Текст книги "Музыка как судьба"

Автор книги: Георгий Свиридов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 71 страниц)

Слушал музыку Прокофьева” 1-й фортепианный концерт. Трудно представить что-либо более скучное, школьное (ганонное), пустопорожнее, сухое. Какая-то фанерная, механическая душа без объема, без воздуха, без малейшего душевного движения. Какой-то мальчик в интеллигентных «порточках», сухой, механический, избалованный, человечек из папье-маше. Бо-о-ольшая противоположность «Петрушке»! Тот и злится, и кричит, и негодует, и тоскует, а умирает совсем как человек: «испускает дух», последнее дыхание и «бубен падает из рук»'. Чувства же у Прокофьева – ничтожно мелкие. Жжх Праздник в деревне Сонцовке – 100 лет со дня рождения великого композитора С. С. Прокофьева. Установлен в селе памятник – плоская, фанерная, сухая фигура (очень похожая на композитора-пианиста), дегенеративное лицо, ничего не выражающее. На памятнике – приличествующая надпись (сын бывшего управляющего имением). Слова дежурного диктора: «великие произведения», «оказал влияние на всю музыку ХХ века». После этого оркестр (где – непонятно) играет нечто совершенно невразумительное, какая-то сухая жвачка (несколько тактов). Голос диктора: «В заключение состоялся музыкальный праздник». Разодетые жители под баян водят хоровод и поют разные песни. Каменный Прокофьев, наподобие скифской бабы в степи, присутствует при сем со своей жабьей физиономией. Зачем все это, кто это придумал? Я думаю, это дело вездесущего Хренникова. <...> Тем более, заносчивый «музыкальный скиф» поставил ему в 1938 году «тройку» на государственном экзамене по специальности. Все это вместе взятое – капля из океана русской жизни теперешней. Нелепое, ненужное, никчемное дело. Зачем этот «идол» в деревне, где его музыка абсолютно не нужна, абсолютно не к месту? Чем это самонадеянное бездушие может тронуть душу несчастного, бесприютного, полуголодного русского человека? «Упырь» – слово ПЦ. П. Вальдгарта. Жжх Соллертинский как-то (во время войны) на мой вопрос – кто ему более нравится: Стравинский или Прокофьев (их музыка), ответил в своем несколько адвокатском стиле (отец Ивана Ивановича был юристом, председателем Харьковской судебной палаты, впоследствии – сенатор): «Стравинский по сравнению с Прокофьевым – то же, что Бетховен по сравнению с Мойшелесом”». За словом в карман не лазил. Но сказать примерно: все же музыка Прокофьева как-то не особенно богата содержанием (музыкальным), бедна чувствами. Но в таланте ему не откажешь. Дело не в неурядицах музыкальной жизни, не в борьбе направлений или в их идиллическом сосуществовании. Дело в том, что русская жизнь потеряла путь, 356

направление своего движения. Разрыв между музыкой прошлой, между музыкой народной и музыкой современной усугубился до чрезвычайности. Русская жизнь, и в высоком своем смысле, и в бытовом, проходила соответственно с заповедями Христианского учения. Русский народ, лишенный веры, обратился в раба, имеет рабскую психологию. Он потерял высокую цель – смысл своего существования. Как он обретет его? Бездушная музыка Прокофьева, Стравинского – это музыка, потерявшая Христианский смысл, идею. Возврат к язычеству, человеческим жертвоприношениям одинаково характерен для Стравинского и Шенберга (но не для Хиндемита, не для Р. Штрауса, Орфа, Пфицнера). «Весна священная». Это, конечно, открытие изумительное. (Продолжил «Снегурочку» Корсакова в смысле пантеизма, стихийности, природности, инстинктивности.) Вышла из «Снегурочки», ее естественное продолжение на пути замены Христианства пантеизмом, стихийностью, язычеством, человеческим жертвоприношением. Прокофьевская «Скифская сюита» – это уже под влиянием. И Шенберг в опере «Моисей и Аарон» тоже подражал Стравинскому (в танцах!), но музыкально бледно, хило, безынтонационно, <...