355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Энтон Майрер » Однажды орел… » Текст книги (страница 25)
Однажды орел…
  • Текст добавлен: 17 октября 2016, 01:40

Текст книги "Однажды орел…"


Автор книги: Энтон Майрер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 67 страниц)

Глава 3

– Ривьера! Там, должно быть, очень интересно, – сказала Мэй Ли Клегхорн. Ее монотонный оклахомский голос дрожал от возбуждения. – Какова же эта Ривьера, расскажите мне.

– О, там очень хорошо и весело, – ответила Томми Дэмон. – Вдоль берега повсюду великолепные отели – в Канне это место называется Ля-Круазетт, – дома все белые, с черной отделкой, с замысловатыми башенками и другими украшениями… Но я была там недолго, немногим менее месяца. – Прожить месяц в таком месте, да это ж просто чудесно! – воскликнула Мэй Ли. – Черт возьми, я отдала бы что угодно, только бы попасть в Европу. – Это была худощавая нервозная женщина с волосами цвета соломы, гладко зачесанными назад и закрепленными на затылке в небрежный пучок. Сейчас она была на седьмом месяце беременности и продолговатый вздувшийся живот придавал ей жалкий анемичный вид. – Джек назначен в Тяньцзинь, вы знаете, в пятнадцатый полк. Он говорит, что в Тяньцзине его будут обслуживать два мальчика-туземца, кули и горничная. Представляете? Но, говорят, в Китай с семьями посылают редко, за исключением немногих избранных… Расти! крикнула она.

– Что? – отозвался маленький мальчик с белыми взъерошенными волосами, игравший у кромки поля, поросшего бизоновой травой.

– Иди сюда, к маме.

Расти уставился на нее возмущенным взглядом.

– Я играю в трактор, мама.

– Ну ладно, только дальше ни в коем случае не ходи, слышишь?… Посмотрите на него, – продолжала она, обращаясь к Томми, – он как будто только что из резервации. Я вынуждена была подстричь ему волосы. – Она глубоко вздохнула. – Мальчик… Я не возражала бы иметь у себя одну из этих китайских горничных. Я так устала от нескончаемой стирки, уборки и штопки, что скоро развалюсь, наверное. Как вы думаете, Томми, есть у нас шансы попасть в Китай? – спросила она слегка почтительным тоном.

– Конечно, есть. Наполовину это, во всяком случае, зависит от простой случайности…

– А почему ваш отец, дорогая, не вызовет туда Сэма? Или он сам не хочет ехать туда?

Томми нахмурила брови и, не отрывая взгляда от шитья, ответила более раздраженным тоном, чем хотела:

– Я не думаю, что управление генерального адъютанта было бы довольно этим. К тому же Сэм ни за что не попросит папу. Вы же знаете его: он никогда не просит об одолжении для себя.

– О, я знаю… Он гордый. Только ведь от излишней гордости в наше время хорошего-то не жди. Я хочу сказать, какой толк от этой гордости, если ему приходится служить в таком месте, как наш форт?

– Вы правы, – согласилась Томми. – Вы попали в самую точку, Мэй.

