355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Карен Трэвисс » Gears of War #5. “Глыба” » Текст книги (страница 27)
Gears of War #5. “Глыба”
  • Текст добавлен: 19 марта 2021, 00:30

Текст книги "Gears of War #5. “Глыба”"


Автор книги: Карен Трэвисс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 44 страниц)

Весь мир вокруг Дома рухнул, хотя причиной его разбитых надежд стали вовсе не адвокаты и врачи, а сам Маркус. Этот чёртов упрямец решил из себя мученика сделать. Вся эта херня про то, как “поступить по совести”, его в могилу сведёт.

– «Я просто обязан вытащить его оттуда», – произнёс Дом, понимая, что со стороны выглядит конченным полудурком, который только и может одну фразу всё время повторять, хотя собеседник только что крайне ясно обрисовал сложившуюся ситуацию. По пылающему и начавшему зудеть лицу Дома внезапно побежали струйки пота. – «Я не могу иначе».

– «Ну, все законные возможности вы уже исчерпали».

– «А что насчёт незаконных?» – эта фраза сорвалась с губ Дома ещё до того, как он успел её обдумать.

Эмберли в ответ лишь несколько мгновений сверлил его взглядом. Дом, который даже не понял, что именно подразумевал адвокат, вдруг задумался, а покидал ли кто-либо стены “Глыбы” кроме как через помилование от правительства или в гробу.

– «Нам вообще не стоит говорить о подобном», – начал Эмберли. – «Я обязан предупредить вас, что ваш план по вывозу заключённого с территории тюрьмы является преступным умыслом. Но раз уж вы являетесь моим клиентом, то все упоминания о подобных нежелательных действиях останутся между нами».

И в этот раз Дом не был уверен до конца, что же имел в виду Эмберли. Возможно, адвокат его прямо предупреждал о том, что не надо разговаривать с ним о незаконных действиях. Или же тут таилось нечто иное, чего Дом не совсем понимал. Сунув руку в карман, он достал стопку талонов на получение пайка, которые пересчитал перед выходом из казармы. В стопке была месячная норма по мясу, сыру и пиву. Закон совершенно не запрещал Дому хранить талоны у себя про запас, но вот обмен их на другие вещи уже являлся преступлением, ведь вся эта еда не дойдёт до тех, кто в ней нуждался. Взяв стопку талонов, Эмберли пересчитал их и убрал в ящик стола. Значит, не так уж и сильно он страшился незаконных действий, ведь законным путём дополнительных талонов на паёк не достанешь.

– «А это тоже подпадает под конфиденциальность отношений между клиентом и адвокатом, мистер Эмберли?»

– «Максимум, что я могу для вас сделать – это предоставить список моих бывших клиентов, которые достигали соглашений в подобной сфере», – пожал плечами Эмберли. – «О чём вы там с ними говорить будете, я всё равно не знаю. Репутация тюрьмы “Хескет” говорит о том, что у её сотрудников есть желание заключать необычные и неофициальные сделки, по условиям которых в определённые моменты они будут смотреть в другую сторону».

Дому пришлось повторить всю эту тираду про себя, чтобы осознать весь её смысл.

– «Вы сказали, что у вас целый список».

Достав какую-то папку, Эмберли пролистал её содержимое, а затем написал что-то на клочке бумажки.

– «Вот», – сказал он. – «Три варианта. Первый ошивается в баре возле пристани парома. Остальные два работают в хранилище имульсии на улице Дюрхам. Только не забывайте об осторожности. Они работают в обход Устава Правителей».

Большую часть последних десяти лет Дом бродил от одного лагеря “бродяг” к другому. Вряд ли при общении с какими-то обычными бандитами он окажется в большей опасности.

– «Спасибо», – поблагодарил Дом. – «Займусь этим».

Эмберли встал из-за стола, чтобы проводить Дома к выходу.

– «Вы ведь совершенно точно решили идти до конца, да?» – спросил он.

– «Он же мне как брат», – ответил Дом. – «А как иначе-то?»

