Текст книги "Gears of War #5. “Глыба”"

Автор книги: Карен Трэвисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 44 страниц)

– «И вы решили отложить заключение перемирия на последний момент».

– «Дальелл именно так и поступил во время Маятниковых войн».

– «Даже не думайте использовать этот поступок в своё оправдание», – ответил Прескотт, медленно покачивая головой. Но всё это было лишь хорошей актёрской игрой. Председатель ни единым мускулом не пошевелил бы, пока для этого не наступил бы подходящий момент, даже моргать бы не стал. – «Вы поступили бесчестно, Адам, недостойно для человека с вашим интеллектом. Даже будучи учёным, вы не имели право принимать такие решения единолично. Вы ведь даже не биолог, и не просто какие-то там причудливые эксперименты ставили в свободное от работы время, а столкнулись с очевидной угрозой общемирового масштаба… Даже с двумя угрозами. Вы же и о Светящихся знали».

– «Значит, вы всё же читали мои записи».

– «Доктор Эстром как раз сейчас занимается их детальным изучением вместе с командой медиков и биологов, но мне уже вкратце всё обрисовали. Ваши образцы помещены в карантинную зону. Остаётся лишь надеяться на то, что ваши грубые методы работы не помогли этой заразе распространяться и дальше».

“Нэвил Эстром… Команда медиков и биологов… Азура… Господи, да что же тут творится?!” – размышлял Адам. Несмотря на всё то количество введённых болеутоляющих, к нему возвращалась ясность мышления.

– «Если бы у Мирры хватило терпения дождаться, пока я не разработаю средство, убивающее Светящихся, то Саранча заинтересовала бы лишь учёных, да и всё».

Почему-то именно эта фраза, судя по всему, рассердила Прескотта. Ну, или же он просто сделал вид, что зол.

– «Ну да, и жили бы мы после этого долго и счастливо. Когда вы уже научитесь думать, как настоящие взрослые люди, а? Я ещё могу понять, когда кто-то совершает преступление ради наживы, или же из злого умысла, но не по такой наивности же».

– «Вам ещё немало предстоит узнать о Саранче».

– «Не так уж и много, как вам кажется».

Прескотт не стал вдаваться в дальнейшие подробности. Редко когда от него можно было дождаться такого непроизвольно вырвавшегося потока эмоций в ответ на чьи-то слова. Председатель олицетворял собой само спокойствие. Адаму весьма нечасто удавалось понять, что же на самом деле чувствовал Прескотт, причём он прекрасно понимал, что случалось такое лишь потому, что председатель сам позволял профессору обо всём догадаться. Теперь же у Прескотта на губах играла лёгкая улыбка, но не такая, когда хотят над кем-то потешиться или посочувствовать. Казалось, он просто вынужден терпеть профессора рядом с собой. Сунув одну руку в карман и медленно пройдясь по комнате в сторону окна, другой рукой Прескотт взялся за шнур рулонной шторы с таким видом, будто бы собирался снимать покрывало на открытии мемориальной доски. Не прерывая молчания, он потянул за шнур.

Комнату тут же наполнил такой невыносимо яркий и горячий солнечный свет, что Адаму, которому стало жарко, как днём на пляже, пришлось прикрыть глаза на мгновение. Привыкнув к яркому свету, он принялся разглядывать пейзаж за окном. Лёгкий ветерок покачивал верхушки пальм на фоне ярко-бирюзового неба. Всё это напоминало фотографию с открытки, но Адам заметил и чёрную тучу, ползущую откуда-то издали слева. Они точно находились не в Джасинто, хотя профессор и так уже это понял.

– «Ну вот», – Прескотт произнёс эти слова так тихо, что Адаму пришлось напрячься, чтобы расслышать его. – «У нас обоих имелись свои секреты, хотя я свои хранил по вполне объективным причинам. Когда доктора выпишут вас, я покажу вам остров. Познакомитесь со своими подопечными, лаборатории осмотрите».

