Текст книги "Кого не взяли на небо (СИ)"

Автор книги: Клим Мглин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 52 страниц)

Ворон внимательно вгляделся в лица мёртвых колобков на платье. Разглядел меч в кожаных ножнах за спиной высокой девы, вытянул шею и ещё шире расправил свои огромные крылья. Они заметили его, длинный снял с пояса рогатку и, выколупав из жижи под ногами увесистый булыжник, стал натягивать жгут.

– Веп Ва Вет, – три раза каркнул Ворон.

– Это Грим, – сказала Йоля сержанту, – Тот самый друг, о котором я рассказывала.

Монакура слегка сместил прицел и отпустил тяжи рогатки; снаряд разнёс вдребезги разноцветного ангела, изображённого на витраже оконного проёма.

Мужчина сочувственно посмотрел на спутницу и опустил глаза:

– Ну, ладно. Хорошо, что вы встретились. Я, пожалуй, не буду вам мешать – пойду пройдусь с мелкой – разведаем местность, обустроим место ночлега.

И он поспешил убраться прочь, но на углу кирхи остановился и осторожно обернулся – гигантская птица восседала на силовой раме пикапа, а Йоля невозмутимо стояла напротив.

– Не уверен, что хочу знать то, что здесь происходит, – пробормотал барабанщик и скрылся за углом.

* * *

Монакура обходил кирху, проваливаясь в размякшую землю по щиколотку. Древние могилы начинались прямо у стен здания, надгробные камни с истертыми письменами торчали из тающих сугробов неровными рядами. Время от времени сержант резко поворачивался, готовый к стрельбе, но опускал дуло оружия, встречая скорбный взгляд очередного каменного ангела. Стены церкви были толсты, окна высоки.

«Годно. Отличное место для ночёвки», – подумал Монакура.

Кладбище представляло собой небольшой сквер, обнесенный полуразрушенной невысокой стеной. Толстенные деревья росли на почтенном расстоянии друг от друга, как бы из уважения к могучему соседу. Приходская церковь стояла точно в центре погоста; её окна закрывали запыленные, чудом уцелевшие витражи. Каменные ступени, ведущие к массивным, окованным ржавым железом, дверям, были истёрты ногами прихожан. Ныне мертвых, и похороненных здесь же, куда они ходили много лет молиться богу и просить о богатом урожае, здоровых детях и скотине, победах в войнах и загробном царстве.

Мелкой нигде не было видно. Монакура Пуу держался цепочки следов, петляющих между могилами. Те привели его к дверям кирхи. Сержант вошел внутрь. В проходе между широкими скамьями стояла Йоля и взирала на алтарь.

– Двери дома Господнего открыты для всех. Но не от любви великой, а потому, что хозяин сгинул, – произнесла она.

– Ей повезло, – согласился сержант, любуясь воспитанницей.

Аглая Бездна, стоя на алтаре ногами, у подножия величественного, с неё ростом, распятия, одной рукой обнимала Иисуса за шею, а второй,  держа карандаш губной помады, рисовала сыну божьему улыбку Джокера.

– Кладбище выглядит заброшенным. Как и подобает кладбищу. Кроме твоего друга, здесь давно никого не было. Ты в курсе, что он питается не только мышами? Этот ворон – каннибал, на кладбище полным-полно птичьих костей.

Йоля кивнула.

– Неси вещи, Монакура Пуу. Давай готовиться к ночлегу – я жутко устала.

Сержант и сам устал – прошедшие сутки он провёл за рулём, сражаясь с бездорожьем – путь, проложенный предводительницей, пролегал по отвратительным дорогам, заросшим, разбитым и вдобавок раскисшим после снежной зимы. Аглая вела второй автомобиль – девушка прекрасно справлялась. Йоля всю дорогу провела на задних сидениях джипа, развлекаясь отвратительными маршами – Аглая Бездна перед самым отъездом навестила репетиционный гараж,откуда вернулась с отломанным от ударной установки барабаном и парой палочек.

– Мелкая, пойдём вещи разгрузим, – позвал он Бездну, но та продолжала тискаться с распятым на кресте, не обращая на призыв ни малейшего внимания.

Монакура Пуу сплюнул на пол и пошёл к выходу.

