Текст книги "Трудные дети (СИ)"
Автор книги: Людмила Молчанова
Соавторы: Татьяна Кара
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 47 страниц)
Сначала показалась рыжая кучерявая макушка, потом уличный фонарь и лунный свет высветили измазанную и разбитую мордашку, залитую слезами, а уже после – девушка на дрожащих руках подтащила свое тело ближе, и я помогла ей подняться. Когда Рита со всхлипом попыталась что-то сказать, я прикрыла ее разбитые губы ладонью.
– Тихо, – предупредила строго и уверенно, надеясь таким тоном сдержать приближающуюся истерику и жалость к себе. – Они не знают, что я пришла. Это они, Рита?
Она нервно закивала. Одна рыжая кудряшка упала ей на глаза.
– Что случилось? Только тихо.
– Лёня постучала, – после каждой фразы Рита делала паузу, пытаясь отдышаться, подавить всхлипы и продолжить говорить. – Я не открыла. Правда не открыла.
– Я верю. Что дальше?
– Пришел ее Толя. У них был ключ.
– Дальше.
– Они…они, – она попыталась громко всхлипнуть, но я вовремя зажала ей рот. Руку за спину завела, придержав девушку, и приложила нож к своим губам, делая знак молчать. – Они сказали, что нужны деньги. Что надо повысить плату за комнату, потому что мы живем вдвоем, а место Антона пустует. И…
– И что?
– Толя сказал, что мы должны заплатить за полгода вперед, чтобы жить здесь. Я сказала, что денег нет.
– Что он взял?
В ее испуганно-огромных глазах снова заблестели слезы. Я же была спокойной, ледяной, в противовес трясущейся Ритке, которая под моей ладонью жутко дрожала.
– Ик-коны. Он иконы забрал, Саш.
– И все?
– Вещи. Мольберт. Деньги.
– Чьи? – процедила я.
– Твои, – выдохнула Рита и сжалась. – Он взял твой пакет и вывернул его. Забрал всю одежду, переворошил ее и в носке нащупал свернутые в трубочку деньги. Они все забрали, Саш, даже картины…
И она, уткнувшись лицом в ладони, горьки и тихо заплакала.
Я редко растрачиваюсь на сильные эмоции, особенно если нахожусь в полной жопе. Эмоциональность, острое реагирование на какие-то поступки целесообразно только тогда, когда ты наделен властью, и значит, можешь устранить то, что привело тебя в эмоциональный раздрай. Сейчас я была никем, бесправной и бессловесной девочкой, находящейся у подножия социальной лестнице. Тот же алкаш Толя превосходил меня в физической силе и мог раздавить одной рукой. Поэтому тратиться на эмоции было глупо и бесполезно. Равнодушие спасало.
Но после слов Риты во мне проснулись настолько неконтролируемые гнев и ярость, что меня затрясло, глаза застелила пелена, и все, чего мне хотелось – голыми руками разодрать глотку недостойным ублюдкам, которые позарились на мое. Не просто на деньги, а на мой шанс новой жизни, который они в эту минуту пропивали. Я рисковала, я выгрызала свой шанс не для того, чтобы какие-то никчемные уроды могли так просто его у меня забрать. И да, пусть я кипела от ярости, тем не менее, мозг четко осознавал, что этих тварей надо наказать и забрать свое назад.
Двигаясь четко, рассчитанными движениями, я поднялась с колен, расстегнула куртку, чтобы не мешала, и быстро, но бесшумно заскользила к кухне, где по-прежнему громко играла музыка, а эти твари жрали за счет моего – моего! – будущего. Я развернула нож, прижав лезвие к запястью, одернула рукав, чтобы спрятать рукоять, и резко вынырнула из-за угла, с размаху всаживая нож в того, кто находился ближе ко мне – Толю.
Они не ожидали подобного. Они пили, они расслаблялись, Лёня уютно устроилась на мужских коленях, еще один мужик сидел неподалеку от них и как свинья жрал курицу.
Наточенный до невозможной остроты нож вошел в плечо мягко, без сопротивления. Как в топленое масло. Толя выронил кусок хлеба, стопку и шокированно хлопал глазами, первые несколько секунд не соображая, что случилось. Лёня повернулась ко мне, вздрогнула от того, что я оказалась так близко, и перевела взгляд на мою руку. И завизжала.
