Текст книги "Кого не взяли на небо (СИ)"

Автор книги: Клим Мглин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 52 страниц)

– Сдох? – осведомился Монакура Пуу, слегка повернув голову в сторону десантного отсека.

– Нет ещё, – ответила сержанту Соткен, пробирающаяся вдоль ряда кресел.

– Надеюсь, – добавила она еле слышно.

– А что за второй вариант? – спросил сержант.

– Второй вариант медленный, но, какой бы из них мы не выбрали, Ньялу поведу дальше я.

Они поменялись местами: Соткен вцепилась в руль, а сержант откинулся на пассажирское сидение, мельком глянув на Бездну, что тормошила бездыханное тело, повисшее на ремнях безопасности. Напротив них в точно таком же кресле обмяк скальд Хельги. Он что-то невнятно мычал; из под спутанных волос, свешивающихся ему на лицо, свисала на пол длинная нить слюны.

– Второй вариант заключается в том, – тщедушная женщина с большими сиськами резко крутанула руль броневика и в её стальных глазах зажглись чёртовы огоньки, – Что мы сразу отправимся в клинику, на мою работу.

Монакура Пуу откинул с лица спутавшиеся меж собой косы, косички, жгутики и просто пряди грязных волос, топорно скрученные в дреды и полуобернулся назад:

– Мелкая, как там щенок?

Ухо девушки припало ко впалой груди лива, и её скуластое лицо озарилось робкой надеждой.

– Выбираем второй вариант, – заявил во всеуслышание сержант Псового отряда. – А к тебе домой,боец, мы заедем на обратном пути, ибо к тому времени, когда ты всех нас починишь, – он выразительно почесал свёрнутый на бок нос, – Нам всем снова нестерпимо захочется убивать. Кстати, у тебя же есть чё-нить годное из мéтала?

* * *

Ньяла, ведомая уверенной смуглой рукой, кожа которой цвела алыми розами, вырвалась из объятий сказочного бора и оказалась на трассе. Асфальтовое покрытие просело и растрескалось, местами зияли глубокие ямы, заполненные подозрительной зеленоватой жижей, кое-где сквозь глубокие трещины пробились наружу кривые побеги каких-то уродливых растений, светоотражающая краска с дорожного ограждения облупилась, а сам заборчик проржавел и покосился. Броневик покатил вперёд, ловко объезжая ухабы и выбоины.

– Ну вот почему я такая невезучая?

У Бездны прошёл приступ яростной истерической паники, лишь только она убедилась, что лив дышит. Слабо, но ровно и спокойно. Теперь девушкой овладела вполне обычная для неё финерально-депрессивная хандра.

– Круиз, я так понимаю, проёбан. Чует моё сердце: назад на кораблик вернутся не все, а я очень бы не хотела стать одной из этих «не всех», поэтому вместо празднования моего шестнадцатого дня рождения и достойной по этому случаю треш-вечеринки, мне вновь придётся защищать свою жизнь.

Монакура Пуу хмыкнул, Соткен хихикнула. Аглая Бездна покачала головой и, отодвинув в сторону длинные, свисающие до пола, волосы Хельги, вписала смачный щелбан по сопливому носу упоротого скальда.

– Причём, – продолжила расстроенная девушка, – Вы только гляньте, от кого эту самую свою жизнь мне приходится защищать. Самыми обычными врагами, походу, были уголовники Герты, а если судить по нашей тётечке, – грязный палец указал на Соткен, сосредоточенно крутящей руль автомобиля, – То вы ваще прикидываете, что за компашка там собралась?

Соткен польщённо заулыбалась и послала девушке воздушный поцелуй с помощью зеркальца заднего вида.

– А эти мёртвые эсэсовцы в тевтонских доспехах? Помните? Они же нас с ним, – палец ткнул в кучу кос, разметавшихся по изголовью пассажирского сидения, – Чуть не порешили. Потом викинги эти сраные, что во временную петлю поймались, а теперь вот куча клонированных Уоттиков, Вишесов и Роттенов. Чё за закос гнилой такой? Не пойму. Мы ж, блядь, в Гермашке. Нихуя ни в Ливерпулях. Тута же готы под дарктехно быть должны, куда не плюнь. Просто целый стадион крашеных дебилов в облегающей коже. Но никак не британские панки. Чё не так с твоей страной, а тёть?

