Текст книги "Трудные дети (СИ)"
Автор книги: Людмила Молчанова
Соавторы: Татьяна Кара
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 47 страниц)
– Твоя соседка на неопределенное время.
Начальное недоверие сменилось на полнейшее равнодушие. Парень хлопнул дверью, повернул замок, как я – до упора – и прошел к своим вещам. Ко мне широкой, с перекатывающимися при каждом движениями мышцами спиной повернулся, уселся на корточки и принялся сосредоточенно рыться. Я ему не мешала, лишь плотнее кутаясь в одежду. В тот момент меня больше интересовали дела насущные – что есть, как жить и на какие именно вещи первой необходимости тратить деньги.
Кроме того, надо было точно решить, что делать дальше. По-хорошему, я планировала уехать со дня на день, но заграница по понятным причинам отпадала. У меня банально не хватало на нее денег. У Рафика столько не заработаешь – его копеек еле-еле хватало на бомжовку и стаканчик чая. А Слава не удосужился, к тому же, сделать мне загранпаспорт. Очевидно, эта провинциальная девочка в своей жизни дальше Грязей не выезжала, и такой паспорт был ей ни к чему. В какой-то мере даже пару часов назад я оставалась скована по рукам и ногам. Сейчас нет.
Снова у моих ног весь мир, а решимости по-прежнему не занимать. Я буду использовать любую возможность для достижения своих целей, а какой город в нашей стране кишит ими? Только самый лучший. А лучший в этом плане только Москва. Это столица, где денег крутится немеряно. А заграница никуда не денется.
Конечно, я не собиралась забывать о собственной безопасности, поэтому предпринимала различные меры предосторожности. Пусть я хоть трижды трупом, все равно существует опасность наткнуться на знакомых людей. Партнеров и случайных встречных на важных мероприятиях, куда я приходила под руку с Маратом, я боялась мало. При малейшем изменении внешности они и не вспомнят роскошную брюнетку в шикарной одежде, и уж тем более никогда ее не признают в оборванной замарашке, какой я была сейчас. Что касается более близких людей, таких как Залмаев, Трофим, да тот же самый Дирижер…Долгое время пробыв рядом с ними, я знала круги их общения, места, где они обычно бывают в рабочее и нерабочее время. И в эти места не входила самая южная окраина Москвы и шашлычная на Черкизовском рынке.
Возможно, первое время они еще не до конца поверят в мою смерть, в смысле умом, но через несколько месяцев просто забудут обо мне и перестанут вспоминать. Меня никто не будет искать, и я наконец-то смогу расслабиться.
– Как тебя зовут? – прервал мои размышления глухой голос парня.
– Саша.
– Антон. Ты откуда?
Вспомнила.
– Из Липецкой области. Ты?..
– Из Орла. Почти соседи, – Антон, уперевшись руками в колени, рывком поднялся и невесело улыбнулась. – Давно приехала?
– Недавно.
На этом официальная часть была закончена, и мы завалились спать. Я благоразумно выбрала кровать посередине. Тут, по крайней мере, не дуло от стен.
Наутро предстояли дела поважнее. За ночь я практически воочию убедилась в том, что здесь спокойно не будет. До четырех утра слышался звон бутылок, громкие разговоры, перерастающие в ругань, мат, пьяный смех и звон разбившейся посуды. Вся эта какофония спать совершенно не мешала, потому что я была жутко вымотана, но мысленно я зареклась из комнаты, что бы ни случилось, раньше пяти не выходить.
Приподнялась на локтях, так что просевшие пружины подо мной скрипнули, посмотрела на спящего под тонкой простыней парня и решила, пользуясь относительной тишиной, исследовать оставшуюся часть дома, а заодно найти ванную.
Она произвела на меня такое же удручающее впечатление. Во-первых, трубы напрочь сгнили, пахло застоявшейся водой и плесенью, а самой ванны, как таковой, здесь не было. То место, где предположительно она когда-то стояло, огораживалось деревянной невысокой балкой, служившей своего рода бортиком. Туалет – еще хуже. Было видно, что им все-таки пользуются чаще. Туда зайти я не рискнула.
