Текст книги "Gears of War #5. “Глыба”"

Автор книги: Карен Трэвисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 44 страниц)

– «Сэр, вы и сами видели послужной список сержанта Феникса», – начал Дом. – «Он воевал на передовой с тех самых пор, как возраст позволил в армию записаться. Он никогда, простите за выражение, сэр, не понтовался своим богатством или происхождением из знатной семьи, и он столько раз рисковал своей жизнью ради нас или гражданских, что я даже со счёту сбился. Что вы, что председатель КОГ охотно пользовались всеми этими хитроумными видами вооружения, которые изобрёл профессор Феникс, так что в каком-то смысле Маркус просто пытался защитить вашего самого ценного научного кадра. Мой брат Карлос спокойно принял смерть, зная, что спас жизнь Маркуса, и я бы поступил точно так же ради него, ни секунды не сомневаясь. Примите во внимание всё то, что он сделал ради КОГ. Без него мы не создали бы “Молот Зари”, да и вообще половины из нас уже и в живых-то не было бы. А, возможно, и никого вообще. Вот и всё, что я хотел сказать, сэр».

В комнате повисла пугающая тишина. Дом полагал, что члены судебной коллегии удалится для обсуждения приговора, но они так и продолжили сидеть за столом, общаясь при помощи нацарапанных от руки записок. Дом всё время смотрел прямо перед собой, но в какой-то момент не выдержал и бросил взгляд на Маркуса. Какую-то долю секунды они смотрели в глаза друг другу, но Дом во взгляде друга так ничего и не увидел. Усталый и разбитый Маркус будто бы даже постарел на несколько лет. Казалось, он просто хочет, чтобы всё это уже закончилось, и это пугало Дома. Может, он действительно с катушек слетел. Рано или поздно их всех настигал посттравматический синдром.

– «Благодарим вас, рядовой», – сказал председатель коллегии. Создавалось такое впечатление, будто бы он и не слушал речь Дома. – «С учётом всех свидетельств и обстоятельств, мы пришли к выводу, что смертную казнь в данном случае применять не нужно. Вместо этого мы приговариваем сержанта Феникса к сорока годам тюрьмы. Объявляю заседание суда закрытым».

Такого исхода дела Дом совсем не ждал. Взглянув на Маркуса, он заметил, как на лице друга на мгновение отразился ужас. В Эфире осталось работать лишь одно исправительное учреждение – тюрьма особого режима “Хескет”, также известная как “Глыба”.

“Ты хотел умереть, а тебе вместо этого дали сорок лет в “Глыбе”. Чёрт подери, да это одно и то же. «Клянусь взять на себя ответственность за последствия моего участия в процессе»… Господи…”

В помещение вошли двое сотрудников военной полиции и увели Маркуса через служебную дверь. Он даже не посмотрел на Дома. Та рыжеволосая женщина в звании лейтенанта вывела Дома через главную дверь, но ни Хоффмана, ни Ани уже не было в коридоре. Дом просто не мог так всё оставить.

– «Можно мне хотя бы попрощаться с сержантом Фениксом, мэм?» – спросил он. Женщина смущённо кивнула ему в ответ. Весь этот судебный процесс проходил в атмосфере неловкости. Герой, которому вручили Звезду Эмбри, тронулся умом и предал доверившихся ему боевых товарищей. Никто не испытывал к Маркусу ни злобы, ни отвращения. В воздухе витало лишь вот это полнейшее замешательство. Порой даже высшие чины в КОГ вели себя странно, словно посаженное на цепь животное.

– «Вам ведь тоже Звезду Эмбри дали, да?» – спросила его лейтенант. – «За операцию на мысе Асфо. Вы тогда в спецназе служили».

– «Да, мэм».

– «Тогда пойдёмте. Нам сюда».

Дом, никогда своей медалью не кичившийся, сейчас был рад, что её наличие помогло ему в этом деле. Он направился вслед за женщиной по коридору и, спустя несколько защитных дверей, оказался у входа в комнату с табличкой “Камера предварительного заключения”. Открыв дверь в это помещение, женщина показала Дому жестом, что тот может войти. Лишь подойдя к порогу, он уже заметил тусклый жёлтый свет лампочки накаливания и тень от прутьев решётки на кафельном полу.