– Я думаю, что нас захватили англосаксы, – ответила Соткен, – Угрожали ядерной бомбой. У нас-то нету. Мстят за две предыдущие мировые войны. Думаю, что те, с кем мы сейчас столкнулись, и есть британские панки, ограниченный контингент, – ответила Соткен и, снизив скорость, принялась внимательно вглядываться в боковое окно пассажирского сидения.

– Хера там лысого. – ответил ей Монакура Пуу. – Эти пацаны сражаются, как истинные немцы. Ответственно заявляю – тот сосновый бор, откуда мы на тапки встали, завален германскими телами.

– Тогда тому есть другое объяснение... – начала было Соткен, но осеклась, резко затормозила и выругалась по-немецки.

Потом развернула Ньялу и покатила по встречной полосе, удивлённо вглядываясь в сплошную стену кустарника, буйно разросшегося по обочине трассы. Заветного поворота не было. Семь лет назад где-то здесь обреталась узкая гравийная дорожка, один конец которой выходил на трассу, а второй – на волшебную дорожку из жёлтого кирпича, ту самую, заветную дорожку исполнения желаний.

А сейчас тут ничего не было. Ничего. Никакого долбанного поворота, никакой кирпичной дорожки.

Соткен остановила броневик и вылезла из кабины, бросив быстрый взгляд назад – на умирающего соратника и его несчастную подругу, что сидела рядом, прижавшись ухом к его груди.

Монакура Пуу последовал за ней, повесив на голую шею ремень канадской штурмовой винтовки. Соткен, забыв про поиски поворота, невольно залюбовалась огромным мужчиной – высоким и тощим, словно весенний лось. Она подметила, что уже очень давно не видела на сержанте ничего, кроме рваных, камуфлированных асфальтовыми оттенками, штанов. В любую погоду он оставался гол по пояс и бос. Если пахло жареным, одевал бронежилет, но сейчас армор отсутствовал и Соткен пристально пырилась на жилистые руки, поросшие жёсткими и рыжими, как шерсть тигра, волосами, на могучие рёбра, выпирающие сквозь складчатую, как у бегемота, кожу и на впалый, расчерченный правильными квадратиками усохших мышц, живот.

Под ногами хрустнуло. Соткен остановилась и посмотрела вниз. Мелкие камушки. Гравий. Она подняла глаза и уставилась на пышный куст шиповника, усеянный багряными плодами – орешками с остатками нежных лепестков.

Куст приглашающе раскинул свои ветви, утыканные иголками в палец длиной.

Соткен раздвинула стебли и решительно шагнула в заросли.

Раздался треск рвущейся материи.

Монакура поморщился и не последовал за ней.

Через сорок ударов сердца маленькая женщина выскочила из кустов, будто курица, попавшая под щётки автомобильной мойки. Исцарапанная и драная. Алый сарафан висел клочьями.

– В машину, – процедила она сквозь стиснутые зубы и вскоре зелёный броневик, рыча, вонзился в заросли диких роз, безжалостно давя протекторами нежные, благоухающие цветы.

– Возможно место, куда мы направляемся, обитаемо, – хмуро вытянула Соткен, озабоченно вглядываясь вперёд сквозь лобовое стекло бронеавтомобиля.

– И тот, кто там обитает, совершенно не хочет, чтобы его нашли. Поэтому вырастил на дорожке заросли колючих кустов и бурьяна высотой в человеческий рост, – согласился Монакура Пуу.

– Но это точно не наши панки. Эти бы вместо кустов навалили гору пустых пивных бутылок, проехались по ней трактором, а потом, для пущей безопасности, собрались бы все вместе, сели сверху и дружно насрали, – подметила Соткен.

– Возможно, – согласился сержант. – В любом случае надо быть готовым к тёплому приёму. Мелкая! Щенки ещё живы? Очень хорошо! Тогда хватит размазывать свои девичьи сопли по их лысым щенячьим сиськам. Займи место стрелка, боец.