Дверь в ванную оказалась без щеколды и вообще без какого-либо крючка. Так что в любую минуту сюда могла ввалиться любая пьяная харя, сейчас в бессознательном состоянии валявшаяся в коридоре и на кухне. И такое пару раз случалось. Я быстро училась на своих ошибках, поэтому в следующий раз после инцидента дверь была забаррикадирована ручкой швабры, которую я стащила с рынка, а у меня всегда под рукой находился острый охотничий нож. На него как раз пришлось изрядно потратиться, но тут уже выхода не было. Своя жизнь дороже.
Перед тем как мыться, нужно было выждать минут десять при включенном свете, потому что при такой сырости и затхлости в ванной завелось много…живности, скажем так. Пауки, тараканы, что-то вроде маленьких пиявок, но это были не пиявки, а какие-то червячки. Антон даже пару раз натыкался на крупных крыс, но мне они не попадались.
В то утро я был немного удивлена наличию этой живности, половину раздавила нахрен, а потом мне же пришлось отмывать грязный кафель. Слава богу, что я у Рафика в прошлый раз стащила ярко-желтые хозяйственные перчатки, которые меня буквально спасли. Мыло пришлось взять у жителей дома.
Мылась я, все время чутко прислушиваясь к тишине дома и внимательно вглядываясь себе под ноги. Мылом вымыла голову, потому что шампуня здесь не было, и поняла, что в магазин придется идти край. Вода лилась холодная и тонкой струйкой, но в моей ситуации это было даже к лучшему. Вытереться тоже оказалось нечем, поэтому пришлось натягивать единственную мою одежду, доставшуюся от умершей проститутки, прямо на мокрое тело. Джинсы налезали неохотно, приходилось с силой тянуть их вверх, и я порадовалась тому, что при моей небольшой груди, лифчик – не первая необходимость. Не помню уже, откуда такая мысль взялась, наверное, я о предстоящих растратах думала, но тут же я раскаялась и поняла, что этот предмет гардероба в данную минуту мне не помешал бы.
Хлипкая дверь нараспашку открылась, явив перед моими глазами похмельного, опухшего мужика, которого я видела еще вчера на кухне и который с восхищением назвал меня “бл*дью”. На нем были одеты те же штаны и майка, облеванные водкой вперемешку с чем-то, напоминающим и пахнущим как прокисший майонез с пельменями, и еще от него невыносимо разило самогоном. Морда слегка побитая, одна щека покрасневшая, с отпечатком узора линолеума, который везде был одинаковым, на другой – ошметок чего-то съестного.
Он еще глаза с бодуна не разлепил, но заметив по пояс голую меня, потрясенно и довольно вылупился, выдохнув что-то маловразумительное. Уставился так отвратительно, очень грязно, и не сводил взгляда с моей груди. Меня передернуло, я даже сдержаться не смогла и постаралась как можно быстрее натянуть на мокрое тело колючий свитер, втайне радуясь тому, что джинсы уже на мне. Мужик ощерился, мясистыми пл
ечами повел и сделал шаг в мою сторону.
– С новосельем, соседка, – двусмысленно улыбаясь, прохрипел он. – Как на новом месте спалось?
– Прекрасно, – высокомерно обронила я, испытывая желание побыстрее скрыться с его глаз.
Этот алкаш был огромным, толстым и по силе превосходил меня.
– Недотрога, да? Ты ничего. Беленькая такая.
– Дайте пройти, – прижала к груди свои вещи, сделала шажок в сторону, стараясь, тем не менее, держать между нами дистанцию. – Мне на работу надо.
– Ты еще и работаешь! – приторно обрадовался мужик непонятно чему. Неожиданно резво подлетел, схватил за руку и притянул к себе. – Хватит ломаться, бл*. Я еще вчера заметил, как ты на меня смотрела сучка. И щас тоже…Поворачивайся живо, пока я не против.
Нас разделяли мои зимние сапоги и куртка. Я каким-то образом, неестественно скрутив руку, вытащила ботинок с толстой подошвой и шандарахнула не ожидающего такой подлянки мужика по лбу. Он растерялся, локоть мой отпустил, но даже не покачнулся. Мой удар для него как для мертвого – припарка. Но я выиграла несколько драгоценных минут, вылетела из ванной и бегом кинулась к своей комнате. Алкаш взревел, бросился за мной с угрозами и трехэтажным матом, и я надеялась, что кто-то из его дружков очухается и придет в себя. Все они спали как убитые.