Ее визг стал катализатором. Ощерившись, я рывком сдернула бабу с колен и толкнула ее в сторону, по-прежнему удерживая нож в плоти мужика. Они были пьяные, разморенные, и наверное, в ту ночь именно это меня спасло. Возможно, еще и моя безрассудная ярость. Мне некуда было отступать.
– Убью всех! – не своим голосом заорала я и вытащила окровавленное оружие, без промедления прижав его к лоснящейся и грязной шеи алкаша. – Я вас всех на куски изрежу, суки! Сидеть! – рявкнула, когда второй мужик попытался приподняться. – Иначе я ему глотку перережу. А потом вам!
У них развернулся пир. Стол ломился от вкусной и горячей еды, на полу у батареи приютились несколько бутылок не самой дешевой водки, еще одна – стояла рядом с рюмками. Также здесь находилась наполненная до краев сковородка с жареной картошкой, курица, колбаса и какие-то салаты. Мне дурно становилось от одной мысли, что за это заплачено моими деньгами. Нож против воли еще ближе прижался к мужскому горлу.
Их друг не послушался, возможно, водка придала ему сил и бесстрашия. Рассказ получается долгим, но тогда все заняло минуту или две. Этот алкаш с разъяренным рыком, грязно ругаясь, рванул в мою сторону, одну руку сжав в мощный, толстый кулак, а другой, хищно скрючив пальцы, нацелился мне в шею. Я все видела как в замедленной съемке, словно со стороны – и то, как я подхватила горячую сковородку, с которой сразу попадала картошка, и то, как эта самая сковородка с размаху опустилась на опухшее лицо, и даже показалось, что в воздухе запахло паленой кожей. Мужчина отшатнулся, трясущими руками закрыл лицо и неистово заорал, огласив весь подъезд таким криком, что содрогнулись хлипкие стены.
Я сковородку откинула на стол, словно мне стало невыносимо противно, ладонь потерла об грубую ткань куртки, и тут же зашипела. Боль дала о себе знать, но все-таки она была не настолько сильной, чтобы заглушить мою справедливую жажду мести. Левой рукой я по-прежнему удерживала нож у горла Толика, и мужик, прижав окровавленные пальцы к ране, теперь лишь поскуливал, не делая и попытки вырваться. Лёня, перемазанная непонятно в чем, на коленях согнулась и начала биться головой об пол. Второй мужик на ощупь двинулся к раковине, включил воду на всю и просунул под кран голову.
– Тихо всем! – заорала я и для убедительности двинула ножом. – Хватит скулить! Рита!
Рита не приходила и не подавала никаких признаков жизни. Лёня некрасиво утерла лицо рукавом халата, размазав слезы и сопли.
– Что ж ты делаешь, иродка? – заикаясь, прорыдала она. – Бог тебя накажет.
– Меня бог накажет?! – неверяще хохотнула. – Я сейчас башку тебе откручу, сука, ты поняла меня?! Заткнись, тварь! И дружка своего заткни.
Мужик у раковины и не думал поворачиваться в нашу сторону.
– Рита! – громко и требовательно позвала я. – Быстро сюда!
Наконец девушка, пугливо прижимаясь всем телом и руками к стене, подошла к нам, с ужасом поглядев, на лужу крови, которая хлюпала у меня под ногами, на скрючившуюся Лёну и подвывающего алкаша.
– Что они взяли?! Что они взяли, Рита?! Быстро! – приказным тоном повторила я.
– В-вещи. Деньги.
– Где они, Лёня? Где мои деньги?
Баба зашлась от плача и уткнулась лбом в пол, раз за разом повторяя одну строчку из какой-то молитвы. В молитвах я не понимала ровным счетом ничего.
– Если ты не заткнешь свой рот, – полным хладнокровия голосом пообещала ей, – то я одним движением перережу ему глотку. А затем тебе. А затем вашему дружку. И пусть ты тысячу раз помолишься, вас даже похоронить некому будет. И никто вас не хватится и не найдет. Вы будете тут лежать, гнить в собственной крови и кишках до того момента, когда кто-нибудь через долгое-долгое время случайно не вспомнит про вас и не придет опохмелиться. Еще не факт, что этот алкаш что-то сделает. Итак, Лёня, хочешь ли ты так нелепо сдохнуть? Я могу устроить.