Моросящий противный дождь заставил сержанта пошевеливаться. Он закинул за спину пару туристических рюкзаков, несколько винтовок, прихватил кейс с Анцио, двадцати-пяти литровую канистру с водой, глиняный горшок с кустом марихуаны и вернулся назад.

Йоля покинула неф и распятый Иисус повеселел, теперь на его устах играла зловещая улыбка, а из той части церковного притвора, где располагались жилые комнаты для священнослужителей, доносился треск дерева и звон бьющегося стекла. Монакура поставил горшок на алтарь, заботливо расправил душистые листочки и с сожалением посмотрел на пустую купель для святой воды. После чего принялся крушить деревянные скамьи нефа для растопки костра.

Аглая Бездна, вдоволь наигравшись с церковной мебелью и посудой, важно шествовала к алтарю. Девушка облачилась в фиолетовую, с чёрным, митру и тех же оттенков мантию священнослужителя. В одной руке она держала деревянное распятие, деревянным распятие, в другой – штурмовую винтовку.

– Падре, помогите, освятите водички для конопли, – попросил сержант, – Принеси вторую канистру, и кейсы с боекомплектом.

Снисходительно взглянув на грешника, Аглая отправилась во двор за просимым. Всё так же лил холодный дождь, полы мантии намокли и мешались под ногами. Она откинула тент с кузова пикапа и принялась складывать груз в раскисшую грязь под своими ногами.

– Здравствуй, махири, – это было скорее карканье, чем голос, но Бездна прекрасно разобрала слова.

Смысл, однако, осознавать было некогда – деревянной распятие метнулось со скоростью брошенного кинжала, щёлкнул предохранитель, Аглая поймала в прицел голову гигантского ворона, что сжимал в клюве священный символ христиан. Её палец на спусковом крючке внезапно окаменел.

– Познакомься, моя хорошая, – раздался сзади бархатный голос; обнажённая рука, покрытая рыжим пушком, опустила ствол «Диемако», – Это Грим.

– Аглая Бездна, – промямлила девушка – шёлк мантии на спине пропитался едким потом.

На силовой раме пикапа сидело чудовище. Девушка никогда не видела воронов размером с овчарку. Пластинки, покрывающие лапы, выглядели, будто чешуя сказочного дракона. Клюв, напоминающий чёрные ножницы, пришёл в движение – обломки распятия упали вниз.

– Грим, – отчётливо произнесло чудовище.

– Очень приятно, – ответила девушка и прижалась спиной к Йоле.

– Я помогу тебе с вещами, моя хорошая, – предводительница заботливо поддержала её, – Пойдём, нас ждёт ужин и долгожданный сон.

Аглая передвигалась, как во сне – вес тяжеленной канистры с питьевой водой не ощущался. У дверей храма она обернулась – хромированные рамы автомобиля тускло блестели – страшная птица исчезла.

* * *

Сержант постарался – у основания алтаря пылал уютный костерок, рядом расположились три топчана, сработанных из досок церковных скамеек. У огня ожидала целая груда консервных банок – мятые, с налётом ржавчины. Это был долгожданный ужин. Первая из открытых жестянок моментально полетела в ведро, заботливо приготовленное предусмотрительным сержантом – в воздухе повис тяжёлый запах тухлятины. Вторая последовала туда же, но с третьей им повезло.

– Каша с грибами, – принюхавшись, подметила Аглая, – Давай-ка сюда.

– Грибы рулят, – Монакура Пуу вонзил штык-нож в крышку четвёртой банки, – Они не портятся, а сушёные хранятся практически вечно.

– Сушёные грибы теряют свои магические свойства, столь ценимые ведьмами, уже на четвёртый месяц хранения, – заметила Йоля.

– Это другие грибы, – ответил Монакура Пуу, он протянул руку и отобрал у Бездны банку.

Сощурился, пытаясь прочитать полустёртую этикетку.

– Гречневая каша с подосиновиками, – он отдал ужин встревоженной девушке.

– Что такое подосиновики? – поинтересовалась Йоля.

– Неважно, – ответствовал сержант, – На вот, попробуй, что такое консервированные персики семилетней выдержки.

Он протянул ей четвёртую банку.