Но добежать до комнаты я успела. Хлопком ладони распахнула дверь, не обратив внимания на боль, и тут же навалилась изнутри. Кинула одежду, оттягивающую руки, на пол, стремительно развернулась, коленом на дверь надавила и всем своим небольшим весом навалилась сверху. За дверью раздался громовой рык, заставивший стены завибрировать, а я мокрыми пальцами сражалась с замком. Первый удар сотряс меня вместе с дверью, и я чуть не отлетела назад, в последний момент уцепившись за металлическую ручку.
– Открой, сука! – барабанил кулаком алкаш. – Я тебе глотку перережу, тварь! Открывай!
Со спины на меня что-то навалилось, и мне потребовалось полминуты, чтобы осознать, что это Антон. Он, щелкнув меня по пальцам, убрал мои руки с замка, и закрыл его в три поворота.
– Мужик, иди проспись и опохмелись, – громко, но спокойно посоветовал Антон.
Урод за дверью отозвался невыносимой бранью, но барабанить перестал, а потом его шаркающие шаги удалились в глубине квартиры.
Мой сосед отошел и невозмутимо принялся одеваться. Я же с облегчением прислонилась спиной к двери и выдохнула.
– Спасибо, – отдышавшись, поблагодарила я.
Антон кивнул, приняв мои слова к сведению, надел толстовку и сказал:
– Не за что.
Как только я пришла на работу, ко мне подошел Рафик.
– Ну как? – с жутким акцентом спросил он. – Сходила к Лёне?
Я невозмутимо кивнула.
– Сходила.
– Жить у нее будэшь, да?
– Да. Рафик, спросить хочу.
– Чэго тебе?
– Ты не знаешь, где можно нож хороший купить?
Он заинтересованно изогнул густую черную бровь.
– Нож? Бутафорский тэбе? Чтобы пригрозить, нет?
– Настоящий. Чтобы пригрозить.
– Убить? – вопросительно уточнил Рафик.
– При необходимости, – кивнула.
Он причмокнул губами, поразмыслил немного и дал отмашку.
– Ну пошли. Будэм подбирать.
Глава 42.
Жизнь текла. Январь сменился февралем, мороз слегка поутих, и снег начал потихоньку таять. Я по-прежнему работала у Рафика, старалась перебиваться лишь теми деньгами, что он мне платит. От денег, которые мне оставил Слава перед своей бесславной смертью, мало что осталось. Две трети пришлось потратить на нож – добротный, с удобной, как влитой в ладонь рукояткой и широким острым лезвием. Половина оставшейся трети ушла на необходимые бытовые мелочи и минимум одежды. Покупала там же – на черкизоне, и мне, как своей, даже пару раз сделали скидку, которую, если признаться честно, я выбила почти силой.
Пару комплектов нижнего белья, три футболки, носки и джинсы – вот мой нехитрый багаж. Все это умещалось в обыкновенном пакете, плюс сверху еще лежала расческа и зубная щетка. Уходя на работу, я брала пакет с собой и уже там прятала его в свой шкафчик. У Лёни был ключ от нашей комнаты, а гарантий того, что она не придет и не возьмет мои вещи – не было.
Весь день я проводила на работе, возвращаясь затемно. Впрочем, как и Антон, который устроился на базу грузчиком. Так получилось, что шашлычная Рафика находилась в пятидесяти минутах ходьбы до склада. Сначала мы как-то…не то чтобы избегали друг друга, но сторонились и не шли на контакт, правда, через какое-то время оказалось, что совместное общение заключает в себе некоторые плюсы для обоих.
Для всех рабочих здесь было построено нечто вроде просторной душевой. Не фонтан, конечно, но если честно, с каждым днем желание мыться дома все сильнее сходило на нет. Я и дверь подпирала, и купалась с ножом, но выходя из ванной, в которой старалась не задерживаться, неизменно наталкивалась на ненавистного мужика, который, как оказалось, был сожителем Лёни. Я чисто случайно об этом узнала – зашла на кухню за спичками, а эти двое, от которых разило водкой и немытым телом, сидели и облизывались. Зрелище не для слабонервных, прямо скажем, да еще звуки и их морды такие тошнотворные, что, наверное, на моем лице застыло холодное выражение, под которым я всегда прятала отвращение. А этот мужик, по-видимому, принял мою холодность как ревность. Я поражалась его самомнению и слепоте. В зеркало бы на себя хоть иногда смотрел, что ли…
В общем, Антон со своей рабочей душевой оказался для меня находкой. Когда я подошла к нему поговорить насчет этого, он равнодушно пожал плечами:
– Как хочешь. Но учти, я там не один.
Возможно, работал он там и не один, но вот засиживался допоздна – единственный. Когда я приходила, то народу, не считая выпивших, бородатых охранников и трех собак, не было. Так что я вполне спокойно обмывалась, не дергаясь от каждого шороха, а затем направлялась к Антону платить за такую роскошь. Ему хоть и было на меня плевать, просто так ничего давать парень не собирался. Правда, цену я не считала такой уж непомерной.
Дело в том, что Антон не умел готовить, причем совершенно. К тому же он оказался язвенником, и различные бомжовки и бургеры, которыми время от времени перебивалась я, для него были смерти подобны. В коммуналке мы не готовили – подцепить что-то непонятное не хотелось. У нас в комнате был кипятильник, который привез из дома мой сосед, – им и спасались. Чай там, кофе или лапшу заваривали. Но опять же, это я. А Антону приходилось непонятно чем питаться, ведь денег на более-менее приличную еду не было. В конечном счете, за душ я стала платить шашлыком и кое-какой едой из кафе Рафика. Получалось, что один день я чистая, второй – сытая. Так и жили.
Почти не общаясь, мы, тем не менее, узнавали о прошлом друг друга. Как правило, крупицы информации приходилось вынимать из коротких рубленых фраз, которыми мы периодически перекидывались, но нас вполне устраивало такое общение, потому что оно не было целью и вообще, никак не трогало.
Сосед оказался на два года старше меня и уже закончил аграрный институт в родном Орле.
– И на кого учился? – спросила я с интересом. Было в нем что-то такое фундаментально-простенькое, даже не простое. Расхлябанное что-то было, и поэтому никак не получалось представить его примерным студентом, согласившимся корпеть над учебниками.
– На ветеринара.
– Врач, значит?
– Врач, – степенно кивнул он и повернулся на спину, отчего пружины кровати жалобно застонали. – Только для животных.
– Почему не для людей? Мозгов не хватило?
– Человеколюбия.
Я одобрительно на него покосилась.
– Неужели? Что так?
– Просто не люблю людей.
– А животных любишь?
– Да.
– Знаешь, в науке твоему извращению название есть. Зоофилия называется.
– Я очень рад, – сдержанно отозвался парень, не обратив никакого внимания на мои поддразнивания. Неожиданно с другой стороны двери раздался глухой мат и сразу же – несдержанные проклятье. Мы замерли и замолчали. Наконец, дождавшись, когда все стихнет, Антон произнес: – Ложись спать.
У нас не было привычки вторгаться в чужое личное пространство, учить жизни и философствовать. Мы не напрягали друг друга, воспринимая соседа как своего рода один предмет из скудной меблировки, которая, тем не менее, изредка радует глаз. К сожалению, совсем скоро наша устоявшаяся идиллия была с треском разрушена и растоптана милой очаровательной барышней, которая смотрелась здесь также к месту, как, например, седло на корове.
Вспомнилась фраза Чехова, кажется, которую обожала повторять Марья Петровна. О ружье, висящем на стене, которое обязательно выстрелит. И третья пустующая кровать этой ночлежки в моей пьесе как раз и оказалась ружьем.
Девушка приехала примерно в обед. На удивление, именно в тот день мы с Тохой были дома. Неожиданно в замке завозился ключ, с первого раза даже не попав в замочную скважину. Я и Антон коротко переглянулись, оба потянулись за оружием, только у него, в отличие от меня, был кастет, и напряженно уставились на дверь. На пороге оказалась только что проснувшаяся и злая с похмелья Лёня, а рядом с ней, скромно и робко улыбаясь, переминалась с ноги на ногу молоденькая девушка, склонившаяся под тяжестью нескольких чемоданов.
– Сдвиньте шмотки, – севшим голосом приказала Лёня, кивая на самую дальнюю кровать, куда мы сгрузили все барахло. – Это дочь моей подружаки. С вами поживет.
Ехидное замечание о том, что у Лёни подруг по определению быть не может – только собутыльники, пришлось подавить. Вместо этого я поднялась, забрала свой пакет и пристроила его у себя в ногах. Девушка улыбалась, тихо проговорила робкое “здравствуйте” и начала затаскивать огромные, под завязку наполненные чемоданы внутрь. Привитые в детстве хорошие манеры Антона вступили в неравную схватку с выработавшимся равнодушием к миру и людям в частности. Конечно, манеры выиграли, поэтому парень тотчас бросился к девушке, помог ей, правда, все это сопровождалось хмурой гримасой, отчего новая соседка предпочла замолчать.
Лёня еще минутку подышала здесь перегаром, а напоследок не смогла придумать ничего лучше, как “окружить” эту девочку заботой и вниманием.
– Ты это, – она прочистила горло. – Если эти будут обижать – скажи. Мой Толик их быстро к стенке припрет.
Девушка зарделась.
– Ну что вы, не стоит. Спасибо вам.
Лёня вышла, продолжив отхаркивающе кашлять за дверью, а новая соседка присела на кровать и обернулась к нам.
– Я Рита, – с доброжелательной улыбкой представилась она. – А вы?
– Саша, а это Антон.
– Вы из Москвы?
– Девочка, – грубо перебила я, – скажи одну вещь, ты действительно считаешь, что, будь мы из Москвы, жили бы по соседству с пропитыми алкашами?
Я успокаивала себя мыслью, что сорвалась так на нее, потому что устала. Много работы, несколько часов чуткого сна с ножом в руке, недоедание, мнительность, которая медленно проходила, да еще затяжная, на мой взгляд, зима, из-за чего я бесконечно мерзла и согревалась только у плиты, работая на Рафика. Но это все ерунда, на самом деле. Я ведь не неженка, к тому же жила в куда более тяжелых условиях. Просто эта милая Рита до остроты сильно напомнила мне ненавистную принцесску, от мыслей о которой внутри загоралась злость. Эта тоже была такой нежной, с улыбочками своими, даже пропитой алкашке улыбалась и безмолвно заставляла всех вокруг нее носиться. Антон – живой этому пример. За столько лет такой типаж я люто возненавидела. Правда, очень скоро мне хватило ума и сил взять себя в руки и не срываться на незнакомом человеке, который был в принципе не виноват, что Ксюша – сука, родившаяся с золотой ложкой во рту.
После моей грубоватой и неприветливой отповеди, Антон хмыкнул, Рита часто заморгала, а я просто поудобнее устроилась на своей кровати. Неожиданно девушка произнесла, не обратив внимания на мои слова:
– Я тоже не из Москвы. В Питере жила.
– Ну и дура, что уехала, – отрезала я.
– Может быть.
Она спокойно на меня посмотрела и принялась разбирать чемоданы и наводить красоту.
Как показало время, Рита не совсем Ксюша. Возможно, Оксана стала бы когда-нибудь такой же, как Марго, если бы сняла очки и увидела изнанку миру. Но такого никогда не случится, поэтому через какое-то время я перестала идентифицировать свою соседку как принцессу. Она была обычной блаженной.
За девятнадцать лет неоднородной по качеству жизни я общалась – тесно или не очень – с достаточно разными людьми из разных сословий. И пусть у нас провозглашено демократичное общество и равенство людей перед законом, кастовая система современного мира ничем не уступает индийской прошлого века, например. Мне довелось видеть самых ярких представителей низших и высших слоев, но людям искусства я выделяла отдельное место, как чему-то непознанному, иррациональному и глупому.
Во-первых, мне тяжело понять то, как люди могут выбирать себе профессией настолько неустойчивую и переменчивую штуку как искусство. Художники, писатели, актеры – это шаткие профессии, неспособные обеспечить уверенности в завтрашнем дне, а талант – весьма субъективная фигня, которая чаще всего, если и приносит успех, то только после смерти. Во-вторых, все искусники заранее, без всякого знакомства с ними, казались мне людьми не от мира сего.
Рита только помогла укрепиться в сознании сложившемуся у меня стереотипу. Она была странной, постоянно витала в облаках, сопровождая свои полеты легкими улыбками, и вечно что-то рисовала, чертила или писала. У нее вообще один чемодан оказался целиком забит разными приспособлениями для рисования, а через пару дней после ее переезда наша комната пополнилась мольбертом, который практичная я поставила так, чтобы загородить крупную продувающуюся дыру в стене. Хоть толк какой-то будет.
– Мне тут немного неудобно будет рисовать, – робко подала она голос.
– Меня не волнует. Так теплее. Наше – или лично мое здоровье, если так угодно – дороже твоего удобства, – парировала я, собираясь биться до конца.
Она не билась. Она вздыхала, смотрела по-доброму и оставляла все так, как есть.
У них с Оксаной было одно важное и, наверное, самое главное отличие, которое, по сути, примирило меня с Ритой и заставило…не полюбить ее, но хотя бы принять. Ксюша без сомнения была добрым, мягким, чутким, отзывчивым, – в меру сил и собственного удобства, конечно – сострадательным, воспитанным, но…слепым человеком. Рита же…она все видела и видела правильно. Другое дело, что она, видя пороки и недостатки, всех любила. Абсолютно всех.
Как-то раз я, вернувшись домой, застала девушку на кухне с напивающейся Лёней. По крайней мере, рядом не было пьяного сожителя. Зато бутылки водки и самогонки находились под рукой. Лёня, одной рукой подперев пухлую щеку, а другой – размахивая мутным стаканом с не менее мутной жидкостью перед лицом Ритки, со слезами и подвываниями жаловалась и изливала душу. Рядом с Риткой тоже стоял стакан, правда, полный, а сама девушка, сочувствующе склонив голову, понимающе кивала. На молодом лице читалась жалость.
– Понимаешь?! – кричала женщина, но пропитый голос не мог взять нужных октав. Больше напоминало исступленное карканье. – Ты что думаешь, я в молодости такой вот жизни хотела?! Не хотела я ее ни черта! За что мне все это? Мне же много не нужно было, понимаешь?!
– Я понимаю, – девушка успокаивающе погладила хозяйку по плечу и страдальчески свела брови, будто разделяла горе этой алкашки. – Но все может измениться. Вы должны верить. Разве вам не хочется это исправить? Разве об этом вы мечтали? У вас вся жизнь впереди, тетя Лёнь. Вам же столько, сколько и моей матери, да? Тридцать семь?
У меня едва не отвисла челюсть, когда Леонида, всхлипнув, кивнула.
– Тридцать семь, – продолжила успокаивать Рита. – Очень мало. Вы молодая, красивая женщина. Вам просто нужно чуточку, самую капельку захотеть измениться!..
Неожиданно женщина со всей дури стукнула себя кулаком по груди.
– Да я хочу! Хочу! Но кому я такая…
И в завершающем аккорде она патетично уронила голову на руки и зарыдала, не замечая ничего на свете.
Пользуясь моментом, я зашла на кухню, рывком подняла Риту с табуретки и почти пинками загнала в комнату. После чего забаррикадировала дверь и подперла ее чемоданом, с трудом его подняв.
– Чего ты хотела добиться?
Она робко сложила ладошки и виновато потупилась.
– Я хотела ей помочь. Она несчастная женщина.
– Помочь, значит? Шла бы ты, проповедница х*рова, в церковь и там людям помогала.
– Ей тоже помощь нужна.
– Ей не помощь нужна! – не сдержавшись, рявкнула я. – А бутылка! Ты хоть понимаешь, чем твоя отповедь закончится? Хочешь расскажу? – глаза сузила и угрожающе нависла над идиоткой. – Придет ее Толенька домой, она захочет его прогнать. Сопли, слезы, крики всю ночь…Он расквасит ей морду, разорется, побьет все то, что у них на кухне еще осталось. А потом, радость моя, захочет узнать, кто вложил такие чудесные мысли в плешивую пропитую головку. И не дай тебе бог, которого ты так любишь, – презрительно губы скривила, покосившись на несколько икон, которые привезла Рита и повесила в углу, – выйти из комнаты в эту ночь. Потому что Толечка мозги твои никчемные по стене размажет и никто – даже эта несчастная! – за тебя не заступится.
Рита испуганно сглотнула, но не сделала ни одной попытки отстраниться или отшатнуться, чтобы увеличить между нами расстояние. Огромными глазами хлопала, со страхом на меня глядела, но всепрощающе не отступала.
– Она заслуживает сострадания.
– Она заслуживает, чтобы ее во сне придушили подушкой, а не сострадания.
– У нее тяжелая и несчастная жизнь.
– А у кого счастливая? – я воззрилась на девушку, как на клиническую дуру. – У меня, наверное? Или у тебя? Может быть, у Тохи, который по ночам в узлы от боли сворачивается? У кого? Это не оправдание, Рита. Не надо жалеть людей, которым нужна только жалость. Она тебя послушала, душу себе успокоила, убедила себя, что такая несчастная и всеми обиженная, и сейчас дальше пить начнет. А если денег на водку не будет хватать, эта несчастная с тяжелой судьбой к тебе же придет и тебе же глотку перережет за червонец. И все твои разговоры не вспомнит, поняла меня? Так что прекращай строить мать Терезу. Если бы твоя Лёня хотела, давно бы все изменила.
– Она не может.
– Если не может, то пусть тогда и дальше хлещет водяру. И гниет заживо. А ты не лезь.
– Нельзя так думать. Она просто слабый человек.
– Если слабый, значит заслужила.
Она минуту молчала, затем упрямо качнула головой.
– Таким людям тоже нужно помогать. Не все могут быть сильными.
– Их проблемы. Помоги сначала себе.
Я досадливо пнула ножку кровати, размышляя о непростой ночи, нащупала нож, проверила его, демонстративно показывая Рите, и посмотрела на разбитый китайский будильник. Надо сходить за Антоном. Он пригодится.
– Сиди здесь и не высовывайся, – дала отрывистую команду. – Я за Тохой. Если что – у него в сумке, в левом кармане, кастет лежит. Возьмешь.
– Я не умею пользоваться, – болотно-зеленые глаза распахнулись на пол-лица.
– Там ничего сложного. Припечет – научишься. Никому не открывай.
– Саша?
– Что еще?
– Почему ты так испугалась?
– Я не испугалась. Во всяком случае, не просто так. Меня не прельщает мысль подыхать в этом сарае. А потом еще и гнить, наверное, бесконечно долго, пока меня не похоронят, в чем я тоже сомневаюсь.
– Такое уже было?
– Было. Сиди здесь.
Ехать на другой конец города было опасно, поэтому я нашла ближайшую телефонную будку и позвонила парню на работу. Выслушав все, Антон приезжать отказался.
– У меня работа.
– А если потом?
– Сегодня по двойному тарифу.
Тут уже я не могла его винить. Не прощаясь, бросила трубку и поспешила домой. Концерт уже начался.
Рита, зажавшись в угол, испуганно гипнотизировала дверь, за которой разворачивались баталии. Лёня кричала, визжала, Толя матерился, бил посуду и женщину – в этом я не сомневалась. Наконец, вспомнили про нас.
– Открывайте, прошмандовки! – орал мужик, стуча огромным кулаком по трещавшему дереву. – Это все вы, суки!
Я выключила свет, прижала палец к губам и напряженно застыла напротив двери, зажав у руке нож.
– Я знаю, что вы там! – надрывался Толя, и дверь, не выдержав напора, пошла трещиной ровно посередине. Посыпались куски краски. – Урою, суки!
Рита всхлипнула, но я жестко зажала ей рот.
– Еще звук, – практически беззвучно прошептала ей на ухо, – и я сама тебе глотку перережу.
Она замолкла.
Алкаш какое-то время надрывался, угрожающе ревел и долбился, но потом развернулся назад. Очевидно, устав ждать отклика от нас, он решил подубасить свою Лёню. Ее бить интереснее, чем дверь.
Все закончилось под утро. Через пару часов мы зажгли тусклый свет, я нагло закопошилась в чемодане Риты, не спросив разрешения. Нашла две книги – “Преступление и наказание” Достоевского и “Палата N6” Чехова. Символично. Ни то, ни другое я еще не читала. Ночь была долгой, и я принялась читать. Все это время нож покоился у меня на коленях.
– Интересно? – прошептала Рита, кивнув подбородком на Достоевского.
– Неплохо.
Она тихо, но выразительно хмыкнула.
– Знаешь, в чем проблема этого Раскольникова? – к тому моменту я прочла две трети книги. Девушка покачала головой, безмолвно ожидая ответа. – Она одна, по сути.
– Какая?
– Он слишком много думает.
Рита даже дышать перестала. До конца ночи девушка не произнесла ни единого слова.
После пяти утра мы позволили себе вырубиться. Я потянулась, разминая шею, отдала книгу в коричневой обложке соседке и сложила шарф, который заменял мне подушку. Неожиданно Рита протянула мне думочку – маленькую, но твердую. Я без всякой благодарности ее взяла.
– Спасибо тебе, – сказала она мне.
Лениво приоткрыла один глаз.
– За что?
– За то, что осталась со мной.
– Дура ты.
– Саша, ты ведь могла уйти. Ну, тогда, когда за Антоном ходила.
– Не могла, – после моих слов Рита расцвела, но тут же потухла, стоило мне продолжить: – Здесь остались мои вещи и последние деньги, которых мне нельзя лишиться. Я планировала уйти, но не успела. Не питай иллюзий на мой счет, и будет всем счастье.
– То есть ты бы ушла и оставила меня здесь, если бы не твои деньги?
Я закрыла глаза, почувствовав, что начинаю проваливаться в сон.
– Ну да.
Рита какое-то время молчаливым укором нависала над моей кроватью, потом устало вздохнула и зашаркала в другой конец комнаты.
– Все равно спасибо тебе, Саш, – тихо проговорила она.
Я не ответила.
Глава 43.
Каждый занимался своим делом, но все мысленно что-то планировали, искали любые варианты, лишь бы выбраться с этой помойки. Мы купили газету, и я, нагло вырвав ее из рук Риты, принялась изучать объявления. Мне нужно было снять хоть какую-то комнатушку, потому что с каждым днем жить здесь становилось все невыносимее.
К моему ужасу, цены оказались просто заоблачными. Если бы в сутках вместо двадцати четырех часов было сорок восемь, а я работала круглосуточно, то, возможно, я со скрипом что-нибудь набрала бы. А так можно даже не пытаться. Если только найти другую работу, но Рафик ясно дал понять, что, когда я уйду от него, во всех смыслах дешевого ночлега у меня не останется. Замкнутый круг.
Антон тоже был озабочен поисками новой работы и жилья. Но в его случае все осложнялось язвой.
– Попробуй найти работу по специальности, – предложила я равнодушно, заранее уверенная, что парень раздумывал над этим. – В конце концов, у тебя высшее образование есть.
– За копейки в Подмосковье? – сухим невыразительным голосом отозвался он. – Нет, спасибо.
– Можно подумать, сейчас тебе больше платят.
– Больше.
– Хм. И что ты думаешь?
Сосед не спешил делиться своими планами, впрочем, как и я своими. Но когда график его работы поменялся и Антон, окутанный причудливой смесью запахов, в которой сильной ноткой был сладковатый запах дорогого спиртного, приходил домой только под утро, я догадалась, что что-то он все-таки провернул и изменил.
Что касается Риты, то она после той ночи поостереглась оставаться наедине с Лёней, по возможности избегая ее и ее мужика. Уже хорошо. Но она не работала, во всяком случае, в прямом смысле. Она только вечно что-то рисовала и рисовала. Утром ли, в обед или вечером, ее всегда можно было застать с карандашом, кистью или углем в руках. Изредка Рита выходила на улицу и на площадях писала портреты людей за сущие копейки. Даже я получала больше.