Аглая Бездна утёрла нос и поднялась на круглую башенку стрелка, где и вцепилась в приклад пулемёта Браунинга, намертво, словно бультерьер в шею овчарки. Кожа на острых скулах белела, будто кости мертвеца, отполированные песком времени, а в чёрных, как уголь, глазах, мелькали силуэты обитателей преисподней, отбрасывающие глубокие тени на тяжёлые, заплаканные веки. Аглая Бездна выглядела словно приговор. Окончательный и беспощадный.

Бронемашина медленно катила по узкой дорожке, мощёной растрескавшимся жёлтым кирпичом. На хищную морду Ньялы, на оскаленные прутья решётки радиатора, налипло несколько лепестков диких роз.

* * *

Вскоре дорожка, очень похожая на ту, по которой прошла Элли Co, вывела их на большую поляну, что когда-то давно, в прошлой жизни, была аккуратной лужайкой, покрытой мягкой травкой для гольфа. Теперь же зелёный коврик исчез, поглощённый сплетёнными побегами бурьяна, острой осоки, репейника и прочих никчёмных сорняков. Посередине заросшего луга высилась громада старинного особняка. Его стены и многочисленные башенки увивали стебли плюща и дикого винограда; растения попробовали забраться и на острую, черепичную крышу, но не смогли закрепиться там, побеги соскользнули и теперь свисали вниз густой бахромой. Лиственная шуба древнего строения отливала зловещими оттенками фиолетово-серебряной кислотной акварели.

Ньяла остановилась напротив лестницы, охраняемой двумя злобными каменными горгульями и исторгла из себя десант.

Огромный, лохматый мужчина, босой, в серых камуфлированных штанах и бронежилете на голое тело, ловко выскочил из пассажирской дверцы, и, припав щекой к прикладу штурмовой винтовки, бросился вправо, в обход здания.

Худенькая женщина, ростом два вершка, три горшка, одетая в багровый драный сарафан, что свисал с её тонкой талии волнующими лоскутьями, вывалилась из водительской дверцы. Приняв позу стрелка, она отправилась влево, переваливаясь, словно беременная утка, с одной, короткой ноги, на ту, что подлиннее.

Аглая Бездна застыла на пулемётной башне, с таким непроницаемым и суровым лицом, что каменные бестии напротив не выдержали её взгляда и сморгнули.

Задняя дверца бронемашины распахнулась, и оттуда выпал скальд Хельги, сжимающий в одной руке древний скандинавский меч, а в другой – ствол автомата Калашникова. Сделав пару неуверенных шагов, бледный, как пузо дохлой лягушки, слюнявый викинг опустился на колени, воткнул клинок в землю, отложил пушку в сторону, и, придерживая длинный хаер обеими руками, принялся исступленно и самозабвенно блевать.

Звуки он издавал потрясающие, и они, похоже, слегка доставили Бездне, отвлекая девушку от томительного ожидания. Она сосчитала семьдесят ударов своего сердца, прежде чем очищенный скальд прекратил изрыгать мерзость, и в изнеможении откинулся на спину. Его бледные губы изогнулись в волчьей улыбке. Духи маковых полей устранили все преграды и вновь продолжили своё чарующее путешествие по жилам скальда, даруя тому блаженство и отдохновение.

Наконец, с той стороны массивных, окованных железом двустворчатых дверей прорычали:

– Мелкая, это мы, и мы выходим, не шмаляй.

Аглая Бездна сдвинула ствол пулемёта, взяв под прицел пару узких окон верхнего этажа, что едва угадывались под фиолетовым покрывалом остроугольных листьев. Каменные горгульи вздохнули с облегчением.

Створки распахнулись с пронзительным скрипом; Монакура Пуу и Соткен, показавшиеся на пороге, вид имели встревоженный, их лица выражали недоумение.

– Мы зашли с чёрного хода. Там было открыто. Здесь что-то нечисто, – сказал сержант, подходя к броневику, – Похоже на подставу, но у нас нет другого выхода, иначе твой любимый щенок ласты склеит.

– Эй ты, придурок, – он строго посмотрел на скальда, нехотя поднимающегося из поросли высокой травы, изрядно примятой и заблёванной.

– Оклемался? Хорошо. Бери мелкую и заносите внутрь щенка, мы вас прикроем, потом проверим все остальные этажи, понял?

– Понял; говно – вопрос; так точно; щас всё будет.

