Текст книги "Gears of War #5. “Глыба”"

Автор книги: Карен Трэвисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 44 страниц)

– «Мне тридцать», – сквозь зубы процедила Аня, внезапно почувствовав приступ беспричинной злобы.

– «Ну, выглядишь ты великолепно. Можешь любого мужика себе отхватить, какого только пожелаешь».

Аня не могла оторвать глаз от пива в кружке. Она чувствовала скорее не кипящую злобу, а смутное и до конца неясное чувство медленно перетекавшей в ней обиды из-за всего на свете. Из-за мамы, решившейся на такое безумство в бою. Из-за червей. Из-за того, что Маркус порой вёл себя, как чокнутый, вытворяя всякие глупости, вместо того, чтобы быть рядом с ней. Из-за того, что он спустил в трубу всё то немногое, что у них было. Из-за Хоффмана, который сделал то, что должен был… Но основной причиной всё же являлся Маркус.

“Как ты мог так поступить со мной?! Как ты мог вот так взять и бросить меня одну?!”

– «Знаю, что могу», – ответила Аня, решившись в кои-то веки признать свою красоту. Но она ни разу до этого не проявляла такой язвительности. – «И именно поэтому мне нужен Маркус. У альфа-самки в стае есть право заполучить себе альфа-самца, так ведь?»

Барри положил ей на локоть свою ладонь, которая каким-то образом соскользнула вниз, оказавшись на бедре Ани, застывшей от происходящего. Маркус такого бы себе в жизни не позволил на людях. Именно поэтому подобный поступок и привёл её в негодование. Дело было даже не в том, что Барри лапал её, а в том, что ей всю жизнь хотелось, чтобы Маркус хотя бы за руку её прилюдно взял, просто признав, что у них есть отношения, а не пытаясь сделать вид, что не спит с ней. Остальное уже не имело большого значения, ведь слишком много людей погибло, а шансов выжить оставалось всё меньше.

– «Милая», – начал Барри, – «если так и будешь ждать его, то у тебя там всё зарастёт обратно к чертям собачьим до следующего перепиха».

И тут Аня ему врезала. Этот гневный порыв возник из ниоткуда, как всегда и бывает. Едва почувствовав, как её кулак врезался в Барри, она тут же вскочила со стула и приблизилась своё лицо к нему. Каким-то образом в ней одновременно бушевали горечь утраты и дикая ярость. Аня и сама не понимала, насколько сильно ударила Барри, но он так и остался сидеть, прижав руку к челюсти и вытаращив на неё глаза. Рука Ани на мгновение словно добела раскалилась от боли.

– «Да, я храню себя для него, понял?!» – крикнула она. Все в баре обернулись на шум. – «Либо он, либо вообще никто! Так и поступлю, а ты свои руки при себе держи, чёрт тебя дери!»

Адреналин в крови упал так быстро, что, казалось, будто бы кто-то нажал на слив. Первой же мыслью Ани было извиниться, но Барри, соскользнув со стула, уже пятился от неё спиной вперёд.

– «Прости», – сказал он. – «Да, я знаю, что позволил себе лишнего. Забудь вообще про то, что я тебе наговорил, хорошо? Мне лучше уйти».

Ане надо было взять себя в руки, да ещё и Дома дождаться. Когда двери бара захлопнулись за спиной Барри, она вскарабкалась обратно на стул, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, хотя с Чезом они всё же пересеклись глазами.

– «Пора мне на газировку переходить», – тихо пробормотала Аня.

– «Ага», – кивнул Чез, протирая бокал рваной тряпкой.

Кулак начало саднить. Оглядев его, Аня заметила на коже ссадины, влажные от струившейся из них крови. С раздосадованным видом она приложила костяшки к губам, и в этот момент чья-то рука легла ей на плечо. Аня резко развернулась, будучи готовой вновь ударить стоявшего позади неё.

– «Ё-моё!» – воскликнул Дом. – «Что стряслось?»

У Ани от одного его вида словно камень с души свалился.

– «Прости. Выставила тут себя дурой, пива слишком много залила в себя. Знаешь этого хирурга, Барри зовут? Блондин с бакенбардами такими? Он меня облапал, а я его ударила».