– Я…я милицию вызову, – прохрипела баба, лихорадочно цепляясь за что-нибудь. Друзья не помогли, бог не выручил, и она искренне надеялась, что меня остановят менты. Дура.
– Вперед, – с циничной и полной иронией усмешкой подбодрила ее. – Звони. Я даже тебя пропущу к телефону. Только есть пару неувязок. У тебя нет телефона. Это раз. А два…ты всерьез думаешь, что поверят трем пьяным алкашам под кайфом – а это, хочу сказать, любой мент заметит, – а не милой девочке, особенно если эта девочка, – кивком подбородка указала на стоявшую справа от меня Риту, – в таком состоянии? Они вам навешают срок лет пятнадцать строгого, и ты это знаешь. Поэтому вперед. Звони, – когда баба не двинулась с места, я сурово продолжила: – Где мои деньги?!
Я говорила серьезно и не шутила, и чтобы доказать это, прижала пальцы к Толиной ране, надавив на самые края. Мужчина задергался от боли, но тут же замер, гипнотизируя блестевшее лезвие, пусть и покрытое кровью.
– Я жду.
– В боч-чонке.
– Рита, зайди в их комнату и найди бочонок. И побыстрее. Где остальные наши вещи?
– В комнате.
На сей раз девушка беспрекословно подчинилась. Несколько минут мы провели в полной тишине, если не считать причитаний мужиков и судорожных всхлипов Лёньки. Второй алкаш наконец-то открыл лицо, которое напоминало переваренное рыхлое мясо. Глаза он открыть не смог.
Наконец, Рита вышла, таща на себе мольберт, мою одежду и треснувший бочонок.
– Будь другом, открой его и пересчитай, – пока говорила, не спускала с подобравшейся бабы цепкого взгляда. Я знала, что не досчитаюсь какой-то суммы, все зависело от того, как много я потеряю. – Сколько там?
Купюры в Риткиных руках дрожали. Затем девушка неуверенно озвучила сумму.
– Здесь нет трети, – нежно улыбнулась. – Лёня, ты хоть представляешь, что я могу с вами сделать? Куда вы все потратили?
Выяснилось, что покупки весьма банальны – водка, еда и магнитофон с барахолки.
– Забери его.
– Кого? – не поняла Рита.
– Магнитофон.
Девушка с опаской прошла мимо Леониды, нервным движением уцепилась за пластмассовую ручку и прижала технику к груди.
– Молодец, – похвалила ее. – Теперь собирай вещи.
– Наши?
– Да. Кстати, Лёнь, ты своего хахаля любишь?
Та с отчаяньем и злобой подняла голову.
– Что?
– Я спрашиваю – ты любишь его или его голова стоит тех денег, что вы у меня украли?
– Ты не посмеешь, – неверяще выдохнула она. Я мрачно улыбнулась и просунула кончик ножа в вновь открывшуюся рану. Толя уже ничего не соображал от боли.
– Уверена? Я посмела в жизни многие вещи. Поэтому спрашиваю еще раз – как ты вернешь долг?
Баба облизала потрескавшиеся губы и неохотно прошептала.
– В комнате…Крестик золотой есть и цепочка. Меня в них крестили.
Эти подробности меня не волновали.
– Где?
– В синем ящике. Ты собираешься его забрать?
– И заберу, – заверила я.
– Это же крестик.
– Вы же продали ее иконы. Почему я не могу забрать крест? А меня потом ваш же бог и простит. Тебя же прощает всегда.
Рите потребовалось пятнадцать минут, чтобы собрать свои и мои вещи. Теперь уже девушка уходила не с двумя чемоданами, а только с одним, к тому же полупустым. Мой неизменный пакет остался со мной. Я попросила девушку принести из синего ящика золото, и Лёня после моих слов дернулась всем телом.
– Саш, – робко подала голос Рита из другой комнаты.
– Да?
– Тут еще сережки и мои триста рублей.
– Твои триста? – переспросила я.
– Да! Они у меня взяли. Мне их забирать?
Несмотря на острую, жгучую боль в правой руке, я усмехнулась.
– Забирай.
– И деньги?
– И их тоже.
