Текст книги "Однажды орел…"

Автор книги: Энтон Майрер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 67 страниц)

«Да, мы знаем, – подумала она со злостью, – знаем все, кроме тех, кого это касается. Итак, это все же правда. Господи, как это на него похоже! Быть абсолютно верным мужем двадцать лет, никогда даже не бросить взгляда на другую юбку, чтобы затем спутаться с какой-то толстой, хихикающей подавальщицей ночных горшков, да так, что меньше, чем через месяц, это стало известно всей армии! Молчаливый слабоумный тупица!» Внезапно ее охватили ярость и жажда мести, однако ощущение неуместности выражения этих чувств заставили ее прибегнуть к иронии.

– Что ж, это его дело, – пробормотала она. – Если ему захотелось стать посмешищем для всего театра военных действий…

– Вот так штука! Извини, Том-Том. – Билл выглядел сконфуженным, таким она никогда не видела его. – Кроме шуток, я думал, ты знаешь. Брэд Пэрри из управления Сомервелла сказал мне, что он узнал об этом от…

– Не надо, – резко перебила она его. – Я больше ничего не хочу знать. В конце концов, это не мое дело.

Однако это, несомненно, было ее дело. Если не ее, то чье же еще, черт возьми? Но Томми все еще оставалась в замешательстве: если Сэм – верный и надежный, как скала, Сэм – мог вступить в такую совершенно дурацкую связь…

У всех людей есть свои слабости, как сказал однажды Кот Мессенджейл, надо только разглядеть слабость, присущую данному индивидууму, и искусно играть на ней…

Билл хмуро рассматривал свои ногти.

– Черт возьми! Мне просто не везет. Теперь ты подумаешь, что я нарочно очернил его, чтобы укрепить свою позицию.

– Не глупи, – ответила она. – Я знаю, ты выше этого.

– Отлично. Тогда выходи за меня замуж.

– Билл, все же это не меняет того факта, что он находится там, в ужасно тяжелых условиях.

– Конечно, находится. А где же ему еще находиться? Он сам выбрал это для себя, в этом вся его жизнь. Нет, это безнадежно сентиментальная позиция.

– Ничего не поделаешь, я – сентиментальная женщина!

– Нет, ты не такая. Ты романтична, но не сентиментальна.

Закинув руки за голову, Томми размышляла над словами Билла… В небе неумолимо громоздились облака, ветви рожкового дерева за окном метались на ветру вверх и вниз. Да, она, действительно, романтична; и вот у ее ног жизнь, которой она жаждала все пять тысяч пыльных знойных дней, слушая отрывистые немногословные команды, трески ружейных выстрелов на стрельбищах, резкие звуки горна. Теперь у ее ног был мир, суливший довольство и высокое положение… И вот она сейчас отказывается от всего этого. В чем дело? Что с ней происходит? У каждого только одна жизнь, один путь, который он проходит только один раз. Почему же не воспользоваться случаем, не пойти по этому пути, куда бы он ни вел? Билл прав: с Сэмом все копчено, он порвал с ней, а она с ним; по-видимому, он даже нашел себе другую женщину. Они никогда больше не смогут перекинуть мост через болото взаимных обвинений и отчужденности последних лет. Что удерживает их вместе теперь? Донни мертв; Пегги не нуждается в ней, она увлечена проектом квакерской фермы в Флемингтоне, и у нее есть интересующийся ею молодой человек; отец поглощен своими собственными делами. Какие узы привязывают ее к этой трудной прежней жизни? А рядом сильный, привлекательный, богатый человек, и он предлагает ей свою руку, новую жизнь в центре событий, праздную, полную веселья жизнь… И если между ними нет любви, то есть привязанность, живой интерес к партнеру, уважение… Так почему же ей не решиться на это? Откуда этот испуг и гнетущее чувство утраты?

Чтобы решиться, нужно всего-навсего оборвать несколько истершихся, перепутанных нитей, собраться с духом и пожелать перемены. Почему она не может сделать этого?

Она сделает. Обязательно сделает это.

Томми уже открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент зазвонил телефон. Билл вскочил с кровати и подошел к аппарату.