Томми и Мэй сидели на тесной веранде в домике Дэмонов – четыре человека могли на ней разместиться только в один ряд – и, не отрывая рук от шитья, наблюдали за своими отпрысками. Донни сидел на одеяле и, энергично взмахивая ручками, радостно кричал что-то Расти, который, издавая невероятные лающие звуки, катил по пыльной, усыпанной гравием дорожке игрушечную пожарную машину. Позади них до самого горизонта простиралась, слегка поднимаясь вверх, равнина, покрытая травой да редкими припавшими к земле темными очажками из мескитовых деревьев и чапареля. Томми ненавидела эту бесплодную засушливую землю. Условия жизни в форту Харди, по каким бы стандартам ни судить о них, были очень тяжелыми, но здесь, в форту Дормер, дело обстояло еще хуже. Форт находился в ста пятидесяти милях на юго-восток от Эль-Пасо, в глубине пустынных земель. Их поселили здесь в двух маленьких комнатках с цементными полами и глинобитными стенами, к которым примыкала эта маленькая веранда и пристройка с односкатной крышей, служившая кухней. Словно оплакивая покойников, здесь почти непрерывно выл сильный ветер, который перекатывал по пустыне сорванные стебли полыни и индигоноски; красная пыль проникала всюду, оседала на продуктах, одежде и на тех немногих предметах обихода, которые они привезли с собой из Харди. По деревянным частям домика бегали, издавая свои чирикающие звуки ящерицы, вокруг осушительных трубок холодильного шкафа, извиваясь, ползали змеи, с потолка падали скорпионы и начинали корчиться на холодном сыром полу, ударяя по нему своим противным хвостом… Эту уходящую в сторону Мексики землю нельзя было назвать Америкой, а тем более заморской землей. Преддверие ада. Еще одно преддверие ада на огромной американской пустыне, только намного хуже первого, ибо если в прошлом форт Дормер и славился тем, что под руководством смелого генерала Джорджа Крука здесь выдерживали многочисленные и искусные атаки индейцев, то и теперь, и в будущем на такую славу рассчитывать было нельзя. Здесь не было даже кино, снабжение было из рук вон плохое, а начальник гарнизона Хауден, угрюмый низкорослый сын пресвитерианского священника, не переваривал легкомысленного, по его мнению, поведения офицеров на субботних гарнизонных вечеринках. Сэм пришел в восторг, когда ему сообщили о предстоящем перемещении. Ему пообещали, что на новом месте он будет командовать ротой, однако через два месяца в батальон прислали капитана и Сэму пришлось уступить свое место…

Почти не воспринимая того, что говорила Мэй Ли, Томми внимательно следила за ползающим по одеялу Донни. Было девять часов утра, и солнце припекало еще не очень сильно, но над пустыней уже дрожали и переливались волны разогретого воздуха. Местность, в которой нет воды, ужасна. Люди не приспособлены для жизни в таком месте. Она заметила, что здесь уживаются только стойкие и непоколебимые натуры, истинные отшельники. Жена подполковника Паунолла, выросшая в штате Теннесси, как-то сказала ей во время вечернего чая: «Сюда приезжают только два типа людей: сильные и стойкие – в хорошем смысле этих слов и сильные и стойкие – в плохом смысле; но обязательно сильные и стойкие. – Она слабо улыбнулась и пристально посмотрела на Томми своими блеклыми синевато-серыми глазами. – Только немногие и с трудом привыкают к жизни здесь…»

– Я все время думаю о том, как бы хорошо было уехать отсюда, – продолжала Мэй Ли. – Куда-нибудь совсем в другое место, в какую-нибудь далекую экзотическую страну. Джек перестал бы быть таким неугомонным, довольствовался бы тем, что есть, стал бы таким же внимательным, как прежде. Он такой раздражительный! – Она звонко рассмеялась и окинула взглядом веранду. – За последнее время он стал совсем другим, я прямо не знаю, что мне делать с ним. Мама всегда мне говорила, что ничего удивительного в том, что мужчина теряет к тебе интерес, нет, что это вполне естественно, но я почему-то не верю этому…

Томми нахмурила брови. Одним из презираемых ею явлений гарнизонной жизни был непрестанный обмен мнениями между женами офицеров по интимным вопросам: доверительные разговоры с целью облегчить душу, сплетни и неумолимое разделение этого узкого, изолированного круга людей на враждующие группы обманутых женщин и беззаботных, потакающих своим желаниям мужчин. Перед Томми сидела молодая женщина, обеспокоенная тем, что интерес и внимание мужа к ней постоянно слабеет; она испытывала из-за этого настоящий страх, искала поддержки, хотела обрести прежнюю уверенность в себе. А кто ей поможет? Томми наблюдала, как это произошло здесь, в течение года, пока они жиля в форту Дормер.