В общем, пока я держала на привязи троих алкашей, Рита под моим руководством обчищала их комнату. Но конечно, найти что-то путное оказалось сложно. Кроме креста, сережек и трехсот рублей ничего ценного у них не оказалось. Ах да, еще магнитофон.
Когда соседка закончила, я улыбнулась Лёне, убрала нож от горла Толи и вежливо поинтересовалась:
– Скажите, никто не знает, ожоги водкой прижигать можно? – никто, конечно, не ответил. Лёня на коленях подползла к своему хахалю, который буквально свалился ей в руки. Мужчина с обожженным лицом забился в угол и рукавом грязной рубахи прикрыл морду. Тогда я обратилась к Рите: – Ты знаешь?
Она помотала головой.
– Нет.
– Ну и ладно. Тогда пошли. Как там говорят? Спасибо этому дому – пойдем к другому? – улыбнулась.
Рита дернула меня за рукав и потянула к выходу.
– Пойдем, Саш, пожалуйста.
Через пять минут мы сидели в автобусе и ехали неизвестно куда.
Адреналин и эмоции схлынули, оставив после себя апатию. Я прислонилась лбом к холодному стеклу автобуса, равнодушно смотрела в окно и лелеяла обожженную ладонь, чувствую нарастающую боль , пробивающую до костей. Рита меня не трогала, тихо ехала рядом, поставив чемодан себе на колени, и думала о своем. Потом неожиданно встрепенулась и принялась рыться в вещах.
– Держи.
Я, приложив усилия, приоткрыла один глаз и покосилась на белый тюбик в ее руках.
– Это что?
– Детский крем.
– Нахрена?
– У тебя рука сильно обожжена.
– И что, крем с зайцем мне поможет?
Она пожала плечами, улыбнулась и настойчиво протянула тюбик еще ближе, не собираясь уступать.
– Не знаю. Но хуже, наверное, уже не будет.
Мысленно с ней согласилась, нехотя взяла крем и обильно смазала ладонь. Потом попросила:
– Дай газету. Она у тебя?
– Да. Держи.
– А ручка с листком есть? Или карандаш?
Рита порылась в своем волшебном чемоданчике и вынула нужные вещи.
– Вот.
– Гранд мерси.
Следующие полчаса я старательно корпела над объявлениями, выискивая более-менее подходящие, и с огорчением подытожила результат. Только два подходили по цене, но одна комната находилась в Подмосковье, другая – на окраине города. И что-что я сомневалась, что они так сильно отличаются от места, из которого я только что уехала.
– Можно спросить? – снова подала голос Рита, дождавшись, когда я прекращу писать.
– Рискни.
– Там…на кухне…Ты правда могла их убить?
Мои ничего не выражающие черные глаза встретились с ее зелеными, наполненными облегчением, неверием и любопытством. Я почувствовала глухое раздражение.
– Какая разница? Я не люблю говорить о том, что могу, а что нет. Я либо делаю, либо не делаю.
– Но ты бы сделала? – не унималась девушка.
– И ты бы сделала.
Рита с ужасом отшатнулась и издала отрицательный возглас.
– Никогда!
– Уверена?
– Да. Я бы их никогда не убила.
– А причем тут именно они? Я говорю о том, что и ты способна на убийство. Все способны и все могут.
– Я не согласна с тобой. Это грех. Нельзя так говорить. Не ты жизнь дал и не ты вправе ее забирать.
Засмеялась, откинув голову, и в очередной раз поразилась ее простодушию.
– Рита, рыбка, это семантика. Все зависит от того, насколько глубоко зашли в твою зону комфорта. Знаешь, что это такое?
– Я не согласна. Нельзя убивать людей из-за денег.
– Тебе нельзя, – согласно кивнула. – Скажи мне, убьешь ли ты за своего ребенка? За свою мать? За свою семью?
– Я могу их защитить. Закрыть собой.
– Не можешь. Я не про жертвенность. Я про защиту. У тебя есть выбор – спасти своего ребенка или не совершить грех. Ты же любишь детей – такие как ты их всегда любят. Почему ты молчишь, Рита? Просто вопрос – простой ответ. Что ты выберешь?
Она выпрямилась, открыла рот и…промолчала. Потом снова открыла и промолчала. Наконец, сгорбилась и понуро опустила плечи.
– Я не знаю.