– Да, – ответил он, держа руку на облаженном бедре и подмигивая Томми. – Да, это я. – Затем он неожиданно весь изменился: выражение уверенности и легкой насмешливости исчезло, уступив место раздражению и напряженности. – Значит, это подтверждено? Определенно подтверждено? Боже мои! В самом деле? Хорошо-хорошо, я приеду. Приеду как можно быстрей. Ладно.

Он положил трубку так осторожно, будто она была из дорогого фарфора.

– В чем дело? – спросила она.

– О боже, – пробормотал он. – Подумать только! – Он продолжал стоять, уставившись на телефон. – Президент, – сказал он спустя некоторое время, – президент только что умер. Сильное кровоизлияние в мозг.

– О! – прошептала она еле слышно. – Значит, он не увидит это.

– конечно, нет… Не увидит что?…

– Как что? Победу… – Это было первое, что пришло ей в голову.

– Да. – Билл уже торопливо одевался. – Мне нужно немедленно возвратиться. Поедешь со мной или останешься здесь?

– Не вижу никакого смысла оставаться здесь одной, – ответила она, улыбаясь; но Билл не улыбнулся ей в ответ: мысленно он был уже в Вашингтоне.

– Ну и дела! – Он яростно дергал шнурки ботинок. – Теперь все пойдет не так, как надо. Стив Ёрли сказал, что устал до смерти. Еще бы! Представляю себе, что там сейчас происходит.

– Трумэн будет президентом, – заметила Томми.

– А кто же кроме него? Конечно, он. – Билл презрительно фыркнул. – Как жаль, что я так и не научился играть в покер. Научишь меня, пока мы будем возвращаться? Хотя бы начальный курс? Боже мой, какие же колоссальные перемены теперь произойдут в ближайшем окружении. Возможно, я вернусь как раз вовремя, чтобы узнать, что меня уже вышвырнули.

– Я не думаю, что они пойдут на это.

– Просто не знаю, что сказать, дорогая. Твои предположения могут оказаться так же верны, как и мои. Гарри не любит нас, нью-йоркских пройдох, уж это-то я знаю. Да, сейчас и он, наверное, как перепуганный цыпленок.

– Что ты имеешь в виду? – Томми уже встала и набрасывала на себя платье.

– Президент держал решительно все в своих руках. Решительно все. Теперь все перемешается и полетит в тартарары.

Томми почувствовала, как глаза ее неожиданно наполнились слезами.

– Он был такой смелый, – пробормотала она.

– Франклин Делано Рузвельт? Вздор. Это был опьяненный властью эгоцентрист и непревзойденный специалист по политическим махинациям. Но он хорошо разбирался в событиях и умел направить их в выгодное для себя русло. А теперь вот увидишь, как старый морской волк подомнет всех под себя, всех до одного. Этот неукротимый курильщик сигар. – Томми смутно догадывалась, что Билл имел в виду Черчилля. – Стоять наготове к отражению красной чумы! Война на Эльбе!

– Что?

– А как же, моя милая! Новая Столетняя война. С тысяча девятьсот четырнадцатого по две тысячи двадцатый или что-нибудь в этом роде. Неужели ты не слышала? И уж эту войну с современной не сравнишь.

Томми смотрела на него молча. Его категорический злобный тон вызвал в ней такое безысходное отчаяние, что она почувствовала себя навсегда прикованной к полу этой комнаты.

– …Я не верю этому, – наконец сказала она.

– И не надо. Мне-то что? – Он завязал фуляровый галстук пышным бантиком а ля герцог Виндзорский. – Тем не менее это то, что должно произойти. А у нас теперь нет никого, кто знал бы цифровой код, чтобы открыть сейф.

– Этого не может быть, – упрямилась Томми. – После всего, что было…

– Все может быть. Все, что придет на извращенный ум подленького homo sapiens. Все что угодно… Он же зверь, – заявил Билл с неожиданной горячностью, надевая пиджак. – Ваш павший кумир, господин своей судьбы. Он обожает это: он обожает резню и опустошение, пытки себе подобных. Подождите, и вы еще увидите, что с нами будет в славном тысячелетнем рейхе.