Мэй Ли рассказывала ей свою историю несколько раз. Джек поступил на военную службу в числе последних энтузиастов своего города, незадолго до окончания войны. они познакомились друг с другом на танцах осенью того же года. Вскоре состоялась их шумная военная свадьба со всеми этими сказочными костюмами, перекрещенными шпагами, огромным белым тортом, весельем под густой тенью магнолиевых деревьев… В центре всего этого была Мэй Ли, мечтавшая о своем исключительном счастье в будущем. Она могла теперь уехать из этого маленького мрачного городка в Оклахоме, избавиться от нескончаемых жалоб и причитаний матери и начать жить в блестящем мире приемов, танцев и парадов. Начать новую жизнь…

И вот теперь, спустя пять лет, под жарким открытым небом Западного Техаса, все переменилось. Только что вернувшийся из Арканзаса Джек Клегхорн увидел другой мир, мир в котором Мэй Ли больше уже не представлялась ему квинтэссенцией мечты. Он познакомился с более привлекательными и интересными женщинами в северных и восточных городах страны; они возбудили в нем неуемную страсть. Он танцевал с ними, угощал их кофе и пуншем, жадно ловил их взгляды своим страстным взором. Они так много знали и видели, обладали такими изящными манерами, о которых раньше он не имел ни малейшего представления. И вот он оказался здесь, в этом изолированном приграничном гарнизоне, втянутым в унылое однообразие маршей, смотров и учений. Он ушел в честолюбивые мечтания. Не по своей вине он не успел попасть на войну и все еще был вторым лейтенантом с ничтожными шансами на продвижение по службе. И ничто об этом не напоминало ему больше, чем полное опасений почтительное отношение Мэй Ли, ее бьющая в глаза оклахомская неотесанность.

Тем не менее – Томми знала это – Джек неплохой человек; его нельзя назвать ни ограниченным, ни развратником. Он не бросает Мэй Ли, не волочится за другими женщинами, по крайней мере сейчас не волочится. Он направляет свою бьющую через край энергию на занятия в поле, на игры руководимой Сэмом ротной бейсбольной команды, в которой он хорошо справляется с обязанностями атакующего игрока на третьей базе. Беда лишь в том, что общих интересов с Мэй Ли у него оставалось все меньше и меньше; за несколько коротких лет он намного опередил ее. Единственное, чего не хватало для того, чтобы Джек «сорвался», это Ирен Келлер. Такая всегда откуда-то бралась, в любом гарнизоне – живая, яркая, чувствительная, необыкновенная наездница и танцовщица, ее глаза постоянно светились каким-то особым внутренним светом; молодые офицеры слетались к ней, как мухи к меду… Мэй Ли чувствовала все это интуитивно. Опасаясь ужасных последствий, она искала утешения и успокоении везде, где это было возможно. Сейчас она была снова в положении – событие, о котором она открыто сожалела, имея в виду дополнительные расходы на второго ребенка из получаемого Джеком мизерного денежного содержания. Мэй Ли инстинктивно задавалась вопросом: «До этого, когда я носила Расти, Джек был внимательным, ласковым и нежным ко мне; почему же ему не быть таким и сейчас?» Но теперь он не был таким; на этот раз он был угрюмым, раздражительным, вспыльчивым.

Томми взглянула на Мэй Ли. Бледные впалые щеки, огромные синяки под глазами. «О боже, она сейчас начнет плакать, – с раздражением подумала Томми, – что-что, а плачущих женщин я не переношу. Неужели они не могут взять себя в руки?» Однако раздражение быстро прошло и сменилось глубоким сочувствием этой женщине.

– Ох эти мужчины! – сказала она наконец вслух. Ее голос был более категоричным, более бессердечным, чем ей хотелось бы. – У них свой мир, и они идут своим путем. Неоспоримая правда состоит в том, что биологически мы, женщины, находимся в мышеловке. Находились, находимся и будем находиться… Мужчины никогда ни к чему не привязаны по той простой причине, что они и не должны быть привязаны. Для них не существует никаких последствий. Все последствия ложатся на пас, и они понимают это, и это заставляет их чувствовать какую-то вину. Поэтому они убегают стрелять из ружей, или подрывать старые, покрытые толем лачуги, или что есть силы бросать друг в друга бейсбольный мяч. Они воображают при этом, что заняты важным делом…

Разгневанная собственными словами, Томми неожиданно замолчала. Она почувствовала, что была в этой опрометчивой тираде вероломной по отношению к Сэму, но что поделаешь, все сказанное казалось ей достаточно правдивым. Чем они занимаются вот сейчас, в данный момент? Наверное, сидят в канцелярии роты и рассказывают друг другу анекдоты или вспоминают старый добрый Корнд-Уилли-Хилл, а их благоверные в это время штопают и стирают белье и возятся с драгоценными отпрысками.