– Неплохо, – разочарованно сказала Йоля, – Но мне хочется мяса. Мне всегда хочется свежего мяса.

Ведро три раза громыхнуло, прежде чем бывший сержант вручил предводительнице вскрытую жестянку.

– Это получше, – Йоля жадно набивала рот содержимым банки.

– Тушёнка. Латвийская. Тебе повезло – вероятность найти годный продукт равна нулю.

– Что будет дальше, тётенька? – разомлевшая после тёплой каши Бездна уже полулежала на одном из топчанов – веки девушки отяжелели, – Мы встретились с твоим старым другом, как ты и желала. Кстати, ты не хочешь рассказать нам о нём? Это действительно ворон? А что у него с лапами? Я видела – они покрыты чешуёй.

– Нельзя с уверенностью утверждать, что он – птица, – ответила Йоля, – Как и то, что он – не птица. В данной реальности он уверен, что является птицей – огромным вороном. Проблема в том, что таких реальностей у него несколько. Поэтому его лапы выглядят немного странно – скорее всего в ином измерении он является кем-то ещё. А что касается твоего первого вопроса... Как звучит эта мудрая русская поговорка, означающая...

– Полное неведение? – предугадала Аглая, – «В душе не ебу».

–«Утро вечера мудренее», – поправил девушку Монакура.

– Верно, мой хороший, – Йоля одарила бывшего сержанта одобрительной улыбкой и глубоко зевнула, обнажив пугающие жёлтые клыки.

– Ложитесь, – сказал сержант, – Я первый на вахте.

– Тук-тук, – в дверь настойчиво постучали.

В руках у Монакуры и Бездны вмиг оказались штурмовые винтовки.

– Это Грим, – Йоля свернулась калачиком поверх своего пухового армейского спальника, – Замёрз наверное, впустите.

– Вспомни нечистого, он и появится, – усмехнулся Монакура, отодвигая тяжеленный стальной засов.

Гигантский ворон неторопливо вошёл в храм, но не присоединился к компании; птица отправилась наверх, в комнаты притвора. Когда отставной барабанщик запер двери и вернулся к костру, его спутницы безмятежно посапывали. Монакура сел, поплотнее завернулся в шерстяное одеяло и, положив голову на сдвоенный, с помощью скотча, магазин калаша, унесся мыслями в прошлое.

* * *

Пламя костра бросало кровавые блики на улыбающееся лицо распятого мученика. Через некоторое время клюющий носом сержант  чуть было не ткнулся мордой в пылающие угли. Одинокий часовой встал и, повесив автоматическую винтовку на шею, отправился бродить по едва освещённому нефу. Огромная тень следовала рядом по стене.

– Тук-тук, – послышалось откуда-то сверху.

Монакура прислушался.

– Тук-тук, – настаивал Грим.

Вынув из костра пылающую ножку скамьи, сержант двинулся к лестнице, ведущей из притвора в подсобные помещения второго этажа и далее на колокольню. Монакура Пуу легко преодолел ступеньки и оказался в комнате, усеянной обломками мебели – немного раньше Аглая Бездна искала здесь припрятанные сокровища мёртвого ныне священника.

– Надо было Йолю не слушать, и днём тебя в суп оприходовать. Зачем добрым людям спать мешаешь? – заявил он огромной птице, важно расхаживающей по лакированной столешнице стола, и, время от времени, постукивающей клювом, длиной с ладонь Монакуры, по блестящей поверхности мебели.

Та остановилась и уставилась на часового агатовыми глазами. Потом произошло нечто странное. Ворон раскрыл только одно крыло и, вытянув его в направлении распахнутого окна, зашипел, будто рассерженный кот.

Врубчивый* часовой выбросил факел в коридор, мягко подошел к окну и аккуратно выглянул. Дождь лил стеной, видимость равнялась нулю, но Монакура Пуу являлся воспитанником российской диверсионной школы, пусть и бывшим.

*Примечание: «врубчивый» – быстро втыкающий.

Он разглядел неясные тени за невысокой стеной кладбища, кто-то двигался и по самому погосту к церкви. Передвигались бесшумно, перебежками. Крадущиеся во тьме знали, что они здесь. Значит не мертвецы встали из могил, а просто вооруженные люди пришли убить их. Дулом автомата Монакура показал ворону на дверь. Птица лишь склонила голову набок.