Дом тут же пришёл в негодование, словно брат, готовый защитить честь сестры.

– «Так, я этому мудаку сейчас ноги к хуям переломаю. Куда он пошёл?»

– «Дом, забудь о нём», – Аня ухватила Дома за локоть. Он даже не стал снимать боевую форму, а просто отстегнул бронепластины и накинул сверху куртку. – «Всё было совсем не так, как ты думаешь. Он хороший парень. Это я себя в руках удержать не сумела. Всё из-за Маркуса. Я постоянно злюсь на всё вокруг».

– «Это ты своего рода так скорбишь по нему», – ответил Дом. – «Когда погибли Бенни и Сильви, мы с Марией ходили к психологу, чтобы справиться с утратой. Нам там всякой херни бесполезной наговорили, но кое-что оказалось правдой. Например, то, что ты злишься на умершего человека, считая, что они тебя тут попросту бросили. Из-за этого все эти безумные припадки и перемены настроения. Потом всё это пройдёт».

– «Да, знаю. Со мной уже такое бывало».

– «Да, верно, извини. Не надо было так про это всё говорить. Просто не забывай о том, что это тоже своего рода…» – Дом умолк, будучи не в силах произнести слово “смерть”. – «Но если этот парень к тебе пристаёт…»

– «Да не пристаёт он».

– «Хорошо, но если вдруг начнёт, то мне скажи, ладно?» – Дом несколько мгновений не сводил глаз с её губ, словно ожидая приказа на убийство. Аня и мечтать не могла о лучшем друге. Затем он сел на соседний стул, сложив локти на стол, явно довольный тем, что Барри можно будет и завтра кишки выпустить. – «Я сделал это. Чёрт, у меня столько месяцев на это ушло, но всё готово».

– «Ты о чём?» – Аня хваталась за любую соломинку, как утопающий, чувствуя себя дурой из-за этого. – «Что ты сделал?»

Дом достал из кармана конверт. Отогнув край, он показал его содержимое Ане. Конверт был набит продовольственными карточками, взявшими на себя роль денег в Джасинто. Раздобыть такую кучу карточек можно было лишь незаконным способом: либо на чёрном рынке, либо получая их за мёртвых людей, имена которых каким-то образом не оказались внесены в списки скончавшихся. В любом случае, Дом ходил по тонкому льду.

– «Я продал мою Звезду Эмбри», – ответил он.

Такие новости окончательно добили Аню. А ещё хуже ей стало, когда она, взглянув на Дома, увидела, как тот буквально светится от искренней преданности. Он никогда в жизни не спрашивал, как Аня распорядилась медалью своей матери. А ещё её привела в ужас мысль о том, что она сама так и не предложила продать эту медаль, даже не понимая, почему.

– «Боже, Дом… Мне так жаль».

– «Да ладно, забей. Какое-то хуйло решило заморить голодом всю окраину, потому что хочет получить незаслуженную медаль. Ничего против не имею».

– «Слушай, у меня ведь медаль матери осталась», – сказала Аня, желая стать соучастником в его сделке с карточками. – «Отнеси её к покупателю и обменяй на свою».

Грустно улыбнувшись, Дом спрятал конверт в карман куртки.

– «Не надо. Это единственное, что у тебя осталось от матери. Маркус закопал свою в могиле Карлоса, едва успев получить. А я свою отдам ради него».

Сняв куртку, он положил её на барную стойку, а затем кивком головы дал Чезу понять, что хочет выпить. Ане всегда было трудно отвести взгляд от татуировки на его руке, где на фоне сердца было выведено имя “Мария”. Дом прекрасно понимал, каково это: любить одного человека, ни разу не возжелав другого. И, тем не менее, он всё равно тратил то время, которое мог бы провести в поисках Марии, на помощь Маркусу. У Ани на глазах навернулись слёзы.

– «Короче, в канцелярии военного суда сказали, что единственный вариант для нас подать на апелляцию – это по здоровью. Но шансов на успех мало», – сказала Аня, незаметно вытирая нос тыльной стороной ладони. – «Если сможем доказать, что он не отвечал за свои действия, то признание вины сочтут недействительным. Но из армии Маркуса всё равно спишут, и ему это не понравится, как и признание его психически невменяемым».