– «Заходите», – сказала лейтенант. – «Только давайте там побыстрее».

Войдя внутрь, Дом увидел, как Маркус уставился в пол своей камеры. Руки он держал за спиной, а ноги расставил чуть в стороны. Он даже не взглянул на приблизившегося к камере Дома, который принялся ждать реакции друга.

– «Маркус, я… Я не знал, что они так поступят», – наконец сказал Дом. Но Маркус по-прежнему не отрывал глаз от пола.

– «Посмотри на меня», – попросил Дом. Ему сейчас было очень херово. Если Маркус сейчас отвернётся от него, то он никогда от этого не оправится. – «Давай же, посмотри на меня, пожалуйста! Хочешь с Аней повидаться? Чёрт тебя, подери, Маркус, ответь же мне! Что я Ане скажу? Она так хотела увидеть тебя. Ты не можешь вот так просто взять и забыть о ней!»

Маркус наконец-то взглянул на друга. Дом ни разу в жизни не видел у него такого выражения лица. Оно выражало полнейшее поражение, а глаза будто бы остекленели.

– «Скажи ей, чтобы забыла про меня и жила своей жизнью дальше».

– «Да не пори херню! Твою мать, что ты несёшь?!»

– «Я не хочу, чтобы она запомнила меня таким. Вам обоим надо просто развернуться и уйти. Не навещайте меня, не пишите писем, вообще забудьте про меня и живите дальше».

Маркус редко когда говорил о своих чувствах. Дому всегда приходилось догадываться о том, что же у друга на уме, и за долгие годы, проведённые вместе, он вполне неплохо научился это делать. Но сейчас это просто убивало Дома.

– «Я больше не хочу слушать эту херню, Маркус, и я вытащу тебя отсюда. Тебе уже смягчили приговор, так что у нас есть пространство для манёвров».

– «Дом…»

– «Клянусь, Маркус, я найду тебе адвоката, я…»

– «Не надо ничего делать! Я виноват. Из-за меня всё пошло по пизде».

– «Маркус, нельзя же вот так сдаваться!»

– «Можно, и тебе бы тоже пора понять это», – Маркус сделал шаг к решётке. – «Я уже покойник. Мне давно пора было уже умереть. Так что уходи и береги себя там. Больше мне ничего не нужно, Дом. Я хочу, чтобы у тебя всё было в порядке».

– «Да каким хреном у меня всё будет в порядке, пока ты гниёшь в это сраной дыре?!»

– «Это всё, о чём я тебя прошу. Уходи и забудь обо мне. И позаботься об Ане. Сделай это ради меня».

Маркус распрямился на мгновение, уставившись на Дома, будто бы видел его в последний раз и хотел запомнить, как он выглядит. А затем он отвернулся и постучал по прутьям решётки, чтобы сотрудники военной полиции увели его.

– «Я так это всё не оставлю, Маркус».

– «До свидания, Дом».

– «Слышишь меня?! Я тебя вытащу отсюда».

Раздался лязг открываемого ключом замка двери камеры. Маркус встал прямо перед ней и вытянул руки, будто бы сам напрашивался, чтобы его заковали в наручники. На мгновение он оглянулся на Дома.

– «Дом, ты и Карлос стали моей семьёй. Ничего лучше в моей жизни не было».

Дверь открылась как раз в ту секунду, как кто-то положил руку на плечо Дома, заставив его обернуться. Перед ним была та самая рыжеволосая женщина с нашивками лейтенанта из корпуса военных адвокатов. К тому моменту, как Дом вновь повернулся к камере, её дверь как раз закрывалась, а Маркуса уже увели.

– «Да будь оно всё проклято, нет…»

– «На выход, рядовой», – эту фразу лейтенант произнесла таким тоном, будто бы сочла Дома моральным уродом за один лишь только разговор с Маркусом.

– «Я не могу его просто так тут бросить».

– «Можете и сделаете».

Дом так хотел, чтобы она выслушала его рассказ о том, сколько же раз Маркус рисковал своей жизнью ради других, ни хера даже не волнуясь о том, что сам погибнуть может. Или о том, как всё своё свободное время, которого у него и так было немного, он терпеливо таскался с Домом по всем этим вонючим лагерям “бродяг”, пытаясь помочь другу найти Марию. Дом хотел напомнить этой женщине, что денег и связей у Маркуса хватило бы, чтобы отмазаться от армии до конца жизни, но вместо этого он с радостью записался на службу, никогда не используя своё положение в обществе. Он хотел сказать ей о том, что испытывал к Маркусу не меньше братской любви, чем к Карлосу. Но в этом совершенно не было никакого смысла, ведь всё это не отменяло совершенно ясного, железобетонного и необъяснимого факта того, что Маркус отправился спасать отца вместо выполнения своего прямого долга, что привело к смерти огромного числа солдат.

Дом направился по коридору к выходу, слыша лишь громкий стук о пол собственных парадных сапог из кожи, которые он совершенно отвык уже носить. Звук этот был очень похож на тот, что раздавался при ходьбе по полам в Холдейн-Холле, который теперь уже по большей части лежал в руинах.

Прохладный ветер подул в лицо Дому, когда он вышел из здания через главный вход и остановился на ступенях, совершенно не понимая, что же ему делать дальше. Позади него раздались шаги, но в этот раз Дом уже не стал оборачиваться.

– «Дом», – позвал его Хоффман. – «Не молчи».

Даже у состояния оцепенения имелись свои плюсы. С тех самых пор, как Дому стукнуло семнадцать или восемнадцать лет, он брал пример с Хоффмана, назначенного командиром его подразделения. Полковник был настоящим солдатом, закалённым в боях, а не каким-то пустословным офицеришкой. Он начинал с самых низов, так что знал все расклады. Дом с радостью принял бы смерть ради Хоффмана, если бы таков был приказ полковника. Но сейчас он совершенно не знал, что и сказать, поэтому решил, что его дальнейшие слова уже никакого значения иметь не будут.

“А что ещё ему оставалось делать? Вот серьёзно, что? Отправить Маркуса целый месяц драить сортиры, а затем отругать, как нашкодившего сынишку?”

– «Значит, вы решили, что такой приговор будет мягче?» – спросил Дом.

– «Что?»

– «Сорок лет в тюрьме лучше, чем расстрел? Это ведь вы заменили ему приговор».

– «Дом, я не меньше тебя удивлён», – Хоффман встал прямо перед Домом, потому что тот так и не повернулся к нему лицом. – «Понятия не имею, почему так всё вышло. Может, председатель судебной коллегии принял во внимание твою характеристику Маркуса. А может, принадлежность к роду Фениксов ещё чего-то стоит».

– «Он и сам хотел, чтобы его на расстрел отправили. Вы и сами это понимаете».

– «Да, понимаю. Даже слишком хорошо понимаю», – ответил Хоффман. Вид у него был довольно опечаленный. Дому даже показалось, что у полковника глаза немного опухли, будто бы он провёл всю ночь без сна, переживая об этой ситуации, или даже плакал. – «Слушай, если бы я сумел найти хоть одну причину не отправлять его под трибунал, то уцепился бы за этот шанс обеими руками. Но так нельзя. Если сейчас сделать исключение для Феникса, в армии вообще порядка не будет. Все слышали наш разговор по рации. Что начнётся, если я во всеуслышание объявлю, что Фениксу такое позволено, но всех остальных расстреляют на рассвете?»

– «Сэр, все же знают, что он никогда раньше себе ничего подобного не позволял».

– «Да, но из-за него погибли солдаты, которые могли бы и уцелеть. Чёрт, а что, если бы тебя, Джейса или Тая убили во время всего этого безумия? Ты ведь не сам вызвался с ним лететь. Феникс тебе просто ничего не сказал о своих истинных мотивах».

– «Если бы даже и сказал, то я бы всё равно с ним остался».

Многие другие офицеры так просто не оставили бы эту фразу Дома, но Хоффман предпочёл сделать вид, что ничего не слышал. Дом и сам не был до конца уверен, что сможет осознанно нарушить приказ, но в тот момент он считал именно так, и пусть полковник делает с этим, что хочет. Хоффман снял с головы кепку и принялся вертеть её в руках. Кожаный головной убор издавал скрипы при растягивании. Затем полковник постучал пальцем по нашивкам у себя на воротнике.