– Ну оставайся, если хочешь, а стрелять ты часом не умеешь? – спросил сержант, и, прицелившись, дал в темноту две короткие очереди.

Перебежал ко второму закрытому окну, и, высадив раму ногой, принялся стрелять по дворику, отрезая нападавшим путь к дверям и припаркованным автомобилям.

Спустя несколько секунд ответные очереди из автоматического оружия разнесли в щепки остатки оконных рам; пули, врываясь в проем окна, били по стенам комнаты, кроша слой краски и штукатурку. Помещение наполнилось пылью, пол покрылся плотным слоем битого кирпича. Нападавшие лупили из автоматов по двум черным провалам окон. Монакура прильнул к полу, не отвечая ответным огнём.

– Патронов не жалеют, – подумал он вслух и бросил в окно противопехотную гранату.

Громыхнуло, кто-то вскрикнул.

Монакура улыбнулся и метнул ещё одну.

Размытая тень скользнула от двери комнаты к сержанту и оказалась Йолей. В руках она сжимала рукоятку обнажённого меча. Швырнув под ноги сержанту пару обойм, предводительница исчезла в проёме окна, растворилась в густой темноте, щедро прореживаемой  автоматными очередями. Появилась и Аглая Бездна со своим «Диемако» – девушка присела возле второго окна.

– Твой первый бой, мелкая, доверься инстинкту – твоё тело и рассудок знают, что надо делать. А если вкратце – ебошь по огонькам.

Их чётко выверенные короткие очереди перекрыли лужайку перед кирхой. Огневой шквал с кладбища несколько приутих. Атакующие залегли среди могил и поливали церковь градом пуль, впрочем безрезультатно, на защитниках дома господнего не было ни царапины.

«И хули?» – подумал сержант, – «Придётся вам отступать, несолоно хлебавши. Или переть под пулями к дверям».

– Как сама? – поинтересовался он у девушки.

– Мне нравится убивать, – просто и лаконично ответила его воспитанница.

Огоньпротивника окончательно стих – с кладбища послышались отчаянные крики.

И тут ослепительная вспышка накрыла их, потолок подался назад, а засыпанный битым кирпичом и штукатуркой пол, поднялся стеной. Монакуру Пуу швырнуло в эту стену лицом, раздался грохот, и, оглушенный и ослепший, сержант провалился в темноту. Пришёл в себя от ударов ладонью по лицу – Аглая трясла и тормошила его.

– Они из пушки по нам, суки, Надо уходить вниз, Монакура.

– Базука, – скривился Пуу и выплюнул сгусток окровавленной штукатурки, – Сейчас ещё прилетит, валим отсюда.

Оглушивший его гранатомётный выстрел, пришёлся на часть стены, со стороны его окна, и теперь там зияла огромная дыра, а угол здания и часть потолка  обрушились.

«Чуть левей бы и пиздец», – подумал сержант, скатываясь вниз по лестнице.

Они сменили магазины в автоматических винтовках и заняли позиции по обе стороны небольшого атриума, где стояла купель для омовения святой водой.

– Не расстраивайся, – сказал он девушке, – Сейчас они расхуярят дверь и войдут. У нас с тобой ещё имеются шансы устроить обильное кровопролитие.

Он глянул на окна с разноцветными запыленными витражами. Одно, к высокому створу которого вела бронзовая лесенка, прекрасно подходило для возможного отступления, но не сейчас, немного позже. Когда они убьют достаточно врагов. Но те не сломали церковные двери. И не вошли. На кладбище стреляли, беспорядочно и длинными очередями. И громко кричали. Потом стрелять почти перестали, а крики превратились в истошные вопли боли.

«Йоля», – понял сержант, – «Режет их в темноте, как свиней».

– Пойдём-ка, тёте поможем! – задорно предложил гигант и, разбежавшись, сиганул в примеченное для несостоявшегося отступления окно, выдавливая своим телом витраж, изображающий овцу и коленопреклонённых седобородых старцев вокруг.