– «Чёрт, да мне всё равно, даже если придётся в итоге покрасить его зелёной краской и сказать всем, что он теперь деревом себя считает», – ответил Дом. – «Сначала надо его вытащить оттуда, а уже потом дальше решим, что и как».

– «А сейчас-то что делать будем?»

– «Ты о чём?»

– «С Маркусом никак не связаться. Свидания не разрешают, да и к тому же мы не знаем, получил ли он письма вообще, или просто не хочет на них отвечать».

– «Значит, попрошу Хоффмана поговорить с Прескоттом. Он сдвинет дело с мёртвой точки. А затем уже наймём настоящего адвоката, а не писаря какого-нибудь из канцелярии военного суда», – должно быть, Дом заметил, как изменилось выражение лица Ани. – «Кстати, у Хоффмана жена ведь была адвокатом. Он говорил, что она судей как сам чёрт по стенке размазывала. Блин, жаль, что её уже с нами нет…»

Он отпил пива из кружки.

– «Хоффман надавит, на кого надо. Старику ведь тоже жаль Маркуса. Да ты и сама это знаешь. Мы всё сделаем, как надо, слышишь, Аня?»

В голосе Дома звучала уверенность. Человека, который столько лет провёл в поисках своей жены посреди пустошей за периметром Джасинто, так просто не напугать бюрократической волокитой судебно-исправительной системы. Ане показалось, что Дома и вся армия Саранчи остановить не сможет, если на кону будет стоять спасение Маркуса.

“Пожалуйста, Мария, выживи ради него. Я просто хочу, чтобы Дом вновь стал счастлив. Он этого заслужил”.

– «Так чем сегодня займёмся?» – спросила Аня. Но выбирать между походом в кино или в ресторан им не пришлось бы, даже если бы подобные утончённые блага цивилизации ещё существовали. На повестке дня у них осталось лишь два вопроса: помощь Маркусу или поиски Марии. – «Патрули сообщали, что в пригороде Джасинто объявились новые “бродяги”. Я поведу».

– «Нет, на мотоцикле поедем», – сказал Дом, осушив кружку с пивом. – «Топлива меньше надо, да и мороки немного».

С отчаявшимся и печальным видом он вновь погладил рукой татуировку с именем Марии.

– «Аня, мы с тобой в одной лодке. Маркус и Мария – они оба где-то там. Нам надо вернуть их домой, и неважно, сколько времени уйдёт на это».

Да, он именно сказал “мы”, и для Ани это немало значило. Дом ей словно братом стал, и от этого жить становилось немного проще.

– «Я всегда говорила, что ты такой один на миллион», – Аня похлопала Дома по спине. На какое-то мгновение ей показалось, что она дотронулась до Маркуса. Тёплая футболка оказалась немного влажной в низу хребта, а под ней приятной твёрдостью ощущались мышцы и кости. – «Хотя на самом деле один на миллиард».

“ГЛЫБА”, ЮГО-ЗАПАДНАЯ ГРАНИЦА ДЖАСИНТО.

Остановив автомобиль в двадцати метрах от входа, Дьюри, высунувшийся из окна автомобиля, уставился на гранитный фасад тюрьмы. Здание представляло собой крепость, одиноко торчавшую на узкой скале, что выступала из центра плоскогорья. От остальных зданий тюрьму отделала широкая полоса ничейных земель, заросшая вереском и кустарниками. Раньше это место, прозванное пустошью Уэнлау, носило статус заповедника, когда ещё было кому приглядывать за его состоянием.

На облупившейся табличке, прикреплённой сбоку от ворот, виднелась надпись золотыми буквами: “КОАЛИЦИОННОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ДЛЯ ОТБЫТИЯ ЗАКЛЮЧЕНИЯ “ХЕСКЕТ””. Дьюри нахмурился. Казалось, название его сильно обеспокоило.

– «Вообще не знал, что это место так называется», – сказал он, спрятав голову обратно внутрь автомобиля. – «Я думал, это просто “тюрьма особого режима Джасинто”».

