Текст книги "Трудные дети (СИ)"
Автор книги: Людмила Молчанова
Соавторы: Татьяна Кара
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 47 страниц)
Глава 69
Глотками зимнего воздуха
Запивали вчерашнюю водку -
Возвращали уставшую душу.
Алик Якубович
… при снегопаде, если он достаточно густой, все дозволено.
Гюнтер Грасс. “Жестяной барабан”.
Моя интуиция была развита достаточно хорошо, во всяком случае, лучше, чем у многих. Я не считала свою способность предугадывать определенное развитие событий интуицией. Здравый смысл, смешанный с логикой и умом – не более. Эти три компонента имелись у меня в нужном количестве. У других пусть будет шестое чувство.
В глубине души я понимала, что просто так не улечу. Поэтому спокойно восприняла сообщение Болеца о переносе вылета. У меня появлялось несколько дней форы и ничего более.
Встреча с Лешкой, подстроенная она была Маратом или нет, только убедила меня в собственных выводах. Но я была бы не я, если бы не попробовала, если бы не попыталась что-то изменить. Действие всегда предпочтительнее бездействия, во всяком случае, для меня.
Внешне такие упаднические мысли никак не отражались на моих действиях. Я спокойно и грамотно готовилась к отпуску, купальники покупала, масла и крема для загара, даже путеводитель приобрела.
К вылету оделась особенно тщательно, как никогда, предпочитая в путешествия выглядеть проще. А тут не забыла о платье, о каблуках, о прическе с украшениями, словно не в жаркие страны летела, а собиралась на званый ужин.
В аэропорт входила королевой, свысока и без эмоций разглядывая снующих вокруг людей, оголтелых, возбужденных, взвинченных праздником и собственными ожиданиями. Нет-нет, кто-то, да на меня оглядывался и восхищенно смотрел в след.
Марат уже был здесь. Спокойный, расслабленный, не в официальных костюмах, в которых я его только и видела, а в обычных джинсах и свободном темно-синем свитере крупной вязки, проглядывающемся через расстегнутую куртку. Эта расслабленность и неофициальность почему-то меня только сильнее напугала, чем все костюмы вместе взятые.
У меня уже было подобное чувство – когда адреналин смешивается со страхом. Когда вот так же, до трясучки. Правда, было оно недолго, поэтому не выматывало, как сейчас.
Залмаев улыбнулся, всем своим видом давая понять, что я заставила его ждать.
– Пробки? – с участием побеспокоился он. – Я думал, ты опоздаешь. Или копалась долго?
Исподлобья на него глянула, выплескивая бессильную ненавистью, которой была просто пропитана, и сжала пластмассовую ручку чемодана с такой силой, что онемели пальцы. Я никого в своей жизни, наверное, так никогда не ненавидела.
– Всерьез думала, что улетишь? Чего у тебя не отнять, Саша, так это ума и изворотливости. Их всегда было в избытке. Ты неглупая женщина, должна была все прекрасно понимать.
Большая рука с широким запястьем и набухшими венами потянулась ко мне, заставляя напрячься, собраться, сжаться пружиной, и Залмаев этим наслаждался. Положил свою шершавую и горячую ладонь на мою, надавил слегка, только демонстрируя наличие силы,– не более – заставляя разжать пальцы, вцепившиеся в металл, как в спасательный круг.
Разлепила пересохшие губы.
– Теперь комплименты пошли?
– Факты, Саша, одни факты.
– Ты же понимаешь, что здесь много людей? Что стоит мне на пару тоном повысить голос, да чего мелочиться – сразу закричать, – и на нас обратят внимание. Тебе не нужны лишние глаза и уши.
Ты не имеешь никакого права мешать мне делать то, что я хочу.
– На людей рассчитывала, Саш? – хмыкнул Залмаев, забирая, наконец, из рук чемодан. – Глупо. Тебе ли не знать, что нет ничего безразличнее толпы. Я могу начать убивать тебя прямо здесь, и никто ничего не сделает.
– Ты за этим приехал?
– Нет. Пойдем.
– Я не желаю…
– Тебя не спрашивают, – он проникновенно, по-отечески заглянул мне в лицо, мягко объясняя, словно ребенку – непреложные истины, известные каждому. – Понимаешь? На выход, Саша.