“Так это остров?” – мелькнула мысль у Адама. На мгновение ему даже показалось, что они сейчас находятся на Вектесе, где располагалась научно-исследовательская база по разработке биологического и химического оружия. Но там не было таких мест с пальмами, да и к тому же саму базу давным-давно уже закрыли.

– «Какие ещё лаборатории?» – спросил профессор, пытаясь разобраться во всём этом потоке свалившейся на него информации и с тем, как это всё вязалось со столь непривычным видом за окном. Прескотт сказал, что у Адама сотрясение мозга, а ещё ему вкололи уйму лекарств, так что, возможно, всё это лишь крайне реалистичная галлюцинация. Прескотт, по-прежнему глядя в окно, постучал пальцем по стеклу. С другой стороны окна в этом месте на мгновение завис пурпурный колибри с блестящими перьями, а затем метнулся прочь.

– «Вы предатель, Адам», – тихо произнёс председатель. Подойдя обратно к кровати, он сунул руку в карман пиджака и бросил на колени профессора маленькую записную книжку. Это оказался один из блокнотов Элейн, которые она брала с собой на вылазки. – «Как и ваша жена».

“Сволочь! Не смей, слышишь, не смей оскорблять её память!” – пронеслось в голове у Адама. Да, Прескотт знал, как разозлить профессора. Этому сукиному сыну ещё очень повезло, что профессор был слишком слаб, чтобы врезать ему по морде, и слишком хорошо воспитан, чтобы не обложить всем богатым перечнем матерных эпитетов, которые он слышал от других солдат во время своей службы в армии.

– «Моя жена была учёным и патриотом!» – прорычал Адам. – «Она свою жизнь отдала ради этой информации, чёрт подери! Её записи – возможно, единственная вещь, которая сможет нас спасти!»

Прескотт даже не моргнул в ответ. Колибри снова подлетела к окну, дёргаясь из стороны в сторону перед стеклом. Адам постарался не обращать на неё внимания, пока его разум, раздираемый переживаниями за Маркуса, злостью из-за оскорбления памяти Элейн и полнейшей беспомощностью вместе с дезориентацией, изо всех сил пытался сконцентрироваться на происходящем.

– «То светящееся вещество в банках», – перевёл тему Прескотт. – «Выходит, во всей имульсии живут микроорганизмы Светящихся?»

– «Полагаю, что так. Судя по всему, у этой формы жизни длительный и довольно сложный жизненный цикл».

– «И сколько у нас есть времени, чтобы разработать средство против них?»

– «Я знаю лишь то, что заражение ими распространяется с каждой минутой всё сильнее», – ответил Адам. – «Так что давайте считать, что времени у нас немного осталось».

– «Тогда вам лучше сейчас хорошо отдохнуть, чтобы как можно скорее вернуться к работе», – с этими словами Прескотт несколько секунд сверлил профессора таким взглядом, будто бы никогда его раньше не видел, а теперь пытался понять, почему его лицо кажется таким знакомым. Адам только сейчас понял, что он стал пленником на этом острове.

– «Я уже готов к работе», – сказал он.

– «Ещё не хватало, чтобы вы тут замертво свалились, Адам. И, к слову, это я вовсе не из сочувствия к вам так говорю».

– «Маркус знает, что я тут? Хотя где вообще это самое “тут” находится?..»

– «Нет, он считает, что вы погибли».

У Адама всё внутри похолодело. Как бы он не старался, сын для него всё равно оставался практически чужим человеком, но одно было совершенно ясно: Маркус, убитый горем от таких новостей, станет винить во всём себя самого. Адам собрал свои силы, чтобы привстать и свесить ноги с края кровати. Он собирался так врезать Прескотту, что того ещё неделю откачивать будут.

– «Вы садист и ублюдок!» – воскликнул Адам. Кое-как ему удалось поставить ступни на пол, но вот оттолкнуться руками от кровати уже стало ему не по силам. Из-за дикой боли на глазах выступили слёзы. – «За что?! Вам-то какая из этого выгода, чёрт вас дери?! Хотите, чтобы про меня все забыли?! Хорошо, делайте со мной, что хотите! Бог свидетель, я это заслужил! Но не заставляйте Маркуса так страдать! Засудите меня хоть за измену родине, хоть ещё за что угодно, но не надо свою злость вымещать на нём!»

Адаму всё же удалось подняться на ноги. Больничная рубашка на нём распахнулась сзади, явив на обозрение все интимные зоны, и профессор был не в силах застегнуть её. Но, будучи охваченным злостью, он не мог просто так лежать и выслушивать всё это. Прескотт бросил на него суровый взгляд.

– «Адам, давайте прямо сейчас одним махом закроем этот тяжёлый вопрос», – предложил Прескотт, наблюдая за тем, как профессор, пошатываясь и хватаясь руками за металлический поручень, двигается к подножью кровати. – «Потому что я и сам с этим тянуть не хочу. Маркус сейчас находится под стражей, потому что он нарушил приказ и напал на главу штаба обороны, в результате чего мы потеряли мост Канцелярского суда. Из-за него червям удалось пробраться в Эфиру и погубить немало жизней. Вы меня понимаете, Адам? Ваш сын, герой, который получил Звезду Эмбри от КОГ, отказался выполнять свой долг прямо посреди боя, пытаясь спасти вас. Вы сами знаете, какое за это ему светит наказание».

Адам и впрямь знал. Наказанием была смертная казнь через расстрел.

– «Маркус никогда бы в жизни так не поступил!» – Адам пытался подавить подступившую к горлу тошноту. – «Сами же знаете, что он не такой!»

– «Но именно это он и сделал, в чём уже признал себя виновным».

Адам просто отказывался в это верить. Это не могло быть правдой. От мучительной боли и чувства бессилия он чуть было не свалился без сознания.

– «И вы мне всё это решили рассказать, чтобы надавить на меня, да?!» – воскликнул он. – «Или просто не смогли придумать для меня иного наказания, ведь я вам так нужен, несмотря на то, что вам очень хочется мне пулю в голову пустить?!»

– «Не думаю, что вас надо как-то особо мотивировать на разработку средства против Светящихся», – Прескотт бросил взгляд в сторону окна. – «Тем не менее, я не хочу, чтобы вас что-либо отвлекало от работы, поэтому вмешаюсь в это дело и заменю приговор с расстрела на пожизненное заключение. Мне надо, чтобы вы думали только о работе».

– «А мне надо, чтобы мой сын вышел на свободу».

– «Извините, но теперь уже слишком поздно. Я не могу этого сделать».

– «Вы занимаете пост председателя, а в стране сейчас царит закон военного времени. Вы можете делать, всё, что захотите».

– «Нет, даже у моих возможностей есть свои пределы. Я не могу допустить того, чтобы все видели, как солдату, нарушившему важнейший приказ, всё сошло с рук. Боевой дух сразу упадёт, начнутся нарушения дисциплины, а с приказами командования никто вообще считаться не станет. Господи, да он Хоффману так врезал, что с ног его сбил, когда тот отдал ему приказ. На такое просто так глаза не закроешь. Мне придётся встать на сторону моих офицеров».

Адам с опаской относился к Хоффману, но Маркус о нём всегда хорошо отзывался и, казалось, весьма уважал. Такой поступок был совершенно не в его духе. Должно быть, Прескотт не раскрыл ему всех деталей их потасовки. Но, возможно, и сам Адам, давным-давно переставший по-настоящему общаться с Маркусом, совершенно не знал, каким же человеком на самом деле вырос его сын.

– «Полагаю, это Хоффман настаивает на таком наказании».

– «На самом деле Хоффман совершенно подавлен. Маркус ему ведь нравился. Он абсолютно точно восхищался им. Но бывают такие ситуации, на которые просто нельзя смотреть сквозь пальцы».

– «Тогда дайте мне с ним поговорить. Или хотя бы сообщите ему, что я жив».

– «И как вы ему объясните своё отсутствие?»

– «Переводом на секретный проект. Он прекрасно понимает, что это значит».

– «Не считайте, что я вам любой мелочью досадить хочу», – Прескотт презрительно фыркнул. – «Тут всё дело в самой Азуре. Существование этой базы должно оставаться тайной для всех, даже для Хоффмана. Мне очень жаль, что вашего сына постигнет такая участь, но в данном плане он является просто сопутствующей потерей».

– «Вы сейчас о моём сыне говорите, вы это понимаете?! Нет, явно не понимаете, сукин вы сын. У вас-то и семьи своей ведь нет».

Прескотт лишь моргнул в ответ на такое оскорбление.

– «У большей части населения Сэры семьи нет. Частично в этом я виноват, но теперь мы оба знаем, что и ваша вина в этом тоже есть».

Эта сволочь никогда не упускала шанса причинить профессору ещё больше страданий. А от того, что председатель был прав во всём, каждое его слово вызывало боль, словно от провёрнутого в животе ножа. Адам всё ещё держался за край кровати, будучи не в силах стоять на ногах самостоятельно. Он знал, что если сейчас отпустит руки и попробует пойти без опоры, то тут же рухнет на пол.

– «Тогда привезите его сюда. Сфальсифицируйте смерть. Я сделаю всё, что захотите».

– «Адам, надо, чтобы все видели, как свершается правосудие».

– «Но тюрьма его в могилу сведёт!»

– «Думаете, мысль о том, что оба его родителя стали предателями, не сведёт?»

– «Да ладно вам, Ричард. Сами гляньте на его послужной список. Разве он не заслужил снисхождения?»

– «Чёрт подери, да мы из-за него Эфиру потеряли! Почему это он не должен теперь отвечать за жизни всех погибших там людей? Потому что он из семьи Фениксов, а не какой-то там оборванец? Интересно, а если бы вместо него во время боя сбежал какой-нибудь болван из нищей семьи, то как бы мы с ним поступили, а?»

Приоткрыв дверь на мгновение, Прескотт махнул кому-то. Адам услышал чьи-то мягкие шаги, идущие по плиткам на полу, а также какое-то объявление через систему оповещений вдали, но слов его не разобрал. Будучи некоторое время в смятении, он задумался, удастся ли ему всё же дойти до двери, но подошедший к нему Прескотт поймал его за руку. В сложившихся обстоятельствах профессор с подозрением отнёсся к столь услужливым жестам.

– «Мы все несём в себе наследие предков, Адам», – начал председатель, взглянув профессору прямо в глаза. Его губы сжимались в тонкую линию в конце каждой фразы, словно бы захлопывал дверь перед лицом настоящей дикой ярости, чтобы не дать ей вырваться на свободу. Его явно воспитывали в аристократичном духе, как и самого Адама, запрещая ему, как культурному человеку, повышать свой голос где-то кроме поля боя. – «У каждого из нас есть свой долг, сформированный из того сословия и рода, к которым мы принадлежим. И у нас нет права изменить этому долгу».

Адам услышал шуршание резиновых колёс и лёгкое металлическое позвякивание из коридора, а затем медсестра в белой тунике вкатила в комнату кресло-каталку.

– «Садитесь, профессор», – сказала она. Ей было около тридцати лет, а сытый и загорелый вид разительно отличал её от заваленных работой и измученных медиков из Джасинто. Медсестра протянула Адаму какую-то тёмно-серую клетчатую одежду. – «Мы вам и красивый купальный халат подобрали. Нельзя ведь, чтобы вы разгуливали в таком виде, шокируя дам своим телом, не правда ли?»

Адам смирился с позором от того, что ему помогли переодеться в халат, а затем с трудом опустился в кресло-каталку. Рёбра невыносимо саднило. Боль была столь сильной, что он даже сам не смог крутить колёса кресла-каталки. Но Прескотт, ухватившись за ручки, сам выкатил его в коридор, совершенно не похожий ни на одно из тех медучреждений, что профессор видел в Джасинто.

Больница была оборудована по последнему слову техники. Персонал в кипельно-белой форме с расслабленным видом спокойно прохаживался из стороны в сторону, как будто им и вовсе никогда не приходилось до последнего пота корпеть в реанимации с перепачканными кровью стенами над спасением жизней солдат и гражданских, искалеченных и израненных в боях. Война стала частью жизни Адама с тех самых пор, как он достаточно вырос, чтобы всё это понимать. Сначала это были Маятниковые войны, а теперь и это противостояние с куда более опасным врагом.