>, без библейского масштаба, который, вообще говоря, никому как-то не удалось передать, даже Рембрандту (все же здесь мягкость Христианства). Нет неумолимой, всеобъемлющей жестокости, той, которая – не черта характера того или иного, а входит как главное в сам религиозный характер народа. Жестокость же язычества – это беззлобное, даже, например, каннибализм. Здесь нет всеобъемлющей злобы, а – гедонизм, удовольствие, ощущение сладости человеческого мяса и тому подобные ужасы, не так, однако, опасные для мировой жизни, ибо не стремятся к всемирному торжеству (разве что стихийно) и не так деятельны. Жжх Концерты С. Прокофьева – виртуозная музыка, пустая, малосодержательная в тематизме, скучная. Трючки все устарели, какие-то обрывки, лохмотья музыкальной ткани. Сухость души, механичность. Это совершенно невозможно сравнить с концертами Рахманинова, не говорю уже Шопена, Шумана – более сильными и благородными по чувствам, более захватывающими по мелодическому напору, более яркими по материалу. Прокофьев весь как-то высох. Куски из «Александра Невского» = слабо, немощно, стилизовано. Фанера. жж Безмелодизм Шенберга вышел из желания «противостать» Христианской музыке последних 2000 лет, из жажды ее уничтожения, уничтожения всего этого мира, всей Христианской цивилизации. Эта мысль давно стала общепринятой в определенных научных <...> кругах. И мне ее неоднократно приходилось слышать в разговорах, 357

при встречах с «научными» людьми, которые открыто об этом говорят, как о деле естественном, решенном, уже совершающемся. Молодое поколение Всевозможные пропагандисты американизма, прелестей и свобод рассеялись в Москве и Ленинграде по всем клубам, по всем домам культуры. Эта сфера деятельности находится целиком в руках теневых дельцов, а идейно руководится «прогрессистами»-русофобами, составляющими громадную – корпорацию, «работающую» среди молодежи в больших и малых учебных заведениях, школах, техникумах, университетах и т. д. Среди молодого поколения ведь «не прогрессивных» нет вовсе [это невозможно; «консерватора» затравят, доведут до смерти]. Все поголовно – сторонники «прогресса», разве что робкие, скромные, забитые члены каких-либо краеведческих групп или интересующиеся... Если ты интересуешься живописью, надо следовать образцам антиискусства. За «это» платят! жж 28 апреля По ТУ какой-то толмач своим кошмарным русским языком пересказывал шекспировского «Гамлета». Что может быть пошлее и чудовищнее? Зачем делать такие передачи? После чего актер, играющий Гамлета, произносит два монолога в новом переводе (весьма так себе). Например: «Восстать! Вооружиться!» Бессмыслица. Сначала надо вооружиться, а потом уж восставать! Жжжх Журнал «Наш современник» 1990 года = 55 стр. 124—134 Ник. Федь «Послание другу». стр. 144—179 Иван Солоневич «Дух народа» (очень и очень интересная, глубокая статья)”. № б стр. 162—178 Мих. Лобанов «В сраженьи и любви»*, стр. 127—156 Мих. Агурский, Вад. Кожинов «Ближневосточный конфликт» и и. стр. 155—158 «Не хлебом единым» °. = о 7 стр. 139—187 К. Леонтьев «Русская мысль» (исключительно интересно). статьи Т. Глушковой ' и др. №№ 8—9 Дм. Жуков. «Б. Савинков и В. Ропшин» ”. Очень и очень интересно. №11 стр. 148—157 «Интернационализм сам но себе». стр. 165 Бикерман““. стр. 177—190 Ив. Бунин «Воспоминания» ”. № 12 стр. 167 П. Чусовитин (скульптор) «Пиршество духа» °. 358

