Текст книги "Кого не взяли на небо (СИ)"

Автор книги: Клим Мглин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 52 страниц)

– Ну что же, – пожал плечами Пуу, – Немцы – превосходные бойцы. Добро пожаловать в «Волчий Сквад». Готовьтесь принять присягу, волонтёры, и стать настоящими бойцами. Опусти ствол, мелкая, теперь мы вместе.

Дуло «Диемако» слегка поникло.

– «Волчий Сквад», вот оно что... Вы точно навзничь ебанутые, – сморщила носик Аглая, – А где ты научилась так махать мечом, тёть? Ты поймала эту, – ствол винтовки указал в сторону кирхи,– С первого удара. За полгода жестоких тренировок мне не удалось это ни разу.

– Где научилась – это долгая история; я расскажу тебе позже, сладенькая, – ответила кривушка, – А насчёт схватки с нашей...

– Госпожой,– подсказал Монакура, – Госпожой лейтенантом.

– А насчёт схватки с госпожой лейтенантом,– невозмутимо продолжила Соткен, – Ты спроси у неё самой: действительно ли я её подловила, или она хотела, чтобы я её подловила. Мне и самой это интересно узнать. Кстати, куда делась её рана? А вот, кстати, и она сама.

От дверей кирхи к ним направлялась странная парочка: Йоля заботливо вела под руку старого Якоба – понурый толстяк колыхался, словно гора овсяного пудинга.

– Кандидаты готовы принять присягу, госпожа лейтенант,– Монакура Пуу подтолкнул обоих вперёд.

– Клятва будет считаться произнесённой, когда они убьют по моему приказу, – сказала Йоля.

Скаидрис и Соткен хищно воззрились на старого повара.

– Вы поняли меня слишком буквально, мои новорожденные волчата, – улыбнулась Йоля, – К тому же Якоб теперь с нами. Но сейчас наши с ним пути на время разойдутся. Господин Управляющий вернётся на базу, к остальным бойцам. Они подготовят достойную встречу своему новому командиру и приведут себя в порядок. Надеюсь, ты хорошо постараешься, старик?

Якоб покачивался в трансе, словно кобра, появившаяся из кувшина укротителя змей: глаза подёрнуты мутной поволокой, на подбородок стекают слюни. Йоля протянула сжатый кулак к его лицу и разжала ладонь. Маленький мохнатый паук, размером с её ноготь, соскользнул с кончика её пальца и уцепился лапками за толстую губу повара. Немного помедлил, потом скользнул в приоткрытый рот.

– Фу, какая гадость, – сморщила носик Аглая.

Остальные наблюдали молча, зачарованные происходящим.

Старик же внезапно очнулся:

– Я всё запомнил, госпожа. Всё представим в лучшем виде. Бойцам действительно нужно свыкнуться с утратой, осознать новые реалии и подготовиться к встрече с тобой. Пяти дней траура будет вполне достаточно.

Подумав, он добавил:

– Ну и ещё пять – на отходосы.

Из ноздри старика, поросшей седым волосом, показались чёрные лапки, увенченные острыми изогнутыми коготками. Глаза Якоба снова приняли отсутствующее выражение. Он удивлённо уставился на Соткен и Скаидриса, будто бы видел их впервые. Тонкие пальцы с обгрызенными ногтями вынырнули из перчатки мечника. Лёгкий щелбан по сизому носу заставил паука убраться в недра своего нового дома. Якоб помотал головой, после чего уставился на куски человеческих тел, разбросанных по раскисшей земле. Тщательно изучив их он задрал голову вверх, разглядывая качающегося в петле Ханселя.

– Надо было убить их двадцать лет назад; сейчас я был бы королём Прибалтики, – буркнул он себе под нос а затем протянул Йоле маленький ключик, – Это от бокса боекомплекта в броневике. Пара стволов, патроны, спиртное, сигареты, аптечка. Таблетки. Обычные и необычные.

– Твоя предусмотрительность похвальна, старик,– Йоля передала ключ Монакуре, – Именно такой господин управляющий мне и нужен.

– А еда? – хмуро поинтересовался сержант.

– Под креслами спрятаны пара коробок с консервами. Некоторые ещё годны. Но это вам на дорогу до хутора.

– Какого ещё хутора? – сержант недоверчиво рассматривал сизый нос повара.