Прескотт выкатил его через двустворчатые двери на застеклённую террасу, со вкусом украшенную растениями в горшках и уставленную креслами с роскошной обивкой. Для лидера последнего уцелевшего на Сэре государства было совершенно недопустимо так прислуживать другим, но и нельзя было расценивать это, как жест помощи от доброго друга. Адам был абсолютно уверен, что Прескотт хотел до него донести мысль о том, что полностью его контролирует, и что профессор сможет ходить лишь там, где ему сам председатель это разрешит. Из динамиков системы оповещений Адам услышал мягкий голос, показавшийся ему знакомым. Но куда больше его шокировало не то, что он узнал этот голос, а само содержание объявления.

– «… и не забывайте, что на этих выходных пройдёт пеший тур по лесу с гидом на предмет поиска редких видов орхидеи, а также семинар по здоровому питанию…» – доносилось из динамиков. Конца фразы Адам уже не услышал, так как, миновав ещё одни двери, оказался на балконе, с которого открывался вид на восхитительные сады с зеленью, целую группу фонтанов и залитые ярким солнцем цветники. За садами возвышался комплекс из нескольких башен и изысканно украшенных зданий медово-золотого цвета, расположенный рядом с пляжем. Мужчины и женщины в гражданской одежде и лабораторных халатах разгуливали вокруг них с таким видом, будто бы и дел у них никаких особо не имелось. Адам решил, что, вероятно, он вообще попал на другую планету, потому что это совершенно точно была не та Сэра, к которой он привык.

А ещё там было совершенно невероятное небо. Над их головами в синеве не плавало ни единого облачка, но когда Адам взглянул в сторону океана, то ему в глаза бросился надвигавшийся мощнейший тропический шторм. Однако Прескотта такая погода, казалось, совсем не тревожила. Чёрные тучи поднимали воду с поверхности океана, создавая стену до самого горизонта. Профессора настолько поразил этот пейзаж, что он даже на мгновение отбросил терзавшие его мысли о Маркусе.

– «Значит, вам всё же удалось», – наконец сказал он. – «Вы смогли запустить систему “Мальстрём”».

– «Неплохо придумано, а? Полагаю, что мне стоит поблагодарить вас за помощь в её создании», – поставив кресло-каталку на тормоз, Прескотт облокотился на стоявшие рядом перила балкона. – «Искусственный шторм, никогда не перестающий бушевать, который идеально скрывает остров и создаёт барьер для врагов. Это и есть Азура, Адам. Добро пожаловать в бункер КОГ на случай конца света».

ГЛАВА 5

«“Глыба” – это как бак для сбора отходов в туалете. Кидаешь туда говно и отходишь в сторонку. Сначала немного повоняет, но затем там образуется бактерия, превращающая содержимое в саморегулирующуюся жизненную среду. Ни один тюремный надзиратель в жизни не станет близко подходить к заключённому, потому что у сидящих там полно причин убить нас, а терять им уже нечего. Так что когда министерство юстиции провело у нас сокращение штата, мы начали предоставлять заключённым возможность самим там всем заправлять, а сами держались от них подальше. Да, там сразу началась кровавая бойня. Я серьёзно, они друг друга пачками валили. Но те, кто выжил, организовали что-то вроде своей собственной экосистемы отбитых мразей, вполне способных самим о себе позаботиться».

(Кеннит Хойгель, бывший тюремный надзиратель

в Коалиционном учреждении для отбытия заключения “Хескет”,

также известном как “Глыба”.)

ДОМ ПРАВИТЕЛЕЙ, СЕВЕРНАЯ ЧАСТЬ ЭФИРЫ. МЕСЯЦ ТУМАНОВ, СПУСТЯ 10 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.

Единственной частью Эфиры, из которой черви ещё не изгнали силы КОГ, стали городские районы на севере. Здесь находились государственные учреждения и административные здания. Дом вполне оценил всю иронию этой ситуации, ведь у правительства до сих пор остались помещения, подходящие по всем пунктам для проведения военного трибунала.