Жжх Заведомо, заранее объявляются людьми —Щ «сверхчеловеками». При содействии мощнейших средств массовой информации внедряются в сознание миллиардов людей «избранные» имена, олицетворяющие духовную жизнь человечества. Если раньше таковое происходило во многом стихийно, медленно, путем проверки временем и жизнью, то ныне это «по команде» делается за короткий срок. Месяцами, годами ежедневно в головы масс вбиваются эти имена «деятелей» самых разных областей жизни, подчас совершенно ничтожных зауряд-художников, зауряд-политиков, чудовищных палачей, изображаемых благодетелями жизни, СВЯТЫМИ ИТ. Д. 17 Авторы ) А.Н. Сохор. ) Л. В. Полякова. ) М.Р. Гофман. ) – Шостакович (ранний, не поздний). ) Гаврилин. ) Веселов. ) Ручьевская. ) Светланов. ) Л. Блуа. 0) А. Белоненко. 1) Р. Леденев. Жжх 5 мая Вечером с 10 до 1/2 двенадцатого смотрел по ТУ кинокартину (название не знаю) режиссера Балаяна с участием Л. Гурченко, О.Табакова и т.д. Все сдуто из зарубежного кинопродукта, болыше всего —Й итальянского. Непонятно, где происходит действие. Все чужое, чужая музыка. Совершенно нет признака русской жизни, ибо режиссеры – инонациональные, живущие в России (в их руках все кинопроизводство), чувствуют себя в ней на чужбине. Эстетика, мотивировка поступков заимствованы из чужого искусства. Русские герои, «русские человеки» – «беспутные», без пути, без цели в жизни, чахлые, вялые, анемичные, с нездоровой полнотой лица и нездоровым цветом кожи, как у Табакова – одного из героев «Современника», зачинателей «нового» этапа искусства театра и кино. Их «новые» герои ныне переживают свою «зрелость», полный крах своего поколения, о котором кричали (лжецы!), что это начало нового расцвета, освобождения от дурных догм и пр. От догм (ужасных!), слава Богу, вроде свободны, но страшный тупик – налицо. 359

Другие кричали (тогда, в конце 50-х годов) – «Плесень»! И эти оказались правы. Грибная прель с гадким запахом, что-то невыразимо грязное, «общепароходное». «Общечеловеческие» ценности что-то сильно смахивают на «общепароходную» зубную щетку, которой пользуются все пассажиры. Жуткое впечатление, а искусства – ноль. На редкость тяжелое впечатление. Жжх Все убытки и протори в области искусства списаны на Сталина и Жданова, на Государство. Но дело [во много] в миллион раз сложнее. Государство давало лишь сигнал к атаке: «Можно травить! Ату их!» Травлю же и все злодейства по истреблению культуры творила, главным образом, сама творческая среда, критики-философы, хранители марксистских заветов, ’окололитературные, околомузыкальные, околохудожественные деятели и т. д. Вот эти «полуобразованные» держат в своих руках всю художественную, всю интеллектуальную жизнь, всю культуру и, что самое страшное, всю машину ежедневного, ежечасного воздействия на совершенно беззащитные головы подданных, обитателей государства. Нет ничего, что можно было бы противопоставить ежедневному присутствию в каждой семье, в каждом доме всех этих пропагандистов, использующих эту пропагандную машину для ломки, оболванивания человека, для систематического внушения ему чувства полного своего ничтожества, невежества, тупости, извечной бездарности России и нашего народа. Можно подумать, что это не Россия была почти тысячу лет хранителем высочайших религиозных истин, дала миру великую литературу, музыку, живопись, театр, дала гениальную философскую мысль, непосредственно вышедшую из Евангельского вероучения, не Россия создала великое государство [крупнейшее, величайшее на земле], подданные которого... жимого Христа, и только этим объясняется критицизм литературы русской, творившей в сознании недосягаемого величия Божества. Жжх 10/У-1991 г. Два письма-отклика на концерт из моих сочинений, проведенный (редкостно!) Светлановым лет пять назад в БЗК, трансляция по ТУ 24 апреля”. Замечательный, глубокий в своем постоянстве (потому что честный) Р. С. Леденев. Это письмо надо бы сохранить, что нелегко, если не сказать невозможно, в том хаосе, в котором я живу. Дома – нет, угла для работы нет, времени нет – оно уходит на заботы о себе: подметание квартиры, мытье посуды (целый день изнурительная работа, к тому же портятся от воды руки, шелушится кожа, болят суставы и пр.), уборка постели, застилание ее, делаю я это скверно, никак не могу научиться, наблюдение за отоплением, поддержание в доме приемлемой 360

температуры, открывание окон, что связано с вечными простудами. Старичок на самообслуживании. Теперь и вовсе – негде жить. В городе – нельзя, врачи очень категоричны. А жить – негде. Ни работницы по дому, ее работу частично выполняю я и главную: приготовление обеда (и я хожу на рынок), стирка мелкого белья и одежды, которая вся уже порвалась (пальто демисезонное стыдно носить уже) и пр. Нет никакой помощи по делу. Многое теряю, взаимоотношения все нарушены. Нет помощника, нет секретаря (а он нужен позарез). Жизнь поддерживать в этих условиях невозможно. <...> Жжх Крупные композиторы русского модерна, несмотря на свою огромную талантливость, фантазию, слух, артистизм, – всё же духовные недомерки. Избалованные артистическим успехом, поклонением среды, они прожили, в сущности, счастливую и, можно сказать, относительно беззаботную (малозаботную) жизнь. Не в обиду им говорю это. Первый год обучения Жил я в общежитии 1-го техникума (впоследствии им. Мусоргского) в большой (ужасной) комнате на 15—20 кроватей. По вечерам все собирались: кто приходил с работы из фойе кинотеатров, из ресторанов, пивных (реже!), где подхалтуривали, так как на стипендию 30 рублей существовать было трудно, почти невозможно. Приходил и я после занятий в свободных классах, где разрешалось студентам играть до 10 часов вечера. Начинались разговоры, толки про разные случаи, анекдоты —щ невинного, в «гражданском» смысле, характера, но иногда и с эротическим «перцем». Рассказывалось и содержание нового кинофильма, и бытовые дела, и остроты. После своего прихода я быстро раздевался и ложился (хотя сразу уснуть, конечно, было невозможно), стараясь не вникать в ерунду и сохранить некоторые впечатления от найденных звуковых сочетаний (искалась «свежесть», ее мы ценили более всего, на конструкцию обращали внимание меньше). Некоторые закусывали, ужинали – хлеб, стакан горячего чая с сахаром (ужин!). У меня же никогда почти не оставалось на вечер еды, и голод был крайне неприятен, хотя я и привык к нему. Скрипач Олег Гороховцев – русский, из Новороссийска, сын врача, длинный, нескладный и совершенно неспособный к музыке, бездарный человек, обязательно после моего прихода должен был громко, для всех присутствующих, высказать сентенцию: «Таких композиторов, как Свиридов, – не было, нет, не будет (тут была пауза)... и не надо!» – заканчивал он со смехом. Это повторялось едва ли не (ежедневно) ежевечерне и не вызывало, кроме, кажется, первого раза, никакой реакции. Но Олег Гороховцев не уставал долбить мне эту тираду. Я ни разу ничем 361

ему не ответил. В первый раз это меня немного рассмешило и обидело, но, привыкнув, я стал думать: зачем он это говорит без конца? Что за удовольствие смеяться над тем, что человек учится сочинять музыку? Но смеялись над этим все мои «товарищи», некоторые ядовито, иные просто презрительно относились именно ко мне (я был единственным в общежитии, кто учился на композиторском отделении). Им, очевидно, думалось, что в их среде (русской по преимуществу) невозможно появление гения, а они понимали, что композитор – это гений, ведь они знали имена Баха, Чайковского и т. д. Понимали, что хороший скрипач, пианист и т. д. может получиться из них, но композитор современный вообще как бы не может возникнуть. Удивительные люди! Правда, тогда не было внимания к этому виду деятельности: Рахманинов был за границей, да к тому же еще запрещался, хотя он был уже классиком. Он как-то сразу им стал. Прокофьев тоже был зарубежный русский. Мясковский и Щербачев не смогли прославиться. Им было невозможно это сделать по ряду причин: принадлежность к чуждому социальному слою; отвержение всего русского. По этой причине и Глазунов третировался, а потому сбежал. Шостакович же еще не прославился широко, хотя ему была открыта поистине «зеленая улица». Первое дело, разумеется, по его таланту, второе, и немаловажное дело, – его фамилия, звучащая не по-русски. <...> О Зощенко Шостакович говорил мне, что он не производил на него впечатление особо умного человека. Я, разумеется, ничего об этом не могу сказать – знал его мало. Но однажды провел с ним вдвоем за разговором часов пять-шесть в гостях у Музы Павловой, которая деликатно оставляла нас наедине для беседы. И он рассказал мне много интересного, о чем я не имел понятия. Например, о расстреле Гумилева (об этом же говорил мне раньше и Вл. Вл. Щербачев), о смерти Маяковского, как Полонская пришла на репетицию в Х Т, никому ничего не говоря, а потом с ней случилась истерика и она рассказала о том, что поэт застрелился, и началась суматоха. (Об этом же говорила мнеи Л. Брик, когда я был у нее в гостях, тоже вдвоем с Музой, и кроме Катаняна больше никого не было. Рассказывая о смерти В В, Брик – плакала. Это меня поразило, т. к., очевидно, она много говорила на эту тему. Это не производило впечатление игры. Впрочем, Бог ее знает.) Говорил Зощенко еще много о Горьком, о своих коллегах. Романистов Толстого, Федина, других называл откровенно «эпигоны». Он произносил это слово: «эпигхоны». Буква «г» звучала мягко, как «х», это я помню до сих пор. Рассказывал он, как познакомился с юным Д. Шостаковичем на «вечерах» у (хирурга, кажется) Грекова, где собирался небольшой салон русской интеллигенции, национально, впрочем, разношерстной. Жена Б. Кустодиева была полькой (полячкой), очевидно, 362

это служило мотивом семейного сближения с семьей Шостаковичей. Польское начало было заметно в Д Д, но менее заметно внешне в его сестрах. Они были обе несколько курбастые, брусковидные – в породу Кокоулиных, как Оля и Ирочка. А у Д Д было прирожденное изящество поляка, тонкость черт лица, легкость в походке ит. д. Встретил я как-то Зощенко на Садовой улице около Невского в Новогодний день, уже после всех передряг литературных и музыкальных, которые быстро следовали друг за другом. Страшнейшее, гнуснейшее время, опаснейшее, мрачное, когда процветали только отъявленные палачи и негодяи типа <...> и таких же литературных «бонз», в них не было недостатка. Год от года перед смертью Сталина становилось все хуже, все страшнее и мрачнее. Шпиками была буквально наводнена вся жизнь. Общение было возможно самое пустяковое, и говорить о чем-либо было невозможно, из всего могли «сшить дело». Зощенко я встретил на улице, гулял с О. Добрым (он был, как говорили, стукачом). Я пригласил М М в пивную, зная, что он любит пиво. Мы зашли, но он пить отказался, а я выпил кружку и, выйдя на улицу, распрощался с ним. Он, бедняга, говорил и о том, что Сталин не понял его рассказа про обезьяну, который предназначался для детей, и все пытался как-то ему это передать (с его слов). Видно было, что этим он просто «заболел». (Потом Д Д рассказывал, что он ему тоже говорил про это «недоразумение».) Безумно было его жалко, но я, по молодости, не так представлял себе его травлю – старого уже человека, к тому же еще писателя, т. е. связанного со «словом», что было самым контролируемым видом деятельности. Придирались ко всему. Например, песня на слова А. Исаакяна называлась у меня «Страдания». Песню запретили печатать, потом поправили на «Страдания любви». Дело доходило до нелепостей. Мое положение было тоже ужасным. Я остался без денег, все сочинения из издательства вернули, в том числе Трио, только получившее Сталинскую премию 1-й степени. Жил я только на театральные заказы, писал музыку к спектаклям. Масса дрянных авторов! Вирта, В. Соловьев <...>, Герман (чекист) процветали тогда и прочие в этом же духе. Жуткое, безысходное было время. У Зощенко-писателя (его я очень любил, у меня были почти все его книги, в том числе одну толстую он преподнес мне с трогательной надписью)... Помню, я зашел к нему за книгой домой, меня поразила бедность обстановки, железная кровать с суконным одеялом. Но это мне понравилось. Сам я тоже жил бедно и деньгам, а особенно роскоши, не придавал значения. Все книги я растерял в житейских своих неурядицах, но – Бог с ними, никогда об этом не жалел. То, о чем я в них прочел, я хорошо держал в памяти – этого было достаточно. Недостаток у Зощенко был в его отвратительном, на мой взгляд, отношении к религии и, особенно, к священникам. Он издевался над ними с удивительным постоянством, и, я бы сказал, что талант писателя здесь не проявлялся. Это было 363

тупо, гадко, цинично. А главное ведь – эти несчастные попы сотнями тысяч уничтожались вместе с семьями. Откуда у русского писателя эдакая мерзостная кровожадность. Увы, она была свойственна писателю. Он как-то слишком прямолинейно «осоветился». Писал о «беломорканальской» перестройке сознания и пр. Это делали многие. Многие и ездили на Беломорканал, в том числе и мой педагог Д Д, который мне рассказывал, что исхлопотал у Вышинского (поляка) амнистию для какого-то мужика-заключенного. И это, наверное, было правдой. Конечно, обо всем ужасе ГУЛАГа трудно было догадываться, хотя о лагерях знали люди старшего поколения, например, Крандиевская. Она мне говорила: «Лучшие люди России в лагерях...» Но молодые поколения это мало задевало, о многом даже и не догадывались, хотя аресты случались то тут, то там. Как подумаешь об этом – ужас, да и только. Причина всех современных кошмаров – в этом болыпом кошмаре, который начался очень давно. Туг виноватых – бездна. От вдохновителей: Рылеевых, Белинских, Добролюбовых – до профессиональных палачей, которых были миллионы. И среди них множество именно русских, но не только их. Туг– Интернационал. жж Человек, с детства воспитанный на книгах Священного Писания, вживается в величие мира. Он знает, понимает, что в мире есть великое, торжественное и страшное, ибо страх перед Богом помогает человеку возвыситься. Человек, знающий, что Господь – истинный властелин Мира, Жизни и Смерти, с подозрением относится к самозваным посягателям на величие. Таким человеком не так легко управлять, он имеет в душе крепость Веры. Хоровое пение (русское православное) Русское православное пение – было пением от души, от сердца, часто без нот, со слуха, как бы непосредственным общением с Богом, обращением к Нему. Пение же католическое – пение по книжке, смотря в нотную тетрадь (книгу), как бы читая, излагая людям книжную премудрость в качестве, что ли, посредника, не от себя. Ныне этот второй тип музицирования, принятый в кирхах, костелах, храмах Европы, перекочевывает к нам – людям невежественным, необразованным, некультурным, невоспитанным, провинциальным, захолустным, диким и пр., и пр. ы 21 Детский альбом Это сочинение написано в то время, когда родился мой младший сын. Дух Ребенка как бы в утробе матери, еще совершенно не знающего мира, не видевшего, не слышавшего ничего, еще не испустившего своего первого крика, который обозначает его Прикосновение к жизни, его первую и самую правильную реакцию на предстоящую жизнь. Он плачет, ему будет здесь плохо. 364