– Места, где вы сможете отдохнуть, принять горячую ванную и поесть мяса. Свежего мяса. Пацан покажет дорогу.

Якоб кивнул в сторону Скаидриса. Тот прищурился:

– К Андреусу? А что я ему скажу?

– Всё, как есть, – вздохнул повар, – Расскажи ему всю правду. Мой друг Андреас привык держаться стороны победителей. Как и я.

Он немного помедлил, пристально глядя в серые глаза мужчины, что казался подростком, потом отвернулся.

– Ладно, езжайте, – толстая рука вяло махнула в неопределённом направлении, —Жду вас через десять дней.

Не дожидаясь реакции, он поплёлся в сторону кладбищенских ворот, увязая по щиколотку в размякшей жиже.

– Возьми одну из наших машин, – предложил ему Монакура, – И куртку одень, ты гол по пояс.

– Я хочу прогуляться, – ответил Якоб, – И мне совсем не холодно.

Лохматый гигант; двое женщин, одна высокая, вторая почти карлица; девушка, ряженная епископом, и мужчина, кажущийся трудным подростком, провожали взглядами понурую фигуру обнажённого по пояс, окровавленного толстяка.

Глава четвёртая. Бодхисаттва

– Вот он, хутор Андреаса, – грязный палец Скаидриса ткнул в квадратное лобовое стекло, – Тормози, сержант.

Ньяла мягко остановилась.

Два небольших озерца перетекали друг в друга мелкой речушкой, что прорезала пологий луг меж ними, шириной всего шагов в триста. Противоположные стороны речушки соединял горбатый каменный мост. На той стороне стояли два массивных строения с острыми крышами, крытыми ярко-рыжей, выгоревшей под солнцем, черепицей.

– Странно, где же часовой? – Скаидрис приоткрыл дверцу, – На мосту всегда стоит часовой. Обычно это Марта с винтовкой. Она не любит работать, но очень метко стреляет. Она с поста никогда не отходит, даже в сортир; если приспичит – облегчается в речку.

Он спрыгнул на землю с подножки броневика:

– Я и Соткен сходим, пообщаемся с Андреасом. Подготовим его. Дедушка постарше нашего Якоба, к тому же немного не в себе: увидит чужих в броневике – сразу за ружьё схватится. Дай ствол, сержант.

– Один пойдёшь. Ствола не дам. У тебя пять минут. Потом я пристрелю её, – Пуу кивнул в сторону Соткен, – И мы уезжаем.

– Жёстко, однако, – усмехнулся Скаидрис и попытался закрыть за собой дверь, но голая рука, покрытая рыжим пушком и жуткими синяками, помешала ему.

– Ты прав, последний лив*, – лохматая голова протиснулась между спинок сидений и те сразу окрасились алым.

*Примечание: лив – вымирающая прибалтийская народность.

Красиво очерченные ноздри аккуратного женского носика широко раздувались: Йоля жадно вдыхала воздух:

– Туда не стоит идти без оружия.

Все встрепенулись; Аглая щёлкнула затвором «Диемако».

Поражённый Скаидрис застыл на месте:

– Если ты знаешь, что я лив, то, наверное, тебе известно и многое другое. Например, что на хуторе непорядочек. Я же говорю – на мосту Марты с винтовкой нету; такого быть не может.

– Мы с ним вдвоём сходим, – Монакура протянул Скаидрису автоматический пистолет, – Цени доверие, щенок. И без фокусов. Думаешь я не видел, как вы с жирным поваром гляделками перемигивались. Пошли.

– Нет, Монакура Пуу, – Йоля, которая секунду назад разглядывала хутор через зелёное лобовое стекло, сейчас стояла рядом с дверцей водителя, мешая той открыться, – Будьте здесь. Я пойду туда с Соткен. Возьми свой меч, моя хорошая.

Соткен живо вылезла на улицу. Обеими руками она сжимала ножны с катаной.

– Там много крови, – пояснила Йоля в ответ на нахмуренные брови сержанта, – Очень много крови и что-то ещё. То, против чего бесполезны пули. Но пистолет ты нам дай. Ей дай.

Соткен засунула «Глок» под ремень штанов и две женщины осторожно двинулись через мост. Достигнув горба, Йоля указала вниз.

– Scheisse,– процедила кривушка.

На спокойной воде речушки слегка колыхались выструганные из дерева кораблики. Рядом, лицом вниз, плавал труп пятилетнего ребёнка.