Он очень бережно обернул руку вокруг моих плеч, развернул и мягко надавил, направляя к выходу и неотступно следуя за мной, шаг в шаг. Стоило замешкаться, остановиться на мгновение, на долю секунды, и нажим усиливался, напоминая об отсутствии принуждения, и о том, что оно может с легкостью появиться.
Залмаев был мягким, предупредительным на протяжении всего пути до моего дома. С заботой спрашивал, не холодно ли мне, не жарко, не включить ли музыку, и если включить, то какую. У меня возникла стойкая ассоциация с мясником, который с особой нежностью натачивает нож, перед тем как зарезать откормленную свинью. Всю дорогу я молчала, смотрела в окно и на вопросы почти не реагировала.
– Что ты Лехе сказала, что он до сих пор на тебя так злится? – Марат, казалось, искренне получает удовольствие от вопросов. – Аж закипает весь.
– Спроси у него, – без всякого выражения ответила я, не поворачиваясь в его сторону. Ноги плотно сжала, согревая невыносимо мерзнувшие и терявшие чувствительность ладони. – Пусть расскажет.
– Он молчит. И ты молчишь. Одни партизаны вокруг. Ты задела его самолюбие.
– Не только его.
За всю дорогу больше не было произнесено ни слова. Лишь перед тем, как выйти из машины, я обернулась к Марату.
– Что ты собираешься делать?
– Разговаривать, Саша. Пока только разговаривать. Нам есть, о чем поговорить. И сейчас – наиболее удачный момент. Никого постороннего, никакой работы, только мы.
– А как же семья? Новый Год – семейный праздник.
– Свои проблемы я умею решать самостоятельно. Не волнуйся за меня.
Он стал еще более бесчувственным, если только можно такое представить. Раньше было много вещей, способных задеть его за живое, сейчас осталось только самолюбие.
Мы молчали, пока заходили на территорию дома, пока подходили к лифту и даже в лифте молчали, не глядя друг на друга. У самой двери я замешкалась, практически физически неспособная впустить в свой дом, по-настоящему свой дом, который делала для себя, этого человека.
– Тебе помочь? – проявил заботу мужчина.
– Нет.
Я его впустила. Хлопнула в ладоши, включая свет, привычным жестом откинула крупную звенящую связку ключей на полку. Чуть вперед прошла, подальше от Залмаева, прислонилась к стене для опоры и расстегнула сапоги. Шубу на место повесила, включила обогрев полов и, не оборачиваясь, прошла внутрь, где застыла у окна, скрестив на груди руки.
Марату было интересно абсолютно все. Он осматривался и чувствовал себя при этом как дома.
– Неплохо устроилась, – одобрил он, наконец, мое жилище.
– Я в курсе.
– Ты воспитала в себе вкус.
Не “у тебя появился”, а “ты воспитала”. Что по сути своей является стопроцентной правдой, как бы ни было неприятно. Чего нет, того нет.
– Мне говорили.
Я ушла на второй этаж, чтобы переодеться и немного передохнуть. Ночь обещала быть тяжелой и совсем не праздничной. Сняла массивные украшения, аккуратно повесила в гардеробную платье, сменив его на не менее роскошный и дорогой домашний наряд. Темно-синие атласные брюки с глубокими карманами и белая футболка, несмотря на свою простоту, придавали мне спокойную элегантность. Спокойствия мне очень не хватало.
Неподвижно остановившись у самого края, я мрачно наблюдала за своим кошмаром. Залмаев не чувствовал себя гостем. Он уверенно и свободно перемещался по просторной гостиной, трогал вещи, ставя их “слегка не так”, что равнялось покушением на мою территорию. Он лениво полистал первый попавшийся журнал, потом небрежно положил его на место. Пристального внимания удостоились фотографии и картины, автором и создателем которых была в большинстве своем Ритка. Здесь были как мои портреты, так и просто места, которые я посещала.
Залмаев неожиданно поднял голову, встречаясь со мной взглядом.
– Кухня где?
– Прямо правая дверь.
– Спускайся, – он кивнул и сразу повернулся спиной, поразительно спокойный и расслабленный.
Я подобным похвастаться не могла.
На кухне он тоже освоился поразительно быстро. Когда я вошла, Марат деловито осматривал пустые полки большого холодильника из хромированной стали.
– Да уж. Ты потрясающая хозяйка.
– Вообще-то, если помнишь, я собиралась в отпуск.
– Нет даже обычного оливье?
– Если ты приехал поесть, то ты приехал не в тот дом.
Холодильник захлопнулся, лишив нас тусклого света. Я поспешно зажгла небольшой светильник над столом.
– Ну а выпить есть? Новый год же, Саша, а у тебя нет даже елки. Давай хотя бы попытаемся создать атмосферу праздника.
Марат подкатал рукава свитера, хозяином уселся за стол и с вежливым интересом ждал моих дальнейших действий. Я пожала плечами.
– Где-то водка была.
Он все также снисходительно улыбался, и моя броня дала первую трещину.
– Ну извини, к приему гостей я не готовилась.
– Верю. Иначе припасла бы вина, шампанского. А для себя – только водка.
Не глядя в его сторону, полезла в холодильник. Нарочно гремела, со злостью открывая камеры. Руки обдало холодом. С грохотом бухнула на стол запотевавшую от перепадов температуры бутылку.
– Даже водка у тебя теперь элитная. С ванилью. Балуешь себя?
– Пошел к черту, – огрызнулась в ответ, за что удостоилась укоризненного взгляда.
– Не хами. Мы же договорились.
– Когда и о чем?
– Что будем только разговаривать, – первую часть вопроса он проигнорировал и приглашающе махнул на стул напротив себя. – Не стой столбом, Саша, присядь. Новогодняя ночь бывает очень долгой.
Он разлил по рюмкам холодный абсолют, почти до краев, и одну с приободряющем кивком протянул мне. Не отводя друг от друга мятежного взгляда, мы выпили, не содрогнувшись и даже не скривившись, не потянувшись за закуской, без болезненного выдоха в попытках заполучить не обжигающий внутренности кислород. Огонь с легким привкусом ванили обжег нёбо, заколол язык, скользнул по горлу, сдирая кожу, и мягко опустился вниз, согревая заледеневшую кровь и позволяя нам обоим иллюзию откровенности. Мы оба отлично это понимали, лучше многих осознавая иллюзорность, из-за которой терялся весь ее эффект. Мы просто пили.
– Закуски, я так понимаю, нет.
– Ты не закусываешь.
– Я о тебе беспокоюсь.
– Не нужно. Ближе к делу, Марат.
Я хотела побыстрее начать, а он не спешил. Потянулся, разминая затекшие плечи и спину, уперся руками в столешницу и забарабанил по ней пальцами.
– Куда ты спешишь? Самолет давно улетел.
– Ты убить меня хочешь? – я первая не вынесла изучающего и задумчивого молчания.
Он с искренним удивлением приподнял черную густую бровь.
– Зачем? Что мне это даст?
– Не знаю, например, чувство глубокого удовлетворения.
Марат поразмыслил.
– Не думаю, Саша, – наконец, отрицательно качнул головой, отметая мою версию. – Нет, даст, конечно, но ненадолго. К тому это как-то недальновидно. Ты достаточно долго и так была мертва. С тебя хватит. Я хочу узнать, как ты жила. Ничего преступного в этом нет. Мы не чужие друг другу люди.
– Да брось, Марат, – принужденно рассмеялась, и мой смех растрескавшимся стеклом отражался от матово переливающихся стен. – Ты, наверное, заставил всех носом землю перерыть.
– Заставил. Ты тоже собирала информацию про меня и мою семью, это вполне понятно.
– Еще бы.
– Зря время потратила.
– Неужели? – прищурилась я и осторожно высвободила отсиженную, неприятно онемевшую ногу.
– Можно было спросить.
– И ты бы рассказал?
– Конечно, – с легкостью подтвердил Марат как само собой разумеющееся. – Мы, как я сказал, не чужие, давно не виделись. Желание узнать друг о друге – естественно.
– Это не желание. А острая жизненная необходимость.
– Демагогия, Саша. Ближе к делу.