– Да, нацисты…

– Нацисты? Черта с два! Они сделали только то, о чем мы все мечтали. Животное в человеческом образе ни от чего не испытывает большего удовольствия, чем от разгрома роскошного дворца, распарывания нескольких животов и пожирания собственной блевотины. Человек – это безволосая обезьяна, жаждущая сырого мяса и сатанинского веселья. Неужели все вы не понимаете этого?

– Нет, – сказала она с ужасом, – человек не животное. Не только животное.

– О боже! И это говоришь ты, проведшая в Вашингтоне последние три года. Все вы никуда не годные, сентиментальные романтики…

Томми посмотрела на него с удивлением. Но Билл уже потерял интерес к разговору, если это вообще можно было назвать разговором. Он быстро и ловко укладывал свои вещи, хмурясь, бормоча что-то себе под нос. Удивительного в этом, пожалуй, ничего не было: президент умер, его собственное будущее под серьезной угрозой: но даже если и так…

Неожиданно Томми почувствовала прилив тревоги за Сэма; такой сильной, реальной тревоги, как будто это был предмет, находившийся у нее в руках: что Сэм делает в эту минуту, о чем думает, каково его мнение об этой войне и о мире, который появится из пламени и обломков… Вторая Столетняя война. «Я лгу сама себе, – подумала она. – Все это время. Мыслить – размышлять, предполагать, помнить – означает отказываться от требований момента. Вот что означает быть человеком».

Безволосая обезьяна, вот кто утонул в этот момент.

– Билл, – сказала она тихо. – Я не верю тебе.

– Я так и думал. – Он взглянул на нее и понял, о чем она говорит. Его брови опустились; она принудила его возвратиться к проблеме, касавшейся их двоих; здесь, на Лонг-Айленде, и он был раздражен этим. – О чем ты говоришь?

– Я хочу сказать, Билл, из этого ничего не выйдет, – ответила она, запинаясь. – Это было бы нечестно. Я не могу так поступить.

Он с шумом захлопнул чемодан и выпрямился, глядя на нее долгим оценивающим взглядом; его нижняя губа выпятилась, холодные ясные глаза сузились. На какое-то мгновение Томми охватил необъяснимый страх.

– Может быть, ты и права, – сказал он. – Может быть, ты должна возвратиться к нему. Подумать только, как засверкает твой ореол мученицы! Единственное, что ты сможешь сделать, это войти с выражением горя на лице, сесть на кушетку в гостиной и обвинить его в гибели сына. И действительно, причинишь ему боль этим. Свежая рапа, посыпанная солью…

Томми смотрела на него, ошеломленная, не в силах вымолвить хоть что-нибудь. Его лицо исказила жалкая улыбка, по обеим сторонам шеи появились темно-красные пятна; она никогда не видела его таким злым. А может, он ей только представляется таким? Может, это оттого, что она хочет видеть таким?

– Ты будешь в восторге от этого, правда? Бесконечная хандра, складывание картинок-загадок, девичники и дамская трескотня. Храбрая армейская женушка, так благородно несущая свой тяжкий крест! Ты можешь стать его честью и совестью на целый день и на полночи вдобавок. Какое это доставит тебе наслаждение! Наслаждение мазохиста.

– Билл, это же нечестно… – произнесла она растерянно.

– Вот как? Подумать только! А не это ли тебе правится больше всего на свете? Примерная мама с целью в жизни! – Он выразительно показал пальцем на пол у своих ног. Я только что предложил тебе – и я не уверен, что предложение останется в силе – настоящую новую жизнь. Бегство из казармы в новую жизнь. Может, это не совсем та жизнь, к которой твоя романтическая душа стремилась, когда тебе было пятнадцать. Но, несомненно, реальная жизнь, жизнь с достоинством, целью и уважением. Никаких орденов, парадов и смотров, но зато уважение. В паши дни его встретишь далеко не так уж часто. Кроме того, ты могла бы стать моей помощницей, вместе нам удалось бы добиться кое-чего. Я думаю, ты понимаешь, о чем я говорю.

