Текст книги "Gears of War #5. “Глыба”"

Автор книги: Карен Трэвисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 44 страниц)

– «Исследования простой ткани не смогут заменить исследований целого организма», – возразила Эстер. – «Живого неповреждённого организма, и я сейчас не только о мышах».

– «Почему? Что вообще сейчас представляет для нас наибольшую угрозу: заражение остальных форм жизни, или же нас самих? Я до сих пор не могу понять, что для нас сейчас является первоочередной задачей, Эстер. Саранча сказала Адаму, что у них со Светящимися самая настоящая война идёт, и что эти создания вырезают их одного за другим. Но губительно ли Свечение для самих носителей, или же оно просто заставляет их мутировать? Есть ли у нас хоть какое-нибудь преимущество, чтобы выжить?»

“Господи, зачем я вообще об этом спрашиваю? Ну да, потому что цепляюсь за соломинку, как тонущий. Наверно, я далеко не первый, кто поступал так же”.

Выражение лица Эстер немного напряглось. Казалось, весь этот спор затронул некоторые неудобные для неё вопросы.

– «Саранча рассказала Адаму о том, что некоторые Светящиеся начали самоуничтожаться. Они в буквальном смысле взрывались изнутри. Если вы полагаете, что в дальнейшем их можно будет использовать в качестве оружия против Саранчи, то, полагаю, у вас бы нашлось немало интересных тем для разговора с доктором Самсоном», – Эстер бросила взгляд на обветшалую папку на столе, будто бы в той заключалось решение всех проблем. – «Вне зависимости от того, являются ли Светящиеся угрозой глобальных масштабов, каковой её считают Саранча и Адам Феникс, или же мы ошиблись, и этих существ и впрямь можно использовать в качестве нового тактического преимущества, нам всё ещё нужно полностью их изучить, прежде чем получится ими управлять. А с учётом неоспоримых свидетельств того, что мутации происходят и у людей, данные исследования нам необходимо будет проводить в том числе и на людях, а не на клетках в пробирке».

Прескотту показалось, что Эстер по-прежнему пытается добиться от него разрешения на работу с Предками. Но в этом крылся немалый риск. Слишком мало было известно об этих существах, а Прескотту сейчас меньше всего на свете хотелось добавить себе ещё проблем, от которых потом так просто не избавишься. Но имелся и другой вариант, с осознанием которого он смог бы спокойно жить дальше, а вот доктор – вряд ли. С учёными всегда так: никогда не знаешь, насколько далеко им позволяют зайти собственные рамки морали.

– «Если я предоставлю вам одного или двух человек для экспериментов, это поможет в исследованиях?» – спросил он. – «Не Предков, а самых обычных людей».

На лице Эстер промелькнуло лёгкое изумление.

– «Но кто добровольно пойдёт на такое, сэр?» – спросила она.

– «Я и не говорил, что это будет добровольно».

– «А то есть, вы имеете в виду, что…» – изумление на лице Эстер несколько усилилось. – «Хотя, я всё равно не понимаю, что именно вы имеете в виду».

– «У нас по-прежнему имеется достаточное количество совершенно бесполезных людей, которых я и хочу использовать».

– «“Бродяги”?»

– «Заключённые из “Глыбы”», – ответил Прескотт, уже приготовившись к тому, как Эстер примется возмущённо кричать на него. Но она, казалось, просто продолжала терпеливо слушать его. – «Я уверен, что в тамошних закутках найдётся несколько педофилов или серийных убийц, которые так и не отплатили свой долг обществу».

Эстер никак на это не отреагировала. Она лишь склонила голову немного вбок, смотря куда-то мимо Прескотта, будто бы прикидывала в уме, подойдёт ли им для работы генетический код растлителя малолетних.

– «Вам придётся обговорить это с доктором Фениксом», – сказала она. – «Спасибо, председатель».