В оснащении Ньялы, отжатой у разгромленной банды Герты, которая, в свою очередь, отжала это чудо у ограниченного контингента канадских морпехов, имелось всё, и на все случаи жизни. Включая пару примусов, порнографические журналы и даже компактные санитарные носилки. На них-то и погрузили раненного лива. Когда его несли ко входу, голая рука безвольно тащилась по земле, носок рваного кеда с торчащим оттуда грязным пальцем раскачивался из стороны в сторону, а длинный хаер волочился по земле, путаясь в армейских берцах Бездны.

Огромный холл встретил незваных гостей сумраком и сыростью. Лучи армейских фонариков, прорывающиеся сквозь пелену витающей в воздухе пыли, выхватывали фрагменты старинного интерьера. С ветхих картин, развешанных по стенам зала, на пришельцев недобро взирали строгие лики седобородых мужчин и их увядших жён.

Вот Соткен запнулась обо что-то и смачно выругалась. Препятствием оказались оленьи рога, что, растопырив свои острые отростки, поджидали визитёров.

Вот Монакура Пуу что-то прорычал в густые усы и указательный палец, лежащий на спусковом крючке, дрогнул. Свет фонарика, прикреплённого к стволу его винтовки, отразился в стеклянном оке чучела гигантского медведя, стоящего на задних лапах.

– Направо, – сказала Соткен, поведя дулом автомата в сторону длинного, тёмного коридора.

Они свернули и продвигались вперёд цепочкой – впереди сержант выцеливал любой малейший намёк на возможную опасность, следом пыхтящая от напряжения Бездна и упоротый в хлам Хельги тащили носилки со Скаидрисом, в арьергарде ковыляла Соткен, оглядываясь и настороженно принюхиваясь – похоже старая лисица почуяла неладное и навострила ушки.

– Пришли,эта дверь – сказала она, – Операционная.

Сержант повернул позеленевшую от времени медную ручку и ступил первым в сумрачное помещение, освещая фонариком тёмные углы.

– Чисто.

Остальные ступили следом. В помещении жутко воняло. Формалином, ацетоном, спиртом и откровенной мертвечиной.

– Кладите его, – Соткен указала на операционный столик, стоящий посередине комнаты.

На столе громоздились кучи чего-то пугающе невнятного.

Монакура Пуу подёргал створки узких, стрельчатых окон, и те поддались. Сержант расправился с побегами растений, заплетших проём, и помещение наполнилось тусклым светом.

Неординарный интерьер операционной навевал смутную тревогу.

Унылая кафельная плитка, характерная для мест вроде этого, отсутствовала. Шероховатые цементные стены покрывала коричневая краска. Вдоль стен змеились причудливо изогнутые трубы: ржавые и влажные. Раковину рукомойника покрывал слой многолетней пыли, а а стеллажи, уставленные стальными коробочками, поддонами, ретортами, баночками и колбами, в которых плавало что-то ужасающее – соответствовали вышеописанному – выглядели напрочь железными, напрочь ржавыми и жутко запущенными.

В углу, на позолоченных львиных ножках пузатилась ванная, формой напоминающая живот беременной женщины.

Она была, естественно, ржавая и железная.

Аглая Бездна смахнула с поверхности ржавого и, блядь, железного операционного столика всю мерзость, и они, вместе с Хельги, водрузили сверху носилки с ливом.

Скаидрис не подавал признаков жизни, однако Соткен оттянула тому веко, пристально вгляделась в закатившийся голубой глаз, зачем-то подула в него и удовлетворительно покачала головой.

Покопавшись в настенном шкафчике, она вытащила оттуда пухлый запечатанный пластиковый пакет.

– Придвиньте их к столу, – сказала Соткен Бездне и Хельги, указывая на штативы осветительных приборов, больше похожих на вешалки для одежды, модные в дореволюционной России, нежели чем на лабораторное оборудование.

– И развесьте на них фонари.

Недоросли повиновались и весьма шустро. В операционной стало намного светлее. Но недостаточно.

– Теперь я смогу поставить пару капельниц нашему герою, но кто-то должен спуститься в подвал, заправить и вручную завести местную электростанцию. Только тогда я смогу оперировать.

Соткен неуверенно уставилась на Монакуру Пуу. Тот нахмурился и покачал головой.

– Вот и у меня такое же чувство, малыш, – сказала доктор, подходя к стальной панели, вмонтированной в стену.