Обратно в казармы Дом пошёл длинной дорогой, ведь ему нужно было время, чтобы смириться с тем, что он совершил ещё один безнравственный поступок, который крайне разочаровал бы его отца. Эдуардо Сантьяго передал своим сыновьям весьма простой кодекс чести, определяющий, что хорошо, а что плохо: “Не лги, не воруй, не изменяй и не обижай слабых. Проявляй уважение к окружающим, отвечай за свои поступки и никогда не подводи друзей”. Столь простые истины не нуждались в обрамлении витиеватых речей. Ни по одному из этих пунктов с самим собой не договоришься и не скроешься от угрызений совести.

“Но я ведь это ради Маркуса делаю, а не о какой-то сраной морали рассуждаю. Когда приходится выбирать среди всех этих правил, то я лучше нарушу их, но спасу тех, кто мне дорог”.

Дом брёл по тротуару скоростного шоссе, пиная носком ботинка небольшие камешки и осколки кирпича так, что они летели вниз с откоса. Мимо него в разные стороны проехало несколько автомобилей, но в целом день выдался весьма тихий, будто бы все спрятались в укрытие и ждали, когда что-то случится. В паре километров справа от себя Дом заметил то, что осталось того района, где он раньше жил. Именно там и находился дом, где он в последний раз видел Марию и детей вместе. Теперь же это было просто жилое здание. Всё, что делало его именно домом, уже давно покинуло эти стены. Но Дому всё равно было непросто заставить себя съехать оттуда и позволить правительству расселить там семьи, оставшиеся без крыши над головой. Там было слишком много места для одного человека, а Дому не хотелось постоянно терзаться воспоминаниями. С некоторыми вещами Дом всё же не в силах был расстаться. Все эти игрушки, одежда и диски хранились в казармах в двух больших картонных коробках.

“Когда найду Марию, то мы начнём жизнь с чистого листа. Заселимся в небольшую уютную квартирку вроде той, что мы первое время снимали в пригороде Джасинто”.

Над горизонтом клубились струи дыма. Одни из них тянулись от костров, на которых пищу готовили, другие же исходили от пожаров, до сих пор полыхающих среди руин. Команды по поиску тел тоже где-то там бродили, разбирая завалы, чтобы установить личность погибших и отправить останки на погребение. В районах, где они уже закончили поиски, было полным-полно людей, вернувшихся, чтобы забрать то немногое, что уцелело от их прежней жизни, и сохранить всё возможное. За ними приглядывала гражданская полиция или солдаты. Дом уже давно не видел никакого мародёрства, ведь с теми, кто пытался им заниматься, разбирались на месте.

“А смог бы я выстрелить в мародёра?” – задумался Дом. Когда-то давно ему приходилось участвовать в разгоне толпы во время бунтов голодающих, и воспоминания об этом до сих пор причиняли ему боль. А теперь вот у него самого на руках был целый ворох незаконно добытых талонов на получение пайка. – “А знаете что? Да мне по хуй, вот что. Где-то и можно быть хорошим, но если везде следовать правилам, то лучше от этого никому не станет”.

Дом зашагал дальше, поглаживая пальцем лежащий в кармане клочок бумаги и пытаясь набраться храбрости прочесть его содержимое и приступить к следующему шагу. У него не сразу это вышло. Вот, значит, кто мог бы решить его проблему – человек по имени Пьет Вердье. Сопоставив факты в уме, Дом пришёл к выводу, что у этого человека точно есть доступ к транспорту. Вероятно, доставляет грузы в тюрьму или ещё что-то, ведь иным способом в “Глыбу” можно было попасть лишь через подземный туннель, ну или на вертолёте через стену перелететь. Вертолёты имелись лишь у КОГ, а сделать подкоп из тюрьмы на волю никому не удастся, да и наоборот тоже.

“Эмберли говорил, что надзирателей можно подкупить, чтобы в другую сторону смотрели. Но нужна помощь Маркуса. Я же не могу его просто похитить оттуда. Чёрт, да и как убедить его, когда я даже поговорить с ним не могу?”

Может, Вердье и эту проблему ему решить поможет.

Дом услышал, как сзади к нему приближался автомобиль, замедляя ход. Послышался лязг переключаемых передач. Он тут же узнал звук “Тяжеловоза”, поэтому остановился и обернулся. Автомобиль остановился рядом с ним, после чего стекло пассажирской двери стало опускаться.

– «Эй, Дом», – окликнул его сидевший на пассажирском сидении Росси. Тай сидел рядом, держа руки на руле. – «Ты что здесь делаешь? Подвезти?»

– «Да к адвокату ходил», – решив ответить, как есть, чтобы не распускать слухи и сплетни, Дом забрался на заднее сидение автомобиля. – «Нас послали подальше с апелляцией. Маркус не сошёл с ума, это официально признали. Они провели освидетельствование, и выяснилось, что он просто ещё недостаточно сбрендил, чтобы за невменяемого сойти».

– «Вот же мудачьё», – выругался Росси. Тай лишь промолчал. Автомобиль, взревев двигателем, тронулся с места. – «И что теперь делать будем?»

Дом задумался, стоит ли обсуждать предложение адвоката, но решил не втягивать остальных в это дело.

– «Да хрен его знает», – ответил он.

Скоростное шоссе вело в центр города. Чем ближе автомобиль подъезжал к этому району, тем сильнее жизнь вокруг выглядела обманчиво нормальной. Разве что, вместо некоторых зданий, исчезнувших с панорамы города, виднелись воронки с обломками, а повсюду были раскиданы укрепления из мешков с песком и колючей проволоки. Люди сновали туда-сюда, ремонтируя окна и занимая очередь к цистерне с водой, чтобы наполнить вёдра и пластиковые бутылки. Бедные инженеры, которым и так от работы продыху не было, ещё не добрались до этой части Джасинто, чтобы восстановить подачу воды.

– «Может, ещё несколько дней так спокойно будет», – сказал Росси.

Дом надеялся, что так и выйдет, ведь ему надо было заняться делом. Он решил сегодня же вечером направиться к пристани парома и поискать этого Вердье. Прикрученная к приборной панели радиостанция ожила как раз в тот момент, когда они сворачивали в сторону госпиталя имени Райтмана.

– «Всем постам, сектора “Кило” и “Лямбда”, риверы на подлёте, расстояние – десять километров. Приготовиться к бою».

Тай надавил на педаль газа, и Дома прижало к спинке сиденья. Пехота с земли мало чем могла помочь, когда риверы совершали свои налёты. Разве что, собирать ошмётки, но и этого было достаточно. Схватив наушники с микрофоном, Росси принялся отвечать на вызов.

– «Тебя что-то тревожит, Дом», – внезапно сказал Тай.

– «Ты что, мысли читать научился?»

– «Да просто знаю тебя».

Тай никогда не позволял окружающей действительности взять верх над ним. Казалось, в его сознании есть какое-то убежище, где он в любой момент мог укрыться от всего на свете. Жизнь его в разное говно швыряла, но он относился к этому так, словно бы всё это имело какой-то смысл и занимало своё место в цепи перипетий, а не являлось кучей бессмысленной, беспорядочной и несправедливой херни.

– «Дашь мне какой-нибудь мудрый совет, Тай?» – спросил Дом. Тай точно понимал, что Дом так из-за Маркуса переживает. Все в Джасинто уже привыкли к жизни, в которой больше не было Маркуса Феникса, но только не Дом. – «Ты ведь знаешь, что меня тревожит».

Тай кивнул в ответ.

– «Есть цепь, которая соединяет все события, Дом», – заговорил он. – «Наши жизни являются всеми её звеньями. Однажды, в какое-то мгновение ты вспомнишь всё, что произошло в твоей жизни, в жизни Карлоса, Маркуса и Марии, а затем поймёшь, что цепь эта могла быть выкована лишь так, как она есть, и никак иначе. Ты сам всё увидишь и поймёшь смысл твоей жизни и смерти. Для тебя всё прояснится, и ты обретёшь внутренний покой».

Дом ощутил лёгкое покалывание в затылке. Тай говорил совершенно серьёзным тоном, будучи железобетонно уверенным в своих словах. Отложив в сторону наушники, Росси усмехнулся себе под нос. Он и не думал смеяться над Таем, а, вероятно, просто почувствовал себя неловко из-за подобной откровенности. Будь с ними сейчас Пад Салтон, то он бы посоветовал Таю перестать пороть херню и следить за дорогой. Снайпера воспитывали в совершенно иной культуре островитян. Он считал, что мёртвые уже никому ничем не помогут, и что хуй там что вершит судьбу человека кроме чистейшей воли случая.

– «Да, неплохо бы было, чтобы сейчас всё немного прояснилось», – сказал Росси.

Дом не знал, что на это ответить. Но он понимал, что ответ Тая всё равно запомнит, даже если сейчас он ему и показался полной бессмыслицей. Оставалось лишь надеяться, что он поймёт, что обрёл покой, когда тот всё же снизойдёт на него.



КАБИНЕТ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ, ДОМ ПРАВИТЕЛЕЙ, ДЖАСИНТО. МЕСЯЦ ЦВЕТЕНИЯ, СПУСТЯ 12 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.

Годы политических игрищ преподнесли Прескотту немало уроков, но самым неожиданным для него стало то, на сколь многие вещи можно закрыть глаза, если того требует ситуация.

“«Ричард, у тебя не получится работать лишь с теми людьми, к которым ты испытываешь симпатию и доверие. Тебе придётся научиться вести дела с теми, кто может дать тебе необходимый результат, и эти люди вполне могут оказаться твоими врагами, или просто тебя ненавидеть. Но своё внимание нужно сконцентрировать на том, что они могут сделать для тебя»”.

Откинувшись на спинку кожаного кресла, Ричард Прескотт попытался вспомнить, сколько же ему было лет, когда он услышал эти слова от своего отца. Где-то десять, может, даже одиннадцать. Тогда для него такое поведение казалось мерзким и постыдным. В том возрасте Прескотту казалось, что нет ничего важнее друзей, да и сама дружба воспринималась с крайней серьёзностью. Ему претила сама мысль о том, что к ужасным людям надо хорошо относиться, за исключением проявлений обычной учтивости. Как это вообще возможно, когда его всю жизнь учили не лгать и отстаивать свои убеждения? Именно в тот момент Прескотт и понял, что в нём должны уживаться два разных человека. Первый был запрятан глубоко внутри и жил бы, придерживаясь собственных правил и рамок, а второй существовал, словно бы наружная оболочка для работы, делая то, что должен. Это было похоже на то, как водители погрузчиков “Сильвербэк” забирались в машины, временно становясь совершенно иным существом. Прескотт разделял эти две личности для себя тем, что он настоящий никогда не позволял себе лгать.

Конечно, существовала и такая вещь, как умалчивание. Прескотт никогда не скатывался до такой опасной наивности, полагая, что государственный деятель может целому народу рассказать всю правду, даже если он и знал, как ситуация обстоит на самом деле. Хотя, довольно часто он и понятия об этом не имел, ведь невозможно было знать всё досконально. Но Прескотт никогда не скатывался до заведомой лжи. Его речь стала точной и выверенной, словно движения рук хирурга, ведь за его словами пристально следили. Ни одно слово, ни единая буква не несла в себе вранья. Прескотт очень гордился такими навыками, но и полностью зависел от них, ведь именно в этом умении и крылась единственная подсказка, позволявшая ему понять, какова же реальность на самом деле, и на что указывает его собственный моральный ориентир. Многие из тех, с кем Прескотту доводилось работать, лгали своим избирателям, затем самим себе, а после уже начинали сами верить в собственную ложь, так как произносили её слишком часто, вдумчиво и красноречиво.

“Любого другого человека за такое поведение сочли бы помешанным, которому в психбольнице самое место. В правде, а вернее, в умении не лгать, кроется единственное здравомыслие, на которое я могу положиться”.

Память у человека – штука довольно податливая. Хотя, порой, всё же не настолько. Прескотт репетировал в голове предстоящую беседу с Адамом Фениксом, пребывая в ожидании, когда будет доступна спутниковая связь. Оставалось минут пятнадцать. Отец Прескотта охарактеризовал бы Адама, как одного из тех самых гнусных и неблагоприятных людей, которых надо было принять в свои объятия, ну, или же просто неустанно за ними приглядывать, ведь они были полезны.

Прескотт развил в себе некий способ балансирования между этими противоречивыми чувствами. Он приказывал самому себе видеть в Адаме человека, в чьём гениальном уме он нуждался, ведь судьба мира зависела от этого, а не какого-то… Прескотт поймал себя на том, что даже не знает, как его назвать. Предатель? Нет, Адам ведь не встал на сторону Саранчи в борьбе против человечества. Он совершил нечто совершенно необъяснимое, что выходило за рамки обычного высокомерия, плавно переходя в ранг губительной халатности. В словаре даже термина подходящего не было, чтобы охватить всю суть поступка профессора, который был просто ужасен, но Прескотт сумел отложить всё это на потом. Подобное так сразу не переваришь, так что можно было пока об этом забыть.

Подгадывать по времени сеансы связи с островом Азура было непросто. Штормовой барьер “Мальстрёма” создавал помехи для сигнала, так что надо было либо его отключать, либо максимально высоко поднимать переделанный вертолёт, который служил бы ретранслятором. Прескотт всегда предпочитал второй вариант.

“Ну что ж… Сколько ещё я смогу скрывать от Адама все подробности про его сына, не укоряя себя за это? Как долго ещё это потребуется делать?”

Выдвинув верхний ящик стола, Прескотт достал оттуда папку с медицинскими отчётами по Маркусу. Это была его личная копия, полная тяжёлых подробностей, а не та отцензурированная версия, которую подготовили для сеансов связи с островом. Адам, в основном, просил представить ему доказательства, что Маркус здоров, и с ним всё в порядке. Казалось, он избегал очевидной проблемы – все эти доказательства было столь легко подделать, что Маркус на самом деле уже давным-давно мог бы быть мёртв. Каким-то образом они с Прескоттом достигли молчаливого согласия о том, что оба будут вести себя, как честные люди, каковыми и являются, будучи максимально откровенными друг с другом в таком довольно неприятном деле.

“Каково бы мне было, если бы речь шла про моего единственного ребёнка, и я бы увидел подобные снимки?”

Прескотт попытался представить себе эти эмоции. Порой он задумывался о том, как бы всё могло обернуться, если бы он женился на женщине, которую бы на самом деле ценил, а не просто бы ждал подходящую ему с политической точки зрения супругу, представлявшую наименьшую угрозу для его карьеры, но подобного шанса ему так и не представилось. Несмотря на огромную власть, государственный деятель был лишён права выбирать, и Прескотт постиг эту истину слишком поздно. Отстегнув ремешок папки, он ещё раз взглянул на сделанные для медицинского отчёта фотографии собачьего укуса, а также на бесстрастное описание характера травмы, процесса наложения швов и скорости рубцевания. Нет, такое точно нельзя было сейчас показывать Адаму, ведь выглядело всё на фотографиях просто ужасно. Адама, как отца, такое выбьет из колеи. Но и рассказывать о том, что Маркус там ни в чём себе не отказывает, будто бы в загородном санатории находится, тоже не представлялось возможным. Тюрьма никого не красит. Если Адам станет просить фотографии в качестве доказательства приемлемости состояния здоровья Маркуса, то придётся использовать для этого фотомонтаж каких-нибудь его старых фотографий из личного дела.

Что же касалось заключения о психическом здоровье Маркуса, то… Адаму стоит его прочесть. В нём не было ничего такого, до чего бы человек с серьёзной научной подготовкой сам бы не смог додуматься. Оставалось лишь описание обычного внешнего осмотра: рост, вес, состав крови и общие характеристики. Прескотт отобрал лишь те материалы, которые, по его мнению, не стали слишком сильно бы отвлекать Адама от работы, в то же время не скрывая от него, что же с его сыном сотворила жизнь в “Глыбе”. Включив сканер, Прескотт вложил внутрь него документы, а затем сел обратно перед объективом видеокамеры и, придвинув штатив с микрофоном поближе, принялся ждать звонка от Джиллиан, которая сообщила бы ему о готовности к передаче сигнала.

– «Сэр, профессор на связи», – сказала секретарь.

Никто не называл Феникса по фамилии. Не считая бойцов охранного подразделения “Оникс”, никто в Джасинто кроме Джиллиан не знал, что Адам жив, и где он находится.

– «Спасибо, Джиллиан», – ответил Прескотт.

Картинка в сеансах видеосвязи с Азурой всегда была немного зернистой. Адам внезапно появился в кадре. Он сидел, сложив руки на груди, у рабочего стола в своих роскошных апартаментах на вершине башни. Прескотт к этому моменту уже успел в мельчайших деталях изучить фон за спиной профессора.

– «Как у вас дела, Адам?» – спросил Прескотт.

– «Как Маркус?» – поинтересовался в ответ Адам.

Они всегда обменивались этими репликами в начале беседы. Потянувшись к сканеру, Прескотт нажал кнопку передачи данных на его корпусе.

– «Сами почитайте», – сказал он.

Именно на это и уходила большая часть времени сеансов связи. Адам всегда настаивал на том, чтобы дождаться, пока копии документов не вылезут из принтера у него в кабинете, а затем принимался за их изучение. Читал он их быстро, прекрасно понимая, на чём стоит заострить внимание, но какое-то время на это всё равно уходило. Прескотт терпеливо ждал, допивая остатки кофе, которые уже успели остыть.

Адам внимательно изучал один из отчётов, покусывая губу.

– «Насчёт его… эмоционального состояния. Могу ли я чем-то ему помочь? Ну хоть чем-нибудь?»

– «Он не станет принимать ничью помощь, вы же сами видели отчёт».

– «Боже, он же…» – сердито вздохнув, Адам склонил голову вниз, массируя кончиками пальцев лоб с бровями. – «Я знаю, как он умеет отвергать любые предложения. Пожалуйста, только не говорите мне, что на него снова напали».

– «Нет, полагаю, что этого не случилось. С выходцами из рабочих классов стычек больше не было», – ответил Прескотт.

“Чистая правда. Я не лгу. К тому же, Маркус – такой человек, что сам первым с размаху врежет, не так ли?”

Адам заколебался. Прескотт наблюдал за тем, как профессор буквально поёжился, заёрзав в кресле.

– «Мы оба знаем, что в мужских тюрьмах бывает, Ричард».

“А, ну понятно”.

– «Если вы о том, стал ли он объектом настойчивого мужского внимания против своей воли, то могу вас заверить, что такого не было», – ответил Прескотт.

Адам выглядел так, будто бы даже моргнуть боялся.

– «Смотрю, вы как всегда максимально деликатны по отношению к отцовским переживаниям с моей стороны, Ричард».

– «Вам не стоит недооценивать вашего сына. Он более чем способен за себя постоять. Основная проблема “Глыбы” заключается в самих условиях содержания, а не в отношении со стороны других заключённых, так что посмотрим, смогу ли я предоставить ему усиленный рацион и дополнительные одеяла».

Прескотт вовсе и не думал шантажировать профессора этой фразой. Он произнёс её, чтобы, пойдя на уступку, подтолкнуть успокоившегося Адама к работе над более важными задачами в рамках программы исследований, но в кой-то веки ошибся с предсказанием эффекта от этой фразы, что случалось крайне редко. Слегка приоткрытый рот Адама говорил о том, что председатель не уловил кое-какую важную деталь. Да, само собой, его волновало то, как кормят его сына, раз уж он об этом упомянул. Сражаясь на передовой, Маркус привык к самым сытным пайкам. Но, судя по всему, потрясло Адама упоминание о таком простом и незаметном удобстве, как обычное одеяло. Это он там сидел посреди благоухающих тропических лесов, а вот Маркусу довелось оказаться в трещащей по швам полузаброшенной тюрьме, построенной ещё до создания самой Коалиции, где по большей части не включали отопление даже во время суровых зим, какими славился Тирус. Как ни странно, но именно это заставило Адама куда жёстче прочувствовать все выпавшие на долю Маркуса невзгоды, чем отчёты о его травмах.

– «Не представляю, как он ещё тридцать с лишним лет там протянет», – тихо пробормотал Адам.

– «Равно как и я не знаю, удастся ли это самому Джасинто», – ответил Прескотт, желая перейти к важным вопросам. После сеанса связи с профессором и Дьюри может тактично побеседовать, оказав ему нужную поддержку. – «Можете рассказать, насколько далеко вы продвинулись?»

Казалось, Адам сам хотел как можно быстрее сменить тему, ведь разговоры о сыне лишь расстраивали его. Он даже распрямился, сидя в своём кресле.

– «Я пришлю вам последние результаты, но если вкратце, то выращенные в лаборатории образцы подвергаются спонтанным мутациям. Именно поэтому так сложно вывести лекарство, бьющее по самому патогену. В каждом посеве несколько клеток, если можно так сказать, выживают, мутируя в иной вид, устойчивый к используемому антигену, и нам приходится начинать всё сначала».

– «Я читал ваши отчёты, Адам. Не стану делать вид, что разбираюсь в биологии, как, впрочем, и вы сами, но всё же: может, мы что-то упускаем из виду? Может, даже помогаем эволюционировать во что-то куда более сильное?»

– «Риск всегда есть. Так было и с антибиотиками, когда устойчивые к ним штаммы бактерий появлялись частично по той причине, что мы использовали лекарства против них. Но либо так, либо вообще ничего не делать, и мы оба понимаем, что не посмеем так поступить», – должно быть, Адам решил, что Прескотт своим молчанием в ответ выражает недоверие к его словам. – «Это не бактерия, Ричард. Если рассмотреть имеющийся у нас на данный момент образец под микроскопом, то он всё равно не похож ни на один уже известный биологам организм. Именно поэтому столько времени никто вообще не понимал, что имульсия – это живой организм. Он никак не реагировал на раздражители, не было никаких явных признаков того, что он размножается, и никакого процесса метаболизма. А теперь он изменился. Судя по всему, цикл жизни этого организма имеет весьма сложную структуру, растягиваясь на десятилетия, а то и дольше. Мы вынуждены работать лишь с теми данными, что сумели собрать с момента его открытия. Если говорить о его стадиях развития, то мы, вероятно, видим лишь вершину айсберга. Возможно, этот организм существовал с момента зарождения жизни на Сэре. Мы и понятия не имеем».

Прескотт пожалел, что вместо Элейн Феникс перед ним сейчас сидит Адам. Именно сейчас председатель нуждался в её гениальном разуме, как никогда раньше.

– «Ну, мы хотя бы понимаем масштабы проблемы».

– «Возможно, все наши познания в биологии окажутся бессильны в её решении».

– «Залпы из “Молота” тоже не помогут, но это вы и сами знаете», – Прескотт попытался ещё раз поднять эту тему. – «Должно быть, Саранча по-своему достигла немалых успехов в биотехнологии, раз уж им удалось вывести столько пород для своих нужд. Разве мы не можем у них чему-нибудь научиться?»

– «А как по-вашему, для чего я им был нужен? Они проигрывали в этой войне ещё задолго до нас», – с этими словами Адам, протянув руку, взял другой лист бумаги, лежавший сбоку от монитора. – «Мы пока ещё не можем определить, является ли этот организм патогеном, или же на самом деле это паразит».

– «А какая разница?»

– «Паразиты обычно эволюционируют так, чтобы сохранить жизнь своему носителю. У патогенов же совершенно другая репродуктивная стратегия. Мы до сих пор не знаем, репродуктивную стратегию Светящихся, потому что неизвестно, как может выглядеть их конечная ветвь эволюции, если, конечно, она у них вообще есть. Мы даже не знаем, все ли виды Светящихся способны к самоподрыву. Значит, придётся проводить наблюдения и выслеживать другие формы жизни, ставшие Светящимися», – Адам помахал перед камерой этим листком бумаги. – «Тут, кстати, есть один интересный момент. Эстер получила поразительные результаты, которых и сама не ждала. Ничего хорошего, конечно, но результаты в широком смысле весьма значительные. Она использовала для опытов мышей, и когда им вводили клетки Светящихся, то у животных значительно падала рождаемость. В помёте рождались не более двух-трёх мышат, и треть от этого потомства оказывалась бесплодна».