– Вот видишь. Глупо спрашивать у человека, способен он или не способен. Главный вопрос – как много он может спустить с рук. А это зависит от того, что человек принимает близко к сердцу и с чем не может расстаться.
– Все, что ты говоришь – мерзко.
– Возможно.
– Твои деньги – всего лишь бумажки.
– Возможно. Но эти бумажки очень много дают, и я не готова отказаться от своих возможностей.
Она расстроилась, потухла и даже чемодан отставила в сторону. А я же, вздохнув поглубже, вновь раскрыла газету в надежде найти что-нибудь еще. Отчаиваться было нельзя.
Глава 45.
Первая и самая тяжелая ступенька на пути к моей новой жизни оставлена позади. Она грязная, некрасивая и кровавая, но это уже мало меня волнует, потому что я нахожусь к ней спиной. Я не стыдилась того, как жила – ни тогда, ни в будущем. Вот Антон, например, делал вид, что этого времени вообще не существовало, хотя со мной и с Ритой не таился. Рита грустнела каждый раз, и даже, насколько я знаю, мучимая совестью, через какое-то время ездила в Лёнину квартиру и давала той денег. Что сказать? Блаженные не меняются. Я же… стыдно не было. Да я и не скрывала – мне ничего не стоило рассказать во всех подробностях о своей жизни, только незачем. И некому. А кто был рядом – никогда бы не понял, через что я прошла и сколько сил приложила. Не оценил бы. А пустословием я заниматься не любила.
Той ночью стало понятно, что нужно двигаться. Ступенька, какой бы грязной и вонючей не была, ушла из-под ног, и только от меня зависело, куда идти – вперед или назад. Я и помыслить не могла, чтобы пятиться назад. Это слабость, а такое непозволительно. Поэтому оставалось идти вперед, не совсем представляя, что меня там ждет и ждет ли вообще.
Рита меня не трогала, она, казалось, вообще отключилась. Ее сначала колотило, потом она дрожала, шептала что-то, обхватывая себя за плечи и слегка покачиваясь вперед-назад. Прямо скажем, девчонка и так не красавица – лицо круглое как блин, щеки пухлые, зубы как у кролика, но обычно все спасали милая улыбка, от которой появлялись ямочки, и открытый взгляд больших болотно-зеленых ярких глаз, смотревших на мир с какой-то детской любознательностью и доверчивостью. Хоть девчонка и была ненормальной, зато спокойной и безвредной. А сейчас, бледная, с проступающими на веснушчатой коже синяками, распухшими губами – особенно верхней, и во всклокоченной одеждой…Прибавить еще непонятное бормотание под нос и покачивание туда-сюда…Она казалась настоящей сумасшедшей, каких иногда можно было увидеть по телевизору. Смирительной рубашки только не хватало.
– Ты можешь заткнуться? – не выдержав бубнежа под ухом, я вышла из себя. Ее скулеж отвлекал, мешал сосредоточиться, и я уже пару минут пыталась прочесть одну строчку из газеты и понять смысл. Казалось, девушка меня не услышала. Пришлось с силой потрясти ее за плечо. Тогда Рита повернулась ко мне и вопросительно приподняла брови. – Ты можешь замолчать, в конце концов?
– Я молчу.
– Ты стонешь. И отвлекаешь меня. Хочешь страдать – иди в другое место.
– Прости, – она покаянно опустила вниз голову и всхлипнула.
Я недовольно поджала губы, с минуту погипнотизировала рыжую макушку и, удостоверившись, что Рита успокоилась, принялась за свои дела.
Всю ночь я выписывала на листок бумаги, который мне одолжила ненормальная художница, подходящие адреса и номера телефоном. Вчера этот список наверняка бы был больше – сейчас же составлял всего лишь шесть пунктов. Эти сволочи изрядно прошерстили мой бюджет, и пусть их магнитофон я смогу продать и вернуть себе хоть что-то, окончательно дыра кошелька не заштопается.
Близилось утро. Спина и пятая точка от постоянного неподвижного сидения на пластмассовом стуле вокзала уже болели, шея ныла, а в глаза как будто песок насыпали. А вот моя бывшая соседка наконец-то изрядно повеселела и пришла в себя. А главное, замолчала, снова начав рисовать свои каракули. Заметив, что я на нее смотрю, Рита отложила рисунок и улыбнулась.