Она нажала пару кнопок и все услышали слабый гул, раздавшийся где-то в глубине дома. Соткен щёлкнула ещё одной кнопкой и операционную залил нестерпимо яркий свет.

– Мы здесь не одни, – сказала она. – Но это ничего не меняет, а пока лишь упрощает нам жизнь – никто никуда не идёт.

– Кто-то семь лет следил за состоянием генераторов, заряжая аккумуляторы аварийного запуска, – пояснил Монакура Пуу двум недоумевающим подросткам.

Те лишь глупо переглянулись между собой и продолжили таращиться на яркие лампочки, вспыхнувшие белым свечением.

– Тут кто-то живёт, – попробовала Соткен на свой лад.

– Вот же блядь! – Аглая Бездна схватилась за свой Диемако, а скальд Хельги обнажил меч, выдернув его из куска кожи, скрученной в подобие ножен.

Соткен выудила из пакета белоснежный халат и напялила его поверх бронежилета.

– Ты, сладенькая, – изящный женский пальчик, увенчанный обкусанным ногтем с ободком грязи вокруг, вперился в Аглаю Бездну, – Отставь свою пушку в сторону и забудь про неё. Ты будешь мне ассистировать, пока я буду резать и штопать твоего мужика. Просто делай всё, что я тебе скажу и не отвлекайся, даже если сюда заявится восставший из гроба Лемми Килмистер.

Бездна, что покусывала свои пухлые губки, нервно теребя приклад Диемако, согласно кивнула и положила винтовку на пол.

– Ты, вояка, – означенный палец вперился в Монакуру Пуу, всё ещё державшего под прицелом входную дверь, – Садись сюда.

Соткен указала на громоздкое кресло, стоящее возле операционного стола, и смутно навевающее образ старого, доброго электрического стула. Весьма удобного электрического стула – с подлокотниками, изголовьем и мягким, протёртым множеством задниц, седалищем.

– Садись и поработай кулачком.

Монакура Пуу осторожно сел и с сомнением оглядел толстые ремни, коими было оснащено кресло.

– Можешь не пристёгиваться, малыш, полёт будет мягкий.

Из пакета появилась целая куча пластиковых трубочек, свёрнутых спиралью.

– Однако же, – продолжила Соткен, любовно втыкая иглу в толстую, как канат, вену сержанта, – Ты, кровяной мешок, особо не расслабляйся и держи дверь под прицелом.

Монакура криво хмыкнул и, перехватив поудобнее штурмовую винтовку, навёл её ствол на плотно запертую дверь.

– Теперь насчёт тебя, дурило упоротое.

Пальчик указал на Хельги. Из пакета появилась баночка и полетела в викинга. Тот ловко поймал.

– Тебя резать не придётся, пуля прошла навылет и не задела кость. Съешь три таблетки.

Соткен показала скальду три пальца.

– Не всю банку, иначе у тебя отвалится нос, а потом и член.

Хельги криво улыбнулся и, отсчитав положенное количество, проглотил кругляшки.

– Молодец. Теперь лезь в эту лохань, – пальчик указал на пузатую ванную, – Высуни оттуда свою лохматую башку, ствол своего автомата, и прикрывай нас всех. Ванная крепка, как шкура броненосца, поэтому, если к нам пожалуют гости и начнётся заварушка, у тебя есть все шансы выжить, даже если нас всех здесь положат. Если выживешь, расскажешь остальным. Сложишь вису. Потомки будут помнить, как мы победили.

Хельги вновь оскалился и залез в лохань.

Соткен достала из волшебного пакета блестящий футляр и, раскатав длинное полотенце возле впалого живота бесчувственного лива, раскрыла коробочку и разложила на тряпку хирургические инструменты.

Она утыкала Скаидриса кучей иголок с трубочками, кои тянулись к Монакуре Пуу и дюжине штативов, оснащённых мешочками с подозрительно булькающими жидкостями. Некоторое время она оглядывала поле предстоящего сражения за жизнь одного из последних настоящих металхэдов.

– Ну и теперь, то, что касается меня – всесильного доктора и потенциального спасителя этой тощей задницы.

Палец оттянул веко лива. В голубой радужке пациента плескалась бесконечная безмятежность.