– Это Том, внук Андреаса, постапокалиптическое дитя. Я так радовалась за Марту, когда она забеременела. Кто ж, блядь, тут побывал...

Они оказались возле первого дома; вокруг не было ни души, стояла мёртвая тишина, но из пристройки, служившей хлевом, доносилось невнятное подвывание.

– Иди вперёд, я зайду сзади, – рука в перчатке подтолкнула Соткен; кривушка опустила меч острием вниз и двинулась в тёмный дверной проём мягкими приставными шагами.

Вдоль всего помещения тянулся длинный ряд деревянных стойл, заваленных прелой соломой, а дорожка между ними посыпана мокрым песком. Соткен продвигалась вперёд абсолютно бесшумно, однако ворчание перешло в угрожающий звериный рык.

В середине прохода стояло лохматое чудовище, преграждая Соткен путь. Стояло оно недвижно, прижав огромные уши и оскалив жёлтые клыки, густая слюна из пасти повисла тягучими нитями. Из-за спины огромного пса раздалось ещё одно рычание.

«Эта тварь тут не одна».

Соткен поменяла стойку и застыла на месте; клинок, направленный в сторону пса, слегка подрагивал. Глухо ворча и косясь на темноту позади себя, громадный пёс отступил в боковой загон для скота. Из тьмы прохода вышла Йоля. Она и не подумала обнажить оружие.

– Иди сюда, моя хорошая, – она последовала за псом, поманив за собой кривушку.

Соткен осторожно приблизилась к краю изгороди. Огромный волкодав сидел возле чудовищно обезображенного женского тела, распростёртого на куче окровавленной соломы; пёс рычал и скалил зубы. Остатки одежды висели на трупе жалкими клочками. Отделённая от тела голова располагалась между широко разведённых ног, в разорванной промежности. Оторванные груди исчезли, а брюшная полость вскрыта и выпотрошена. Соткен поморщилась.

«Даже ты удивлена», – послышался в её голове знакомый низкий голос.

Йоля стояла к ней спиной и молча рассматривала  труп, но Соткен прекрасно слышала её слова у себя в голове.

– Что за чертовщина тут творится? – прошептала она, но Йоля развернулась и ладонь, затянутая в толстую перчатку, повелительно закрыла ей рот.

Предводительница мотнула головой в сторону, откуда она появилась, и обе женщины осторожно двинулись по узкому проходу. Справа и слева, в уютных чистых стойлах, наполненных свежей травой и соломой, лежали мёртвые домашние животные. Откормленная корова и пара стриженных овец. Овцам отрубили головы, а последние водрузили на столбики дощатой ограды, что тянулась вдоль линии загонов.

«Что же за чудовища тут побывали, если даже этот громадный пёс сбежал, и только сейчас наскрёб в себе храбрости вернуться к мёртвому телу своей хозяйки?» – подумала Соткен, но Йоля молчала.

Они выбрались во двор. Над следующим домом из печной трубы вилась тонкая струйка дыма. Они вновь разделились, обходя строение с двух сторон. Запылённые, завешанные с той стороны какими-то тряпками, тёмные окна сохраняли интригу. Солнце садилось. Красный закат отражался в стёклах каменного дома, вокруг стояла мёртвая тишина. Пёс больше не завывал, даже птицы не пели.

Подойдя к входной двери, они наткнулись на следующий труп. Здоровенный мужик, голый по пояс, валялся в окружении колотых поленьев, а на изрубленной колоде стояло ещё одно, не тронутое топором. Тот торчал у него из черепа. Дверь в дом оказалась слегка приоткрыта; они зашли внутрь. Перед почерневшим очагом, криво сложенным из разномастных камней, сидел седой старик. Когда Соткен и Йоля приблизились к нему на расстояние двух шагов, он слегка шевельнулся. Красноволосая женщина прищурилась, в потемневших глазах зажглись недобрые огоньки. Она положила руку на плечо своей спутнице:

– Иди за остальными. Проверьте все дома. А потом займитесь убитой скотиной, пока мясо не протухло.

* * *

Всего нашли пять  тел. Двое мужчин, двое женщин и ребёнок. Совсем ещё маленький ребёнок. Монакура семь лет, как детей не видел; Аглая Бездна оказалась единственной малой, что он встретил после Трубного Зова. Тогда ей исполнилось лет тринадцать. А этому ребёнку от силы лет пять. Постапокалиптическое дитя. Бабы, значит, ещё рожать могут.