– Ты как?
– Нормально.
– Устала?
– Как ты думаешь?! – огрызнулась в ответ. Ее забота после бессонной ночи изрядно раздражала. И она сама тоже.
Надежда на то, что после моего не слишком то и любезного тона Рита от меня отстанет и займется своими делами, не оправдалась. Она похлопала глазами и с заботой сказала:
– У тебя глаза красные. Ты плохо выглядишь.
– Я счастлива.
– Давай я кофе принесу, – с готовностью предложила девушка. Отложила рисунок и карандаши в сторону, подскочила и заозиралась по сторонам. – Тут наверняка оно где-то продается.
– Я не хочу.
– Но ты же устала.
– Слушай! – рявкнула я, и сидевшие рядом люди с недовольством на нас покосились. Пришлось взять себя в руки. Наклонилась к Рите и угрожающе прошептала: – Отвали, ясно? Просто отвали. Рисуй свои каракули. У меня нет денег на кофе и нет желания тебя развлекать. Это понятно?
– Я просто спросила.
– А я ответила.
Круглое лицо с пухлыми щеками непонимающе вытянулось. В глазах застыло обиженное выражение ребенка, не осознающего, за что его все-таки наказали. Добившись своего, я отцепила пальцы от ворота ее куртки, фыркнула и загородилась от мира газетой. Через пару минут краем глаза я заметила, как Рита поднялась, потопталась около меня и ушла, прихватив с собой чемодан. Мой вздох облегчения вышел чересчур громким.
Оказалось, я рано радовалась. Рита вернулась буквально через пятнадцать минут, бережно неся два пластиковых стаканчика, от которых шел невообразимый запах. Я была голодна, не ела два дня, к тому же перед этим по полной выложилась у Рафика, и кофе являлось едва ли не амброзией для моего организма. Когда девушка, как какой-нибудь фокусник, вытащила из чемодана два горячих беляша, злость сошла на нет, оставив меня сытой, сонной и относительно доброй.
– Что мы теперь будем делать? – Рита вытерла блестевшие от масла губы салфеткой.
– Не знаю. Я пока пойду этих, – небрежный кивок в сторону наполовину исписанного листа, – обзвоню. Возможно, что-то найдется.
Девушка кивнула и поерзала, устраиваясь поудобнее.
– Я тебя буду здесь ждать.
Ни один из звонков не увенчался успехом. Четыре адреса были уже заняты, по оставшимся двум – резко подняли цену, и хозяева объяснили это тем, что скоро наплыв студентов. Жахнув трубкой, которая не удержалась на рычажке, я грязно выругалась. Пусто. Снова. Вернуться к Лёне я не могла – и не в гордости дело. Когда денег и еды нет, гордость последнее, о чем ты вспоминаешь. Просто ничего хорошего из этого не выйдет. Я не обольщалась – будь те трое чуть менее пьяными, и от меня только пятно на линолиуме бы осталось. Возвращаться было просто некуда.
Рита сидела там же, где я ее оставила, и по-прежнему рисовала. Я устало плюхнулась на стул, откинулась на его спинку и закрыла глаза.
– Ничего?
– Ничего.
– И что теперь? – пауза. – Останемся здесь?
– Не знаю, – в висках стучало, тело ломило, и сонливость навалилась тяжелой подушкой. Я начала сдавать. – Наверное.
Со стороны Риты донесся тяжелый вздох.
– А что ты-то вздыхаешь? Тебе, по крайней мере, всегда есть, куда вернуться и к кому пойти.
– Куда?
– К твоим родителям. Разве нет?
– Я не могу.
– Не могу или не хочу?
– Не могу, – твердо ответила Рита и сразу же, непонятно почему, стушевалась. – Тем более, они же в Питере.
– Билет туда купить легче, чем снять затрапезную комнату в этой чертовой Москве, – со злостью процедила я.
– Все равно. У меня и денег больше нет.
– Если ты давишь на жалость, – предупредила ее на всякий случай, – то все равно не получишь от меня ни копейки.
Она обиженно насупилась.
– Я просто так сказала.
– Ну-ну.
– А как же твое общежитие в университете?
– До него еще дожить надо несколько месяцев. Предлагаешь оставшееся время бомжевать?