– Почему я должна с тобой откровенничать?
– А почему нет?
И я не нашла ответа на этот вопрос. Убедительного – не нашла.
– Давай посмотрим на общую картину, – Залмаев пришел мне на помощь. – После того как ты сбежала…
В праведном возмущении я едва не подскочила.
– Сбежала?! Уползла, Залмаев. Сбегают на своих двоих.
– После того как ты сбежала, – невозмутимо повторил Марат, лишь на тон повысив голос, – ты оказалась у Славы. Причем с ним у вас не было ничего общего, виделись, насколько я был в курсе, всего пару раз. Но он появляется сразу и забирает тебя к себе. Какое самопожертвование! Смотрим дальше. Славка был не дураком, насколько я помню, но с тобой он сильно подставился. Ему надо было уезжать в то время из России, он многим мешал, так как был не самым простым человеком…
– Все вы непростые.
– Ты постоянно меня перебивать будешь? – потерял терпение Залмаев. Раздраженно плеснул водки нам обоим, не рассчитав и вылив немного на стол. – Будь любезна заткнуться пока. Итак, человеком он был непростым, насолил многим, прекрасно это понимая, поэтому в усиленном темпе готовился к выезду из страны. В Англию. Хотела бы быть гражданкой Англии, Саш? – он шутливо мне подмигнул, не скрывая расчетливого и холодного блеска глаз, ничуть не замутненного алкоголем. – Тем не менее, Славка откладывает свою поездку. Именно это его и сгубило.
Он залпом опрокинул в себя рюмку и с силой сжал кулак.
– Не чувствуешь вины?
– Нет. А ты на это надеялся?
– Не особо, Саша. Не в твоем случае. Тем не менее, он остается, давит на все каналы и каким-то образом находит для тебя потрясающе подходящие документы на имя Волковой Саши. Просто ювелирная работа. Дата рождения почти идентична. Это сложно, Саша, сделать не просто новые документы, а найти абсолютно готовую личину, в которую можно тебя запихнуть. По документам не придерешься – ты родилась, ходила в сад, в школу, болела – у тебя даже карточка имеется, в которой говорится, что ты страдала ожирением, – он с насмешкой оглядел мою худощавую фигуру, которую жирной можно было назвать разве что в кривом зеркале. – Справилась с болезнью, да? – я проигнорировала издевательскую подначку. В который раз. – Девочка никогда не вернется, вспоминать ее особо не кому. И вот готова Волкова Саша. Я ничего не упустил?
– Ты очень много упустил.
– Потом расскажешь, когда я закончу. Поразительная забота о постороннем человеке, которого видел всего пару раз в жизни, правда? Славка подставился под удар, но даже при этом умудрился как-то убрать из-под него тебя. Дальнейший след Саши Волковой обрывается на некоторое время, а потом провинциальная девочка из города Грязи поступает в институт, снимает квартиру у очень одинокой и очень богатой старой женщины, которая грозится со дня на день отдать богу душу. Саша прилежно учится, старается. Ее поведение и учеба – образец для подражания, она идеальная студентка на хорошем счету. Очень скоро Саша выходит замуж за богатого хорошего мальчика и становится госпожой Герлингер, которая считает, что все должны ей в ноги кланяться только потому, что она так хочет. Самые дорогие тряпки, курорты, дома. Прямо “конец игры, вы выиграли”. Все, как ты мечтала, верно, Саш?
Водка не опьянила меня, но дала чувство спокойствия и равнодушной бесшабашности, в какой-то мере развязав язык.
– А теперь давай это на бумагу и в печать. Разбогатеешь.
– Не нуждаюсь.
– И что теперь, Залмаев? – я неопределенно взмахнула рукой. – Что теперь? Да, все так и было, но я ничего тебе не должна. Ты не помогал мне, я всего добилась сама. Да, твоими методами, за что огромное спасибо, но сама, – теперь была моя очередь издевательски улыбаться, наслаждаясь нарастающим гневом на чужом неприятном лице. Хочешь послушать мою историю, Марат?
Он до боли стискивал челюсти, желваки жутко двигались на заросшем щетиной лице, что делало Залмаева еще страшнее. Чтобы хоть как-то отвлечься, теперь я потянулась за бутылкой, ставя ее между нами, как защитную стену.