Сержант приблизился к телу молодой девушки, лежащей лицом вниз на растерзанной постели.

– Её насиловали, – сказал он Йоле, которая рылась в старинном шкафу, бросая себе под ноги всякое тряпьё.

– Потом размозжили голову чем-то тупым, разрезали и выпотрошили, – пробормотал вполголоса сержант, уже не надеясь привлечь внимание предводительницы, но та бросила своё занятие и, подойдя к кровати, осмотрела тело.

– Неа, – сказала Йоля, – Девушку сначала выпотрошили, потом насиловали, а потом разбили ей голову и изрезали тело. Это Марта. Её винтовка под кроватью.

Монакура уставился на Йолю. Та постояла несколько секунд, потом тряхнула головой, будто отгоняя надоедливого комара и, подхватив с пола охапку вещей, двинулась прочь из комнаты. Хмурый сержант пошёл следом. На маленькой кухне под всеми жаровнями пылал огонь, на плите кипело несколько громадных чугунных казанов, а аромат приготовляемого мяса постепенно трансформировался в непереносимую вонь. Соткен, блестя мокрым от пота и крови обнажённым телом, в трусах и топике, рубила кровавую плоть гигантским секачом, после чего кровавые шматы летели кто-куда: некоторые на шкворчащую плиту, некоторые в чаны и кастрюли с кипящей водой. Взгляд Монакуры немедленно залип на шикарном бюсте, стянутым тонкой эластичной тканью. Йоля случайно толкнула сержанта, подошла ближе и придирчиво осмотрела куски мяса:

– Огонь сильнее сделай, корки нет, весь сок вытекает, – бросила она измотанной кухарке и отправилась во двор.

Возле дома стояла Ньяла с распахнутыми дверцами, и Скаидрис, с головой, перевязанной платком, чтобы убрать непослушные волосы, набивал броневик награбленным. У длинного дощатого амбара, лежали тела мёртвой домашней скотины; Аглая Бездна старательно вырубала из них самое лакомое и тащила куски окровавленной плоти на заготовки к Соткен. Грим, зловеще растопырив крылья, уселся на труп коровы и лакомился её мёртвыми очами.

– Мои хорошие, – умилилась Йоля.

– Мародёры малолетние, – согласился сержант.

Потом немного помолчал и спросил:

– Ну ведь чисто просто интересно: никаких следов, ни одного трупа нападающих... Меня реально гложет вопрос: как? Как четыре человека, здоровые, молодые, и вооружённые – на раз, два, три – взяли и полегли, никого из вражин так и не оприходовав?

Йоля вздохнула и повернулась к огромному мужчине:

– Я тебе так скажу: пару часов назад ты мог убить всех этих людей за кусок мяса. И убил, если бы они тебе отказали. Кто-то сделал всю грязную работу, а трофеи все нам оставил. Так что ты сейчас от меня хочешь, Монакура Пуу? И не говори, что тебе «чиста-проста-интересна».

Монакура насупился, красное лицо напоминало морду побитого щенка. Пустым и влажным взглядом он взирал сверху вниз в жёлто-зелёные глаза и обиженно сопел кривым носом:

– Неправильно это, Йоля. Мясо мясом, но дети и бабы эти изуродованные... Неправильно это, Йоля. Пойдём деда пытать – я должен выяснить кто это сделал.

– Что значит неправильно, Монакура Пуу? Сыпать соль на раны Ханселя – это вполне приемлемо, а развлечься с мёртвой девчонкой – уже ненормально?

Йоля удручённо покачала головой и отправилась обратно в дом.

Сержант махнул рукой:

– Иди сюда, щенок.

Скаидрис, тащивший на спине круглое зеркало в резной окантовке, осторожно сложил свою ношу на землю и последовал на зов.