Глава третья. Та, что красит волосы кровью врагов

На ржавом кресте покосившейся колокольни сельской церквушки, с иссечёнными пулями стенами и огромной дырой вместо фасада, сидел громадный ворон, уставившись вдаль неподвижным взглядом агатовых глаз. Дождь лил пятые сутки кряду, но его холодные капли не докучали величественной птице. Он раскрыл огромные крылья и победоносно прокричал в  тёмное, свинцовое небо.

Светало. Аглая Бездна, блуждавшая среди древних могил, с тремя автоматическими винтовками за спиной и сумой, набитой боеприпасами, наткнулась на очередной растерзанный труп. Человек сидел, привалившись спиной к надгробию: ноги широко разведены, руки сомкнуты на страшной ране, начинавшейся от шеи и раскроившей туловище до самой промежности. Внутренности вывалились наружу и лежали в луже крови и говна. Аглая ещё раз внимательно посмотрела на сидящего и её вырвало – мощно и обильно. Подобрав с земли винтовку мертвеца, она поплелась дальше, не удосужившись проверить его карманы.

– Мелкая, дуй сюда, – донёсся сбоку голос сержанта. – Этот ещё может говорить.

Среди серых надгробий Аглая обнаружила Монакуру; тот склонился над  лежавшим на боку человеком. Раненный выглядел так, будто повздорил с пьяным самураем. Кровоточащие порезы покрывали его тело, но ни один из них не являлся смертельным. Аглая Бездна подошла ближе. Последний из атакующих, из тех, кому не удалось сбежать.

– Монакура, ты врубаешься? Она его слегка порезала, а потом бросила здесь истекать кровью. Она же навзничь ебанутая, – прошептала, тревожно оглядываясь, ошеломлённая девушка.

– Мы уложили четверых, мелкая. Всего четверых. А она зарубила шесть человек. Средневековым мечом, в полной темноте, окружённая со всех сторон врагами.

Аглая приблизилась к замершему на месте барабанщику – синие бездонные глаза встретились с пугающей чернотой её взгляда:

– Восхищаешься ей? Ты влюбился, дурило старое?

Отставной сержант ничего не ответил – ухватив раненного за шиворот куртки, он потащил его, словно мешок гнилой картошки, в сторону церкви. Бездна подобрала очередной ствол и, стеная от тяжести, поплелась следом.

На углу здания, под  ржавым дождевым стоком, стояла абсолютно голая Йоля, воздев руки вверх, навстречу потоку воды. Белую кожу плеч покрывали многочисленные веснушки, а всё тело – не менее многочисленные царапины, ссадины и синяки. Большие розовые соски более чем скромных грудей, затвердели и соблазнительно торчали в разные стороны. Волосы отмылись от грязи и отливали красной медью. Она негромко напевала что-то в минорном ключе. Раздувая ноздри, словно бык, учуявший тореадора, Монакура, замедлился, зачарованный открывшимися ему видами.

Раненный, приметив голую поющую  девушку исступленно забился об землю и, издав жалобный вскрик, обхватил двумя руками сапоги сержанта. Монакура высвободился из страстных объятий и неохотно продолжил путь, часто оглядываясь назад.

* * *

– Звание, имя. Кто, откуда, почему, и так далее – по порядку, с чувством, с толком, с расстановкой, – обратился Пуу к пленнику, привязанному к распятию в позе повторяющей оригинал.

Бывший диверсант нагревал чугунную кочергу в пламени костра, разложенного перед алтарём.

Раненный молчал, мышцы лица подрагивали, взгляд прикован к пламени. Из-за его плеча выглядывал улыбающийся красными губами Иисус.

Огромный барабанщик влепил ему оплеуху.

– Ммм, – замычал пленник.

– Значит отказываешься докладывать, – обрадовался гигант, вытаскивая  раскаленную железяку из костра.

– Монакура, больной ты на голову ублюдок! – рассмеялась Аглая Бездна.

Она забралась на алтарь и вытащила кляп, плотно засунутый пленному в рот.

– Говори, иначе он тебя съест, – она сострадательно посмотрела на пленника и, открыв канадским штык-ножом консервную банку, уселась у костра.

– Воняет, как хер собачий! – отшвырнув жестянку, она потянулась за следующей.

Сержант поднял брови, швырнул кочергу обратно в костёр, и поднял отвергнутую провизию. Понюхал.