– «Когда ещё мой отец был жив, у нас и другие тюрьмы в городе были», – ответил Прескотт, собираясь с мыслями. Несмотря на то, что на заре своей карьеры председателю приходилось заниматься различными расследованиями, перед ним всё же ни разу не вставала необходимость в посещении Коалиционного учреждения для отбытия заключения “Хескет”. Прескотт уж точно никогда бы и подумать не мог, что лично будет знаком с кем-то из тех, кто тут срок отбывает. – «Тюрьмы эти нам недёшево обходятся. Приходится тратить ресурсы, которые могли бы пригодиться в другом деле, просто на то, чтобы людей под замком держать. Теперь это уже непозволительная роскошь, но в данном случае она, вероятно, переросла в необходимость».

– «Ну, вы готовы, сэр?»

– «Думаю, да».

– «Разрешите сказать, как есть?»

– «Конечно, как всегда».

– «Они там все пообсираются, когда вас увидят, ведь ждут только меня с помощником».

– «Да, полагаю, я произведу на них слабительный эффект», – ответил Прескотт. Отец учил его, что лучшее удобрение в сельском хозяйстве – это хозяйская поступь на полях. Хотя сам Дэвид Прескотт никогда в жизни собственноручно землю не обрабатывал, а просто владел целым рядом угодий. – «Теперь они всё время будут думать, что во время следующей проверки я могу снова лично приехать, так что, при довольно низкой затратности, устрашающий эффект сохранится надолго».

Выйдя из служебного автомобиля, Дьюри открыл заднюю дверь. Прескотт шагнул навстречу хмурому дню и, ощутив на лице капельки моросящего дождя, который скоро должен был превратиться в ливень, направился по короткой тропе ко входу в тюрьму. Дьюри шёл рядом с ним, облачённый в обезличенную броню КОГ, на пластинах которой была выведена лишь эмблема кавалерийского подразделения без указания принадлежности к какому-либо гвардейскому полку. Прескотт понимал, что кто-то внутри их уже заметил, ведь надзиратели должны были вести наблюдение за периметром.

Дьюри постучал в небольшую дверь, вмонтированную в громадные двустворчатые ворота. Когда-то давно их поверхность покрывала глянцевая чёрная краска, ныне попросту выцветшая и потускневшая. Дверь им открыли не сразу, и Прескотт решил, что, вероятно, он ошибся насчёт наблюдения за входом. Подошедший к двери надзиратель в униформе взглянул на Дьюри, а затем на Прескотта. И вот, представление началось.

“Да, офицер, это я, председатель Ричард Прескотт”.

– «О, это вы… сэр?»

Прескотт лишь вежливо кивнул головой, предоставив Дьюри возможность представить их, хотя теперь уже в этом не было совершенно никакой необходимости.

– «Председатель Ричард Прескотт пришёл к заключённому Фениксу», – заговорил Дьюри. Шлем он держал под мышкой, чтобы его короткая армейская стрижка и жёсткие черты лица куда эффектнее создали о нём впечатление, как о той ещё сволочи, умеющей добиваться своего. – «Он человек занятой, так что нельзя ли поскорее всё устроить, пожалуйста?»

Прескотту удалось сдержаться от улыбки. Приятно было наблюдать за человеком, умеющим устроить настоящий политический спектакль. По натуре своей Дьюри был человеком неконфликтным, прибегая к жёстким мерам лишь по необходимости. Родись он в нужной семье и получи правильное образование, то вполне мог бы устроить себе неплохую карьеру. Вероятно, он мог бы даже стать политическим соперником Прескотта. На какое-то мгновение Прескотт почувствовал то самое волнение, когда адреналин в крови начинает бурлить, от мысли о том, что Дьюри в политических играх мог оказаться ничуть не хуже его самого, а то и обойти по всем фронтам.

“Мы стараемся найти хоть какое-нибудь удовольствие в той работе, которой занимаемся, и именно в этом кроется тайна того, как выполнять свой долг на совесть. Особенно это касается наиболее непривлекательных сторон нашего труда”.

– «Простите за задержку, сэр. Конечно, проходите», – сказал надзиратель. – «Мы не думали, что вы лично приедете, а то отправили бы кого-нибудь, чтобы вас встретить».