– Такова уж система, – продолжала Томми сердито. – Они нацепляют все эти звездочки и нашивки, важничают и строят из себя бог знает кого. Это придает им чувство совершенства, товарищества и всякой другой чепухи…

Томми неожиданно замолчала. Ее лицо выражало гнев и отчаяние. Мэй Ли горько плакала. Большие сверкающие слезинки катились по щекам и падали на зеленое платье, впитывались в ткань, отчего она становилась похожей на блестящий старый тент.

– Томми, он теперь совершенно не интересуется мной…

– Не может быть, Мэй.

– Это все жена майора Келлера. Он… он влюблен в нее. – Расширенные, полные страха глаза Мэй смотрели на Томми с отчаянной надеждой. – Что мне делать, Томми?

– Ничего страшного в этом нет, – ответила Томми, – она заигрывает со всеми мужчинами.

– На вечере, две недели назад, она танцевала с ним.

– О, дорогая, он должен танцевать с ней, и Сэм тоже, это не что иное, как служебная обязанность.

– Да, но он танцевал не так, как все… Джек прижимался к ней…

– Но ведь Ирен Келлер… Ха, мы знаем, какая она.

– Он влюблен в нее. Влюблен по уши…

– Нет, нет дорогая. – Томми поднялась со стула, подошла к Мэй и нежно обняла ее. – Вам просто нездоровится из-за беременности, и вы воспринимаете все в преувеличенном и искаженном виде. Джек хороший человек, он просто взвинчен в связи с назначением нового командира батальона. Сэм тоже взвинчен и расстроен. У них не выходит это из головы. Вчера вечером Джек говорил мне, какой хорошей опорой вы были для него в прошедшем году… – Ласково поглаживая ее по спине, Томми думала: «Боже, прости мне эту ложь во имя доброго дела». – Идите домой, Мэй, и попробуйте заснуть, вам будет лучше. Я посмотрю за Расти.

– О нет, это не честно.

– Почему же не честно? Все очень хорошо. Я разбужу вас в одиннадцать тридцать. Договорились?

– Спасибо, Томми. Вот уж совсем не думала, что так раскисну. – Мэй Ли с трудом поднялась на ноги и заковыляла вокруг веранды к своему домику, стоявшему по соседству.

Главное – быть все время занятым чем-нибудь. Займи голову, не можешь занять голову – займи руки. Томми сошла с веранды, переменила Допил штанишки, надела ему на головку панамку от солнца, которую он тотчас же сбросил. У пожарной машинки, которой забавлялся Расти, потерялась чека из задней оси а колеса соскакивали. Томми взяла шпильку для волос, вставила ее в отверстие в осп и загнула назад, так, чтобы она удерживала колесо, по крайней мере до тех пор, пока вернется Джек и починит игрушку как следует. Потом Томми закончила штопку, снова уселась на веранде и начала шить новое покрывало на кушетку. Жара стала более ощутимой, со стороны Мексики с неослабевающей силой дул сухой ветер. Стрелки часов медленно продвигались к полудню. Прозвучали звуки горна; на плацу занималось какое-то подразделение солдат, оттуда доносились приглушенные расстоянием голоса, растянутые предварительные и отрывистые исполнительные команды: «Отделение, в две шеренги… становись! Отделение, в колонне по два, шагом… марш!»

Томми поймала себя на том, что она вот уже несколько минут смотрит на бескрайние просторы пустыни в вопросительном недоумении. Как она оказалась здесь? Что заставило ее вернуться в тот же самый мир, в котором она выросла? Почему она не вышла замуж за археолога, за какого-нибудь раджу или за такого бизнесмена, как ее дядя Эдгар? Ах да, любовь: ты влюбляешься в человека и не расстаешься с ним всю жизнь. Но почему ей вздумалось влюбиться в Печального Сэма Дэмона? Может быть, это воля всевышнего, которой мы должны слепо подчиняться? Доктор Тервиллигер в форту Харди говорил, что любовь – это не что иное, как судьба человека-животного: мы не сворачиваем с проторенного пути, повторяем действия себе подобных, хорошие и плохие, глупейшие действия и повадки наших предков с волосатыми лицами и красными обнаженными ягодицами. Мы сами выбираем себе яд. Не является ли жизнь медленным эллиптическим движением назад, к своим же первоисточникам? Неужели каденции барабана и горна так глубоко проникли в ее душу, что от них никак и никогда не избавишься?