Она вышла из кабинета, оставив папку на столе. Учёные всегда застигали Прескотта врасплох своим поведением, и это его немало напрягало. Люди считали, что это у политиков нет никаких моральных принципов, но в случае с ними хотя бы можно было понять, за что именно их угрызения совести мучить не будут. С учёными же так просто не определишь, где они проводят черту между дозволенным и недопустимым. Каждый раз, как Прескотт пытался найти эту грань, ему приходилось возвращаться к собственным убеждениям о том, что ради блага большинства можно пойти на многое, а иначе он так бы и остался топтаться на месте, будучи не в силах прийти к какому-либо решению.

“Я нажал на кнопку запуска “Молота Зари” и обрёк этим миллионы ни в чём не повинных граждан на смерть. Интересно, будет ли мне так же тошно, когда на моих глазах живому человеку начнут вводить всякие вещества и учиться на его страданиях”.

На пороге появился Дьюри. Прескотту значительно полегчало от его присутствия, ведь капитана он знал давно и мог на него положиться.

– «Сэр, я не помешаю?» – спросил он.

– «Вовсе нет, Пол. Мне надо будет покинуть остров в 15:00, и, как мне кажется, я ещё довольно долго не смогу лично тут присутствовать. Так что мне придётся оставить профессора Феникса в твоих надёжных руках на некоторое время».

Дьюри кивнул, хотя по его внешнему виду было не сказать, что он крайне рад такому поручению.

– «Будет сделано, сэр», – ответил он.

– «Что-то не так?»

– «Я бы хотел с червями воевать, сэр. Просто чувствую себя виноватым в том, что сижу тут, на курорте, вот и всё».

– «Понимаю. Хотя, тут можно и не только пайком питаться. Никто не станет к тебе относиться хуже из-за этого».

– «Я сам к себе начну относиться хуже, сэр».

Дьюри ничем не отличался от Хоффмана, по крайней мере, в тех ситуациях, когда дело касалось его солдат. Но, в отличие от полковника, он куда спокойнее относился к тайным политическим играм. Хоффман великолепно справлялся со своими текущими обязанностями в совершенно ином мире, где командующий армией по-прежнему мог сосредоточить всё своё внимание на ведении боёв, принимать в них активное участие и моментально реагировать на любую ситуацию. Именно за этим в армию и шли. Несмотря на то, что полковник никогда бы не вписался в ряды изворотливых политиканов из Министерства обороны, у него, тем не менее, имелись все навыки и необходимая безжалостность для его руководящего поста в мире, сражающемся за собственную жизнь.

– «Не думаю, что из-за кофе ты канешь в пучину разврата, Пол», – сказал Прескотт.

– «Сначала кофе, сэр, потом какие-нибудь пирожные с узорами, а потом и оглянуться не успеешь, как начнёшь ныть, что в карте вин в последнее время мало хороших образцов старого урожая», – Дьюри выдал всё это шутливым тоном, но, судя по совершенно подавленному взгляду, он говорил абсолютно серьёзно, будучи крайне раздражённым. Всё им перечисленное было столь характерным для острова, что, вероятно, капитан просто подслушал все эти жалобы из чьего-то разговора. – «Люди быстро ко всему привыкают. Кстати, я заметил, что вы сами кофе не пьёте».

“Чёрт, он решил, что я неукоснительно соблюдаю все свои моральные принципы. Хотя нет, он слишком умён для этого”.

– «Это потому что Хоффман его аромат за десять километров учует».

– «Пойду подготовлю лодку для вас. Насчёт Феникса будут какие-нибудь особые указания?»

Адам никуда бы не делся с острова, но Прескотт в нём один раз уже настолько сильно ошибся, что не мог допустить повторения такой ситуации. Профессор являлся одним из наиболее технически грамотных, интеллектуально развитых и даровитых людей своего поколения. Некоторые учёные на острове пребывали вне себя от счастья, что им доведётся поработать вместе со столь великим человеком, настоящим светилом. Если бы Феникс решил отправить кому-либо веточку в Джасинто, то существовал бы немалый риск, что ему бы это удалось.

– «Просто напомните ему, что жизнь его сына в наших руках», – ответил Прескотт. Да, ему невероятно повезло в этой ситуации. Лучшего рычага давления было просто не придумать. – «И проследите, чтобы с него глаз не спускали. Нэвил, благодаря своей немалой обиде, тоже может за ним присматривать. К тому же, среди биологов вполне могут найтись и недовольные действиями профессора, которые возненавидят его из-за уязвлённого самолюбия и профессиональной вражды. В общем, подойдите к этой проблеме творчески».

– «Понял, сэр», – Дьюри медленно поднял одну бровь. – «Можно вопрос задать?»

– «Довольно щекотливый, как я понимаю?»

– «Мне и впрямь надо знать, в какой момент вы согласитесь покинуть Джасинто».

– «Соглашусь лишь в том случае, когда нам придётся эвакуировать весь город, если вообще до этого дойдёт. Понимаю, что это идёт вразрез со всеми планами на крайний случай, а также с нашей обычной практикой, но я просто не могу позволить, чтобы люди видели, как я их покидаю. Доктор Самсон может сколько угодно нести свои до тошноты оптимистичные речи, но мы не сможем заселить Сэру заново только людьми с острова. Нам понадобится спасти как можно больше наших куда менее выдающихся граждан».

Прескотт мог поклясться, что Дьюри вот-вот улыбнётся, что случалось весьма нечасто. Это заставило председателя мысленно выругаться, ведь он надеялся, что у капитана не создалось о нём мнения лучше, чем того хотел сам Прескотт, потому что в обмане честных людей вовсе не было ничего приятного. На какое-то мгновение председателю вдруг стало не хватать настоящих политиканских игр, похожих на фехтование. Он скучал по тем временам, когда соперника можно было перехитрить, а от вопросов журналистов можно было уклониться грамотными словами отрицания, или же элегантно увильнуть от ответа, умолчав о каком-либо событии. Председатель решил, что, возможно, ещё успеет дожить до того дня, когда всё это вернётся.

– «Да, я бы тоже не стал заводить детей с некоторыми людьми отсюда, сэр», – сказал Дьюри, наконец-то выдавив весёлую, но совершенно холодную улыбку. – «Значит, в следующий раз увидимся в Джасинто. Счастливого пути».

Бросив взгляд на циферблат наручных часов, Прескотт перевёл их на часовой пояс прибрежного района Тируса. У него ещё оставалось достаточно времени, чтобы зайти в лабораторию к Фениксу, а затем успеть к отплытию подлодки. Председателю крайне необходимо было прогуляться по такому красивому месту, ведь в Джасинто он попросту не мог позволить себе подобного. Проглядывалась какая-то ирония в том, что человек, обладающий наибольшей властью на всей Сэре, не мог использовать весь потенциал Азуры. А ведь эту базу построили не только для проведения секретных исследований и складирования всего необходимого для восстановления цивилизации в случае катастрофы планетарного масштаба, но ещё и в качестве аварийного командного пункта для правительства. Прескотту приходилось, стиснув зубы, вместе с остальными вести нелёгкую жизнь в Джасинто, ведь таков был его долг. Политика представляла собой довольно мерзкое занятие, в котором участвовали куда более мерзкие люди, хоть и делая это из необходимости, как на войне. Но у Прескотта были свои совершенно чёткие стандарты, которые он ещё в детстве перенял у отца: долг главы государства – служение своему народу любой ценой, вне зависимости от того, на какие жестокие меры, возможно, придётся пойти ради этой цели.

“Вот так, Феникс. Я не бросаю всё и не бегу от ответственности, потому что просто не могу так поступить. Ведь у меня ничего больше нет: ни жены, ни сына. Никакого наследия я после себя не оставлю кроме упоминания в учебниках истории. А, возможно, и этого не случится”.

Направляясь к главной лаборатории по украшенной рядами цветов дорожке, Прескотт решил, что Адам Феникс и мечтать не мог о столь богато обустроенных исследовательских учреждениях. Яркий свет заполнял чистое просторное помещение, а оборудование явно было куда лучше того, которое Адам использовал в Управлении оборонных исследований. В его личных покоях имелся дополнительный рабочий кабинет, чья роскошь в обстановке и обитые деревянными панелями стены ничем не уступали тому уровню изящества, к которому профессор привык, проживая в Холдейн-Холле. Прескотт и сам до конца не понимал, что же полезного может сделать физик в области биохимии, но история встречались редкие примеры людей с обширными познаниями во многих областях науки, добивавшихся немалых в них успехов. К тому же, у Адама были исследовательские записи его гениальной жены. Впрочем, гениальность её от гибели всё же не спасла.

“Интересно, каково это: быть настолько любопытным, что даже умереть готов ради открытия чего-то такого никому ранее неизвестного. И всё это лишь бы стать первым, чтобы открытие это в твою честь назвали. У этих учёных одно тщеславие на уме… Да и кто бы мог подумать, что человек сам согласится работать с теми, кто убил его жену? У Адама куда больше черт характера настоящего политика, чем я раньше предполагал. Ну, или же его самого прельстила возможность решить эту проблему, а также захватило упоение из-за научного открытия, как и его жену”.

– «Как ваши дела, Адам?» – спросил председатель. Адам бросил на Прескотта взгляд поверх очков. У него были такие же глаза непривычного бледно-голубого цвета, как и у его сына, да и телом он был по-прежнему крепок, как и в те годы, когда солдатом сражался на фронтах. Порой его внешний вид застигал Прескотта врасплох.

– «Как мой сын?» – спросил он.

– «С Маркусом всё в порядке», – ответил Прескотт. – «Я прослежу за тем, чтобы вам регулярно докладывали о его состоянии. Кстати, может, вам что-то ещё необходимо? Я скоро возвращаюсь в Джасинто. Нельзя покидать город больше чем на день-другой, да и слишком часто отлучаться нельзя, а иначе моё прикрытие рухнет».

Адам сидел за столом, согнувшись под странным углом, вероятно, чтобы рёбра не так сильно болели. Чашка чая, на остывающей поверхности которого собиралась плёнка от сливок, стояла на кипе бумаг с отчётами и результатами экспериментов рядом с фотографией в рамке, на которой была запечатлена Элейн. Она была весьма красивой женщиной с точёной фигурой, которая, как показалось Прескотту, была прекрасно осведомлена о собственной привлекательности. Она совершенно не была похожа на одну из этих зачуханных витавших в облаках профессорш в поношенных вязаных жилетах. Со стороны выглядело так, будто бы Адам поставил фотографию жены тут, чтобы она контролировала его работу, или же, вероятно, давала ему своё благословение. Прескотт поискал глазами вокруг фото Маркуса, но здесь была лишь Элейн. Наверно, остальные фотографии он повесил в своей комнате. Дьюри совершенно точно удалось забрать их из Холдейн-Холла.

Адам одарил Прескотта пристальным взглядом, свойственным профессорам.

– «А как вам удаётся провести вертолёт сквозь шторм?» – спросил он.

– «Вы ведь не помните, как попали сюда, да?»

– «Полагаю, я в тот момент лежал без сознания».

– «Под водой до острова добраться проще, чем по воздуху. Хотя, и так тоже можно, если воздушное судно сможет набрать нужную высоту. Подводная лодка погружается перед штормом, создаваемым “Мальстрёмом”, а затем всплывает возле военно-морской базы “Эндевр”, где к ней подлетает вертолёт. Я рад, что вы не помните, как вас на лебёдке спускали на борт подлодки. При столь сильном ветре всё это превращается в тот ещё аттракцион. Ну, так что, вам ещё нужно что-либо, или нет?»

Медленно осмотрев комнату немигающим взглядом, Адам отрицательно помотал головой. За стеклянной стеной в дальнем конце комнаты суетились двое лаборантов. Прескотт краем глаза заметил ряды банок с каким-то полупрозрачным содержимым жёлтого цвета, подсвеченного люминесцентными лампами.

– «У нас есть всё, о чём только мечтать можно, кроме решения этой проблемы. Хотите посмотреть, чем мы заняты сейчас?» – отхлебнув из чашки с остывшим чаем, Адам поморщился. – «Пойдёмте, я вам покажу».

Теперь уже профессор вёл себя вполне дружелюбно, вероятно потому, что всё его внимание сейчас переключилось на поиски разгадки новой научной тайны. К тому же, он сейчас пребывал явно не в том положении, чтобы злиться на кого-либо. Последовав за ним, Прескотт остановился возле стеклянной стены.

– «Первый раз в жизни я работаю со специалистами по органической химии напрямую», – Адам скрестил руки на груди. – «Да и вообще с биологами».

– «Выходит, вы не работали над этим вместе со своей женой?»

– «Сами же знаете, что она ничего мне не рассказывала о своей находке».

– «Нет, я в целом спрашивал».

– «А, нет», – брови Адама на секунду нахмурились, будто бы он поверить не мог в невежественность Прескотта насчёт различий между несколькими отраслями науки. – «В общем, мы сейчас заняты увеличением числа образцов, в которых имеется патоген Светящихся. Затем мы возьмёмся за эксперименты с методами его уничтожения».

– «Ещё до того, как полностью его изучите?»

– «Это две стороны одной медали, Ричард. Мы должны выяснить, как его убить, и именно через это и сможем его изучить».

Прескотт наблюдал за лаборантами. Те были одеты в полностью закрытые костюмы химзащиты с перчатками и масками, даже несмотря на то, что их безопасность при работе с этим веществом обеспечивали вытяжные шкафы, а Адам хранил образцы в обычных стеклянных банках дома все эти годы. Содержимое банок по-прежнему ничем не отличалось от имульсии, из которой получали топливо, изменившее всю экономическую обстановку на Сэре и положившую начало восьмидесятилетней войне.

– «Доктор Бэйкос хочет дать вам на ознакомление кое-какой ранее засекреченный материал», – начал Прескотт. – «Не один вы проводили секретные исследования. Вы знали о проблемах со здоровьем, которые вызывает контакт с имульсией?»

– «Вы про испарения? Ну да, это со всеми горючими веществами так. Они выделяют микрочастицы, летучие фракции, ну и всё такое».

– «Нет, я о способности имульсии вызывать отклонения в развитии и выступать в качестве мутагена. Так ведь называется вещество, которое вызывает неправильное формирование организма и изменения на генетическом уровне».

– «А, значит, мы умолчали об этих находках, да? Чтобы не отвадить топливные компании от добычи имульсии из-за рисков возникновения болезней», – Адам сказал это таким тоном, будто бы сам был святым и собирался читать нотации о падении морали, но затем передумал, расстроено покачав головой. – «Полагаю, стоимость акций – теперь уже не самая наша большая проблема».

Поколебавшись, стоит ли самому рассказать профессору про базу “Нью-Хоуп”, или же пусть Эстер Бэйкос сделает это, Прескотт всё же решил сразу обсудить самый сложный вопрос, надеясь на то, что ему хватит собственных познаний в жаргоне учёных, чтобы звучать уверенно.

– «Кажется, Эстер считает, что человеческие ткани наилучшим образом подойдут для экспериментов».

– «Мне говорили, что у нас их полно в медицинской лаборатории».

– «Она говорила, что хочет провести опыты на живых людях», – Прескотт решил, что пусть Эстер сама объясняет свою позицию Адаму. – «И попросила узнать ваше мнение».

Тёмные брови Адама вновь сошлись в хмурой гримасе.

– «Нет, я не могу допустить проведение опытов на добровольцах. Мы и понятия не имеем, что этот патоген может сотворить с человеком. Люди не станут соглашаться на не пойми что».

– «Но мы знаем, какой эффект имульсия оказывает на людей».

Адам некоторое время молчал, лишь моргая.

– «Но ведь это вещество – больше не имульсия», – наконец ответил он.

– «Скажу прямо: если вам нужны люди в качестве подопытных, я привезу вам их из тюрьмы…»

Адам ударил основанием ладони прямо по стеклу. Его лицо, не выражавшее никаких эмоций, каким-то образом в это же время просто пылало от негодования, а голубые, словно лёд, глаза метались из стороны в сторону. Лаборанты, дёрнувшись от испуга, резко обернулись посмотреть, что случилось, почти что выдернув руки из вытяжного шкафа.

– «Нет, ни в коем случае. Это даже не обсуждается».

– «Сами думайте. Возможно, когда-нибудь вы всё же решите, что стоит пожертвовать жизнью детоубийцы ради спасения всего мира».

– «Оставьте свои дешёвые трюки с ложной равнозначностью. Я не стану проводить опыты на людях, кем бы там они не были».

– «А, ну да, извините, я и забыл. Значит, умолчать о том, что готовится нападение противника – это нормально. Построить и применить оружие массового поражения – тоже ничего страшного. А вот пустить на опыты самых отъявленных уголовников – это нет, так нельзя. Ладно, запомню».

Адам уставился на стеклянную стену, но Прескотт заметил, что профессор вовсе не следит за происходящим в лаборатории по другую сторону от барьера. Это был слишком очевидный выпад в сторону Адама, и Прескотт понимал, что не должен был опускаться до такого, но профессора надо было сначала сломать, чтобы потом заново настроить на нужный лад, как и любого солдата. Надо было ткнуть его носом в его собственную смердящую кучку вины, пока из него не выветрятся все иллюзии о том, что у него ещё остались какие-то права. Чувство вины должно было вырасти до столь немыслимых размеров, что даже Прескотт до сих пор окончательно не смирился с чудовищными масштабами и последствиями того решения, которое Адам принял единолично. Его жена поступила практически так же, разве что несчастная женщина поняла, что Саранча проявит себя враждебно к людям, лишь в тот момент, когда уже было слишком поздно.

“Я тоже совершаю ошибки, ведь я вовсе не святой, и уж точно не мученик. Но, по крайней мере, я бы тут же бросился поделиться своим открытием с кем-нибудь, кто, вероятно, разбирается в ситуации куда лучше меня, чтобы снять эту ношу со своих плеч”.

Наконец Адам отвёл взгляд от стекла.

– «Как бы это грубо не прозвучало», – начал он, – «всё именно так и есть. Если нам потребуется человеческая ткань, то я не позволю проводить опыты на добровольцах, и уж точно на жертвах, а придумаю другой способ».

Бесполезно было пытаться переспорить профессора, поэтому Прескотт, развернувшись, направился к выходу. На самом деле всё было просто: Адам будет делать то, что ему говорят, а если для этих исследований понадобится живой человек, то Прескотт найдёт подходящую сволочь и сам в него иголкой ткнёт, если потребуется. Такое уже не в первый раз случается, и явно не в последний. На совести Прескотта и так были миллионы жизней, поэтому он знал, что ему и так гореть в аду, и ещё несколько жертв ситуацию не особо изменят.

КАЗАРМЫ ДВАДЦАТЬ ШЕСТОГО КОРОЛЕВСКОГО ПОЛКА ТИРАНСКОЙ ПЕХОТЫ, ЗДАНИЕ БЫВШЕГО ГОСПИТАЛЯ ИМЕНИ РАЙТМАНА. МЕСЯЦ ШТОРМОВ, СПУСТЯ 10 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.

– «Чем занят, Дом?» – спросил Джейс, опершись спиной на дверной косяк. В руках он держал цепь, снятую с пилы “Лансера”, которую чистил при помощи металлической проволочной щётки. – «Хочешь, с тобой поеду?»

Ранний вечер выдался необычайно спокойным. Казалось, половина батальона занималась уборкой и обслуживанием техники на улице перед ступенями, выточенными из белого камня. Госпиталь был построен в стиле старых зданий КОГ, как солдатские казармы с плацем в центре. По мнению Дома, за исключением металлических табличек на стенах и чуть более удобных, чем принято в армии, ванных комнат ничто больше не выдавало принадлежность здания к лечебным учреждениям. Присев на корточки рядом с мотоциклом, он проверил давление воздуха в колёсах.

– «Да всё нормально, Джейс», – ответил Дом. – «Просто съезжу проверить новый лагерь “бродяг”».

– «С радостью помогу тебе, дружище».

– «Да всё хорошо будет. К тому же, со мной Аня едет».

Но нет, Дом понимал, что ничего хорошо не будет, в том числе и с ним самим, пока он не найдёт Марию. Но теперь и Маркуса с ним рядом тоже не было, что ранило куда сильнее, чем Дом представлял себе. Мёртвые не взывают к тебе каждую секунду, как бы ты по ним не скучал. Они занимают специально отведённое место в твоей душе, и ты ни черта не можешь с этим поделать, кроме как никогда не забывать о них в своей тоске. Дом так и не смирился со смертью родителей и Карлоса, и уж точно с гибелью Бенни и Сильвии. Мария, вероятно, всё ещё была где-то там. Сердцем Дом был абсолютно в этом уверен, да и разум подсказывал, что у неё есть все шансы выжить. Несмотря на то, что местоположение и состояние Маркуса было вполне известно, всё равно ощущалось, что он одновременно рядом и где-то далеко, застряв в этой проклятой выгребной яме. Дом даже не мог ему туда позвонить, чтобы поддержать друга. Все страдания погибших уже позади, а вот живым, которых разделили друг с другом, ещё предстоит помучиться. Дом теперь каждый день просыпался и продолжал жить лишь затем, дабы вернуть Марию и Маркуса обратно домой. Пусть там Саранча хоть весь оставшийся мир захватывает – лишь бы последние люди, кто был дорог Дому, не погибли.

– «Эй, Дом, готов выдвигаться?»

Дом повернулся на голос, краем глаза заметив ботинки штатского фасона и камуфляжные штаны. Рядом с ним стояла Аня, наконец-то сменившая свою щёгольскую серую офицерскую юбку и шерстяной свитер, предприняв храбрую попытку выглядеть вполне неброско, тем самым не вызывая подозрений. Но самой собой от этого она быть не перестала, поэтому даже потрёпанная одежда и полное отсутствие косметики не могли скрыть ни капли её блистательной красоты. Но при посещении лагерей “бродяг” это могло лишь навредить.

– «Лучше надень бронежилет, или бронепластины», – ответил Дом. Это была не только разумная мера предосторожности, но и попытка скрыть её формы. Даже мысленно Дом не мог позволить себе назвать эту её часть тела “грудью”, поэтому использовал слово “формы”. Аня ведь была его другом, стояла выше его по званию, да и к тому же являлась девушкой Маркуса, так что Дом не мог позволить себе думать о ней в том нормальном, привычном и совершенно безвредном и естественном ключе, в каком мужчина мог думать о женщине, тем более о женщине с внешностью Ани. – «Эти мотоциклы при езде колёсами в воздух кучу говна всякого поднимают, так что лучше замотай рот шарфом. И пистолет не забудь. Я не шучу, лейтенант».

Кивнув, Аня бегом направилась к казармам. Джейс смотрел ей вслед.

– «Ей ведь тоже погано, да?» – спросил он.

– «А как бы ты себя чувствовал на её месте? И хватит уже на жопу её засматриваться. Ведёшь себя отвратительно».

– «Извини», – Джейс тряхнул головой. – «Слушай, надо сделать это любой ценой. Придумаешь, как Маркуса вызволить – только слово скажи, и я в деле. Да и Тай тоже. Наверно, весь Двадцать шестой полк подпишется на это».

– «Пока что я всё ещё обдумываю всё это, но сразу скажу тебе, как появится какая-нибудь мысль», – Дом залез на мотоцикл, закинув винтовку на ремне за спину. Аня вновь подошла к ним, утопая в огнеупорной куртке с эмблемой отряда взрывотехников. Её подбородок и волосы были скрыты под шарфом. – «Если не вернёмся через пару часов, то… А, хер с ним. Меня к тому моменту и так уже в дезертиры запишут. Увидимся».

Аня запрыгнула на заднее сиденье мотоцикла, хотя ведь совершенно не была обязана ехать с ним. Просто она всегда заставляла саму себя заниматься тем, чего боялась, и, по мнению Дома, лучшего примера храбрости было не придумать. Он был абсолютно уверен, что её воинственной матери не раз приходилось собираться с духом перед боем, несмотря на её вечный образ уверенного в себе человека и обилие медалей на груди. Плевать в лицо опасности из-за собственной полнейшей невежественности или заносчивости – это любой мудак так умеет. Может, оно особо-то и не важно, если в итоге победителем выходишь, но Дом мог себе представить, какой ужас Аня каждый день наблюдала по видеосвязи и слышала через рацию в штабе, оттого и чертовски хорошо понимая все эти расклады. Блядь, да она в прямом эфире слушала, как её мать умирала. Что бы там не говорили про служивших в штабе, Аня знала, каково солдатам приходится. С того самого момента, как Маркуса посадили, она стала гораздо чаще проявлять себе способным бойцом. А теперь вот она пошла на нарушение устава, чтобы поехать с Домом в какой-то вшивый лагерь показывать всем подряд фотографию Марии и спрашивать, видел ли её кто-нибудь. Хоффман смотрел на всё это сквозь пальцы. За время таких вылазок собиралось много важной информации, так что, по словам полковника, если Дому хочется рискнуть своей жопой и сжечь немного топлива в процессе поисков, то он не против.

“Хоффман меня в любом деле прикроет. И, как мне раньше казалось, Маркуса тоже”.

В пятидесяти метрах от баррикад, окружавших Джасинто, мостовая уже была покрыта выбоинами и трещинами, так что Дому пришлось лавировать между препятствиями на дороге. Возможно, ему совершенно не стоило брать Аню с собой.

– «Ты там как, нормально?!» – крикнул Дом, но его слова тут же потонули в свистящем вокруг них ветре и рёве мотора. Всё же надо было сбросить скорость, а то, если у мотоцикла погнутся вилки, то у них с Аней возникнут серьёзные проблемы, которые так просто не решишь. Запчасти для мотоциклов уже несколько лет не производят, потому что на это нужны время и ресурсы, которых сейчас уже попросту ни у кого нет.

– «В порядке», – отозвалась Аня, хотя, судя по тону её голоса, это было вовсе не так. – «Типа того».

– «Держись за мой пояс», – ответил Дом. Всё это время Аня держалась за маленькую рукоятку за её сиденьем, что было весьма опасно даже на низкой скорости. Дом чувствовал, как Аня коленями пытается обхватить его голени, по-тихому стараясь удержаться на мотоцикле. – «Или за талию возьмись. Только ради бога, не вздумай свалиться, а то Маркус меня убьёт».

Это была лишь фигура речи. Максимум, о чём они с Маркусом могли повздорить – это верно ли было засчитано положение “вне игры” в матче по трэшболу. Но Маркуса больше не было рядом с ними, и его отсутствие вызывало лишь щемящую тоску и моральное опустошение. Он так прочно вошёл в повседневный быт Дома, что теперь у него почти что ничего не осталось в жизни. Дом больше не мог присматривать за Маркусом во время патрулирования местности, меняться с ним пайком, а также некому теперь было одарить его подбадривающим взглядом, когда очередная зацепка о местонахождении Марии оказывалась пустышкой. Эта пустота в душе Дома с каждым днём заполнялась всё новыми страхами.

“Хорошо ли его там кормят? Не попался ли ему в качестве сокамерника какой-нибудь псих отмороженный, к которому и спиной поворачиваться нельзя? Не наезжает ли там кто на него? Страшно ли ему?”

Да, Маркус тоже испытывал страх, как и все остальные. Люди вокруг него, казалось, считали, что Маркусу вообще неведом страх, но Дом знал, как оно на самом деле.

– «Я подал прошение о посещении», – сказал Дом. – «Говорят, раз в месяц можно его навещать, как только три первых месяца отмотает. Я даже не знал, что ты писала ему».

– «Прости, Дом», – несмотря на то, что Аня крепко держалась за пояс Дома, её правая рука постепенно обхватила его за талию. А затем её левая рука со шлепком резко обхватила правую и уцепилась за неё изо всех сил, будто бы Аня долго решалась на то, чтобы отпустить пояс Дома, которому казалось, что он ехал довольно спокойно. – «Я даже не знаю, получил ли он моё письмо».