Старик сидел перед очагом точно в той же позе, в которой застали его Йоля и Соткен несколько часов назад, но теперь со связанными руками и кляпом, торчащим изо рта. Сержант взял два стула и, придвинув их к пленнику, сел на один. Из кухни, где грохотало железо, что-то шипело и булькало, вернулась Йоля, пригибаясь, чтобы не задеть головой о тележное колесо, свисающее с потолка на ржавых цепях и утыканное оплавленными свечными огарками. В одной руке девушка держала огромный кусок мяса на кости, лишь слегка прожаренный, истекающий соком и кровью. Она села на стул и закинула ногу на ногу, так, что подол её платья съехал, обнажив мускулистые ляжки и чёрный треугольник трусов; в её правой руке  оказался кухонный нож. Йоля вцепилась в кусок мяса жёлтыми зубами, а ножом принялась отрезать угрызаемую плоть от кости.

– Нас   интересует всего пара вопросов. Первый. Кто это сделал? – спросил Монакура.

Он приподнялся и потянул за тряпку, торчавшую у пленника изо рта. Старик принялся отплёвываться и кашлять. Пуу сунул ему под нос грязную кружку, стоящую на столе, который хранил на себе следы давно минувшей трапезы, но старик брезгливо сморщился и отвернул голову. Монакура покачал головой и краем сосуда поднял голову пленника; тот беспорядочно вращал глазами, его нижняя челюсть тряслась.

– Он пришёл в себя? – спросил подошедший Скаидрис, – Андреас, что тут произошло? Расскажи им; теперь они вместо Герты и Ханселя.

Подбородок старика продолжал трястись на краю грязной кружки; затуманенные глаза прикрылись.

– Он не в себе, – покачал головой лив, – Он меня не узнаёт. В аптечке броневика есть ампулы гексонала. И мескалин. Мы всё от него узнаем.

– Не надо, – буркнула Йоля, – Сердце не выдержит.

Носок её сапога пнул старика в коленку:

– Говори, дед.

Старик молчал. Монакура ещё выше поднял кружку, но пленник резким движением высвободил голову. Кружка обрушилась на лицо старика, что-то хрустнуло, и в руках сержанта осталась лишь ручка. Из разбитого носа и полопавшихся губ пленника хлынула кровь.

– Говори, дедушка, тебе тут одному всё равно конец, выбирай, каким он будет.

– Я под полом прятался, там, – старик мотнул головой вниз, на половые доски, старые и с огромными щелями.

– Правильное решение, – сказал ему Монакура.

– То, что он прятался или что заговорил? – поинтересовалась Йоля.

– Оба, – ответил сержант, – Умрёт легко и быстро, не так, как домочадцы его.

– Бьюсь об заклад, Монакура Пуу, этот старик умирать не хочет. Правда, дедушка?

Йоля снова пнула старика в голень носком своего проклёпанного сапожища.

Старик молчал.

– Кто? – повторил Пуу.

Старик обескураженно покачал головой. Монакура нахмурился и поднял руку, но Йоля отрицательно покачала головой. Она жадно вгрызалась в кость, почти освобождённую от мяса, и по её подбородку стекали капли кровавого сока.

– Ладно, – сказал сержант. – Ну, а что слышал то? Ты же должен был что-то слышать.

Старик молчал.

Он сидел, свесив седую голову, и на его трясущиеся колени капала кровь. Йоля встала и направилась к крышке люка, ведущего в подвал. Открыв его, она спустилась вниз. Монакура подметил, что командир не удосужилась взять лучину или спички. Погрохотав там чем-то, Йоля вернулась, и её обычно слегка одутловатое лицо расправилось. К своей плоской груди предводительница прижимала пузатый бочонок. Подойдя к старику, она швырнула ему в лицо обглоданную кость.

– Есть ещё такие? – спросила она, побулькивая содержимым сосуда.

Андреас кивнул.

– Брось эту затею, Монакура Пуу. Ты ничего от него не добьёшься. Поищи-ка лучше кружки.

– Мы должны найти убийц, – гнул свою линию сержант, – Мы должны покарать этих тварей. Разве тебя не мучает совесть, Йоля?

Жёлто-зелёные глаза полыхнули красным, блеснули кончики острых клыков:

– Нет, Монакура Пуу, меня ничто не мучает. Внутренние конфликты и противоречия – удел смертных. Покарать тех, кто это сделал, могут лишь боги. А мне сейчас недосуг. Кружки тащи.

– Это всё потому, – бурчал себе под нос сержант, копаясь в кухонном шкафу, – Что у собак нет совести.