С Маркусом он не виделся с момента перестрелки в Холдейн-Холле. Последнее, что Дом помнил – это как он кричит другу пригнуться, когда их отряд атаковали риверы. То, что эвакуационный вертолёт с медиками смог прилететь за ними так быстро, вполне сошло бы за чудо. Дом всё так же пытался разобраться в своих воспоминаниях, чтобы понять, как же он оказался в больнице, потому что Тай по-прежнему клялся, что ни у него самого, ни у Джейса не было возможности запросить эвакуацию. Хотя в данный момент загадка их спасение меньше всего тревожила Дома.

Маркус сейчас находился в комнате в конце коридора, будучи на волосок от смерти. Дом решил, что сейчас это единственное, о чём надо переживать. Маркус бормотал какую-то чушь, когда его затащили на борт вертолёта, а когда врач вколол ему полный шприц какого-то препарата, так и вообще сознание потерял, так что поговорить друзьям так и не удалось. Когда их привезли в больницу, Маркуса поместили в палату с вооружённой охраной. Дому надо было с ним поговорить, чтобы их показания совпадали, подготовиться к защите в суде, но никто ни о чём его не спрашивал. Даже с Аней никто никаких бесед не вёл, а ведь она должна была выступить на суде как свидетель. Ей явно нелегко придётся. Скорее всего, именно поэтому ей тоже не разрешали видеться и разговаривать с Маркусом. Сама Аня говорила, что её это страшно угнетало, и Дом ей верил.

Сидя почти что на краю скамейки в коридоре, стены которого были обиты деревянными панелями, Дом ждал, когда его вызовут на дачу показаний. Он уже изложил в письменной форме подробности их полёта в Холдейн-Холл, а также попросился выступить на суде с личностной характеристикой обвиняемого. Последнее, что он помнил из того дня – это как Маркус кричит и зовёт отца, а затем раздался этот странный свистящий звук, когда лопасти вертолёта, или ещё что-то пронеслось рядом и врезалось в землю, едва не снеся ему голову.

“Почему же они не вызвали Тая или Джейса?” – размышлял Дом, который и понятия не имел, как проходят все эти военные трибуналы. Он даже не знал точно, можно ли употреблять их название во множественном числе. – “Или правильно всё же в единственном? Твою мать, да какая разница?! Сейчас вовсе не это главное”.

Дом полагал, что это что-то вроде гражданских тяжб, но без присяжных, как в мировом суде. Только вместо прокурора и адвоката там будут сидеть офицеры. В фильмах возле дверей зала суда всегда толпа народу ошивается, но в совершенно пустом коридоре никого кроме самого Дома не было. Периодически из служебной двери выходила женщина в солдатской форме или гражданский с ворохом бумаг в руках, тут же скрываясь за другой дверью. Дом думал, что сюда заявится кто-нибудь из прессы, но, вероятно, они уже сидели в зале суда. Если в качестве улик не предъявлялись засекреченные документы, то журналистам разрешали присутствовать на слушаниях по делу. А вот у свидетелей такого права не было.

Вдруг Дом услышал две пары шагов. Первая принадлежала человеку в тяжёлых ботинках, а вторая – кому-то в туфлях на высоком каблуке. Даже не поднимая глаз, он и так понял, кто это было. Уставившись на собственные сжатые в замок ладони, пока шаги приближались к нему, Дом до последнего ждал, чтобы подняться со скамьи и поприветствовать остановившегося рядом с ним Хоффмана. Что полковник, что Аня выглядели настолько удручённо, что даже сразу и не скажешь, кому из них сейчас было хуже. Дом приложил руку к виску, отдавая воинское приветствие. Сегодня надо было соблюдать все формальности.

– «Сэр, где вообще все люди?!» – спросил Дом, желавший, чтобы Хоффман наконец-то взглянул ему в глаза. – «Они что, пытаются всё скрыть?»

Хоффман бросил косой взгляд на Аню. Та поправила пиджак на себе, смахнув с плеча несуществующую пылинку.