– Ничего я не предлагаю.
– Отлично.
К слову сказать, газета с объявлениями, которую еще вчера купила Рита, была объемной и включала в себя множество предложений. Но я каждый раз как-то пропускала страницы, не касающиеся жилья. А после неудавшихся звонков оказалось совершенно нечего делать, и я на автомате принялась читать объявления и чисто случайно набрела на колонку работа.
Заинтересовалась, потому что после увольнения даже те жалкие копейки, что платил Рафик, перестали кочевать в мой карман. А деньги были нужны. И даже очень.
Шли ничего не значащие для меня профессии бухгалтеров, врачей, слесарей и экономистов, которые я не глядя пробегала глазами. А вот дальше…Увидев объявления о том, что кому-то требуется сиделка, горничная, кухарка и прочие домашние профессии, я резко выпрямилась, так что шапка, мирно лежавшая на коленях, упала на пол, а Рита вздрогнула и с опаской на меня покосилась.
Я раньше не думала о таких профессиях. Вообще никогда. Ну потому что…Не знаю почему. Наверное, никогда не сталкивалась с подобным лично. Но читая убористые строчки, где мелким шрифтом черным по белому писали о том, что предоставляется жилье – а кое-где даже трехразовое питание! – я чувствовала, как мое сердце едва ли не начинает исполнять стаккато. Вот он – мой шанс.
Правда, спустя пару минут восторг пришлось поумерить. Почти в половине вакансий требовалось медицинское образование – например, для няни и сиделки, – кое-где опыт работы и рекомендации. С опытом, положим, никаких проблем не будет, потому что убирать и мыть полы я умею, а что с рекомендациями делать? Заставить Ритку их подделать? Тем не менее, открывшееся второе дыхание не давало сидеть на месте. Я подорвалась, выхватила нужные мне газетные листы и помчалась к телефонной будке, коротко приказав Рите:
– Сиди здесь. Я скоро.
Первый звонок ничего не дал. Но я не отчаивалась. Второй, третий, четвертый…Мелочь стремительно подходила к концу, вакансии тоже. На пятом звонке мне слегка улыбнулась удача – предложили приехать. На шестом, седьмом и восьмом – тоже самое, но спрашивали еще и про опыт. По девятому номеру на меня гаркнули и приказали явиться. Именно – приказали, да еще противным старческим голосом. Это я оставила под конец.
Дальше – несколько бесцельных часов в дороге из одного конца города в другой. В первых домах – приличных и достаточно богатых – хозяевам хватило одного взгляда на меня и мою одежду, чтобы не слишком вежливо указать на дверь. Я могу их понять – четыре месяца в поистине спартанских условиях, голод и работа на грани изнеможения не сделали из меня красотку. И порядком поизносившаяся, далеко не лучшего качества одежда – тоже. Прекрасно понимая, что выгляжу не ахти, я тем не менее злилась на этих жеманных сволочей, которым, видите ли,глаз режет мое убожество и нищета. Впрочем, так было и пять лет назад и, наверное, так будет следующие десять.
Следующим оказался дом какого-то старика, прикованного к кровати. Открыла дверь высокая статная женщина, вся в шелках и жемчугах. Смотрела на меня сверху вниз, слегка скривив губы, но впустила. Начала диктовать обязанности – убирать, стирать, кормить деда, водить его в туалет, мыть – короче, делать все. Я бы и не против, но – увы и ах – жить мне здесь нельзя. Не знаю почему. Так или иначе меня этот вариант не устроил, и я поехала в центр города.
Там семейная пара, затянутая в официальные костюмы, скрипя сердцем усадила меня на дорогой стул принялась выспрашивать об опыте работы. То ли врала я не слишком убедительно, то ли им нужно было больше, но я не подошла. В конце концов, после мотаний по всему городу, остался только один вариант – тот, где старуха с неприятным высокомерным голосом приказывала незамедлительно приехать.