– Небольшой допинг, для мобилизации сил физических и приятного творческого настроя.

Ловкие пальчики виртуозного хирурга, знаменитого убийцы и искушенного мастера холодного оружия отломали головку стеклянной ампулы. Доисторический, многоразовый шприц забулькал, вытягивая в себя кубы прозрачной, как слеза, жидкости.

– Ебись всё конём. Так, моя сладенькая?

Аглая Бездна, наблюдающая за происходящим действом расширяющимися от ужаса чёрными бездонными глазами, лишь безмолвно кивнула.

Игла воткнулась точно в середину бутона распускающейся розы, вытатуированной на сгибе смуглой руки.

– Тётечка, – выдавила из себя испуганная девушка, – Это больше похоже на пыточную или на лабораторию доктора -психопата, чем на операционную навороченной клиники пластической хирургии. Почему так?

– Стилизация, – заплетающимся языком ответила ей побледневшая Соткен: маленькая женщина глубоко затянулась прикуренной сигаретой, слегка прикрыла оба века, и нарочито медленно взяла в руки скальпель.

* * *

– Ещё хочешь? – спросила Бездна, тыча столовой ложкой в тонкие губы Скаидриса.

Жующий лив отрицательно помотал головой, проглотил то, чем был набит его рот, смачно отрыгнул и сказал:

– Обалденно вкусный супчик. Даже с кусочками мяса. Что это, Бездна?

– Крысы. Сама в подвале наловила. Всё для любимого.

Физиономию Скаидриса свела интенсивная гримаса, и девушка слегка успокоила парня.

– Хер его знает, что это. Соткен варила, ты же знаешь её кулинарную специфику.

Скаидрис сморщился, вспомнив легендарный айнтопф, съеденный перед первым днём неотвратимой морской болезни. Однако слегка успокоился.

– Ладно, отдыхай, – вздохнула Аглая, вставая, – Я к себе пойду, залезу в тёплую ванную. Хер его знает, когда нам снова выдастся возможность поваляться в ванной. А потом мне в наряд.

– Слышь, Бездна, – слабым голосом пролепетал лив, которого наваристый бульон накрыл и стремительно убаюкивал, – Никуда не убежит твоя ванная, утром помоешься, посиди тут, со мной, с умирающим последним труъ-мéталом на этой гребаной планете, а то мне очень одиноко и тоскливо.

– Настоящему мéталу всегда должно быть скорбно, одиноко и тоскливо. Но так и быть, уговорил.

Она завалилась рядом с ним, на широченную кровать и блаженно закрыла глаза, погрузившись в приятную упругость полуистлевшего, вонючего матраса.

– Ты даже ботинки не снимешь? – поинтересовался вмиг взбодрившийся Скаидрис.

– Так, любимый мой, – Аглая приподнялась на локте и строго уставилась на друга. – Даже не думай не о чём таком, понял? Тебе вообще ходить нельзя, даже в туалет.

– А я и не хожу, – расстроенный лив перевернулся на бок, покопался у себя в штанах, и вскоре мощная струя ударила в железные стенки мятого ведра, заботливо подставленного под ложе раненного.

Аглая Бездна немного смягчилась.

– Мы с тобой всё наверстаем, но сейчас нас ждёт небольшое воздержание. Иначе у тебя швы разойдутся. Кстати, ты, наверное, ещё не в курсах насчёт того, как тебя располосовала эта перекрытая фрау?

– В смысле? Что ты имеешь ввиду, моя девочка?

– Когда швы зарубцуются, у тебя на брюхе будет красоваться надпись.

– Чё, бля?

Скаидрис попытался задрать на себе майку и ощупать перебинтованное пузо, но женская, необычайно мускулистая рука, пресекла его панику, опустившись на промежность парня.

– Не волнуйся. Текст, по крайней мере, достойный. А сейчас лежи спокойно, негодяй, и не вздумай меня лапать, а то я перестану.

Рука Бездны ловко расстегнула штаны последнего мéтала на земле и скользнула внутрь.