– Мелкая, это сардины, они всегда так пахнут, – заключил он, – Неужто не помнишь: сардины в масле, сардины в томатном соусе, сардины на завтрак, сардины на обед и, если останется, на ужин... Чего это ты там нашла? Вкусненькое?

– Ананасы, – с набитым ртом ответила девушка, – Смотри, – указала на двери кирхи, – Она реально блаженная.

Обнажённая Йоля шла будто по подиуму – лисьей походкой, ставя ступни на воображаемую линию. В одной руке она бережно несла меч в потёртых ножнах, в другой постиранное чёрное платье в белую крапинку. На правом бедре и части бритого лобка таился искусно изображённый дельфин на фоне океана. Когда владелица татуировки переставляла свои роскошные ноги, создавалась чудесная иллюзия движения блестящего красавца по катящимся голубым волнам.

– Меня зовут Хансель... Мы пришли с натовской базы... Она тут недалеко... Герта, моя сестра, она главная... Мы вас приметили ещё на въезде... У нас патруль стоял перед городом... Проследили, решили ночью напасть... – торопливо и бессвязно затараторил человек с креста, в ужасе глядя на приближающуюся девушку, – Уберите её от меня... Христом богом прошу...

– Тише, тише, – улыбающийся сержант снова подхватил раскаленную докрасна кочергу.

– Ты молодец, Хансель, – похвалил он пленника, – В твоём положении самое полезное действо – предавать своих. Однако я приказал тебе сделать это стильно, членораздельно и лаконично. Ты же вещаешь, будто базарная бабка. Вот тебе первый урок.

Раскалённая кочерга впечаталась в наиболее скверный порез на теле распятого. Раздался шипящий треск – в воздухе запахло палёным мясом. Бедняга Хансель широко разинул рот, и бешено вращая красными глазами, попытался исторгнуть вопль, но выдал только невнятный шелест.

– На вашей базе бабы есть? – вполголоса спросил сержант, отводя глаза от голой Йоли, – Нормальные бабы?

Предводительница остановилась, привлечённая ходом допроса. Она подошла к сержанту вплотную и погладила по заросшей щеке.

– Малыш, нет сейчас никого нормального, – Йоля обвела пространство церкви зажатым в руке мечом, – Мы все тут ненормальные, а нормальные давно уж одесную господа нашего, там, – она показала мечом на потолок, где кружились  нарисованные крылатые ангелы среди белых облаков, – Там, в раю.

– Я приду к тебе погреться сегодня ночью, – пообещала она, глядя в бездонные голубые глаза, грозно пучившиеся на красном лице.

– Только меч сними, – ухмыльнулся сержант, – Ладно, Хансель, ты ещё не ушел? Продолжай предавать своих и предавай, сука, подробно. Мелкая, подай мне соль.

Аглая Бездна послушно метнулась прочь, и вскоре вернулась с пожелтевшим от времени мешочком. Лохматый барабанщик сыпанул дорожку на тусклое лезвие армейского ножа и поднёс к открытой кровоточащей ране, зияющей на бедре распятого.

– Выкладывай, паскуда, всё о вашей горе-группировке, – лезвие накренилось – желтоватая струйка пролилась на красную, сочащуюся плоть.

Пронзительные вопли вознеслись вверх, под купол храма, где грустно улыбались нарисованные ангелы.

* * *

– Что там случилось? – спросил Якоб.

Герта покачала головой и сплюнула, но  тягучая слюна не упала, а повисла, покачиваясь длинной жёлтой нитью. Она помогла себе рукой, скинув неудавшийся плевок на пол.

Девушка сидела на табурете, а толстяк возвышался сверху – злой, седой, с опасной бритвой в руке. Якоб плеснул ей на голову водки – Герта зажмурилась, в уголках глаз появились слезинки.

– Ну? – жирные пальцы повара грубо схватили остатки волос на её окровавленной плеши, бритва издала противный треск – к глубокой ране, оставленной гранитной крошкой кладбищенской ограды, прибавился свежий порез.

Снова полилась водка. Герта отклонилась, развернулась и выхватила у толстяка бутылку. Припала к горлышку, Два огромных глотка. Выдох. Ещё два.

– Ты невесть что возомнил о себе, старик. Да кто ты такой?

– Напомню, – Якоб схватил её за плечи и снова развернул спиной к себе, – Я тот, кто пожалел прекрасную грудь твоей матери, поэтому в младенчестве ты терзала отвислые сиськи моей никчёмной жёнушки. А твоему покойному отцу, что прикрыл меня от пули своим телом, я обещал, что позабочусь о тебе. И поверь – если для твоего блага понадобится тебя убить, я без раздумий убью. Отвечай, кто положил десяток наших и где Хансель?

– Призрак в женском платье. Он был быстрее ветра, – Герта уставилась в точку перед собой, – Он убивал нас длинным мечом. А иногда превращался в огромного волка, стоящего на задних лапах. Тогда он звал меня по-имени.

Якоб отложил бритву и отобрал у неё бутылку. Покопался в кармане своего засаленного поварского передника. Рука вытащила горсть таблеток.

– На-ка вот, – он втиснул кругляшки в женские, плотно сжатые губы, – Сейчас быстренько залатаю, потерпи.

Он снова плеснул водки и воткнул в обритую кожу головы толстую швейную иглу. Герта заскрипела зубами.

– Ещё стежок, – толстые пальцы двигались весьма проворно – они прекрасно управлялись и с иглой, и с кухонным ножом, и со спусковым крючком любого оружия.

– Хансель остался лежать на окровавленных могильных плитах. Эта тварь ударила его пять раз, я сама видела – стояла рядом. Она не тронула меня. Я и оставшиеся в живых бежали.

– Ложись спать, – толстяк вытер руки о свой замызганный передник, – Я схожу к бойцам, перетрём, покумекаем. Завтра съезжу к нашим гостям – заберу труп твоего брата. Заодно осмотрюсь. Не переживай, мы их накажем.

Он помог ей подняться с табуретки. Перекрытая водкой, обезболивающими и транквилизаторами, девушка едва держалась на ногах.

– Вот так, порядочек, – он уложил её – грязную, окровавленную на мягкую перину, застланную свежими простынями; аккуратно прикрыл одеялом, разрисованным мишками, уточками и лосятами.

– Спи, лапушка, – старик нежно поцеловал её в лоб и вышел прочь, аккуратно притворив за собой дверь.

* * *

Помещение столовой переполнилось; два десятка бойцов, не участвовавших в провальном штурме кладбищенской кирхи сгрудились возле выживших участников ночного набега – внимали рассказам очевидцев. Обритые головы, покрытые шрамами свирепые рожи, свёрнутые носы, квадратные подбородки, недельные щетины, запах перегара и едкого пота.

– Я отклонился от её меча, ударил эту тварь прикладом, и выстрелил в упор пять раз кряду. И, прикиньте, не попал. А она уже сзади, и не поверите, братцы, не баба это, а огромный зверюга, волколака галимая.

Недоверчивые вздохи, угрюмое сопение, хриплый скорбный кашель.

Толстый повар знал многих из этих отморозков ещё до крушения мира. Ветераны бандитской грядки, которой заправлял его друг, старый Садулис, задолго до Судного Дня. А когда неистовый Садулис принял пулю в сердце, руководство бандой перешло к его отпрыскам, близнецам Герте и Ханселю, а Якоб взвалил на себя тяжкий груз власти «серого кардинала».

– Когда мы к погосту пробирались, над кладбищем ворон летал, размером с собаку, смерть нам пророчил человеческим голосом, сам слышал.

Смешки, цоканье языком, насмешливые комментарии.

Бойцы почтительно расступались, пропуская толстого повара. Многие из них появились в банде уже после Дней Гнева. Пришедшие были, в основном, уголовниками. В пятнадцати километрах от городка находилась колония, небольшая, особого режима. Когда рухнул мир, тюремные ворота распахнулись, немногие выжившие заключённые, те, которых не коснулась благодать господня, отправились бродить по искалеченному миру. Группировка, обосновавшаяся в опустевшем городке, росла и крепла.

– В церквушке нас уже поджидали – пацанов десять, не меньше. Да не вопрос: мы бы и их положили, у нас базука с собой была и гранат к ней ящик. Так то так: мы эту часовенку разнесли бы к хуям собачьим, если бы не сука эта оголтелая, что с мечом меж нас нарисовалась. Один взмах и головы нет, второй – и руки нет, как нет... Скажи, Смачный.

Смачный молчал, лишь протягивал вперёд обрубок правого, татуированного тюремными наколками предплечья.

Герта охотно принимала зеков в свой отряд. Дисциплину насаждала жёстко, практикуя публичные казни провинившихся и безудержные поощрения отличившихся. У этой девочки и до Судного Дня был несгибаемый стержень внутри, а Апокалипсис сделал железной её всю. Старый Якоб радовался успехам воспитанницы. Да что там радовался – старик души не чаял в этой беспощадной суке. Через год после Трубного Зова, группировка Герты подмяла под себя выживших городка. Обложила налогами, охраняла. Бодалась с подобными себе шайками, каталась по осквернённой Прибалтике, собирала подарочки: провизию, оружие, технику, рабов, всё ценное. Шесть лет так жили – не тужили. Дрались с пришлыми; частенько и сами отправлялись пограбить. Иногда побеждали, иногда проигрывали. А год назад Герта узнала, что на военной базе натовских морпехов кто-то выжил. Семеро постапокалиптических канадцев погибли, забрав с собой в могилу пятьдесят нападавших. Герте достались несметные сокровища, но группировка истаяла, превратилась в жалкий отряд. К тому же её мечта не сбылась – ядерных боеголовок на территории базы они так и не нашли, слава Господу. Девчонка мечтала взорвать одну над Балтикой – не со зла, а просто на гриб посмотреть. Атаманша обозлилась, замкнулась в себе, заперлась на отжатой базе с остатками отряда. Пацаны, разочарованные этаким отшельничеством, всё чаще вставали на тапки, а новых бойцов не прибывало.

Ему освободили место за обеденным столом. Грязные пальцы, сжимающие открытые пачки сигарет, тянулись к повару. Захватанный стакан перед его носом заменили. Новый наполнили водкой. Якоб выпил до дна, взял одну из предложенных сигарет, прикурил. Затянулся несколько раз подряд – сигарета превратилась в наполовину выкуренный окурок. Он выпустил клубы дыма в лицо сидящего перед ним Смачного – того самого, что лишился в набеге руки.

– Мечом говоришь казнила?

Тот снова протянул вперёд культю, обмотанную заскорузлыми, окровавленными бинтами.

– Позовите Соткен, – приказал Якоб.

Толпа воинов снова расступилась – вперёд выступила черноволосая тщедушная женщина. Одеждой для её чудовищно кривого туловища служил армейский камуфляж, точно такой же, как и у остальных бойцов. Маскировка не помогала скрыть внушительный бюст.

– Иди сюда, – Якоб небрежно столкнул с табурета сидящего рядом бойца и похлопал ладонью по освободившемуся месту.

Женщина послушно направилась к повару, переваливаясь с одной ноги на другую, что была значительно короче первой. Непонятно, что такой жалкий заморыш делал среди отборных бойцов группировки. Те храбрецы, что пытались это узнать, умерли.

– Слышала этих сказочников? – Якоб кивнул в сторону Смачного и пододвинул к женщине свой стакан.

Тот сразу наполнили. Черноволосая выпила. Стальные глаза заблестели.

– Слышала, – ответила Соткен хриплым, искажённым ярко выраженным акцентом, голосом.

– Что думаешь об этой бабе с мечом?

Соткен приподняла стакан – его снова наполнили.

– Поп-культурная мифология широко распространила легенду, что члены самых крутых кланов японской якудзы предпочитают выяснять свои отношения с помощью этнического холодного оружия.

Она опрокинула стакан.

– Однако я думаю, что это никакая не легенда.

– И, блядь, чего? – уставился на неё Якоб, – Мы ж с тобой в постапокалиптической Прибалтике, а то Япония.

– А какое объяснение можно найти полуголой бабе с мечом, что положила десяток наших бойцов в полной темноте? – теперь уже Соткен непонимающе уставилась на старого повара, – Ты мне скажи, как профессионал – ты колбасу с закрытыми глазами нашинковать можешь? Порционно, по канонам?