К тому моменту как я подъехала к краснокирпичной сталинке, моя уверенность оставляла желать лучшего, и мысли были не о том, как понравиться – в это верилось слабо, – а о том, где же я буду ночевать сегодняшней ночью и что буду делать завтра. Меня раздразнили и вывели из себя все встреченные сегодня кичливые и богатые люди, смотревшие на меня чуть лучше, чем на мешок с дерьмом. Они или кривили губы и задирали нос, либо смотрели в любую сторону, только не на меня. Кто-то демонстративно ел пирожные и пил ароматный чай, кто-то с двусмысленным взглядом покручивал ожерелье или браслет, а мне в этот момент полагалось обожающе и с изрядной толикой подобострастия смотреть им в рот. Я не глупая – отлично понимала, чего от меня негласно требуют, а игра на восхищение давно потеряла свою новизну. Но, как оказалось, этого было недостаточно.
В общем, увидев на пороге квартиры разодетую костлявую старуху, дымившую на меня сигаретой в мундштуке, я была, мягко скажем, не в восторге. Она тоже.
– Какое из моих слов ты не поняла? Я нанималась ждать тебя часами? – высокомерно проскрежетала бабка, и пусть она всего лишь доставала мне до груди и была сморщенной и сгорбленной, как мумия, ее голосу бы позавидовал сам Шаляпин.
– Извините, пробки, – едва разборчиво пробормотала в ответ стандартную фразу.
– Пробки у нее…Можно подумать, ты на машине разъезжаешь. Не разувайся! – ее окрик заставил меня замереть в согнувшейся позе.
– Почему?
– Девочка, это иранские ковры. Даже если тебя продать в рабство или по частям на органы, эта сумма не покроет цену моих ковров. На тумбочке бахилы лежат. Их оденешь.
Я беспрекословно подчинилась, но, наклонившись так, что черные пряди скрыли выражение моего лица, не удержалась от язвительной улыбки. Эта ворчливая бабка мне заранее не нравилась хотя бы потому, что ее не удастся одурачить. С такой просто так маску не оденешь, а все улыбки сразу же можно бандеролью отправить в молоко. Она слишком умная и цепкая, чтобы меня устроить. Удобнее был бы, конечно, дедок а-ля профессор МГУПа – такой же милый, одинокий и добрый. Но мне выбирать не приходилось.
– Имя.
– Александра Волкова.
– Возраст.
– Девятнадцать.
– Образование.
Каждый ее вопрос напоминал четкий и отрывистый приказ, вынуждая отвечать в таком же духе.
– Среднее.
– Троечница?
Попыталась вспомнить страничку из аттестата. Судя по тому, что приходило на ум – Саша Волкова умом не блистала.
– Да.
Бабка с видом явного удовольствия ухмыльнулась. Очевидно, большего от меня и не ждали.
– С тряпкой обращаться умеешь?
– Да.
– Готовить? – когда я кивнула и попыталась ответить, мымра со скучающим видом жестом приказала молчать. – Впрочем, неважно. Откуда ты?
– Из Липецка.
Она через плечо стрельнула в меня хитрой улыбкой.
– Паспорт дай-ка.
Я еще не привыкла показывать свои новые документы где бы то ни было и, если честно, всегда внутренне терялась и собиралась. Понятно, что привычка – вопрос времени, но все равно – слегка не по себе. Но я со спокойным лицом достала из кармана паспорт и протянула бабке, которая цепко, как макака, вырвала его из моих рук и вытянула перед своими глазами, слегка щурясь и отклоняя голову назад.
– Что брешешь-то? Какой Липецк? Грязи они и есть Грязи, – она небрежно швырнула паспортом в меня, и поймать его я не успела. Пришлось наклоняться, и скрипя зубами, поднимать его с иранского ковра. – Иди за мной.
Она провела меня вглубь короткого коридора и указала рукой на одну из трех дверей – просторную и роскошно сделанную гостиную, кишащую предметами роскоши и всякими картинами, безделушками – но не обычными, какие привозила Ксюша всегда, а явно дорогими и непростыми. Тяжелые гардины, бархатные салфетки, вышитая золотой нитью скатерть на большом круглом столе и резная лакированная мебель потрясающего древесного цвета – хилая сморщенная бабуська жила очень и очень неплохо. А картин…А какие у этих картин были рамы!
Об искусстве у меня имелись слабые – читай, нулевые – представления, поэтому о рисунках я не могла ничего сказать, но рамы! Такие без проблем можно толкнуть на любом рынке, а если уж поторговаться…
– Это Магритт, – заметив мой изучающий взгляд на одной из картин, милостиво пояснила бабка.