* * *

Гружёная Ньяла подпрыгивала на крутых кочках и рычала, проваливалась в коварные ямы, ухабы, медленно, но непреклонно пробивая себе путь по заросшему полю. Наконец она выползла на старую, мощёную булыжником, дорогу. Однако машину продолжало мотать из стороны в сторону. Не менее сильноштормило и Аглаю Бездну, вцепившуюся в руль. Сидение водителя занимал Монакура Пуу, а девушка расположилась у него на коленях. Пассажирское место делили Скаидрис и Соткен. Йоля, припёртая к щели меж двух сидений, с трудом сдерживала навалившийся на неё груз награбленного добра, что занимал весь десантный отсек.

– Куда теперь? – заплетающимся языком спросила Аглая и случайно отпустила руль.

Монакура вдавил в пол педаль тормоза; Ньяла пошла юзом и остановилась на краю заросшей бурьяном мощёной дороги: броневик накренился над кюветом, встав на два боковых колеса. Спустя пару томительных мгновений, авто опустилось на все четыре конечности.

– Зря уехали, – поддержала девушку Соткен, – Пристрелили бы Андреаса, закопали трупы и порядок. Там хотя бы ванна имелась. Железная. Железо быстро греется.

– Ванну я взяла с собой, – икнула Йоля.

– Гонишь, тёть, – возразила Аглая, – Ты не одна такая умная, я тоже пыталась, но это корыто болтами к полу привинчено: такими болтами железнодорожные рельсы крепят, – Аглая.

У неё перед носом оказался кулак, затянутый в коричневую протёртую кожу. Ладонь разжалась, демонстрируя огромный болт.

– Ёп твою мать, – восхитился сержант.

– Лады, – пролепетала Бездна, – Я на базу рулю, не хочу в кирхе больше ночевать – там сквозит жутко.

– Зеки всё наше пиво выпьют, – озаботился Монакура.

– Ага, – согласился Скаидрис, – Но сначала они нас всех убьют: траур по близнецам только начался. Мы тут пивком балуемся, а там водкой психотропы запивают. Поминки продлятся гораздо больше десяти дней. Единственный способ оказаться на базе – перебить их всех.

– Нет, – отрезала Йоля.

– Тогда куда мы направимся, госпожа лейтенант? – заплетающимся языком спросила Соткен, путая немецкие, русские и латышские слова.

– Мне надо выйти по нужде, – ответила госпожа лейтенант и оглушительно рыгнула.

– Отлично, – оживился сержант, – Мелкая, рули к обочине. Передохнём, выпьем эля, подумаем. А что там в бардачке? Есть чё стоящее?

Скаидрис открыл дверцу: золотисто-перламутровый поток хлынул на его колени и пол под ногами.

– Тебе понравится, тварщ сержант, – сказал лив, принимая поток сидюков в подол своей кенгурухи с которой пялил мёртвые глаза полуразложившийся Берджрих Сметана.

– Давай сюда, – сержант схватил первый попавшийся диск и сунул его в щель сиди-проигрывателя.

– I really wanna die, – заявил Джим, и, после пары аккордов, взятых на акустической гитаре, пространство кабины броневика наполнилось плывущими психоделическими клавишами.

– Doors, – умилилась Соткен, смахивая пьяную слезу с длинных ресниц.

– Assassination, – поправил кривушку сержант.

– Тащем та очуменно, согласись сержант, – вскинулся Скаидрис, – Блэк вокал, наложенный на фирменный саунд Моррисона.

– А ну пошли все нахер из кабины, – возопила Йоля, – Я сейчас лужу сделаю. Музыку можете не выключать.

Монакура Пуу многозначительно подмигнул Скаидрису, вытолкал прочь Бездну и вывалился следом. Их примеру последовали и Соткен с ливом. Йоля некоторое время сражалась с сидениями, пытаясь выбраться через узкую щель и, наконец, ей удалось. Она скрылась в ближайших кустиках. Скаидрис долго осматривал окрестности, которые представляли из себя гладкое поле, окутанное предрассветным туманом, а потом подошёл к кустам, откуда журчало.

– Я знаю отличное место. Это рядом. Бьюсь об заклад: оно понравится всем. Особенно тебе, Йоля.

Журчание смолкло. Йоля выпрямилась и нетвёрдо шагнула в сторону пошатывающегося Скаидриса.

– Вам понравится, госпожа лейтенант, – сказала она, – Повтори, щенок.

– Угу, – согласился Скаидрис, – Доверься моему вкусу.