– «Вы ведь можете мне рассказать о деталях дела, не нарушая… правил проведения слушаний, да?» – Дом был уверен, что правильно подобрал термин. – «Я понимаю, что мне нельзя разговаривать с Маркусом, но это же… Чёрт, сэр, мы столько лет вместе служим. Я думал, вы будете со мной честны».

Хоффман на мгновение поднял глаза к потолку, но вовсе не из-за раздражённости вопросами Дома. Обычно он так делал, когда находился в полном замешательстве. Весь вид полковника говорил о том, что он и впрямь не знал, как с этим жить дальше, равно как и сам Дом, который по-прежнему не верил в реальность происходящего.

– «Я не хотел, чтобы всё так вышло, Дом», – наконец ответил ему Хоффман. – «Но как только это случилось, обратного пути уже не было. И никакого счастливого финала у этой истории не будет. Прости меня».

Несмотря на всю простоту и сдержанность такого ответа, слова полковника поразили Дома до глубины души. Он за всю жизнь ни разу ничего подобного не слышал от Хоффмана, даже в самые тяжёлые моменты последних лет. Полковник весьма неторопливым шагом побрёл в сторону мужского туалета, оставив Дома наедине с Аней.

– «Аня, ну хоть ты мне скажи», – прошептал Дом. – «Только не начинай про доказательства. Просто скажи, как есть. Я знаю, что мне с ним пока нельзя разговаривать, но что же всё-таки он тебе сказал?»

Аня на мгновение закусила губу, а затем расправила плечи.

– «Я всё ещё пытаюсь добиться встречи с ним, но он постоянно отказывается».

– «Что? А, ну да, ты же свидетель. Точно. Извини».

– «Нет, он вообще не хочет со мной разговаривать, даже не объяснив причину», – протянув руку, Аня сжала ладонь Дома, который через этот жест почувствовал, насколько же она в отчаянии. – «Он признал себя виновным. Трибуналу не потребуются никакие доказательства».

Дом выругался про себя, не веря во всё это безумие. Маркус признал себя виновным?

– «Но он ведь не делал этого. Маркус никогда бы так не поступил».

– «В том-то и дело, Дом, что именно так он и поступил», – Аня на секунду наморщила лоб. Казалось, она уже выплакала все слёзы. – «Ты и сам это знаешь. Я была там и всё видела. Я смотрела на Маркуса и не узнавала его. Ты мне веришь?»

До Дома наконец-то дошло, что последние несколько недель он витал в облаках, уцепившись за пропитанную детской наивностью мысль о том, что всё это было просто недоразумением, и что Хоффман или Аня представят военному прокурору разумное объяснение всей этой ситуации, которое его удовлетворит, и Маркус в итоге отделается лишь разжалованием в капралы. Но в реальности всё оказалось совершенно не так. Маркусу светил расстрел, который он сам себе обеспечил, признав свою вину.

– «И что, мы вот так просто отправим его на смертную казнь?»

– «Нет, Дом, клянусь, мы что-нибудь придумаем».

– «Я не могу всё это просто так оставить, просто не могу. К тому же, он ведь нас всех выгораживает».

– «Ты ведь не знал, что он замышлял, да?»

Дом чувствовал себя виноватым уже за признание в том, что он действительно ничего не знал. Ему казалось, будто бы он отрекается от Маркуса.

– «Не знал. Но сомневаюсь, что стал бы его останавливать, даже если бы и знал».

Они оба умолкли. В коридоре воцарилась такая тишина, что Дом услышал, как в туалете зашумел смыв. Через несколько минут оттуда вышел Хоффман. Им ничего не оставалась кроме того, как попросту ждать, хотя сам Дом совершенно не понимал, чего именно они сейчас ждут, если судье оставалось лишь вынести единственный возможный приговор, предписанный для таких случаев законодательными актами военного времени.

“Прямо сейчас его на расстрел не поведут. Я могу попросить встречи с Прескоттом”, – вихрем проносились мысли в голове Дома. – “Да и кого они вообще наберут в расстрельную команду? Ни один солдат не захочет стрелять в Маркуса”.