– Билл, если позволишь…

– Но тебе не терпится поскорее вернуться на свою незабвенную каторгу. Испытать муки огненного колеса на глазах многотысячной толпы. Матрона в мученическом венце. А иначе для чего еще годится муж-солдат? Конечно, это куда лучше, чем двадцатилетняя рента! Господи, вот будет жалость, если его и самого прикончат при вторжении на Хонсю…

– Довольно, Билл!.. – Теперь Томми сама разозлилась, но это чувство заглушалось смятением и растущей тревогой. Ей нужно было бы посмеяться над этим, это могло бы развлечь ее. Что же, ради всего святого, происходит с ней? Она неожиданно представила себе Сэма, таким, каким он был в форту Харди, давным-давно, сидящим на краю ее койки, и глаза у него жалкие, умоляющие; «Я как раз тот человек, Томми, кто должен вести этих ребят на эту отвратительную бойню».

Расстроенная, встревоженная, Томми резким движением закрыла свой чемодан. Всего несколько минут назад она решила, что живет как бы в заточении, и ей захотелось бежать из него. Однако Сэм был ее прошлым и залогом ее будущего. Донни был душой этого прошлого, тем общим, что было между ними, только между ними одними – надеждой и памятью. Оставить Сэма означало еще раз уничтожить Донни, и уничтожить более жестоко, чем это сделали немецкие истребители…

– Все готово? – спросил Билл с порога.

– Да.

Когда она спускалась по лестнице, дождевые капли оставляли размытые прозрачные следы на оконных стеклах.

* * *

– Они сделали это просто для того, чтобы избавиться от меня, – заявила Викки Ворден, и ее гладкое красивое лицо исказилось от злости. – Они могут говорить что угодно, но все сводится к этому.

– Дорогая, попытайся взглянуть на это с другой стороны, – предложил ей Эль Хэмбро.

– С какой же еще другой стороны можно смотреть на это? Пресс-агент кинозвезды развел руками.

– Здесь ты приносишь себе колоссальную пользу. Твоя популярность огромна, я говорил тебе, что…

– Хорошо, надеюсь, это прибавит мне очков там, на небесах, – возразила она, – потому что, будьте уверены, на земле это не принесло мне ничего. – Ее глаза засверкали. – Шанс, выпадающий раз в жизни, уплывает из рук в помойку, а я просиживаю до боли задницу в десяти тысячах миль от своей основной базы.

– Ну, ну, Ви-Ви, – пожурил ее Лью Пфайзер. Подобно большинству комедийных актеров, в жизни это был тихий и застенчивый человек. – Генерал Мессенджейл был изумительно гостеприимен с нами, но я не думаю, что ему очень интересны все эти голливудские сплетни.

– Ах, извините, генерал! – Викки Ворден повернулась к командиру корпуса. Выражение неудовольствия исчезло с ее лица, его оживила обаятельнейшая улыбка, вот уже три года сиявшая на экранах, афишах и дверцах солдатских рундучков. – Право, мне очень неловко. Это действительно самый шикарный прием из всех, что мне давали после приема у генерала Айка в окрестностях Парижа в… как называлось это место, Лью?

– Марнес ля Кокетт.

– Ах да! Почему это я все время забываю его?

– Право не знаю, милочка. Кинозвезда манерно повела плечами.

– Я обожаю дворцы, они всегда вызывают во мне желание совершить что-то невероятное: завести роман с каким-нибудь султаном, пытать людей в подземелье, забыться и уйти с головой в наслаждения…

– Для всего этого вовсе не обязательно иметь дворец, моя дорогая, – сказал Пфайзер.

– Лью, ты ничтожный садист! – она обвела красивыми карими глазами филигранную вязь на потолке зала. – Такой замок, как этот, навевает на тебя что-то сказочное, все то, о чем ты когда-то мечтал. Понимаете?

Сидевший во главе длинного стола Котни Мессенджейл степенно кивнул. Действительно, дворец вызывал подобные ощущения, и даже большие. Ему был приятен произведенный эффект. Отдельный столовый зал с балконом, в котором давался званый обед для артистов труппы объединенной службы организации досуга войск и старших офицеров штаба, был изолирован от собственно офицерского клуба, но соединялся с ним узким коридором так, что музыка и смех, доносившиеся из главного зала, создавали легкую атмосферу веселья для уединившегося здесь избранного общества. В то же время было установлено, что, кроме барменов и официантов, никто не должен входить сюда, исключая самые крайние случаи. Его гости, прибывавшие сюда через Рейна-Бланку – корреспонденты, конгрессмены, эстрадные артисты, – всегда чувствовали эту особую дворцовую атмосферу, она делала их несколько более почтительными и подавленными. Исключение составляла мисс Ворден, которую, по-видимому, ничто и никогда не могло смутить.

– Простите меня, за то что я в таком отвратительном настроении, генерал, – попросила она, очаровательно надув губки. – Я переживаю самый большой кризис в своей жизни и очень нуждаюсь в вашей помощи.

Мессенджейл улыбнулся своей обворожительной улыбкой.

– Все что угодно, в пределах моих скромных возможностей, мисс Ворден.

Ее лицо озарилось радостью, как у маленькой девочки; в центре ее зрачков, казалось, засверкали маленькие звездочки.

– Пожалуйста, зовите меня Викки.

– Боюсь, что не смогу, – ответил он. – Я никогда никого не называю уменьшительным именем.

– Но почему? Я же сказала, что вы можете…

– По-моему, это, во-первых, вульгарно, а во-вторых, совсем необязательно.

– О…

Наступила неловкая пауза. Пфайзер и Хэмбро смотрели на Мессенджейла смущенно. Довольный произведенным эффектом, он снова улыбнулся и сказал:

– Однако я буду называть вас Виктория, если разрешите. Она выпрямилась в своем кресле, немного смущенная.

– Ах, я буду в восторге! – воскликнула она и, неожиданно прицелившись своим пальцем с ярко-красным ногтем в горло Пфайзеру, продолжала: – Видишь, Лью? Вот это галантность! То, чему ты никогда не научишься… Боже, почему мужчины растеряли всю свою галантность?

– Мы растеряли ее, сопровождая тебя по боевым фронтам, дорогая, – ответил комик.

Викки Ворден пропустила его слова мимо ушей. Все ее внимание вновь сосредоточилось на Мессенджейле.

– Дело в том, что мне грозит опасность потерять самую большую роль в моей карьере. Правда. Они уже распределяют роли. «Тэсс из рода д’Эрбервилль». – Она прикусила ровными зубками нижнюю алую губу. – Это роман Томаса Хардинга. Мессенджейл снова кивнул.

– О да, помню. А они вешают ее в конце?

– Не знаю. Я не читала сценария. Такой шанс выпадает раз в жизни, а студия вытурила меня в это отвратительное турне по всем поганым дырам на Тихом океане. А теперь от меня еще хотят, чтобы я нашла Чета и примирилась с ним. Может ли прийти в голову более дурацкая идея?

– Ну-ну, Ви-ви… – пробормотал Хэмбро.

– Не спорь, это именно так. Чудовищно! По такой жаре… Конечно, каждый понимает, что в августе везде жарко, – обратилась она к Мессенджейлу. – Можно, я буду называть вас Кот? – спросила она. – Это звучит так… как бы сказать… так сильно и мужественно. Даже угрожающе. Генерал Кот… – Ее лицо вдруг приняло озадаченный вид. – Ох, мне кажется, не следовало говорить так, правда?

– А если бы моя фамилия была Маршалл…

Через коридор, соединяющий эту отдельную столовую с помещениями штаба корпуса, вошел капитан Гролет из разведывательного отделения и теперь, наклонившись, что-то быстро и взволнованно говорил Фаулеру. Фаулер повернулся и недоуменно посмотрел на Гролета, на его спокойной физиономии появилось раздражение.

– Кот, вы чувствуете себя одиноким здесь, правда? – спросила кинозвезда.

Бесцеремонность этих людей иногда поразительна, но Мессенджейл был уверен, что его лицо никоим образом не выдает тоге, что он чувствует. Он повернулся к ней, неожиданно поняв, что все другие за столом чувствуют себя скованно. «Они боятся ее, – подумал он с тайным удовольствием, – а еще больше боятся меня. Они как бы между двух огней».

– Командующий всегда одинок, – ответил он. Улыбнувшись, она покачала головой.

– Я не это имела в виду. Но неважно. – Она осушила свой бокал – к еде Викки едва прикасалась, хотя большинство остальных неустанно расхваливали кухню – и нагнулась к нему, ее глаза расширились и смотрели на него вызывающе.

– Всему свое время, – произнесла она и постучала ноготками по столу. – Всему…

– Я знаю, – согласился Мессенджейл.

– Я знаю, что вы знаете. Поэтому я и восхищаюсь вами: вы никогда не ошибаетесь. – Она кивнула, пристально наблюдая за ним исподлобья. – Поэтому-то я и хочу вашей помощи. Вы ведь не откажете в помощи даме в беде?

Мессенджейл медленно кивнул в знак согласия – этакий снисходительный кивок в присущей ему манере. Эта кинозвезда может сыграть положительную роль в его карьере. Однако через несколько секунд он отбросил эту мысль прочь: обстоятельства складываются как нельзя лучше, и он достигнет всего сам. Кампания но захвату долины реки Кагаян завершится к копну месяца. Дивизия Дэмона уже захватила Лагум. Где-то в начале сентября части Свонсона смогут начать тренировку перед высадкой на остров Хонсю. Операция «Коронет». К тому времени у него будут и двенадцатая армия, и четвертая звезда, и обширная равнина Канто, на которой можно будет развернуть свои легионы. Япония будет защищаться фанатически, падет не сразу… А потом наступит захватывающий период оккупации. Может быть, даже (а почему бы и нет?) состоится и аннексия, осуществится давняя его мечта об американском господстве в Восточной Азии. В этом случае стране понадобятся губернаторы, способные управлять твердо и искусно. Но это не надолго: самое большее на год. Потом обратно в Вашингтон, оперативное управление. А там…

Фаулер встал из-за стола и быстро направился в служебное крыло дворца, сопровождаемый озабоченным Гролетом. Мессенджейл лениво поразмыслил: что бы это могло означать? Может, Ямасита прислал мирные предложения? Или Курита сделал последнюю самоубийственную вылазку из залива Бруней? То и другое было маловероятно. Скорее всего, поступили какие-нибудь донесения о переброске войск противника из Китая на острова метрополии.

– …Это чертовски нелепая история, – продолжала Викки Ворден. – На студии вбили себе в голову безумную мысль о том, чтобы я поехала и отыскала Чета, и, знаете, они подвели под это определенную идею: будто это поможет обоим нашим Хуперам. Где этот проклятый Луабаган?

– Луабаган, – автоматически поправил ее Мессенджейл. – Это довольно сильно разрушенный город на западном берегу реки Чико, на самой северной оконечности Лусона.

– Боже! Последний раз, когда я выезжала в прифронтовую зону, я чувствовала себя отвратительно. К черту все это, я не могу снова поехать туда, – простонала она. – Есть мелко нарубленное мясо ив замызганных жестяных тарелок, таскаться по грязи, пытаясь найти…

– Ви-ви, душечка, это же фронтовая зона, – запротестовал Хэмбро. – Вы же знаете, нам сказали…

– О, заткнись, Эль… Если бы хоть не было этих проклятых насекомых! – воскликнула она с неожиданным озлоблением. – И всяких этих ужасных болезней…

– Кто такой Чет? – спросил ее Мессенджейл.

– Чет Белгрейд. Это мой муж. Собственно, мой бывший муж. Сразу после нападения на Пирл-Харбор он раздулся от патриотизма, как рождественский индюк, и поступил в армию, хотя в этом не было ни малейшей нужды, и его законопатили сюда на целые годы. – Она издала короткое кудахтанье в знак отчаяния. – Боже мой, я не знала, что он находится в джунглях. Воюет… Я попросила Берта Лоусона узнать, нельзя ли его прислать сюда или в Манилу. Но ничего не вышло. Они сказали Берту, что без Чета никак не обойтись. Это первый раз за двадцать шесть лет, чтобы о нем так отзывались. Какой у него чин, Эль?

– Первый лейтенант.

– Первый лейтенант! А интересно, Кот, вас они послушаются? Я хочу сказать, если вы позвоните им… Нельзя ли его откомандировать, или демобилизовать, или сделать еще что-нибудь, так чтобы я смогла увидеться с ним здесь, в Рейна-Бланке. Или там, в Маниле. – Она пристально смотрела на него влажными умоляющими глазами. – Не смогли бы вы, Кот, заставить их прислать его сюда самолетом?

Опять дивизия Дэмона. Казалось, что его заботы начинаются с этого Ночного Портье и кончаются на нем, даже такие совершенно фривольные, как эта. Может быть, он допустил ошибку, позволив делу зайти так далеко? Ведь уволил же Брэдли в Сицилии Терри Аллена за самонадеянность и неподчинение, и это не принесло ему никаких неприятностей. Впрочем, он посмотрит, как Ночной Портье поведет себя во время операции на Хонсю, подержит его на коротком поводке. По правде говоря, это доставляет неоспоримое удовольствие – держать Дэмона на…

– Вы представляете себе, о чем вы просите, Виктория? – Он задержал свой взгляд на ней с выражением мягкого укора, что, как он был уверен, приводило собеседника в сильное замешательство. – Поскольку вы не являетесь его женой, вряд ли можно ожидать, что командование признает наличие каких-либо преимущественных прав в данном случае. И кроме того…

– Генерал…

Мессенджейл обернулся. Рядом с ним стоял Фаулер, выглядевший весьма необычно. Мессенджейла охватило слабое предчувствие чего-то дурного.

– Да, Шервин?

– Можно попросить вас на минуту, сэр?

Фаулер никогда не стал бы вмешиваться в случаях, подобных этому, если б не произошло что-то важное; возбужденное состояние штабиста было очевидно. Подавив раздражение, Мессенджейл слегка улыбнулся окружающим и сказал:

– Меня, кажется, снова обязывает долг. Я скоро вернусь.

Он направился по прохладному полутемному коридору в оперативный отдел, повернул налево и вошел в комнату разведывательного отделения.

– Ну, что такое? – Усилием воли он произнес это совершенно спокойно, но в его голосе все же слышалась дрожь раздражения.

– Гролет только что вызывал меня относительно этого, генерал. Мы решили, что необходимо доложить вам немедленно. Мы сбросили бомбу на Японию.

Первой мыслью Мессенджейла было, что Фаулер рехнулся.

Он почувствовал, как его охватывает гнев: все эти разведчики какие-то неуравновешенные, они подвержены диким взлетам фантазии в самые неподходящие моменты.

– И это то, что вы сочли необходимым доложить, Шервин?

– Это необыкновенная бомба, сэр. Гролет только что получил телетайпное сообщение из Манилы. Мощность бомбы превышает двадцать тысяч тонн тринитротолуола.

Он пристально посмотрел на обоих и спросил:

– Одна бомба?

– Да, генерал. Атомная бомба, сказано в сообщении, в которой использована энергия элементарных частиц. Вот оно.

Мессенджейл прочел сообщение, онемевшими пальцами возвратил его Фаулеру, подошел к окну, повернулся ко всем спиной.

Одна бомба.

Все кончилось. Совершенно ясно, что это конец. Теперь японцы сдадутся. Ни банзай, ни камикадзэ, ни бусидо, ни ямато дамаси – ничто не спасет их. Вторжения на острова собственно Японии не будет. Он не станет командующим армией. Его охватило чувство огромной утраты, затем ярость, от которой он почти задохнулся.

– Вот другое сообщение, сэр. Разведывательное донесение о том, что Советский Союз развертывает свои силы на сибирской границе, – сказал Гролет.

– Это означает, что японцы признают себя побежденными, не так ли, сэр? – спросил, сияя от радости, Фаулер.

– Разумеется. – Голос Мессенджейла был совершенно спокойным. Голос никогда не выдавал его. – Правда, не исключено, что потребуется сбросить еще десяток бомб или около того.

– Еще десяток!.. – воскликнул Гролет.

– Конечно. – Он повернулся к ним. – Почему бы нет? По-моему, попытки примирения будут предприняты ими в ближайшие дни, самое большее через две недели.

– Это кажется фантастичным, правда, генерал? – спросил Фаулер.

– Да, фантастично.

– Весь город одной бомбой…

«Все пропало!» Эта мысль стучала молоточком в мозгу Мессенджейла. Традиционные победы уничтожены громом среди ясного неба. Все пропало! Он почувствовал настоящую слабость от ярости и разочарования. Почему Шюлер не сказал ему об этом, не подготовил его? Они должны были знать об этом – кто-нибудь из числа влиятельных должен был знать об этом… Если б он был хотя бы в Маниле! Весь мир переменился. Все хитроумные уловки, на изучение которых он затратил всю жизнь, чтобы пользоваться ими, оказались бесполезными. Он почувствовал себя игроком, который обречен увидеть свое богатство, дом, семью и будущее сметенными безжалостным движением деревянной лона-точки крупье. Это невыносимо! Эти грязные, подлые ученые!

Окажись они сейчас все или хотя бы один из этой компании здесь, в этой комнате, с каким огромным удовольствием он перестрелял бы их! Навязчивый восторг на загорелом скуластом лице Гролета вызвал у него отвращение. Мессенджейл поднял глаза на большую карту Японии, на изогнутую цепь островов, похожую на найденные археологами побелевшие кости, напоминающий круглую шляпу с плоской тульей Хоккайдо; растянутый в юго-западном направлении, похожий на подвешенный гамак Хонсю; как пясть прилепившийся к Внутреннему морю, маленький Сикоку, а пониже его, как увесистый кулон, Кюсю. Операция «Коронет». Прибрежные районы Чоси и Кацута, на изучение которых он затратил сотни часов. И все это теперь ни к чему. Все напрасно.

Это был самый скверный момент в жизни Мессенджейла.

Когда он повернулся к офицерам своего штаба, на его лице было выражение собранности и готовности к действиям.

– Ну что ж. Это отразится на нашем оперативном планировании, если не сказать больше.

– Так точно, генерал. Несомненно.

– Итак, я думаю, что нам не следует оставаться здесь не завоевавшими почета и невоспетыми. Шервин, не передадите ли вы мои сожаления мисс Ворден и ее окружению?

Фаулер заморгал от удивления.

– Вы… вы не хотите возвратиться к гостям, сэр?

Бывают моменты, когда проявляемая человеком бычья тупость способна привести в невероятное бешенство. Мессенджейл до боли в пальцах сжал гагатовый мундштук и сказал ледяным тоном:

– Я разрешаю вам сообщить этой кучке неблагопристойного отребья, что мне надо работать. Вам достаточно ясно, Шервин?

– Так точно, генерал.

– Очень хорошо. – Он резко повернулся, выскочил из комнаты разведывательного отделения, неспешно, почти бегом, направился по полутемному коридору и у первого же поворота с силой налетел на старшего техника-сержанта Хартжи. Сержант со стоном отшатнулся, несколько папок с бумагами выскользнули у него из рук, их содержимое рассыпалось по полу.

– Черт тебя возьми! – крикнул Мессенджейл злобно. Его опять охватила ярость, до дрожи, до тошноты. – Надо смотреть, куда прешься!..

– Так точно, генерал… сэр. – Хартжи начал заикаться. – Извините, сэр…

Сержант стоял перед ним вытянувшись; кожа на лбу у него облезла, а у корней жестких черных волос мелкими пузырьками выступил пот. «Я мог бы убить этого человека, – стрелой пронеслось в голове командира корпуса, – он мой полностью. Я мог бы прикончить ею, уничтожить одним словом, одним движением…» Пока Мессенджейл наблюдал, как в зрачках Хартжи прячется страх, его внезапно, как приступ лихорадки, охватило трепетное ликование, впервые испытанное им, когда он был кадетом старшего курса в Вест-Пойнте, затем это ощущение так же быстро погасло, оставив после себя неприятное чувство опустошенности. Теперь ничто не поможет, абсолютно ничто.

– Идите, Хартжи, – сказал он резко. – Не оставьте важные бумаги на полу…

– Слушаюсь, сэр.

Потом Мессенджейл сидел совершенно неподвижно в своей комнате – прежде это были апартаменты епископа – и курил. На его столе лежал доклад Бёркхардта с проектом боевого приказа и распоряжениями резервным частям передового и тылового эшелонов. Он с раздражением отвел взгляд от стола. Все это ни к чему. И надо же было этой кучке изнеженных интеллектуалов состряпать устройство, которое способно погубить его триумф в самый решающий момент, лишить его даже малейшего ощущения достигнутой цели. Это возмутительно! А теперь еще намерены включиться эти русские. Должен же быть какой-нибудь способ остановить их, отбросить назад; неужели там, наверху, не могут контролировать обстановку? Надо немедленно связаться с Шюлером.