Прескотт прошёл через дверь в воротах вслед за Дьюри, слегка пригнувшись в проёме. Шедший впереди надзиратель тревожным шёпотом на ходу разговаривал с кем-то по рации.

– «Нико!.. Нет, это председатель, то есть, Прескотт… Да, сам Прескотт!.. Да мне-то откуда было знать, чёрт подери?!.. Ладно… Хорошо…» – говорил он в микрофон.

Внешний вид и планировка тюрьмы были крайне типичными для зданий, построенных ещё до формирования Коалиции Объединённых Государств. В нём проглядывались признаки классической архитектуры Тируса, для которой была характерна военная направленность и полное отсутствие излишеств в декоре. За высокими стенами и системой двойных ворот располагался внутренний двор под открытым небом, где парковали транспорт, а окна камер и административного крыла выходили на центральный плац, посреди которого возвышалась статуя Нассара Эмбри в боевой броне. У подножья статуи виднелась вдохновляющая надпись: “Я НЕСУ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА СЕБЯ И ЗА СВОИ ДЕЙСТВИЯ”. Именно с этих слов начинался “Догмат Октуса” – присяга, которую давал каждый мужчина и женщина, чтобы закрепить за собой статус гражданина КОГ.

“Да уж, Эмбри, я вполне понимаю, какая на мне ответственность лежит. Интересно, было ли всё куда проще в твои времена? Всё ли тогда делилось просто на чёрное и белое?”

Возвышавшиеся под самый потолок сводчатые окна с многочастным переплётом разваливались на части, а одно из них в восточном крыле практически полностью лишилось своей свинцовой облицовки, хотя общая величественность интерьера от этого не пострадала. Прескотт мельком заметил крепкие квадратные арочные проходы, похожие на сводчатые подвалы в зданиях, которые вели в небольшие внутренние дворики. В гранитной брусчатке, которой был вымощена дорожка к знавшим лучшие времена дверям главного входа, не хватало отдельных шашек, а сквозь трещины пробивалась трава. Повернув голову направо и заметив зелёные побеги, Прескотт понял, что здесь имеются целые сады.

– «А это что?» – спросил он, указав в сторону сада.

– «Мы там еду выращиваем, сэр», – ответил надзиратель, проследив, куда показал председатель. – «У нас весьма неплохо выходит жить на самообеспечении. Да и выбора-то особо нет».

Прескотт случайно бросил взгляд на Дьюри, пока они ждали, когда двери главного входа откроются. Капитан, задрав голову, разглядывал совершенно гладкую поверхность невероятно высоких стен, собранных из крепких гранитных блоков. Председатель, как и всегда, сразу понял, о чём думал капитан: в ближайшее время никто отсюда точно сбежать не сумеет. В этот момент двери распахнулись, и у Прескотта возникло ощущение, что он попал в саму преисподнюю.

Сложно было понять, что же поразило его в первую очередь: темнота или вонь. Многие висящие под потолком старые лампы накаливания треснули или перегорели, а тем, что ещё работали, едва ли удавалось осветить коридор редкими пятнами света среди мглы. Вонь доходила до него волнами: сначала запахло плесенью, гниением и сыростью, а уже потом потянуло самими обитателями тюрьмы. Прескотт так и полагал, что в этом месте будут витать характерные для подобных учреждений запахи прогорклого кулинарного жира, мочи, дезинфицирующего средства, а также непроглядный смрад мужских тел, какого и в казармах не встретишь, ведь там до сих пор немало женщин обитает. Ко всему этому ещё и добавлялась горчащая вонь испражнений, но совершенно непохожая на тот привычный запах, что насквозь пропитал разрушенный город. Здешний смрад ощущался как-то необъяснимо иначе. Прескотт уже было решил, что виной всему отсутствие нормальной гигиены, или же сломанный водопровод, но затем он услышал собачий лай.

Ну конечно, у них здесь имелись сторожевые собаки, и такая вонь шла именно от их отходов. Судя по лаю, это была целая стая здоровенных псов. А затем завыла сирена. Её монотонный и размеренный звук раздавался через каждые несколько секунд, а из динамиков системы оповещений начался обратный отсчёт.