Прескотт прекрасно знал, что имульсия, как и многие другие вещества, от которых зависела промышленность Сэры, доставила им немало хлопот в плане заболеваемости. В том числе, имели место и врождённые пороки развития у детей. Предыдущие правители КОГ и имульсионные магнаты потратили немало времени на создание юридических мер, подавивших исследования в данной области. Теперь же всё вставало на свои места, словно некая зловещая мозаика.

– «И что вы предлагаете?» – спросил председатель. – «Понятно, что имульсия так или иначе опасна для здоровья, равно как и добрая половина металлов, добываемых в наших шахтах».

– «Эстер говорит, что это прослеживается по уменьшению численности детей в семьях, проживающих в одной только южной части Тируса. Там подавляющее большинство семей с одним ребёнком и бездетных пар. Рождение второго ребёнка там – ситуация из ряда вон. У нас нет данных по этому феномену, так как никто не занимался исследованием его причин. Возможно, в семьях просто не хотели заводить много детей, а может, не смогли зачать, но не стали обращаться к врачам. Цифры в этих отчётах просто списали на возросшее финансовое благополучие, которое привело к уменьшению числа детей».

– «Значит, она считает, что… Свечение уже преодолело межвидовой барьер и способно людей заражать?»

– «Без сбора анализов у всего населения сложно что-либо утверждать. К тому же, у большинства людей в тканях всё равно будут присутствовать следы промышленных загрязнений. Вероятно, нам вообще не удастся отличить патоген от неактивной имульсии. Но такой вариант нельзя сбрасывать со счетов. Основной задачей остаётся уничтожение этого организма».

– «Заражённые люди тоже погибнут?»

Адам внезапно застыл на месте, моргнув несколько раз.

– «Будем надеяться, что нет. Мы до сих пор считаем, что это просто патоген».

– «Можете провести испытания на мистере Альве».

– «Это не потребуется».

– «Почему же?»

– «У нас имеются все образцы тканей, необходимые для проведения исследований, и мы уже выявили основную проблему – это высокая скорость мутации».

Прескотт пришёл к выводу, что разговор уже заходит в такие дебри, где он, не имея собственной научной степени, уже ничего не поймёт.

– «Ну, обратно в город мистера Альву везти нельзя. И что с ним делать будем?»

– «Я вас не просил его на остров привозить, так что это не мне решать», – отрезал Адам.

“Вот же сволочь, ещё мораль тут мне читает. Так, ладно, нельзя на это отвлекаться. Надо продолжать сотрудничать с этими людьми, ведь только они могут дать мне необходимый результат”.

– «Хорошо, я обговорю этот вопрос с капитаном Дьюри, так как ваш пациент теперь представляет угрозу для безопасности жителей острова. Насколько сильно в нём прогрессировало заражение? Он представляет собой биологическую опасность?»

Судя по всему, Адам, как всегда, умолк, принявшись обдумывать ответ, будто бы в вопросе крылся какой-то подвох. Частично причиной этому служила задержка при передаче сигнала спутника, но Прескотту уже доводилось наблюдать, как профессор пытается увиливать от проблем. Девять лет назад Адам вёл себя точно так же во время обсуждения вариантов того, как остановить продвижение Саранчи. Только теперь Прескотт понимал, что же тогда пытался скрыть профессор. И вот, в нём вновь проявились эти черты. Адам явно и теперь о чём-то умалчивал.

– «Нет, не представляет», – наконец ответил Адам.

– «То есть, вам удалось убить в нём все клетки Светящихся, или как там этот процесс правильно называется. Если вышло с ним, то почему с остальными так нельзя?»


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю