Текст книги "Музыка как судьба"

Автор книги: Георгий Свиридов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 71 страниц)

Упразднить преподавание М и Л – этой изуверской псевдонауки, приведшей наш народ к рабскому, колониальному положению. Уничтожить, низвергнуть памятники М, Л, С, Д – палачам нашего народа. Ликвидировать трупную свалку на Красной площади, заново сложить участок Кремлевской стены. Убрать Мавзолей и упразднить лицезрение и народное поклонение трупу Л. Очистить и сделать Кр площадь торжественной площадью, свободной от присутствия войск, демонстрации орудий убийства. [Вместо] памятника палачу Л восстановить памятник А П, освободителю крестьян от крепостной зависимости. Жжх Шостакович. Биография Хентовой. Сборники его статей. Газеты: «Правда», «Литературная газета», «Литературная Россия». Журналы: «Наш современник», «Новый мир», «Москва», «Слово» («В мире книг»). * *. * 7 декабря 1989 г. Наше время характерно небывалой, неслыханной ранее концентрацией единоличной власти над огромным количеством людей. Рука судьбы возносит этих, вчера еще совершенно безвестных и ничтожных людей, на вершину человеческой пирамиды. Дети бакалейных торговцев, секретари райкомов партии и им подобные вертят миром как им угодно. В их руках целые страны и континенты, повинующиеся чудовищной силе, находящейся в руках этих властелинов. (Развить мысль о силе: не только бомба или заряд бактерий, но и газеты, журналы, радио, медицина и, наконец, пища, питье и сам воздух – все в руках этих ничтожных марионеток, выбранных ареопагом мировой финансовой власти и поставленных на свои диктаторские посты.) Недиктаторской власти теперь вообще нет. Она отличается лишь внешним театральным механизмом, выборами, свободой абсолютно несвободной печати и пр. Все эти марионетки, сбрасываемые и назначаемые подлинной властью мира – концерном богачей, отравлены ядом честолюбия, больны СПИДом властолюбия. За «место в истории» они продают все: отца, мать, самого Бога (у некоторых из них он есть «для виду», другие же обходятся вообще без этого устаревшего атрибута, который теперь, впрочем, понемногу входит в моду), продают государства, народы вместе с их древней землей, доставшейся им в наследство или завоеванной. Все это идет с молотка... за «место в истории». Какая череда этих властителей хотя бы в одной России и сколько их, один ничтожнее другого, превосходящих друг друга только в количестве проливаемой крови. 374

Жжх Гаврилин попробовал свое мастерство и в области балета – этого любимого искусства гос чиновников и дипломатов. Тугони отдыхают душою после каких-либо важных международных сделок. Но и здесь Гаврилин остался своеобразным художником. Вместо показа красивой светской жизни какого-либо изысканного сословия или абстрактных фигур композитор взял сюжетом рассказ Чехова «Анна на шее», наполненный простым и горьким содержанием, исполненным острого социального смысла. Драгоценным качеством музыки Г является чистота ее стиля – признак врожденного таланта и высокого стиля. Это качество особенно заметно среди массы компилятивной, несамостоятельной, прикладной музыки, обильно создаваемой в наши дни. Каких только названий и терминов не придумывают наши музыковеды для оправдания такого псевдоискусства, свидетельствующего об упадке содержания и вкуса ее авторов. Разнииа между трагическим у Блока и Ахматовой Трагизм у Ахматовой имеет какие-то конкретные, личные причины: расстреляли мужа – прекрасного поэта Николая Степановича Гумилева, в каторгу попал ее сын, сама жила в постоянном страхе, видя вокруг себя истребление людей, несчастья, беспрерывно льющуюся кровь. Все это сообщило ее поэзии мрачные, трагические ноты. Но людей она мало знала. В ее высокомерии есть нечто скрытое, таинственное. По всей вероятности, она была близка с кругом масонов. Это мое глубокое убеждение. Отсюда постоянное стремление к тайне, к таинственному, шифрование произведений, знаки, инициалы – все это пронизывает ее стихотворения на каждом шагу. Сама ее жизнь есть свидетельство того, что она (как и Пастернак) была под неусыпной охраной. Их нельзя было трогать! И страх ее, думаю, был преувеличен. О Блоке: Трагическое он носил в самом себе изначально и таким видел мир– органично. Не нужно было никаких особых потрясений, кроме обычных для человека – крах любовной мечты, развал семьи, относительного благополучия, нищета и пр. Слава поэта была, что называется, весьма небольшой, не всероссийской и уж совсем не всемирной. Такой и сейчас нету! И не надо. Великому национальному поэту совершенно не нужна мировая слава. Она – пустой звук. Постоянное упоминание имени – избавляет от прочтения стихов, от вникания в их глубины. А стихи Блока – истинной глубины. Глубины сердечного чувства, глубины мысли, глубины души. Никаких особых потрясений не испытав, он носил в себе неблагополучие мира, видел, чувствовал его близкую гибель. Теперь об Ахматовой. Кажется, что именно она была тесно связана с Масонством. Круг людей, особенно Англии, – центр масонства (Ротшильд остается королем мира, несмотря ни на каких нувомиллионеров: Хантов, князьков из Арабских Эмиратов и пр.). Все 375