– «До начала режима изоляции одна минута…» – объявил голос.

Всё это звучало, как мрачная пародия на вездесущую систему громких оповещений на Азуре. Только вот объявления делались не мягким тоном давно уже почившего Найлза Самсона, а грубым и усталым голосом какого-то человека, который не особо-то и любил свою работу.

– «Это мы просто заключённых по камерам разгоняем, сэр», – объяснил надзиратель. – «Офицер Ярви скоро подойдёт к вам. Он… ну, он тут старший по званию. Начальника тюрьмы у нас нет. Нас, надзирателей, тут с дюжину наберётся, так что сами со всем тут управляемся».

– «Это каким же образом? Тут у вас довольно опасные люди сидят».

– «Ну, мы придумали кое-какой способ, сэр. Заключённых держим под замком, сами к ним не ходим. Им самим приходится обустраивать свой повседневный быт, готовить, прибираться. Ну а если нам всё же нужно попасть к ним, то мы используем раздельные охраняемые участки. А, да, и собак», – надзиратель кивнул с таким видом, будто бы говорил о всеми обожаемой старой охотничьей собаке, а вовсе не о тех чудовищах, каких рисовало воображение Прескотта, опираясь на яростный лай и рычание. – «Собак они и впрямь дико боятся, сэр. Дёшево и эффективно».

Если не обращать внимания на общую обветшалость, вонь собачьих испражнений и наличие металлических засовов на каждой двери, то это заведение могло бы сойти за старую подготовительную школу, в которой учился Прескотт. Именно так, возможно, она и выглядела после десятилетий запустения. Витиеватая резная лепнина, деревянные панели на стенах и покрытый плиткой пол напомнили ему о том чужеродном месте, в котором он очутился спустя всего лишь день после своего пятого дня рождения. Сжимая в руках небольшой чемоданчик, маленький Прескотт был готов тому, чтобы из него воспитали настоящего джентльмена. Неделю за неделей он каждую ночь рыдал перед сном в общей спальне, пока не смирился с тем фактом, что его жизнь не будет похожа на жизнь других маленьких мальчиков, чьи отцы были простыми людьми. Прескотт понял, что его долг – служение народу, и что надо перенять опыт отца, чтобы стать настоящим государственным деятелем.

“Так я и поступил”.

Преодолев скрипучие металлические ступени, председатель и шагавший за ним по пятам Дьюри вслед за надзирателем оказались в кабинете, куда больше напоминавшем размерами кладовку в магазине. Вероятно, небольшие комнаты проще отапливать. Приняв предложение присесть и выпить чашку кофе, Прескотт пронаблюдал за тем, как закрывалась дверь за уходившим надзирателем. Дьюри, пододвинув стул поближе, тоже присел. Тёмные стены нагоняли тоску, а покрытый чёрными пятнами истёртый ковёр работы восточных мастеров лишний раз создавал впечатление, что вся тюрьма превратилась в разваливающийся мавзолей.

– «Застрянь я тут, то точно вскрылся бы, сэр», – пробормотал Дьюри.

– «Это да. Должно быть, мистер Альва испытывает огромное облегчение от того, что покинул это место».

Дьюри уже хотел было что-то на это ответить, когда дверь вновь распахнулась, и в комнату вошёл совсем другой надзиратель. Этому худощавому человеку было уже за сорок, да и выглядел он так, словно бы давно не мог выспаться. Хотя нет, он вовсе не был худощавым, а просто нормального телосложения. Так обычно и выглядят гражданские, получающий стандартный паёк, в отличие от солдат, сражающихся на передовой. Прескотт тут же мысленно перевёл себя на уровень беседы с гражданским.

– «Добрый день, господин председатель», – сказал надзиратель, снимая тёмно-синюю кепку с головы. – «Я офицер Нико Ярви. Приношу свои извинения. Мы полагали, что к Фениксу кто-нибудь из канцелярии приедет. Вы с ним сами хотите встретиться, да?»