Он посмотрел на собственные влажные от пота ладони. Хоффман всё время смотрел куда-то в сторону, да и сам Дом был не в силах взглянуть Ане в глаза. Когда двустворчатые двери зала суда распахнулись, и к ним вышла женщина в форме с погонами лейтенанта, то он решил, что сейчас пройти внутрь пригласят полковника. Но вместо этого рыжеволосая женщина подозвала жестом оставшейся руки самого Дома, который застыл на месте от такой картины. Он и сам не понимал, почему его вдруг так удивило то, что солдат, негодных по инвалидности к строевой службе, переводили на штабные должности. Вероятно, всё дело заключалась в том, что это была именно женщина, оттого вся эта ситуация по необъяснимым причинам казалась вдвойне трагичной.

– «Рядовой Сантьяго», – позвала она. Кроме него тут рядовых всё равно не было. – «Председатель судебной коллегии сейчас будет выносить приговор. От вас будет необходимо дать личностную характеристику обвиняемого. Следуйте за мной. Встанете у трибуны, отдадите воинское приветствие, повторите клятву и, когда вас попросят, скажете своё слово».

Войдя в помещение, первым делом Дом заметил трибуну. Это была совершенно обычная трибуна, которую использовали для проведения инструктажей. Никаких украшений, никаких церемониальных предметов. Закончив с осмотром трибуны, Дом принялся изучать окружающую обстановку. Комната напоминала школьный спортзал, которому не помешало бы заново покрасить стены. Судебная коллегия состояла из трёх офицеров, выполнявших роли судей и присяжных одновременно. Все трое сидели за совершенно бесхитростным столом в противоположном конце комнаты. Рядом с ними сидел канцелярист из числа гражданских, который почти что прятался за стопкой книг с переплётом из синей кожи. Ещё два стола располагались перпендикулярно столу судебной коллегии, будучи установленными друг напротив друга по обеим сторонам комнаты. За столом по левую руку от двери сидел Маркус, на котором вместо банданы и комплекта брони была надета совершенно не шедшая ему парадная форма. Рядом с ним сидел какой-то незнакомый Дому офицер с нашивками пилота, вероятно, выполнявший роль назначенного адвоката. Сидевший справа от двери капитан в форме артиллерийских войск с интересом изучал поверхность стола перед ним. Если он представлял сторону обвинения, то работы у него тут было явно немного.

“И что, вот это оно и есть? Вот в таком вот обшарпанном месте они и вершат людские судьбы? И что, тут только они сидят? Никакого наблюдения, никакого контроля за ними? Боже правый…”

Дом сделал всё в соответствии с инструкциями, отдав воинское приветствие.

– «Сэр, рядовой Доминик Сантьяго из Двадцать шестого Королевского полка Тиранской пехоты прибыл».

Судя по выражению лица председателя судебной коллегии, служившего капитаном боевого корабля в ВМФ КОГ, он чувствовал себя не в своей тарелке. Вероятно, это было из-за того, что не каждый день ему доводилось отправлять на смертную казнь солдата со Звездой Эмбри. По крайней мере, ему хватило совести своим видом дать понять окружающим, что ему всё это совершенно не по душе, и что он просто лишь ради соблюдения формальностей. Тем не менее, Дом всё равно собирался высказать всё, чтобы спасти друга.

– «Рядовой Сантьяго, клянётесь ли вы отвечать на все заданные вам вопросы только правду, не скрывать ни одной улики и взять на себя ответственность за все последствия вашего участия в процессе?» – спросил у него председатель. Это и была та самая присяга, которую давали все участвующие в военном трибунале КОГ.

– «Клянусь, сэр», – ответил Дом.

– «Отлично. Выскажите тогда своё мнение в защиту сержанта Маркуса Майкла Феникса».

Дом уже было потянулся к карману своего пиджака за листком со своей речью, но передумал, решив говорить, как есть. Пусть он никогда и не умел толкать речи, но вполне доходчиво мог объяснить, почему Маркус был лучшим человеком из всех, кого он знал. Что ему было терять?