– Жила-была девочка, которой однажды повезло. Через несколько лет она поняла, что ей совсем не повезло, и она попыталась что-то исправить. Затем ей повезло снова, потому что нашелся человек, который был готов ей помочь. Не ради себя, а ради нее самой, такой, какой она была. Он помог. А потом умер. На этом везение в моей жизни закончилось. Всего остального я добилась сама, о чем ничуть не жалею. Ни о методах, ни о средствах.
– Вот как, значит, – задумчиво протянул Залмаев. Он как будто ушел глубоко в себя, обдумывая мои слова, потирая подбородок и пальцем обводя край рюмки. – Не повезло, значит.
– Ты относился ко мне как к вещи. Как к мебели, сделанной под заказ.
– Память – весьма избирательная штука. Или же ты научилась себе лгать. Одно из двух.
– Разве я что-то путаю? Я всегда, – практически задыхаясь, я зло откинула длинные волосы за спину и подалась вперед, шипя, как ядовитая змея. – Я всегда была на вторых ролях. Всегда недостойной. Все были лучше меня. Даже твоя Ксюша.
– Давай начистоту, Саш. Тебя она никогда не смущала. Никогда. Тебе было плевать на нее. Я говорил, что чрезмерная жадность тебя погубит.
– Причем здесь это? Я не ради денег сбежала.
– А я не про деньги. Тебе всегда было мало. Ты Оксанку за человека не считала, поэтому и не трогала ее. Зато ребенка ненавидела, потому что ни с кем не хотела делиться. Тебя злило, что, – он сделал вид, что мучительно вспоминает, – как ты его называла? Ублюдок. Что ублюдок посягнет на твое. Тебя злило, что надо с кем-то делиться. А подспудно ты все время искала кого-то другого. Лучше. И к чести своей – нашла. Так ведь?
Я разозлилась.
– Что ты несешь?
– Я знал тебя лучше, чем ты себя сама. Если я такой плохой был, почему ты не ушла раньше? – не дождавшись ответа, Залмаев гадко ухмыльнулся, явно рассчитывающий именно на мое молчание. – Хочешь расскажу? Да потому что не было лучше. Ты никому не была нужна. Никогда. Ты все время искала лучше, но каким-то своим звериным чутьем понимала, что лучше нет. Несмотря ни на что, не было человека, который тебе мог дать больше. Незадача, правда? Если бы был, если бы нашелся такой человек, которому ты, вот такая, какая есть, была нужна, ты бы давно сбежала. Собственно, так и вышло.
– Ты считаешь, что я предала тебя, с самого начала все подстроив. С какого начала? Когда ты меня с улицы притащил? Когда твоя сука вышла за тебя замуж? Или когда забеременела? Или когда я лежала и издыхала в твоей гребаной квартире, а у тебя не было на меня времени? Или когда меня кормили из трубки в дорогой стерильной больнице? Действительно, Марат, я так тебя предала, так обманула. У меня было столько времени на это. Какая я, оказывается, коварная тварь.
– В Питере, – перебил он меня одним словом, упавшим между нами, как тяжелый булыжник.
– Что?
– Это было в Питере. Перед отъездом домой.
Моя проницательность по сравнению с его была просто пшиком, недалекой мелочью. Хотя у него было восемь лет, чтобы подумать.
– Ты избил меня до полусмерти. А Славка помог. Просто помог, в отличие от тебя, не ожидая ничего взамен.
– Ожидая, Саша.
– Не столько, сколько ждал ты. Он не просил так много, как ты.
– Ноги перед ним раздвигать? Немного, правда?
– За спокойствие, свободу, здоровье и обеспеченную жизнь? Совсем нет. Он меня с того света вытянул, когда ты на мне живого места не оставил. Ты хоть понимаешь, что меня в фарш превратил? Я или задыхалась, или кровью блевала.
Казалось, обида давно глубоко и спокойно похоронена, я с ней справилась и в этой борьбе выиграла. Но стоило вспомнить, просто немного поворошить воспоминания, и все то, что было раньше, как живое вставало перед глазами. Как будто это все произошло вчера, а не восемь лет назад.