Быстро, почти автоматически прокалывая иголкой подрубочный шов, Томми вспомнила свою мать. Одна сцена запомнилась ей особенно отчетливо. Действие происходило на освещаемой ярким солнцем опушке, обрамленной желто-зелеными зарослями джунглей. На опушку вышел мужчина в ярко-голубой рубашке, в жилете и со светло-желтой повязкой на голове. Он шел медленной, плавной походкой, как будто танцевал во сне. У него была медно-золотистая кожа, искрящиеся, слегка раскосые глаза. Позади него шли двое обнаженных до пояса мужчин с массивными золотыми браслетами на руках. Каждый из них держал в руке поблескивавший в лучах солнца большой кривой нож, а один, кроме того, держал над головой первого мужчины небольшой, раскрашенный пурпурным цветом зонтик. Потом появился отец Томми. Он выглядел очень тонким и прямым в своей плотно подогнанной форме цвета хаки. Подойдя к мужчине с желтой повязкой, он поклонился, и они обменялись рукопожатием. В толпе мужчин, стоявших у кромки джунглей, раздались восторженные крики, они потрясли своими копьями и саблями. «Это султан, дорогая, – сказала ей мать. – Султан Паламангао». По маслянистой поверхности воды скользили красно-синие лодки с пиратскими парусами цвета меди, а в глубине джунглей ударили в гонг, потом еще раз, до них донесся тонкий вибрирующий звук. Султан Паламангао. Мать подняла ее на руках так, чтобы она могла хорошо все видеть. Потом, когда Томми с восторгом наблюдала, как эти люди в ярких шелковых одеяниях, потрясая зонтиками и саблями, бешено кружатся в танце, она неожиданно почувствовала, что руки матери дрожат; посмотрев на мать, Томми увидела на ее лице страх…

Томми бросила взгляд в сторону играющих детей. Донни бормотал что-то себе под нос – мурлыкающей речитатив, который закончился возбужденным восклицанием. Она подумала, что к нему пристает Расти, но мальчик Клегхорнов сидел на корточках в нескольких футах от Донни, у кромки бизоновой травы, в усиленно толкал свою пожарную машину. Донни сидел на своем одеяле из белых и синих лоскутьев и, наклонившись вперед, тянулся ручонками к пестрому резиновому шлангу, конец которого, казалось, был перекинут через веревку для сушки белья… Эта веревка проходила не менее чем в пяти футах в стороне от Донни. Шланг неожиданно зашевелился, и, к своему ужасу, Томми увидела плоскую, угловатую голову змеи.

В первый момент она настолько испугалась, что не смогла вымолвить ни звука. Змея повернула голову вправо, потом влево и остановилась в нерешительности, озадаченная видом маленького, весело лепечущего что-то создания, взмахами его ручонок.

– О-о, – простонала Томми. – Донни…

Ребенок не обратил на нее никакого внимания. Он был поглощен медленным движением этого интересного узора из переливающихся коричневых и белых ромбиков. Его непокрытая круглая головка закачалась от радостного смеха. Томми поднялась на ноги и нетвердым шагом направилась было к Донни, но потом остановилась. Змея находилась слишком близко к нему и слишком далеко от нее. Бежать к одеялу нельзя, змея свернется и ужалит Донни еще до того, как она подбежит и подхватит его на руки; тогда-она уже ничего не сделает. Томми прошла еще несколько шагов и опять остановилась. Донни замолчал, ему надоело смотреть на неподвижные ромбики, и он устремил свой взгляд наверх, в небо. Томми тревожно осмотрелась вокруг. Расти удалялся от змеи и не видел ее. Позвать на помощь некого. Кругом никого. Она должна что-то предпринять одна. Сама.