Звериные глаза прищурились, пытаясь поймать взгляд лива, но тщетно: парень сосредоточился на кончике своего носа.

– Пикник пройдёт без нас, – заявила во всеуслышание предводительница, – Пацан меня в гости приглашает.

– Там всем места хватит, – хохотнул Скаидрис, – Самое главное: добраться до вершины холма. Ньялу поведу я.

Спустя два часа зелёный броневик преодолевал крутой подъём воистину с упорством и грацией африканской антилопы. Броневик дёргался, рычал и жутко дымил. Подъём вёл к самому настоящему замку, расположенному на вершине крутой горы. Награбленное добро слегка утряслось и в десантный отсек поместились Соткен и Монакура. Сержант превосходно себя чувствовал в этой волнующей тесноте; более того: старый проказник умудрился откупорить непочатый бочонок пива. Салон Ньялы наполнился ароматом хмеля; из динамиков, встроенных в дверцы, беспощадно крыл монотонный бласт. Аглая спала на пассажирском сидение свернувшись в клубок – ей не мешала ни музыка, ни тряска, ни пьяная движуха старших товарищей.

В зелёном квадрате лобового стекла отчётливо прорисовался силуэт красной башни, и Ньяла остановилась перед решёткой массивных ворот, врезанных в полуобвалившуюся кирпичную стену.

– Приехали, – выдохнул Скаидрис и откинулся на спинку сидения.

Сзади раздавались звуки невнятной возни. Лив распахнул дверь и вышел из авто.

Балтийские весенние ночи кратки и светлы: восток уже светился лучами просыпающегося солнца.

– Вау, ты радуешь, Скай, – раздался сзади сонный голос.

Аглая встала рядом. На фоне красного кирпича эта пара выглядела весьма гармонично. Бухие, волосатые, в драных, стильных кенгурухах.

– Клёвое место, щенок, – Монакура Пуу вытягивал своих женщин из десантного отсека, те пьяно хихикали и упирались, – Открывайте ворота, недоросли.

– Я взрослый, – процедил сквозь зубы Скаидрис.

Он потряс решётку. Ту перевивала толстая ржавая цепь, застёгнутая на несколько увесистых замков. Сержант выпустил из рук талию госпожи лейтенанта. Предводительница немедленно повалилась в траву, увлекая за собой кривушку.

Гигант вцепился обеими ручищами в створки решётки. После пяти минут бешеной тряски к нему на помощь пришёл Скаидрис,а затем и Бездна. Их потуги привели к двум кирпичам, прилетевшим сверху. Решётка стояла.

– Неплохой у тебя вкус, последний лив. Это действительно превосходное место, – высокий сапог вломился в ворота, цепь лопнула, брызнув звеньями.

Створки решетчатых ворот распахнулись, зловеще скрежеща; Йоля повисла на одной из них. Её талию вновь обхватила огромная рука сержанта; сопровождаемая верным соратником предводительница Волчьего Сквада вступила в свои новые владения.

* * *

Пробуждение не радовало. Момент осознания собственного «я» принёс смутную тревогу. Монакура Пуу лежал с закрытыми глазами, пытаясь найти в больной голове хоть одну счастливую мысль. И нашёл. Образ пузатого соснового бочонка, наполненного прохладной, оживляющей влагой, разогнали параноидальную депрессию, а визуализация йолиного тела, прикрытого лишь тонким мини, вдохнула в сержанта неожиданный заряд бодрости. Он открыл глаза и сел. Его окружали каменные стены, увешанные ростовыми рыцарскими щитами, скрещенными ржавыми мечами, картинными рамами и рогатыми оленьими головами. Вдоль стены, что напротив, вытянулся ряд рыцарей в полных латных доспехах. Они опирались на внушительные алебарды, пики и двуручные топоры. Монакура Пуу нервно сглотнул и метнул в одного из них противопехотную гранату. Кольцо, правда, полетело вместе с «лимонкой». Подняв тучу пыли, доспех рухнул на каменные плиты. Пыли оказалось так много, что вместо оглушительного грохота раздалось лишь жалкое «бзыньк-бзыньк». Из тёмного угла послышались протестующие всхлипы, и Пуу поспешил убраться восвояси. Подобрав эргэдэшку, он немного подумал и открыл первую из трёх деревянных, окованных железными полосами, дверей. Впереди темнела лестница. Сержант вытащил из кармана динамо-фонарик, покрутил ручку и начал спускаться. Он спускался, спускался и, наконец, спустился. Путь преграждала кирпичная стена. Монакура Пуу поднялся назад и открыл вторую из дверей.

– Пить, – пискнул из угла дрожащий девичий голосок.

Пуу быстро закрыл дверь. За собой. Теперь он очутился на деревянной лестнице, что вела вверх. Сержант поднимался осторожно, прислушиваясь, как трещат под ногами трухлявые ступеньки. Перила, балки, пыльные завесы паутины, напоминающие космы сотни ведьм. Сержант упёрся в люк. Он откинул крышку, выбрался наружу и моментально поехал вниз: покрытая бурой слизью черепица скользила не хуже поверхности ледяного катка. Попытка ухватиться за край водостока не удалась, однако с падением ему свезло: оно продолжалось недолго и закончилось вполне мягким приземлением в заросли кустарника. Монакура Пуу непроизвольно сглотнул, обнаружив, что упал между двух вертикально стоящих могильных камней. Полметра вправо, полметра влево и лежать бы ему с переломанным позвоночником. Он сел, отирая со лба липкий похмельный пот ужаса. Славя древних богов бывший барабанщик выбрался из зарослей. И застыл, восхищённо крутя лохматой головой.

Он оказался в сказке. Или на обложке одного из тысяч одинаково безликих рау-блэк-метал альбомов. Развалины древнего замка. Одинокий донжон, возвышающийся над каменной грядой и остатки мощной крепостной стены, соединяющей пару уцелевших башен и внушительную, двухэтажную казармы, с крыши которой он недавно свалился. Солнце, клонящееся к закату, подсвечивало красный кирпич замка: казалось, тот блестел от пролитой крови.

«Мы проспали весь день», – ужаснулся сержант и струйки холодного пота потекли меж лопаток, – «И никаких часовых».

В ответ его грустным мыслям с крыши Ньялы, что застыла посреди лысого, мощёного булыжниками, замкового двора, сверзился Скаидрис. Лив едва держался на ногах и с трудом ворочал языком:

– Ты немного задержался, сержант. Я думал, что усну на посту и смена не придёт. Теперь мне можно немного поспать?

Его ноги подкосились и часовой рухнул на землю, моментально уснув.

Пуу поднял его, словно плюшевого медвежонка и унёс на крыльцо казармы, под козырёк.

Потом вернулся и распахнул дверцы грузового отсека, холодея при мысли об ожидающем его зрелище. Но всё оказалось в порядке: простояв десять часов в карауле, Скаидрис приговорил всего лишь один бочонок; остальные стояли в ряд, блестя влажными выпуклыми боками.

Вторая кружка эля напрочь разогнала остатки сурового похмелья. Пуу облегчённо вздохнул, прихватил початый бочонок и захлопнул дверцы салона. Теперь стоило найти предводительницу: возможно, у неё найдётся какая-нибудь боевая задача. Наверняка найдётся. Томимый непреодолимым желанием исполнить приказ, Монакура Пуу отправился обратно в казармы. Перешагнув через храпящего на весь двор Скаидриса, он оказался в огромном сумрачном зале; посредине стоял длинный дощатый стол, а в углу громоздился грубо сложенный каменный очаг. В противоположной стене виднелись три двери.

«Эники, беники, ели вареники», – Монакура толкнул створку и оказался на лестнице.

Откуда-то сверху раздавались приглушённые женские голоса. Пригибаясь под узкими притолоками, сержант тихонько крался, стараясь не скрипеть ступеньками. Естественно, лестница закончилась дощатой, обитой железными полосками, дверью. Голоса раздавались оттуда. Пуу хотел толкнуть дверь и войти, но взгляд его упал на огромную замочную скважину. Монакура поставил на пол бочонок, сверху разместил свою задницу и, весь превратившись в слух, приник глазом к отверстию.

* * *

Соткен крутилась перед треснутым зеркалом, примеряя ворованную одежду, а Йоля развалилась на грубом топчане, заваленном тряпьём, и наблюдала за ней. Кривушка напялила сиреневое длинное платье с глубокой шнуровкой на груди; повертелась так и сяк, потом вопросительно уставилась на предводительницу. Та скорчила недовольную мину и отрицательно качнула своей тёмно-красной головой. Сиреневое платье полетело на пол – к остальным отвергнутым нарядам.