знакомые: Анреп, сэр Исайя Берлин, Рандольф Черчилль, вопящий во дворе так называемого «Фонтанного дома», культ дома, культ нищеты (аристократической), культ якобы Духа, большие знания, постоянное стремление к Тайне”. «Твардовский – так себе поэт, в нем нет тайны»" – весьма глупые слова, между прочим. Яркий, крупный человек всегда несет в себе тайну. А как раз в поэзии Ахматовой нет творческой тайны, нет ничего неожиданного. Хороший социалистический реализм. Знаки. Сама ее премия в захолустной академии, как видно, устроенная масонской ложей, что характерно для Италии. Подозрителен и Чук со своими связями. В этот же круг попал и Шостакович под конец жизни. <...> Анреп – также художник-мозаичист “(?). Это, конечно, вовсе не художник. Наполнитель, наноситель знаков, в библиотеке, на полу. Мощнейшая организация, страшная. Отсюда ее связь с еврейскими поэтами. Карьера Бродского, Поэма Рейна и пр. Был в этой компании один поэт с русской фамилией, также эмигрировавший, сделавший в Америке скромную карьеру’. Мои учительницы и учители Александра Николаевна Гамова – учительница по географии. У нее я брал (частным образом) уроки музыки и французского языка. [Она] жила напротив школы, одноэтажный дом (улица Луначарского), уютные маленькие комнаты, окно на улицу, домашние цветы в банках, пианино. Толстоватенькая женщина небольшого роста, молчаливая, с постоянным страхом в глазах. Над ней глумились ученики, звали ее «Бочкой». Лет 45 с небольшим. Воспитанница Смольного института. Александра Алексеевна Моисеева – другая смольнянка. Стройная брюнетка, немолодая, лет под 50, в очках, одета строго. Преподавала русский язык и литературу, она же заведовала школьной библиотекой, находящейся в первоклассном состоянии: книги безукоризненной сохранности, в отличных новых переплетах, даже самые маленькие, крошечные книги, например, сборничек стихов С. Есенина страниц на 40—50 – в отличном картонном переплете с прожилкой. А. А. была нашей классной руководительницей в 9-й (последний) год моего обучения. Она знала, что я занимаюсь музыкой и языком, относилась ко мне со вниманием, которого я тогда и не замечал – до того оно было тонко и деликатно. [Она давала мне читать хорошие книги.] Я читал много, главным образом, конечно, классику, в том числе и Шекспира. На уроках по литературе читала (сама!) вслух «Двенадцать» Блока и других. Прозу же Советскую, типа «Железного потока», читали ученики. Однажды она дала мне, по моей просьбе, мал сборничек стихов Есенина и попросила бережно отнестись, не потерять книжечку. Это были стихи 20—23-го годов (даты были в стихах), в том числе «Я – последний поэт деревни...». Эта новая для меня поэзия (до той поры я знал лишь классику: 376

Жуковского, Державина, Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Майкова, Тютчева; хрестоматия по Русской литературе была моей настольной книгой) поразила меня... А. А. при окончании школы писала нам характеристики, где упоминалась склонность ученика. Ее советницами были девочки из нашего класса. Мне была указана девочками склонность к музыке, все знали, что я занимался ею частно и в музыкальной школе. Но А. А. сказала: «Нет! Он любит не только музыку, но много читает, знает поэзию, поэтому лучше напишем ему так: „При окончании школы обнаружил особую склонность к изящным искусствам“». Девочкам эти слова понравились, и они мне рассказали об этом. Но я очень стыдился, хотя и чувствовал справедливость мнения учительницы. Тем временем (1931 год) в этих словах было нечто постыдное, чуждое жизни и, даже, как бы враждебное ей. Ребята, узнав про эту склонность к изящному (хотя официально аттестат был зачитан на выпускном акте, после чего, на большом выпускном вечере в клубе железнодорожников, я выступил в жанре художественного чтения – читал рассказ Зощенко «Баня»), дружно смеялись, разумеется, безо всякой злобы, и, на всякий случай, я получил пару ударов по затылку, к чему привык за годы пребывания в школе, ибо был всегда самый маленький по возрасту в классе, худой, щуплый мальчишка. Звали меня «молекула», что безумно обижало, ибо в это вкладывалось понятие ничтожности, мизерабельности; всякий мог меня обидеть и, почти всякий, обижал, ибо тем самым показывал свою силу и положение в классе. Как видно, подобное дело свойственно всему роду человеческому и заимствовано из животного мира. Помню картинку: лев лежит, отдыхая в тени, львица – недалеко, также на хорошем местечке, дети – на солнце, занимая места по возрасту и силе. Подобное дело и в казарме, и (судя по книгам) в тюрьмах, лагерях, колониях и пр. По этому же принципу устроены все политические партии, предназначенные, как известно, для защиты справедливости, свободы, равенства и братства. Сильный и, особенно, группа сильных (сама тоже дифференцированная) выстраивает в ряд по принципу убывающей силы всех, доступных действию ее власти. Закон жизни – очевиден. До сих пор я помню эту учительницу – больше, чем какого-либо иного своего преподавателя, ибо в ней, в ее характере жили добро и любовь, которые коснулись и моего сердца, что не мешало ей, впрочем, делать мне очень резкие замечания за мои шалости и дурные поступки в школе (были и такие). Да! Еще любопытно – она никогда не смеялась. Редко-редко улыбалась, улыбка была мимолетная, лицо всегда серьезное, как бы сосредоточенное на чем-то, что лежало внутри, на душе ее. Читал Русскую поэзию ХГХ века: Державина, Жуковского, Пушкина, Лермонтова, Майкова, Некрасова, даже слащавого Плещеева, А. К. Толстого, Тютчева, Фета... Они пели Человека, благородство его страстей, клеймили и осуждали всяческую низость, пели Россию, ее народ, пели кормильца– крестьянина, пробуждая в нас чувство сострадания к ближнему. Пели Природу – видимый 377

символ бессмертия и вечного обновления жизни, пели Любовь, пели Бога своего Иисуса Христа, в котором слилось все это... <...> Моя школа № 4 им. В. И. Ленина. Курск. О Несторе Федоровиче Шмыреве'. Мой учитель математики (в 7-м классе), алгебра, геометрия. Директор школы: кавалерийский офицер в отставке, офицерская стать. Все его боялись, когда выходил из директорского кабинета и шел по коридору, где кипели суета и беспрерывная потасовка всю малую перемену. (Надо описать школу – ее вид, внутренность, коридоры, классы, залы и прочее.) На уроке сидят за партами недвижимо, надо же подвигаться, кровь молодая – такая. Но раздавался клич, который несся по коридору: «Нестор идет!» Все мгновенно скрывались в классах и сидели молча уже тогда, когда он шел. А шел он в другой конец коридора, где помещались старшие классы, где он преподавал. Таков был авторитет директора. Никогда, за всю свою жизнь, не видел ничего подобного. Все его робели, боялись, хотя он никого никогда не обидел и не наказал. Но разговаривал он строго, сурово, разумеется, без какой-либо обиды или какого-либо бранного, грубого слова. Это было исключено. А женщины иногда позволяли себе называть провинившихся «болваны, дураки...», что приводило школьников в восхищение. Все дружно хохотали, без всякой обиды [но с чувством]. Не могу даже объяснить себе чувство, каким вызывалось это досаждение учительницам. С 1928-го Нестор покинул нашу школу, так как ему было отказано (как беспартийному) от директорской должности. Он ушел в Мелиоративный техникум преподавать математику. В числе его учеников в техникуме был Л. И. Брежнев, будущий глава Советского государства. У Нестора Федоровича я учился хорошо, был одним из лучших учеников в 7-м классе «Б», но, конечно, не столь блистательным, как его сын Сашка, учившийся в 7-м «А» – мой большой, лучший и единственный школьный друг. Сына своего Нестор Федорович гонял так, что весь класс замирал. Он спрашивал его у доски минут 30, досконально и строго. Потом говорил: «Садись!» – и ставил в своем знаменитом блокноте «удовл.». Было только две отметки – уд и неуд. Но в глазах всех учеников Н. Ф. был образцовым, справедливым, честным учителем. Вот на этом и держался его незыблемый авторитет. Все учителя чтили директора, ни о каких распрях, сплетнях, каких-либо нечистоплотных делах в учительской никогда не могло зайти и речи! С. И. Елкин также преподавал математику. Он был воспитанником московской математической школы. Говорил «паралейно» вместо «параллельно» – это был особый шик московской мат школы. Так же говорил мой покойный друг М. Ив. Заколюкин, научившийся этому у Колмогорова. Семен Иванович был, что называется, «человек добрейшей души», мягкий, какой-то ласковый, смешливый человек, любил пошутить, любил смышленых учеников – ребят и девчонок. С наступлением теплых весенних дней охотно отпускал с уроков 378

учеников, уже показавших свои знания, для того, чтобы не мешали экзаменовать остальных, особенно туповатых. Он старался подтянуть их по уровню знаний, охотно переспрашивал неудачно отвечавших и т. д. Я пользовался его расположением, так как учился всегда хорошо, особенно у тех учителей, к кому испытывал симпатию или уважение. Семена Ивановича очень любили все ученики. Он хорошо знал свои науки. Ученики это любят и ценят всегда. Доброта же его была воистину ангельской, и притом ему было свойственно чувство мягкого юмора. Думаю, он был из малороссов, мягкий, добрый, прекрасной души человек. Детей тут не обманешь. Его в шутку ребята между собой называли Сие-Никле. Первое слово значило Семен Иванович Елкин, второе – также фамилия сзаду наперед. Придумал это я, без какого-либо желания обидеть учителя, разумеется, наоборот – для большей, что ли, «интимности», дружелюбной ученической фамильярности, что ли. Ребята утвердили мою «творческую» находку (чем я очень гордился), и прозвище вошло в классный и школьный «фольклор», жаргон. Тетрадь 1989-1990 (Т) 24 мая 1989 г. Журнал «Огонек» со статьей некоего Эдварда (!) Радзинского об истреблении Царской семьи (Екатеринбург, 1918-й или 19-Й? год)'. Густая пелена лжи, какие-то случайные люди (стрелочники), механические исполнители-Палачи, истребители, да и то не все. Весь мир знает эту ужасающую историю, во всех подробностях. Знает имена всех тех, кто осудил на смерть Царя, его жену, пятерых детей, врача и прислугу, осудил на смерть весь род Романовых (за каждым, кто не сумел, не успел бежать, велась отдельная, персональная охота, как за зверем). Имена их прекрасно известны всем на свете. Кто руководил из Москвы всем этим злодейством, кто ставил людей, выбирал город и место убийства, кто назначал сроки, кто командовал, кто убивал, кто расчленял трупы, сжигал и уничтожал следы убийства. Все эти люди, начиная от первого лица до последнего из палачей, названы по именам в огромном количестве книг и бесчисленных газетных и журнальных статей. <...> журнал «Огонек» предпринимает попытку навести колер на это чудовищное <...> дело. Весь мир знает всю правду и лишь наши народы, по крайней мере – нескольких поколений, живут в абсолютной тьме, незнании и ложном представлении обо всей истории нашей несчастной страны, находящейся три четверти века под пятой Лизма, Стзма, Мзма. Страна покрыта пологом лжи, распространяемой печатью, Р и ТУ. <...> Эти люди сплели целую гигантскую цепь лжи и покрыли ею всю страну, все народы, 379

беспомощно барахтающиеся в этой дьявольской паутине. Гласность для лжи <...> – вот лозунг. О Федоре Абрамове До сих пор в памяти моей хранится не иссякая первое впечатление от чтения книги Федора Абрамова. Это было начало романа «Две зимы и три лета», деревня Пекашино, стоящая на берегу. Деревянная Северная Русь, так много говорящая сердцу, пароход идет, приплывает по реке, зелень, кажется, что весенняя. Славные, живые люди, родное русское племя, столь много претерпевшее, и неизвестно – на сколько еще веков запасаться терпением молодым поколениям Русских людей, если они хотят остаться русскими (впрочем, многие уже готовы продать себя за деньги, за иную жизнь). А ведь дело идет к тому, что их уже воспитывают, как рабов – на чужой воле, на чужой вере, на чужом хлебе, на чужом искусстве. И совершенно неважно, какой самозванец на данный момент стоит у кормила нашего корабля. Все равно, команда, которая им правит, составлена из людей одного покроя, одного типа, одного образа мыслей. Федор Абрамов Он интересовался музыкальными вопросами. Музыку воспринимал образно, эмоционально. Мне кажется, что это самый лучший способ постижения искусства, при котором и слушатель творит свой художественный мир, а не только испытывает от звуков физиологическое раздражение разного типа. Подобного рода восприятие искусства, думается, свойственно творческому типу личности, если можно так выразиться. Думаю, что такой тип человека существует с непонятно как возникающим импульсом творческого начала. Разговаривая о русской музыке в историческом аспекте, я как-то коснулся вопроса о самой генеалогии русской музыки, о влиянии на нее древнего язычества и, особенно, Христианства православного толка, заимствованного нами у Греков, прошедшего огромный искус несравненной эллинской культуры с ее аристократической утонченностью, богатством ладов и гармоний. Известного рода Византинизм, Византийство самой высокой традиции эпохи расцвета Империи вошло составной частью в Русскую музыку, обогатило ее и придало ей некоторые особые черты, связанные с самим характером Православного богослужения, с отсутствием механического органа. , несомненно, придало масштаб музыкальному представлению о Боге, свойственный католицизму, но, с другой стороны, сообщило известную тембровую нивелировку звучанию хора, съедаемого могучим органом и подчас играющего лишь второстепенную роль. Отсюда произошли формы ораторий, месс, кантат и других видов Европейской духовной музыки. Православная же религиозная идея всего полнее выразилась, пожалуй, в а'капелльном пении Б Русского хора. Культура эта, к великому 380

несчастью, подверглась чудовищному преследованию и истреблению в нашу несчастную революционную эпоху. Не знаю, сможет ли она когда-нибудь возродиться. Все эти вопросы очень живо интересовали Абрамова. Как-то у Андрея А Мыльникова говорили об этом чуть не целый вечер. Я понимал, что эта тема явилась неожиданной для моего собеседника; он задавал много вопросов, да и вообще, подобный разговор принимал очень широкий, «разбросанный» характер, много возникало ассоциаций. К чести моего собеседника, он не скрывал малого знакомства с темой беседы, напротив, задавал много вопросов и просил говорить побольше. Первое свидетельство умного, серьезного человека – то, что он не боится показаться «недостаточно культурным», незнающим и прочее, а, напротив, старается узнать как можно более того, что кажется ему ценным, интересным. Ведь умный, серьезный человек никогда не боится обнаружить своего незнания, особенно если он может пополнить свое представление о мире хоть чем-либо интересным. Беседовать с Абрамовым было одно удовольствие, мысль его была обычно резко очерченной, иногда полемичной, в духе тех проблем русской жизни, которые возникали тогда и продолжают возникать теперь. Жизнь русского человека нашего времени он знал весьма хорошо, многое видел, многое испытал сам. Любил Россию крепко, страдал за нее сильно, жалел русского человека, но и судил его подчас строго. Ж*ж*х В газете «Правда» прочел: «Рынок – одно из великих (достижений) открытий человечества, как бы колыбель культуры». Рынок – колыбель культуры, нравственности; спекулянт и ростовщик – главные люди эпохи. Именно в их руки отдаются жизнь и судьбы наших народов, в первую очередь – моего родного русского народа. Казалось бы, чего проще: раздать землю («Все поделить», – как думал когда-то Шариков – один из героев повести Булгакова «Собачье сердце»). Представьте себе нищего русского колхозника или совхозника. Надели его землею (хоть тысячью гектарами), что он будет с нею делать, не имея лишнего рубля за душою, вдобавок этот рубль теперь пятака не стоит. Земля попадет в руки дельцов – советских или иностранных (это неважно, они в большинстве – одного типа, одного профиля). жж Русские журналы с небольшим тиражом, увы! Своего рода литературное гетто для русских. Решительно, /1. И. Чичиков – герой Нашего времени, «пуще всего береги копейку» (слова отца ). 381