– «Видишь эти нашивки полковника?» – спросил он, подойдя к Дому так близко, что тот учуял запах кофе в его дыхании и лёгкий эвкалиптовый аромат, оставшийся от пены для бритья. – «Это не награда за службу и не знак того, что я тут выше всех стою, а сплошная, блядь, обуза. Ни одному солдату не дозволено делать всё, что ему в голову взбредёт, а вот эта жестяная херня у меня на воротнике говорит о том, что я больше не могу думать только о моих друзьях. Мне приходится заботиться о куда более широком спектре вещей ради всеобщего блага, а также принимать кучу пиздец каких жестоких и страшных решений, и никто не спрашивает, хочу ли я вообще этого, или нет. А мне ведь совершенно не хочется это делать, понимаешь? Я снова хочу быть старшим сержантом. Только вот если бы мне сейчас предложили вернуться на мою старую должность, внутри я бы понимал, что просто струсил, передав эту ношу принятия тяжёлых решений какому-нибудь другому бедняге. Вот поэтому я и остаюсь на своём месте. Это моя обязанность. И у Маркуса тоже была своя обязанность: отвезти лазер Томасу. Готов поспорить, что половина солдат с радостью бросились бы спасать свои семьи вместо того, чтобы в окопах сидеть, но они ведь так не поступили. Именно поэтому Маркус Феникс позорит честь мундира. Он подвёл своих боевых товарищей, а ведь вся армия только и держится на желании солдата встать плечом к плечу со своими братьями по оружию и погибнуть вместе с ними, если придётся».

Это была чистая правда, оттого и воспринималась так болезненно. Дом почувствовал, как глаза начинают слезиться, а в горле будто бы ком встал, хотя и сам не понимал, почему же именно ему хочется плакать. Но думать о Маркусе, как о недостойном человеке, ему вовсе не хотелось.

– «Вы сейчас кого своей речью убедить пытались, сэр?» – спросил он.

– «Да хуй его знает, Дом», – пробормотал Хоффман. – «Но уж точно не себя самого».

Надев кепку обратно, он побрёл вдаль. Дом остался стоять на ступенях. Опомнился он лишь в тот момент, когда понял, что совершенно не помнит, сколько уже времени тут стоит. Солнце уже шло к закату, скрываясь за зданием памятника Неизвестным Воинам, а Дом всё ещё терзался в раздумьях, стоит ли идти к могиле Карлоса, чтобы рассказать ему, каким же образом дело приняло столь херовый оборот. Дом бывал на могиле брата куда реже, чем ему того хотелось. С момента смерти Карлоса минуло уже почти двадцать лет. Решив, что сейчас ему всё равно больше некуда идти, Дом направился по безупречно чистой территории кладбища сквозь ряды надгробий к мавзолею. Именно там правительство КОГ и хоронило своих героев, одним из которых и был когда-то сам Маркус. Карлос, вовсе не планировавший становиться героем, вероятно, тоже проебал свой шанс на спасение, но в итоге его смерть позволила Маркусу выжить, и это было главным для Дома.

Гравий захрустел под его ботинками, когда Дом остановился у могилы брата. Надпись на надгробии совершенно не стёрлась с того самого дня, как её нанесли, хотя прошло почти уже двадцать лет со дня похорон.

“РЯДОВОЙ КАРЛОС БЕНЕДИКТО САНТЬЯГО,

ДВАДЦАТЬ ШЕСТОГО КОРОЛЕВСКОГО ПОЛКА ТИРАНСКОЙ ПЕХОТЫ,

КАВАЛЕР ЗВЕЗДЫ ЭМБРИ.

ПОГИБ НА ПОЛЯХ АСФО, ОСТРИ

В ПЯТНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ МЕСЯЦА ТУМАНОВ

В СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМОЙ ГОД ВОЙНЫ

В ВОЗРАСТЕ ДВАДЦАТИ ЛЕТ”.

Дом, Карлос, Маркус – все трое стали друг другу братьями или по крови, или же по духу. Каждый из них получил по Звезде Эмбри за отвагу. А что же теперь с ними стало? Карлоса уже все забыли, Маркус запятнал свою репутацию, а сам Дом чувствовал себя каким-то призраком собственного прошлого. Присев на корточки, он поёжился от того, насколько его парадная форма неудобно сидела на нём.

– «А как бы ты поступил, Карлос? Эх, да что я спрашиваю-то. Ты бы решил, что за него и умереть стоит», – прошептал со слезами на глазах Дом, вытерев нос тыльной стороной ладони. – «Надо бы мне его оттуда вытащить, верно? Да, так и есть. Спи спокойно, Карлито».

Путь обратно в казармы показался Дому самым длинным в его жизни. Он подружился с Маркусом в восемь лет, так что его жизнь в принципе не могла стать прежней без друга. Последние несколько недель Дом пытался привыкнуть к чувству одиночества, но ему это не удалось. Он постоянно бросал взгляды через плечо, ожидая увидеть там Маркуса, или же вспоминал о чём-то, что хотел ему сказать, но друга попросту не было рядом. Именно так и будет выглядеть вся дальнейшая жизнь Дома, если он не приложит все свои силы к тому, чтобы исправить ситуацию.

“А мне ведь надо сейчас искать Марию. “Бродяги” постоянно кочуют с места на место”.

Дом и не хотел привыкать к отсутствию Маркуса. Чем невыносимее становилась боль, тем больше он находил в себе сил помочь другу.

“Тут как с Марией. Если я перестану чувствовать тоску по ней, то и искать её перестану. Но я знаю, что она ведь всё ещё где-то там. И её нужно найти, как и Маркусу нужно помочь”.

Вернувшись в казарму, Дом убрал в шкаф парадную форму и принялся размышлять о том, как же ему вытащить Маркуса из “Глыбы” до того, как это место прикончит его друга.

КОАЛИЦИОННОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ДЛЯ ОТБЫТИЯ ЗАКЛЮЧЕНИЯ “ХЕСКЕТ”. ТЮРЬМА ОСОБОГО РЕЖИМА, ТАКЖЕ ИЗВЕСТНАЯ КАК “ГЛЫБА”, ДЖАСИНТО.

Псы как с ума посходили.

Облокотившись скрещенными руками на литые металлические перила, Николай Ярви принялся наблюдать за тем, как на скрытом во мраке нижнем этаже объявили режим изоляции. Тюремщики на этот этаж не спускались, да и в их присутствии там не было необходимости. Мостки, раскинувшиеся на весь верхний этаж тюрьмы, являлись тут по большей части самым безопасным местом, и дело было не только в заключённых. Вой сирены системы оповещения то затихал, то нарастал.

– «Двадцать секунд», – раздался голос из динамиков системы оповещения. Яростный лай и звуки ударов почти что заглушили отсчёт. Собаки кидались на дверь, как и всегда при объявлении режима изоляции, требуя, чтобы их выпустили на волю. Сама дверь была частью просчитанной психологической уловки. Это была единственная дверь, собранная из пустотелых панелей из мягкой древесины, в то время, как остальные двери были выполнены из толстого красного дерева или металла. Сделано это было для того, чтобы собаки без увечий могли биться в дверь, производя ужасный шум, похожий на бой барабана. Этот шум говорил о том, что стая неконтролируемых диких животных может вырваться на свободу в любой момент, а ещё намекал на то, что однажды собаки снесут дверь ещё до финального гудка сирены, начав рвать заключённых на куски. И это всегда срабатывало. Каждый заключённый, которому не хватало ума подчиниться приказу вовремя вернуться в камеру, знал, что с ним случится, когда эта дверь откроется.

Когда Нико только попал сюда на работу, ему сразу же объяснили что в “Глыбе” всё завязано на трёх дверях. Первая вела в помещения самих тюремщиков, вторая – к кухням и туалетам, а третья – к собакам. Последних можно было выпустить в любой части тюрьмы благодаря системе управляемых с пульта подъёмных решёток, которые разделяли коридоры на секции. Всё это работало куда эффективнее, чем отправка отряда тюремщиков, чтобы успокоить какого-нибудь заключённого. Запираешь такого проблемного урода в одной из секций, открываешь решётки, и тут у него резко пропадает желание беспределить в дальнейшем. Но в свою смену Нико таким никогда не занимался. Что тут творилось в его отсутствие – это уже вопрос другой.

– «Десять секунд», – послышалось новое объявление. Но на всём огромном и просторном этаже уже не было ни души. Все заключённые уже сидели в своих камерах в ожидании того, когда же захлопнутся решётки, защищающие их от обезумевшей стаи.

“А ведь всю эту систему для них дипломированный психиатр придумал. Образованный человек, учившийся на врача, который должен был лечить людей, а не пугать их до усрачки. Лицемерное мудачьё”.

Не сказать, что Нико испытывал сострадание к сидевшим тут ублюдкам. Как раз наоборот: он считал, что большинство из них надо просто пристрелить, наплевав на всякий гуманизм. Но это уже отдельная тема для размышлений. Куда больше его напрягало то, насколько изощрённой и садисткой может быть фантазия специалистов из слоёв населения со средним достатком. Порой он и сам не понимал, где же пролегает черта между преступниками, которых надо было оградить от общества, и теми людьми, которые подсказали ему наилучший способ для этого.

– «Режим изоляции», – прозвучало объявление.

Стальные решётки, установленные на входе в каждую камеру, успели захлопнуться с громким лязгом за секунду до того, как из распахнувшейся деревянной двери выскочили собаки. Этот ритуал проводился каждый день, хотя и в разное время. Собаки носились от одной решётки к другой, а их рык и лай эхом раскатывался во мгле этажа. Заключённые орали на них и крыли хуями в три этажа. Но затем всё вернулось в привычное русло.

Большинство собак принадлежали к породе из Пеллеса: высокие, с короткой рыже-коричневой шерстью и широким пятном чёрной шерсти, идущей от макушки до кончика похожего на кисточку хвоста. Имелись в стае два чёрных мастиффа из Тируса. Эти животные представляли собой настоящие груды мышц, чьи пасти с капающей слюной вечно были растянуты в обманчиво добродушной ухмылке. Нико меньше всего доверял именно этой породе.

Одна из пеллесских собак отпрыгнула назад, когда из-за решётки её с ног до головы окатили струёй мочи. Казалось, пёс на мгновение застыл в полной растерянности, будто бы воспринял это, как попытку заключённого заговорить с ним на понятном ему языке, но не понял ни слова из-за сильного акцента. Нико расхохотался. Пёс, наконец-то поняв суть такого сообщения, зарычал. На площадку выскочил кинолог по фамилии Парментер и, пройдясь вдоль решёток камер с видом злобного контролёра, выискивающего в поезде безбилетников, остановился возле той камеры, откуда мочились.

– «Сволочь, ты моего Джерри обоссал!» – крикнул он. – «Да я тебя!..»

Дальнейшие слова Парментера утонули во взрыве грубого хохота и издевательских улюлюканий от всех сидевших в этом блоке. С заключёнными он особо дело не имел, оттого и не выработал в себе привычки не обращать внимания на такой поток оскорблений. Нельзя было позволять этим ублюдкам злить тебя.

– «А, так это твой Джерри?! Вы, наверно, и трахаетесь по-собачьи!» – крикнул кто-то.

– «Ну да, ведь из пасти у пса вонь идёт!» – ответил ему другой заключённый.

– «Эй, псинотрах! Хорошая у тебя собачка! А ты, пидорок, разве не суке должен присовывать вместо кобеля?»

– «В следующий раз натравлю его на вас, извращенцев ебучих, чтобы сгрыз с вас мяска немного!» – рявкнул в ответ Парментер. – «Не забывайте, кто решётками управляет».

Выкрики тут же умолкли. Парментер пристегнул поводок к ошейнику Джерри, который тут же словно с ума сошёл. Как только поводок натянулся, пёс тут же вскочил на задние лапы, пытаясь вырваться и рыча. Да, порой и псы вели себя словно люди. Джерри начинал лаять, не переставая, как только понимал, что драки не будет. Нико, всё равно не собиравшийся поворачиваться спиной к этой твари, несмотря на то, насколько её хорошо выдрессировали, проследил за тем, как пёс трусцой вновь скрылся за дверью.

По балкону шёл Джек Галлего, которого все звали просто Галли. Дойдя до металлических мостков, он встал рядом с Нико, бренча связкой ключей.

– «Ну и кто сегодня станет специальным гостем в нашей студии?» – спросил он.

– «К нам переводят Маркуса Феникса».

– «И я должен знать, кто это?»

– «Ну, с учётом того, что ты тупой, как пробка, и сроду ни одной газеты не читал, то нет, не должен».

– «Чтобы попасть в место с такой охраной, надо как минимум быть серийным убийцей, да ещё и с вывертом на голову, наверно».

– «Это тот самый сержант Феникс, герой полей Асфо. Что, всё равно ни о чём не говорит, Галли?»

– «Я ещё мал был тогда, чтобы помнить такое».

– «Ну да, конечно, ага».

– «И что он такого натворил, что его к нам перевели? Солдатня же своё говно сама разгребает».

– «Он командиру по башке дал и отказался приказ выполнять, после чего мы все дружно помахали ручкой Эфире на прощание».

– «Ого…» – нахмурился Галли. – «Что ж они его просто не расстреляли?»

– «Он же Феникс».

– «И что с того?»

– «Его отец какой-то там крутой учёный из древнего рода. Денег валом, собственный здоровенный особняк имеет».

– «Ну да, такого не пристрелишь. Несладко ему тут придётся тогда».

С этими словами Галли пошёл дальше, насвистывая что-то себе под нос. До знакомства с ним Нико ни разу в жизни не встречал ни одного настолько же безразличного ко всему человека. Поначалу он даже решил, что Галли просто тупой как пробка, но за годы совместной работы понял, что тот просто таким образом справлялся с нагрузкой на работе. Галли полностью отключался от всего происходящего, хотя у него и выбора-то особого не было. Если в военное время твоя профессия не относилась к нужным для армейского резерва, в который попадали работники предприятий жизнеобеспечения, полицейские, пожарники, сельхозпроизводители, моряки торгового флота, буровики на имульсионных вышках, врачи, да и все остальные, без чьего труда КОГ бы не смогло существовать, то тебя отправляли в армию. Если и к армии ты оказывался негоден, что чаще всего случалось по медицинским причинам или же по общему состоянию, то тебя отправляли работать куда, где ты был нужен государству. Нико вовсе не считал своё назначение в последнюю оставшуюся в Эфире тюрьму надзирателем лучшим вариантом выбора карьеры, сомневаясь, что и Галлего всю жизнь мечтал стать вертухаем. Большинство мужчин и немало бесплодных женщин предпочитали уходить на передовую что до войны с червями, что сейчас, и Нико их прекрасно в этом понимал.

Он принялся ждать, наблюдая за дверным проёмом с арочным сводом в дальнем конце коридора. Новоприбывших заводили в блок именно оттуда. В любую минуту из этой двери мог выйти Маркус Феникс в сопровождении конвоиров по бокам и впервые понять для себя, каково это – застрять тут до конца своей жизни. Здание тюрьмы было не лишено элементов элегантного стиля, который инженеры Тируса любили применять даже при постройке общественных туалетов, хотя уже повсюду пошли трещины, да и грязи вокруг хватало. Ну а если этого Феникса не проймут запахи плесени и мочи, то обваливающаяся каменная облицовка на колоннах и застарелые потёки крови на стенах, которые никто не смывал, уж точно донесут до него всю необходимую информацию об этом месте.

“Его на сорок лет упекли? Да ему ещё очень повезёт, если хотя бы пять тут протянет. То же самое, что пожизненное получить”.

Ну, такое событие уж точно вносило хоть какое-то разнообразие во всеобщую монотонность тюремного быта. На текущий момент в “Глыбе” осталось сорок три заключённых, а со времён “Дня-П” к ним всего-то несколько человек перевели, так что новоприбывший арестант в блоке надолго станет главной новостью в жизни заключённых, пусть даже такое событие и грозило нарушить уже устоявшуюся неофициальную иерархию среди них. Через день-другой Феникса выпустят в общие помещения, и присматривать за ним уже никто не будет, так что придётся самому разбираться, как тут выживать.

Наконец-то дверь распахнулась. На какое-то мгновение Нико даже не понял, почему конвоиры Уилл Чалкросс и Брэдли Кэмпбелл привели кого-то другого вместо Феникса. Он ждал, что перед ним сейчас окажется типичный парень из древней и знатной семьи, не тощий, но и не крупный, который, едва окинув взглядом всю эту выгребную яму, тут же съёжится от страха, несмотря на свой статус героя войны. Такой вот богатенький ребёнок, которого за его грехи скинули в этот чан с помоями рода людского. Но арестант оказался просто огромен. Под тюремной нательной майкой и штанами перекатывались накачанные мускулы, а тёмные волосы на голове, остриженные почти под ноль, обрамляли лицо потрёпанного жизнью человека, который не боялся как врезать противнику, так и самому получить от него удар. Слишком уж он старым выглядел для сержанта Феникса, а вид у него был куда суровее и опаснее любого из сидевших тут. Такого человека и в жизни на воле стоило обходить стороной. Но нет, это и был сам, мать его, Маркус Феникс.

Нико оставалось лишь наблюдать. Феникс прошёл вдоль решёток камер, которые составляли большую часть стены, смотря прямо перед собой. Этаж наполнился свистом и улюлюканьем, но как только заключённые видели своего нового соседа, весь этот гомон тут же стихал от одной камеры к другой на всём пути его следования. Мостки находились в пяти метрах над полом, так что Нико видел Феникса почти вплотную сверху, под небольшим углом, но тот, подняв глаза, лишь бросил мимолётный взгляд на Нико и даже не сбавил шаг. Нет, Феникс даже не на него посмотрел, а будто бы сквозь пустое место. Нико привык смотреть в глаза тем, кто мог человеку глотку перерезать просто от скуки, но взгляд Феникса пугал совершенно иначе: его голубые глаза пронзали всё вокруг совершенно ледяным немигающим взглядом. Однако же бесчувственности в них не было, а читалась какая-то отстранённость и потаённые муки, будто бы сквозь приоткрывшуюся на секунду щель в двери Нико мельком удалось разглядеть весь тот ад, что царил на душе у Феникса.

Чалкросс тоже бросил взгляд на Нико, удивлённо подняв бровь, а в это время Кэмпбелл, которого все знали как приятного и довольно немногословного человека, не влезавшего ни в какие свары, вручную открыл дверь камеры. После этого он сделал шаг назад и, крепко сжав большую связку ключей на ладони перчатки в кулак, ударил ею Феникса по лицу.

– «Вот тебе за моего сына, уёбок!» – крикнул Кэмпбелл.

Такой херни от него Нико не ожидал. Но Феникс просто позволил себя ударить, даже не покачнувшись. Его лицо скорчилось в гримасе удивления и негодования, словно бы он сам и не понял, что же произошло. Несмотря на сжатые кулаки, Феникс не поднял рук. Тем не менее, заключённые всё это видели, и этаж тут же заполнился криками. Не стоит бить человека, который спокойно выдержит твой удар, словно боли не чувствует. Другие тоже сразу захотят это повторить.

– «Эй, вертухай! Похоже, этого парня тебе не свалить с ног!» – послышалось из одной камеры.

– «Кэмпбелл, ты к нему спиной не поворачивайся!» – кричали из другой.

– «Он не из тех, кто такое забудет!» – доносилось из третьей.

Феникс ещё несколько мгновений смотрел прямо в глаза Кэмпбеллу, пока него текла кровь по подбородку. Нико понял, что надо всё это срочно прекратить.

– «Кэмпбелл!» – крикнул он, бегом направившись по мосткам к дверям. – «Кэмпбелл, запри его и сейчас же сюда поднимайся, чёрт тебя дери! Это приказ!»

Кэмпбелл посмотрел на Нико, потряхивая рукой. Должно быть, этот удар причинил ему не меньше боли, чем самому Фениксу.

– «Как скажете, сэр…» – пробурчал он в ответ.

Пихнув Феникса в спину, чтобы тот зашёл в камеру, Чалкросс забрал ключи у Кэмпбелла и запер решётку. Из других камер вновь начали раздаваться выкрики, и пока Нико следил за тем, чтобы оба тюремщика успешно покинули этаж, он услышал немало одобрительных возгласов. Получив по лицу, Феникс был готов дать отпор, и остальным заключённым это понравилось. Теперь он либо поднимется сразу на высшие позиции в тюремной иерархии, или же станет зачинщиком множества драк. Но, по крайней мере, Феникс был не так уж молод и красив, так что хотя бы не будет разборок относительно того, чьей сучкой он станет.