Он думает, что я специально все подстроила. С самого начала.
– А это не так? – мягко улыбнулась Элеонора Авраамовна.
– Нет. Я все сама сделала и именно так, как хотела и продумывала. Но не так, как думает он.
– И что теперь делать будешь?
Ей это все было интересно в той же степени, что и сюжет детектива.
– Не знаю.
– Расстраиваешь ты меня.
– От одного его слова может рухнуть вся моя жизнь. Вся. Не понятно?
– Это как раз понятно. И что? Чего он хочет?
Я практически смаковала это слово.
– Мести.
– Для обычного любовника из далекого прошлого, пусть вы и разошлись не самым лучшим образом, он старается слишком сильно. Да и ты принимаешь все близко к сердцу, что тебе вообще-то несвойственно.
Я замялась, подбирая то нужное, что сможет емко охарактеризовать наши отношения.
– У нас есть…история.
– Она есть у всех. Даже у вас с Романом.
Она закашлялась, побагровев лицом и задыхаясь. Вбежала сиделка со стаканом воды и бросилась к старухе. Пока та ее поила, вода стекала по морщинистому подбородку, выливаясь на одеяла и ночную рубашку. Напившись, старуха жестом попросила женщину выйти из комнаты и оставить нас одних.
– Саша, ты решила окончательно меня добить? Чему я тебя столько лет учила? Что замолчала? Ну?
– Я все прекрасно помню. Антон до сих пор как привязанный ходит.
– Так в чем проблема? Даже не думай пользоваться теми же средствами, что и он. Это мужские игрушки. Я учила тебя быть женщиной. Сделай так, чтобы он думать забыл про месть.
– С ним я так не хочу.
– Насколько я помню, ты никогда не принадлежала к породе женщин, относящихся к сексу с особым чувством. Ты и в этом была весьма расчетлива, впрочем, как и во всем остальным, что всегда являлось твоим несомненным плюсом, Саша. Что мешает на сей раз?
Старуха с любопытством на меня уставилась, ожидая ответа. Я поднялась из глубокого кресла, забрала со стола сумочку и легко пожала плечами.
– Не хочу.
– Боишься, что не захочет?
– Почему не захочет? Он себе в удовольствиях отказывать не любит. Я не хочу.
– Ну, смотри сама, конечно. Я все сказала. И вообще, Саша, постарайся утихомирить свои эмоции.
Она тут же потеряла ко мне всякий интерес, переключилась на свою сиделку, которой давала какие-то указания, а я тихо пошла к выходу. На душе стало почти невыносимо муторно.