– Он меня замуж звал, Залмаев. Как равную. Только что на руках не носил. С родителями хотел познакомить. Детей, может, от меня хотел.
– А я, в отличие от Славки, детей хотел от женщины, которая могла быть нормальной матерью и их любить. Ты же только себя всегда любила.
Стол покачнулся, легонько стукнулся об стену, стул с неприятным скрипом отъехал назад, когда я резко подскочила, наплевав на страх, и нависла над Залмаевым, выдыхая с тщательно отточенной ненавистью, которую натачивала восемь лет.
– Когда ты взял меня с улицы, то обещал, что меня никто не тронет. Что ты будешь обо мне заботиться. Что я всегда буду под защитой. Ты соврал мне, это ты предал меня! Ты отодвинул меня ради какого-то ублюдка, который тебе срочно понадобился. Ты меня отодвинул! Ты меня избил, как последнюю шавку, а потом переступил! Через меня переступил! Винишь меня в том, что он не родился? Да мне срать, я даже рада. Ты этого заслуживаешь. Я бы голыми руками его задушила, только бы для того, чтобы сделать больно тебе!
Глаза застилала такая ненависть, которую я никогда и ни к кому не испытывала. Я вообще такого сильного чувства никогда не испытывала. Залмаев снова бил наотмашь, не кулаками, а словами, но все также больно и метко. Я не чувствительная барышня, чтобы реагировать на слова, но все вкупе заставляло меня хотеть причинить ему боль, несмотря на страх и здоровые развитые инстинкты. Это было что-то такое же неконтролируемое, что я испытывала тогда к Лёне и Толику, которые взяли у меня мое. Я хотела причинить им боль, заставить заплатить и пожалеть, что они вообще задумались о такой вещи. Сейчас я чувствовала то же самое, только намного острее, глубже и сильнее. Я на самом деле хотела Залмаева в ту минуту убить, зарезать как свинью за все то, что он со мной сделал, за то, что он мне сказал, и за то, что это меня по-настоящему задело.
Я говорила ему дикие вещи, про него, его детей и все те слабости, что у него были. Ни одного грязного слова, я перестала быть беспризорницей, но получалось не хуже. Я стояла рядом с ним, нависая над ним, натянутая как струна, засунув одну руку в глубокий карман, и напряженно ждала, когда ему надоест меня слушать, когда иссякнет его терпение, когда он даст мне повод и дернется. Я сама себя не узнавала, но не могла остановиться, а Марат как чувствовал и не двигался, не давал повода, сжимал зубы крепче, чернел лицом после каждого сказанного мною слова, вырванного с облегчением из горла. И я получала какое-то болезненное наслаждение от того, что он так все воспринимает, что его тоже задевает. Я очень хотела, чтобы ему было больно. И ждала повода.
Выдержки стало больше, но и она не безгранична. Когда я снова заикнулась о его детях, всех возможных детях, а не только о том, в чьем нерождении, пусть и косвенно, Марат меня обвинял, мужчина не выдержал. Он за грудки меня схватил, так что майка затрещала в его руках, а меня мотнуло в сторону. Я не знаю, хотел ли он ударить меня или же цеплялся за остатки выдержки, пытаясь заткнуть, пока не стало слишком поздно. Но он наконец-то дал мне повод, и я его ударила. Я очень давно не ходила без ножа, который стал иллюзией защищенности, оберегая лучше дверей и замков.
Наверное, я довела его. Или он довел меня до ручки, заставив делать несвойственные мне вещи, которые Залмаев не мог просчитать. И он не смог увернуться, не выбил нож у меня из рук.
Все произошло в считанные мгновения. Я дышать перестала, одним неразрывным жестом вытянула оружие, которое не отпускала, и всадила в Марата. Не просто пригрозила, поцарапала, а всадила, и лезвие вошло очень мягко, практически не встречая сопротивления, а я смотрела в его глаза, в которых даже не промелькнуло искры боли или удивления. Я надеялась, что он хотя бы вздрогнет, но он только побледнел слегка и как будто окаменел, превращаясь в застывшую фигуру.