* * *

Голова Соткен болталась взад и вперёд, ровно как у китайского болванчика. Затылок женщины выстукивал монотонный ритм об деревянное изголовье кровати – в унисон ритмичным шлепкам Монакуровского, заросшего рыжими волосами, паха. Сержант напоминал льва за работой. А работ у льва всего две. Первая – валяться на скале и орать дурным голосом, пугая обитателей саванны, и вторая – регулярно ублажать своих ненаглядных львиц. На пике кульминации мужчина выдернул своё, потрясающее размером, орудие из мокрого плена хлюпающего болотца, и роскошные сиськи, что наконец-то перестали прыгать вверх-вниз, как две трясущиеся порции упругого пудинга, грандиозно залило. Соткен приоткрыла рот и кончиком языка слизала дымящуюся скверну с уголка своей верхней губы. Покатала в полости, раскрывая букет, скривилась и сплюнула вбок.

– Неплохо, сладенький.

Соткен пристально посмотрела на чудовище, нависающее над ней и не смогла сдержать кривой ухмылки. Из-под спутанной гривы на неё внимательно взирали два миндалевидных ока, лишённых каких бы то ни было эмоций – лишь лёд да пустота. Глаза эти украшали такие глубокие чёрные тени, что Монакура напоминал просветлённого медведя панду, а нос, перемотанный неровными слоями сморщенных бинтов, делали его похожим на египетскую мумию. Соткен перевела взгляд на огромный член, лежащий у неё на пузе. Тот, распухший и обмякший, валялся в луже липкой жижи и слабо подрагивал. Из дырочки на его головке всё ещё вытекали матово-серебряные нити. Она стряхнула с себя эту гадость, наспех отёрла бюст краем простыни, на которой лежала и выпросталась из под самца, прежде, чем тот рухнул мордой вниз и сразу же уснул.

Она одёрнула лоскутья, в которые превратился подол её алого сарафана, и рука ощутила мерзкую, липкую тряпку. Соткен поёрзала бёдрами, высвобождаясь из плена тугой резинки, охватывающей её тонкую талию, и навсегда рассталась с останками этнического одеяния древних ливов.

Голая, невозможно кривая и прекрасная, женщина шагнула к платяному шкафу.

Она пнула добротный, дубовый "wardrobe" и тот послушно распахнул створки, будто ручной кашалот в ожидании рыбёшки.

Она выбрала летнее просторное платье – лёгкое с цветочной палитрой и одела его. Солнце пробилось в узкое окно слабым лучиком, и тяжёлый воздух помещения посвежел. И, хотя сейчас стояла поздняя осень, в комнате запахло весной и майским дождём.

Теперь трюмо. Зеркало явило ей образ бледной, немолодой женщины со впалыми щеками, заострёнными скулами и глубокими тенями на тяжёлых, опухших веках.

Но она знала, как всё исправить.

Красная помада. Её прекрасно очерченные, чувственные губы. Можно особо не стараться. Главное густо и ярко.

Теперь назад к шкафу.

Что-то там ещё, в самой глубине.

Что-то тускло поблёскивает, отражая блики вечернего солнца от своего воронёного ствола.

Что-то ждёт, чтобы его взяли и нажали курок. Вставив ствол себе в рот.

Дверь в апартаменты, предназначенные для клиентов, приходящих в себя после сложных пластических операций, распахнулась от удара изящной женской ступни.

Скальд Хельги проворно отпрянул от скважины, ловко избежав удара в лоб дверной створкой.

Тщедушная и невыносимо привлекательная, кривая и хромая маленькая женщина в просторном летнем платье, держа наперевес культовую Ремингтон одиннадцать, устремилась вперёд, в сумрак длинного сумрачного коридора, оставляя после себя волнующую ауру запахов недавнего секса.

Хельги глубоко вдохнул будоражащий шлейф ароматов и последовал за ней.

* * *

Смеркалось. Аглая Бездна стояла возле распахнутого узкого окна, пырясь в темнеющее над кронами сосен осеннее небо и внимала беспокойным крикам и щебету неведомых пичужек, населяющих окрестный лес. Пернатые твари никак не хотели мириться с басовитым гудением работающих дизельных электростанций, и, хотя генераторы шумели уже почти неделю, птички продолжали возмущаться и надрывно орать. Особенно по вечерам.

Девушка глубоко зевнула и скорбно выдохнула. Получилось протяжное и печальное стенание.

Спать сегодня не придётся. Не придётся половину ночи. Её вахта. Они с Хельги дежурили по очереди, каждый по семь часов. Вот уже несколько дней.

После того, как упоротая в хлам Соткен изрезала всё брюхо Скаидриса, выкачав из Монакуры Пуу пару галлонов крови, Аглая была уверена, что её любимый умрёт, как впрочем и сержант. Но уже на следующий день Скаидрис пришёл в себя, да и выжатый, как лимон, Монакура чувствовал себя вполне сносно, только всё время спал, а когда не спал – жрал. А ещё через день доктор Соткен заявила, что настала пора выполнить обещание, данное ей самой госпоже лейтенанту. То бишь Йоле. Она сказала, что пора браться за дело, ткнув своим грязным пальцем в сломанный нос Монакуры Пуу. Сержант не возражал.

Пять часов Соткен, купающаяся в ярком свете хирургических светильников, словно дирижёр симфонического оркестра в лучах прожекторов, махала блестящим скальпелем над распластанным Монакурой, превратив его морду в кровавое месиво.

Потом налепила сверху пластырей, каких-то хитрых хирургических фиксаторов, похожих на бельевые прищепки, замотала всё это бинтами и безвольно расплылась в кресле, засучив рукав халата и целя иглой в бутон алой розы, что уже посинел от многочисленных вливаний.

– Порядочек, – заявила она и отправилась бродить по цветущим маковым полям.

Памятуя надпись на брюхе Скаидриса, выполненную способом шрамирования, Бездна сомневалась в этом самом "порядочке", но всё же надеялась на лучшее. Оно и случилось, это самое лучшее. На следующий день сержант забинтованной мордой и чёрными синяками под глазами напоминал мумию на отходосах, но особого беспокойства не выказывал. Только всё время сонно клевал своим новым, не предъявленным пока ещё носом, и требовал еды. А в подвале этого старинного замка, превращённого в клинику пластической хирургии, имелись огромные запасы консервов. Особняк был под завязку набит всем полезным. Еда и топливо, вода, исправные дизельные генераторы, мыло и чистое нижнее бельё. Женское нижнее бельё.

Бездна поёрзала бёдрами, ощущая в свежевыбритой промежности прохладный шёлк чистых трусиков. А ещё она чувствовала колечки.

Теперь «там» у неё были колечки.

А ещё коротенькая цепочка и шарик. Маленький блестящий шарик.

Если побегать голышом по местному коридору, то цепочка клёва стукалась о шарик и чётко звенела.

Доктор Соткен сдержала своё обещание и теперь её давняя мечта сбылась.

Спустя день после операции на монакуровский нос, тщедушная женщина, что носила алый этнический сарафан ливонских женщин, сама напомнила Бездне о её просьбе.

К тому времени концентрация опиатов в крови доктора достигла критической отметки и равнялась примерно трём смертельным дозам. Но, как говорится, всё, что нас не убивает, то нас делает сильнее.

Злые цветы пока-что не спешили забирать жизнь виртуозного хирурга, знаменитого серийного убийцы и искушённого мастера нагамаки. Женщину, разумеется, слегка подклинивало, но, в общем и целом, Соткен была в порядке.

Ну, почти в порядке.

– Готова украсить свою киску? – вяло поинтересовалась доктор, утопающая в удобном кожаном кресле.

Веки женщины почернели, лицо отливало синим, она сладко почёсывала что-то, запустив руку под подол сарафана, а в уголке рта тлел окурок – фильтр и пепел длиной с полноценную сигарету.

– Или зассала ? – уточнила врач и протянула девушке маленький футляр. – Это будет твой подарочек на день рождения. От меня.

Бездна открыла ларчик, а потом и рот. Те самые колечки, которые она так хотела. Блестящие и стальные. Металлические. Круто. А ещё всякие другие цацки.

И всё это – «туда».

Вот так и настала очередь Аглаи Бездны занять место на операционном столе. Она побаивалась, но Соткен и правда была виртуозом своего дела. Всё прошло практически без эксцессов, лишь только один раз Бездне пришлось намотать на руку роскошную гриву каштановых с проседью волос и приподнять голову доктора, уткнувшегося лицом меж её широко разведённых ног. Не то, чтобы Бездне не понравилось, просто девушка знала – к замочной скважине двери операционной сейчас прилеплено восторженное око Хельги.