Прескотт в уме моментально дал оценку Ярви: обычный человек, который делает, что ему говорят, пытается быть честным, с трудом сводит концы с концами на пайках. Дьюри запрашивал личное дело Ярви, и там говорилось, что жена надзирателя работает медсестрой в реанимации. Детей у них никогда не было, как и у многих других супружеских пар на Сэре.

– «Верно, я хотел бы увидеть его, благодарю вас. Я лично знаком с Фениксом, и хорошо знал его отца», – говоря о профессоре, Прескотт без задней мысли произнёс фразу в прошедшем времени, ведь за последний год он столько всего узнал об Адаме Фениксе, что тот теперь казался ему совершенно чужим человеком. – «Я могу повидаться с ним прямо тут?»

– «Конечно, сэр. Сейчас приведём».

– «И кстати, не надевайте на него наручники. Мне кажется, это очень неприятно, да и к тому же, как вы заметили, со мной рядом личный телохранитель».

– «Вас понял, сэр», – с этими словами Ярви пулей вылетел из кабинета. Дьюри не сводил глаз с двери, словно кот, выжидающий мышь у норы. Прескотт и впрямь был лично знаком с Маркусом. Не сказать, что близко, но он помнил, как встретил высокого, стеснительного и до ужаса тощего девятилетнего сына Адама, которого профессор представил ему в Библиотеке Отцов-основателей, когда там открывали новый зал, построенный на деньги семьи Фениксов. В следующий раз Прескотт увидел Маркуса уже в облике молодого солдата, который решил записаться в армию вместо того, чтобы воспользоваться обширными привилегиями и самим собой разумеющимся освобождением от службы. Хотя у людей из того слоя общества, к которому принадлежали семьи Прескотта и Адама Феникса, такое право имелось от рождения. Перечеркнув всё своё воспитание, готовившее его к жизни среди зажиточных людей с подвешенным языком и большими связями, он превратился в обычного солдата, будто бы вышедшего из семьи рабочего класса.

Прескотт, полагавший, что проведённое в тюрьме время не лучшим образом отразится на внешнем виде Маркуса, оказался совершенно не готов к тому зрелищу, что ждало его за открывшейся дверью кабинета. Вошедший Маркус замер на месте по стойке “вольно”, сложив руки за спиной и немного расставив ноги. Ярви, сделав шаг в сторону, постарался исчезнуть из виду. До этого Прескотт видел Маркуса лишь в комплекте брони и чёрной бандане на голове, которую он предпочитал шлему. Будучи лишённым всего этого наряда, Маркус, облачённый лишь в штаны и майку, являл собой совершенно иное существо.

– «Здравствуй, Маркус», – Прескотт поднялся на ноги. За проявлением подобной учтивости и демонстрацией близкого знакомства, во время которого Прескотт вовремя сдержал собственный порыв протянуть руку для рукопожатия, таился собственный продуманный замысел. Тем не менее, председатель искренне поразился состоянию Феникса. У Маркуса было весьма крепкое телосложение, и потребовался бы не один год тюремного срока, чтобы он полностью растерял эту форму. Но под посеревшей и иссушенной кожей на лице и руках не проглядывалось ни капли жира. Судя по всему, Маркус похудел килограмм на десять минимум, и Прескотт был совершенно уверен, что это не из-за отсутствия брони ему так кажется. – «Прежде, чем мы начнём, я хотел бы сказать, как же мне жаль, что с твоим отцом так всё вышло».

“Да, именно что жаль. Только не в том смысле, в котором ты думаешь, само собой. С другой стороны, врать я тебе не стану. Я вообще за всё то время, что народу служу, ни разу намеренно не врал, а лишь скрывал некоторые подробности. Так что, формально, всё, что я говорю – правда. Но ты ведь к этому никакого отношения не имеешь, верно? Тебя, обычного несчастного солдата из жалких остатков пехотного полка, случайно во всё это затянуло. Не стану я тебе ещё страданий добавлять”.

– «А, председатель», – прорычал Маркус, взглянув прямо в глаза Прескотту. С его лица не сходило выражение усталого недоверия, будто бы он не верил ни единому сказанному ему слову, но это не столько раздражало его, сколько просто печалило. Маркусу глаза достались от отца, но то, что скрывалось за их взглядом, казалось совершенно непохожим на Адама. Ясно было лишь одно: Маркус окончательно потерял волю к жизни. – «Чего вам надо?»