Повернуться спиной к тому, что происходило около Донни, было поистине мучительно, но Томми повернулась и быстрыми неслышными шагами бросилась в спальню, к прикроватному столику, который Сэм смастерил из патронного ящика; она выдвинула ящик, выхватила из него кобуру, раскрыла ее, достала пистолет и рванулась обратно на веранду. Змея пропала. О нет, вот она, сворачивается для нанесения поражающего удара. Пистолет был заряжен, но Сэм никогда не держал патрон в патроннике, Томми знала это. Левой рукой она ухватилась за ствольную коробку, с трудом оттянула ее назад и отпустила; с лязгающим металлическим звуком коробка возвратилась в прежнее положение. Бесшумными шагами Томми спустилась по ступенькам веранды. Расти повернулся теперь к ней – краем глаза она видела, как он, встревоженно посмотрев на нее, начал подниматься с корточек.

– Стой там! Не двигайся, Расти! – крикнула она ему. – Не двигайся!

Мальчик стоял в нерешительности, с широко открытыми глазами. Донни тоже перевел взгляд на нее, но Томми не спускала глаз со свернувшейся змеи, которая теперь медленно, с гипнотической осмотрительностью отводила голову назад, в то время как ее хвост принимал вертикальное положение. Раздался сухой жужжащий звук гремушки, как будто спустился заводной механизм неисправной игрушки. Найдя на ощупь защелку предохранителя, Томми откинула ее и ухватила большой пистолет обеими руками, положив на рукоятку левую поверх правой, как учил ее отец несколько лет назад в скофилдских казармах. Томми долго не могла прицелиться, конец ствола пистолета все время прыгал то выше, то ниже головы змеи. Змея казалась ей огромной, грозной сверкающей пружиной, сжавшейся для смертельного удара. Донни что-то лопотал ей; тонким, полным страха голосом о чем-то спросил Расти…

– Хороший мальчик, – сказала Томми пронзительным взволнованным голосом, отвратительным фальшивым голосом старой карги. Донни неожиданно начал двигаться, она с трудом перевела дыхание и отвела пистолет вправо. Ствол продолжал прыгать. «Не трясись! – приказала она себе вполголоса. – Ты, идиотка, не трясись!» Она вскинула пистолет вверх и опускала его до тех пор, пока мушка не оказалась под частично прикрытым веком агатового глаза змеи. Задержав пистолет в этом положении, Томми нажала на спусковой крючок.

Раздался оглушительный выстрел. Ее руки подбросило вверх так сильно, что они до боли ударились об лоб. Змея свернулась в еще более плотные петли. Томми опустила пистолет и выстрелила еще раз, теперь в спутанный чешуйчатый клубок. Когда дым рассеялся, Томми увидела, что змея лежит на земле вытянувшись, ее ужасные челюсти сжимаются и разжимаются, голова слабо покачивается из стороны в сторону, тело разорвано в нескольких местах, из ран вытекает яркая кровь.

Томми бросилась к Донни, подхватила его левой рукой и поспешила к дико вопившему Расти.

– Все хорошо, Расти, не плачь, – успокоила она его, обняв правой рукой, в которой все еще держала пистолет. – Теперь уже не страшно, все хорошо. – Где-то скрипнула дверь, и она увидела, что из соседнего дома к ней бежит Элейн Нилэнд.

– Что случилось, Томми?

– Гремучая змея, – ответила Томми. Она уже была совершенно спокойна и отлично владела собой. – Будь осторожна, Элли.

– Вы застрелили ее!

– Все равно будьте осторожны. Они обычно ползают парами, – предупредила ее Томми, вспомнив рассказ Сэма о змеях. – Вторая, наверное, где-нибудь поблизости, в траве. Возьмите у меня Донни, пожалуйста.

– Что? Нет, нет, подождите, не ходите туда…

Но Томми не чувствовала теперь никакого страха. Она приблизилась к бизоновой траве, осторожно вошла в нее и, уклонившись немного вправо, увидела среди пожелтевших стеблей сверкавшую на солнце узорчатую чешую второй змеи. Она выстрелила в нее дважды. Змея свернулась в предсмертной агонии и судорожно растянулась на земле, словно пытаясь сбросить с себя свой чешуйчатый покров. В проеме распахнувшейся двери в домике Клегхорнов появилась Мэй Ли. Держась за перила, она неуклюже сошла по ступенькам веранды и торопливо затрусила к Томми. Ее лицо было искажено от страха.