На самом деле все это заняло секунду, не больше. В один момент я в него нож всаживаю, а уже в другой – Залмаев сильно меня отталкивает, что я просто-напросто отлетаю до противоположной стены, больно врезаюсь спиной и локтем в кухонный стол. Я замерла в неестественной позе, расширившимися глазами глядя за тем, как Марат вытаскивает нож из предплечья, который вошел не так уж глубоко, как мне казалось. И стало тихо-тихо, не слышно было даже стука сердца.
Только тогда я осознала, что вообще сделала, и меня обуял ужас. Я боялась не того, что могла Марата убить, что могла причинить ему серьезный вред – внутри себя я именно этого и желала. Я бы только вздохнула свободнее, если бы он умер. Но его смерть от моей руки могла привести к непоправимым последствиям, едва ли не худшим, чем его присутствие в моей жизни. Я бы лишилась всего, что у меня есть, всего, к чему стремилась полжизни и никому и никогда не хотела отдавать.
На самом деле именно этот страх, – лишиться всего своего – а не ненависть к Залмаеву сорвал меня с катушек. Я не могу позволить кому-то забрать мое. Марат слишком сильно пугал, играя на самой болезненной струне, и он перегнул палку.
Влажное пятно на потемневшем свитере становилось все больше. Марат небрежно и зло откинул нож на стол, прямо в пустые рюмки, покатившиеся по ровной поверхности. Лезвие, окрашенное алым, запачкало бамбуковую салфетку.
Залмаев на выдохе выругался, очень грязно и яростно, зашипел, когда я дернулась в попытке сменить неудобную позу и выпрямиться.
– Аптечка есть?
Я моргнула. Потом медленно кивнула, в ту минуту опасаясь только за себя, а не за его здоровье.
– Неси, – когда я не сдвинулась с места, Залмаев гаркнул: – Неси!
Я принесла и тут же отошла на пару шагов, опасливо наблюдая за тем, как он рвет бинт и дергано вырывает куски ваты.
– Давай врача вызовем.
– На часы смотрела?
– Платных.
– Будешь платить? – с издевкой уточнил Марат. – Да ты удавишься скорее.
– Ты сам виноват. Не надо было со мной так.
Он помолчал, затем со всей душой попросил:
– Уйди.
– Залмаев…
– Уйди, сказал!
Дрожащими руками я стянула со стола нож и юркнула на второй этаж. Я не жалела, что ударила. Повернись время вспять, все было бы точно также. Человек способен на разные вещи, когда затрагивают то, что он любит больше всего. Нужно только найти слабое место. Для меня – это жизнь в самом низу. Я была готова убить любого, кто попытается опустить меня на самый низ. Ненависть и обида – всего лишь предлог. Из-за них я бы никогда не взяла нож. И Марату это было прекрасно известно.
Когда животное загоняют в угол, оно выпускает когти, пускает в ход зубы и борется за свою жизнь всеми доступными методами. Именно так сейчас боролась за свою вновь построенную жизнь я.
Я сама всё построила, по кирпичикам возводя свой мир, устраивая его на свой вкус и никто не смел его рушить.
Никто. В том числе и человек, который когда то вытащил меня с улицы, пусть и против моей воли.
Он многое мне дал, показал, научил.
Но и забрал слишком многое – мою свободу, да что там свободу, он почти забрал мою жизнь, чуть не убив меня в порыве ярости.
Всё это пронеслось в моей голове за пару мгновений, я сидела на своей кровати на втором этаже и смотрела на лезвие ножа, всё ещё в крови, в тусклом освещении льющегося уличного света, оно выглядело очень зловеще.
Лёгкий ступор, в который я впала после немого созерцания невольного спутника моей новой жизни, восемь лет, подумать только восемь лет он ждал своего часа, был нарушен звонком телефона. Вздрогнув я начала спускаться по лестнице вниз, звонил, конечно же не кто иной как мой идеальный муж. Нашёл время.
Хотя может это и неплохо, разрядил гнетущую с каждой минутой всё сильнее обстановку.
Всё ещё сжимая в одной руке нож, я схватила неумолкающий телефон.
– Да, дорогой!– ответила я наконец, беря себя в руки и цепляя поверх всё ещё бьющей нервной дрожи маску принцессы. Годы тренировок не прошли зря , Элеонора Авраамовна была бы мной довольна, хотя глядя как на пушистый ковёр всё же капает собравшаяся с лезвия капля крови, было трудно оставаться спокойной.
– С новым годом , Аля!– радостно кричал на том конце провода Рома, перекрикивая взрывы фейерверков и чьи то громкие возгласы.
– С новым годом, Ром!– усмехнулась я в трубку, – только у нас ещё шесть часов до нового года.
– А у нас уже, – бурно выражал он свои эмоции, – как жаль, что мы встречаем его врозь, это в последний раз, теперь только в месте, хочешь, Аль?
– Хочу, хочу к тебе,– шептала я тихо, играя свою роль до конца.
– Я скоро вернусь, тут совсем немного дел осталось утрясти. Люблю тебя Аль!
– И я, с новым годом, Ром!
Он отключился, а я глядя на потемневший экран подумала о глупой примете, о том как новый год проведёшь, так его и встретишь.
Сомнительная перспектива.
Всё это время Марат наблюдал за нашим разговором с раздражённой гримасой, хорошо хотя бы молча, видимо все силы, он тратил на сдерживание эмоций от боли.
– Мда,– процедил сквозь зубы Марат, со здоровой долей скептицизма, – ты и впрямь стала хорошей актрисой, впрочем, ты всегда ею была.
– Ты сделал меня такой.
– Звони Лёхе, пусть найдёт врача и заберёт меня.
Желая поскорее от него избавится, я не стала спорить и ругаться, опасаясь его ярости после произошедшего, послушно взяла с его рук трубку и набрала Трофима. Передала слово в слово слова Марата, по окончании язвительно добавив: ”к ноге”. И повесила трубку, под непрекращающийся поток брани в исполнении Трофима. Адрес называть не стала, я не настолько наивна , чтобы думать что Лёха в неведении месторасположения моей квартиры.
Залмаев вопросительно поднял бровь, я лишь нервно дернула плёчом и промолчала.
Прошла мимо него, обходя по максимальной дуге, налила стакан воды из холодильника, выпила.
Лёху мы дожидались в полном молчании, я лишь как то отстранённо наблюдала, как Залмаев всё больше бледнеет. Хоть бы не отключился, думала я, даже вдвоём мы его не дотащим.
И всё же меня отпускал страх, и понемногу появлялась злость, расцветая всё ярче и ярче.
К моменту приезда Трофима я уже полностью пришла в себя, благо Марат полностью погрузился в свои мысли.
О, как, даже общения ему перехотелось!
Открывая дверь я была готова ко всему, но Лёха уже успел успокоиться, и лишь презрительно произнёс:
– До чего же ты кровожадная, Александра Леонидовна! Не ожидал.
– Я тоже не ожидала столкнуться с вами в этой жизни ещё раз.
– А ты и не в этой, ты ещё в той.
Закрыв за этими двумя дверь, я задумалась, что же дальше.
Куда нас это приведёт и как теперь себя вести, из головы не выходили слова моей старухи.
Я потеряла контроль над ситуацией, да что над ситуацией, над своей жизнью.
Ещё чуть чуть и всё может рухнуть в одно мгновение, от любого слова или неверного движения.
И даже не от чужого , я сама всадив нож в Залмаева чуть не разрушила свой мир.
С этим нужно что-то делать, нужно возвращать контроль себе, любым путём, любой ценой.
Чем я готова платить за свою свободу и спокойствие?
Многим. Но не всем.
***
Марат.
В машине под светом вечерних фонарей и яркой подсветкой праздничных огней, чувствуя, как всё сильнее немеет рука, я вдруг понял, что снова живу.
Не плыву бесконечно под толщей воды, задыхаясь без глотка воздуха, не зная где верх, где низ, бессмысленно, зная только приблизительное направление, не имея возможности вздохнуть, потому что не чем.
Теперь я дышу, глубоко и с наслаждением, впервые за последние восемь лет.
Вкус жизни. Она жива и это главное, всё остальное не так уж и важно.
Месть?
Да, некоторые вещи нельзя прощать, она ушла, бросила меня, заставила поверить в свою смерть, и за это она ответит. Она ответит за всё.