– «Не надо вести себя столь замкнуто в присутствии надзирателей», – Прескотт бросил взгляд за спину Маркусу на стоявшего там Ярви. – «С вами теперь хорошо обходятся?»

– «Ну, на этой неделе мне ещё ничего из внутренних органов не отбили, если вы про это спрашивали, председатель», – моргнув, ответил Маркус.

– «Да, понимаю. Прости за всю эту ситуацию», – сказал Прескотт, обратив внимание на несколько старых и уже желтеющих синяков на плече Маркуса. Хотя они из-за чего угодно могли там появиться. – «Именно поэтому я и лично приехал, чтобы такого уж точно не повторилось».

Маркус ему на это ничего не ответил, но не из дерзости, а, скорее, наоборот – он был в смятении. А затем он вновь стал тем самым Маркусом, какого Прескотт и ждал увидеть: истинным наследником династии Фениксов. В его голосе вновь зазвучали аристократические нотки.

– «Скажите Хоффману», – начал он, – «чтобы перестал пытаться загладить свою вину. Я сам во всём виноват. И неважно, почему именно я так поступил. Я заслужил свой приговор. Это больше не его забота».

– «Не хотел бы тебя расстраивать, но к полковнику это не имеет никакого отношения».

– «Само собой».

– «Как бы ты там к этому не относился, Маркус, но приговор тебе смягчили не просто так, а приняв во внимания твои заслуги за годы службы», – сказал Прескотт, подумав о том, что, естественно, всё равно не сможет рассказать Фениксу об основной причине такого поступка. – «Твоя казнь подорвала бы боевой дух солдат. Да и к тому же однажды ты снова можешь понадобиться армии КОГ. Ты ведь и сам лучше других понимаешь, что у нас за ситуация образовалась».

Прескотт решил, что стоит забросить ему эту приманку. К тому же, так уж вышло, что это была чистая правда: рано или поздно придёт время, когда потребуется отправить солдата со столь уникальными навыками ведения боя, как у Маркуса, на какое-нибудь смертельно опасное задание. Так что лучше оставить его сидеть тут в ожидании этого дня, а не отправлять на передовую, где он в любой момент погибнуть может. Но Прескотт решил не вдаваться в такие подробности, ведь даже столь короткая фраза произвела потрясающий эффект на Маркуса. Его взгляд мигом изменился, словно вновь бы засиял. Он стал чаще моргать, да и лицо, казалось, стало приобретать нормальный оттенок. Прескотт решил, что будь перед ним любой другой человек, то подобную реакцию вызвала бы возможность просто выйти на свободу. Но в данном случае у Маркуса Феникса имелись совершенно иные мотивы. Он хотел искупить свою вину, пожертвовать собой, умереть ради КОГ… Хотя нет, скорее, не ради государства, а ради своих боевых товарищей. Он хотел понести наказание за смерть всех тех людей, что погибли из-за него. Вот почему Маркус и решил, что Хоффман пытается искупить вину. Именно поэтому он и выбрал столь эмоциональное слово с почти что религиозным оттенком – “искупление”. Ведь окажись Маркус на месте полковника, то именно так бы себя и чувствовал. От всего этого веяло жалостливой непорочностью. Под всей этой маской неравнодушного спокойствия Прескотт почувствовал себя крайне неловко.

– «Да, понимаю», – наконец-то ответил Маркус, вновь вернувшись к этому своему выработанному тону человека дикого и грубого, который хорошо сочетался с его татуировками и щетиной на лице. Казалось, Феникс с помощью всего этого образа тоже пытается ото всех отгородиться. – «Окажете мне услугу, председатель?»

– «Если смогу», – ответил Прескотт. Адама это утешит, а профессору надо сосредоточиться на своих исследованиях. – «Чего ты хочешь?»

– «Передайте рядовому Сантьяго и лейтенанту Штрауд, чтобы жили дальше и вообще забыли о моём существовании. Если они увидят меня в таком состоянии, то…» – Маркус внезапно умолк.