– Все в порядке, – крикнула Томми, – я прикончила их обеих! – Попавшие в горло пороховые газы вызвали у нее кашель. Ей вспомнились стрелковые полигоны в Скофилде и Беннинге, она улыбнулась. Руки все еще ныли от удара об лоб, но она почти не замечала этой боли. Со стороны плаца к ней бежали два солдата в рабочей одежде.

– Седьмой учебный кавалерийский полк спешит на выручку, – заметила Томми, улыбаясь. Она повернулась к ревевшему от испуга Расти и склонилась над ним. – Не плачь, не плачь, дружок, – бормотала она радостно, – все закончилось благополучно, ты же видишь?

– О, она была уже совсем рядом с одеялом! – воскликнула подошедшая Мэй Ли. – Боже мой, так близко к детям… Вы же спасли их, Томми!

– Пустяки.

– Как же пустяки, вы в самом деле спасли их… – Мэй Ли со страхом уставилась на пистолет в руках Томми. – Я ни за что не смогла бы сделать этого.

– Смогли бы, Мэй. – Теперь это казалось Томми простейшей вещью в мире: увидев змею, ты стреляешь в нее, вот и все.

– Нет, я не смогла бы, – повторила Мэй Ли. – Я умерла бы от страха, просто умерла бы, и все.

Подбежали солдаты; в руках у них были лопаты. Первый из них – длинноногий, рыжий, с искривленным носом и густыми бровями – спросил:

– Что случилось, леди?

– Ничего, – спокойно ответила Томми. – Гремучая змея, – продолжала она, махнув пистолетом в сторону ближайшей. – Две. Я убила их обеих.

Солдаты подошли к убитой змее.

– Близко не подходи, Томми, – предостерег рыжеволосый. – Они могут ужалить даже тогда, когда мертвые… И здорова же, сволочь! – Спохватившись, он повернулся к Томми: – Извините, мадам!

– Ничего, ничего.

– А где вы научились так хорошо стрелять?

– В разных местах, – ответила она, нахмурившись. – Я вижу у вас лопаты, будьте любезны, закопайте змей, пожалуйста.

– Конечно, конечно, мадам, – он посмотрел на нее с благоговением, – сейчас закопаем.

Через некоторое время сюда же пришла Джулиана Бентик – соседка из четвертого от них домика. Обступив Томми, женщины болтали наперебой, словно стая сорок. Томми повернулась к Элейн Нилэнд и взяла у нее Донни. Ребенок лукаво посмотрел на мать, неожиданно откинул головку назад и, как кукла, беззвучно засмеялся. С двумя пеньками передних зубов он был похож на маленького веселого старичка. Позади раздался резкий повелительный голос. Повернувшись, Томми увидела, что к ним быстро приближалась Эменда Паунолл, жена заместителя начальника гарнизона. На иен было простое серое платье из бумажной ткани, а в правой руке она держала кавалерийский карабин с рычажным затвором; ее морщинистое лицо было спокойным, сосредоточенным. Она с одного взгляда поняла, что здесь произошло.

– Я именно так и подумала, – заявила она. – Молодец, Томми.

– Спасибо, мадам. – Томми была польщена похвалой, но тут же разозлилась на себя за то, что поддалась этому чувству.

– Она попала одной из этих ядовитых тварей прямо в голову, мадам, – сказал рыжеволосый солдат, приподнимая змею лопатой.

– Вижу, вижу, – заметила миссис Паунолл, с интересом рассматривая безжизненное разбухшее тело змеи. – Слава богу, что некоторые из нас, женщин, прилично владеют огнестрельным оружием. Не люблю беспомощных женщин.

Наступило гнетущее молчание. Чтобы сгладить его, Томми заметила:

– Пойду-ка я домой да почищу пистолет, пока не вернулся Сэм, а то ведь этим разговорам и конца не видно. – Вы умеете чистить пистолет? – пробормотала пораженная Мэй Ли.

– Конечно, умеет, – резко заметила Эменда Паунолл. – Любая жена военного должна знать, как разобрать и почистить хотя бы стрелковое оружие. Нам, пожалуй, нужно будет устроить вечерние занятия для женщин. Я поговорю об этом с Хэрри. – На ее морщинистом лице появилась ледяная улыбка. – Во время войны с индейцами племени сну моя мать сшибла краснокожего с коня одним выстрелом, – похвалилась она Мэй Ли и почти профессиональным жестом перекинула карабин в левую руку. – Так-то вот. Твой папа будет доволен тобой, Томми, – сказала она, сделав ударение в слове «пана» на последнем слоге. Приветливо посмотрев на Томми, она повернулась и пошла домой; полы ее платья развевались на ветру, а медный затыльник приклада карабина сверкал на солнце.

За бурным возбуждением наступила реакция: все неожиданно успокоились, стали равнодушными, никто не знал, что делать дальше. Змей закопали без каких-либо почестей, солдаты лениво побрели в свое подразделение. Элейн пошла с Мэй Ли, успокаивая ее по дороге, а Томми вошла с Донни в дом и посадила его в детскую кроватку.

– Бяка, бяка, – забормотал он, качая головой и сердито смотря на пистолет. Томми поняла, что ребенку не правится запах пороховых газов.

– Очень хорошо! – сказала она громко. – Запомни это. Запомни на всю жизнь, что это отвратительная вещь. – Она с трепетом подняла его на руки и крепко прижала к груди. – Мои милый мальчик, – бормотала она, горячо целуя ребенка. – Мой дорогой сын. – На глазах у нее появились слезы.

Ящик в прикроватном столике в спальне все еще был открыт; кобура лежала на ее подушке. Томми даже не помнила, как бросила ее сюда. Она достала из ящика щетку, протирку и маленький пузырек с растворителем номер девять, села на койку и начала чистить канал ствола пистолета. Томми знала, что пистолет перед чисткой следовало бы разобрать, но забыла, как отделить ствольную коробку. Она пропихивала через капал смоченные в растворителе кусочки ветоши и с удовольствием наблюдала, как, превратившись в черные масляные комочки, они выскакивали из окна ствольной коробки.

«Я сделала это, – подумала Томми, вдыхая острый запах растворителя из бабановой эссенции и эфира. – Я сделала это и спасла своего мальчика. Единственный раз, когда я попала в критическое положение в отсутствии Сэма. Конечно, если бы он был здесь, он сделал бы это быстрее и лучше меня; но я так и не узнала бы тогда, смогу ли я сделать это сама… Теперь он никогда не узнает, как я себя чувствовала в эти… что? Минуты? Секунды? Теперь мне кажется, что это были долгие часы. Никто этого не знает, кроме меня. Такова уж, наверное, жизнь: самые храбрые и мужественные действия совершаются в одиночестве, никто но видит их и не аплодирует им».

Когда Томми, намочив ветошь растворителем, приступила к протирке патронника, она внезапно почувствовала такую острую спазму в кишечнике, что едва перевела дыхание и еле успела добежать до туалета. Сидя там, она громко расхохоталась. «Что должна знать любая жена военного», – вспомнила она. Потом, ухватившись за колени и содрогаясь всем телом, она начала горько рыдать. Смеясь и рыдая, она прижалась головой к холодной шероховатой глинобитной стене.

* * *

По ступенькам поднималась пара за парой; на фоне светлых дамских платьев военные мундиры выглядели темными, несколько мрачноватыми. Все светильники были покрыты японскими бумажными фонариками желтовато-коричневого цвета; лишенный обычного яркого освещения сверху, офицерский клуб выглядел необыкновенно просторным и праздничным. На помосте, задрапированном черной и золотистой материей, расположился оркестр, который играл сейчас вальс. Томми, разговаривавшая с Элейн Нилэнд, узнала среди оркестрантов сержанта Кинча. Уверенно нажимая на клапаны инструмента своими пухлыми пальцами, он беззвучно играл, используя сурдинку. Рядом с пим, прислушиваясь к шуршащему топоту ног и покачивая в такт головой, сидел у своего барабана маленький ссутулившийся рядовой Островский. На стенах были развешаны плакаты и разноцветные флажки. Один из них представлял собой копию лепты к знамени части за участие в сражении, значительно большую по размерам, чем оригинал, с надписью: «Каибре – Сен-Мишель – Мёз – Аргонн». На другом полотне, самом большом, развешенном в центре, над помостом для оркестра, было написано крупными буквами: «Добро пожаловать, генерал Першинг!»


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю