Текст книги "Однажды орел…"

Автор книги: Энтон Майрер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 67 страниц)

– Отлично! – воскликнул он, жестикулируя. – Вы – под арестом! Я заключаю вас под арест за открытое невыполнение приказа. Будете находиться под домашним арестом до дальнейших указаний. Ясно?

– Да, сэр.

– Отлично. Теперь идите. – Дэмон даже не шевельнулся. – Вы слышали, что я сказал? Я сказал вам идти отсюда!

– Хорошо, сэр. – Дэмон повернулся к траншее и крикнул: – Отделения, становись!

– Вы не имеете права! – воскликнул Таунсенд.

– Я хочу отвести подразделение в казармы, – резко ответил ему Дэмон. – К подрывному заряду нельзя прикасаться в течение периода от тридцати минут до трех часов, и вы это знаете, и я знаю, и все остальные знают…

Таунсенд побледнел.

– Останьтесь на месте, солдаты! – визгливо приказал он.

Солдаты остановились в нерешительности, затем, по требованию Торри, начали вылезать из траншеи группами по два-три человека.

– Дэмон, я предупреждаю вас! – гневно продолжал Таунсенд. – Если вы отведете солдат отсюда… если вы попытаетесь взять их…

Раздавшийся в этот момент оглушительный взрыв был настолько неожиданный, что Дэмону показалось, будто он произошел в его голове. По оврагу покатилось неоднократное эхо. Сознание Дэмона пронзила необыкновенно четкая мысль: «Ничем не прикрытая сталь разрывается на кусочки, и они летят во всех направлениях».

– Всем в укрытие! – крикнул он почти автоматически и, схватив за плечи ближайшего к нему солдата, повалился вместе с ним на землю.

В следующий момент произошло сильнейшее сотрясение воздуха, по ним прокатилась плотная взрывная волна, земля задрожала; над ними со свистом пролетели и забарабанили по земле стальные осколки. Дэмон приподнял голову. Войссили – солдат, которого он повалил на землю, – смотрел на него непонимающими, широко раскрытыми глазами.

– В тебя не попало? – спросил Дэмон.

– Нет, сэр, – ответил Войссили, едва переводя дыхание, – кажется, не попало.

Дэмон вскочил на ноги. Половина солдат отделения капрала Уолласа по команде сержанта Торри успела свалиться обратно в траншею; они неуклюже выбирались теперь наверх, словно уцелевшие от побоев в какой-то ожесточенной пьяной драке.

– Как, – крикнул Дэмон, – никого не задело?!

Позади кто-то застонал. Дэмон повернулся. Посреди дороги сидел и причитал, как ребенок, Конте; его ноги были вытянуты вперед, а обеими руками он держался за шею сзади. Дэмон устремился к нему. Когда Дэмон подошел, Конте перестал стонать и со страхом уставился на него снизу вверх.

– Ну-ка убери свои руки, – бодро сказал Дэмон, опускаясь рядом с ним на колени.

– Не могу, – тихо ответил тот.

– Как это не можешь? Ты что же, просидишь так всю жизнь? Давай, давай… – Дэмон с усилием оттянул руки Конте; знакомая рваная рана с побелевшей, как молоко, кожей вокруг; вниз стекают обильные ручейки крови. – Не так уж страшно, – сказал он. – Рана легкая.

– А что произошло? – спросил Конте. Он дышал тяжело, словно только что быстро пробежал сотню ярдов, его голос был сухим, дрожащим. – Что же все-таки произошло?

– Заряд взорвался. Немного позднее, чем положено, но взорвался. – Дэмон отстегнул застежку на санитарном пакете Конте и, к своему удивлению, обнаружил в нем пачку сигарет, две пачки жевательной резинки и несколько слипшихся в комок леденцов. – Это что же такое, Конте, – проворчал он раздраженно, – какой же ты солдат после этого?

– Не знаю, – ответил тот слабым плаксивым тоном, от которого Дэмон чуть не рассмеялся. Дэмон достал бинт из своего пакета и, наложив на рану марлевую повязку, туго забинтовал ее. Неожиданно он почувствовал огромное облегчение, накопившийся в нем яростный гнев и угнетенное состояние сменились после взрыва веселым, почти игривым настроением.

– Почему же ты не бросился на землю и не укрыл голову и шею руками, так, как тебя учили? – спросил Дэмон.

– Я… Я забыл.

– Считай, что тебе повезло.

– Повезло?!

– Конечно, повезло. Посмотри на тот осколок, вон там, – Дэмон показал на лежащий на земле в нескольких футах от них зазубренный стальной осколок величиной со столовый нож, – он мог бы попасть тебе вот сюда, – Дэмон прикоснулся рукой к заросшему черной шевелюрой затылку Конте, – или вот сюда, – он перенес руку на одну из лопаток на спине солдата.

– Я и не видел его, – тихо сказал Конте дрожащим голосом.

– Конечно, не видел, его и невозможно было увидеть.

– Боже мой! – Медленно, со свойственной раненым осторожностью Конте повернулся назад и взглянул на мост: взрыв превратил массивные стальные брусья в замысловатое нагромождение черного, искореженного и разорванного металла. – Я не знал, что заряд разорвет все это на кусочки, – продолжал он, показывая на осколок.

– А что же, по-твоему, должно было произойти?

– Э-э… Я думал, что все это… просто исчезнет…

– Ничто не исчезает. Или, по крайней мере, лишь очень немногое. Одно вещество может превратиться в какое-нибудь другое, но оно в каком-то виде все-таки продолжает существовать… – Дэмон понял, что разговорился не в меру, и глубоко вздохнул. – Ну вот, – продолжал он, закончив перевязку, – пусть пока так, а когда вернемся, в лазарете сделают все как следует.

– Больно, – пожаловался Конте.

– Конечно, больно, а как же может быть иначе?

Вокруг них столпились другие солдаты, явно довольные этой внезапной развязкой и тем, что все обошлось благополучно.

– Рана не очень серьезная, сэр? – спросил сержант Торри.

– Нет, нет, легкая. Ну, давай, Конте, поднимайся, – бодро предложил Дэмон.

Конте бросил на него полный сомнения взгляд:

– Я не знаю, смогу ли.

– Что? Не валяй дурака, Конте, – вмешался Торри. – Вставай!

– Вставай, вставай! – раздались голоса сразу нескольких солдат, которые подошли к ним.

– Ты видел взрыв? – оживленно спросил кого-то Кэмпбелл. – Видел, как все это полетело в разные стороны? Просто удивительно, что нас всех не убило…

– А что же произошло? – спросил кто-то.

– Осечка.

– Затяжной взрыв…

– Боже мой, сержант… Ты как раз в этот момент мог оказаться там, если пошел бы вынимать детонатор, – продолжал Кэмпбелл, обращаясь к Торри; его лицо исказилось от ужаса. – Еще чуть-чуть, и ты как раз сидел бы в этот момент на этом двутавровом стальном брусе, и…

– Чуть-чуть у нас не считается, – весело ответил Торри, пожав плечами и одновременно бросив на Дэмона понимающий взгляд.

– А как насчет меня? – раздался голос Конте. – Где, по-вашему, мог бы оказаться я?

– Т-с-с, – прошептал Торри. – Сюда идет эта проклятая Осечка.

Все сразу умолкли.

К ним приближался капитан Таунсенд. Его шляпу сорвало взрывной волной, и теперь он нес ее в руке. Он, видимо, ударился обо что-то носом, когда падал на землю, – возможно, о свой бинокль, – ибо из одной ноздри на ус стекала тонкая струйка крови.

– Лейтенант Дэмон… – произнес он, откашливаясь.

– Да, сэр?

– Мы… Занятия окончены, – начал он, запинаясь. Посмотрев на взорванный мост и слегка прикоснувшись мизинцем к кровоточащей ноздре, он продолжал: – Можете вести подразделение в казармы.

– Как прикажете, сэр. – Дэмон не помнил, чтобы он к кому-нибудь испытывал такое отвращение, какое ом испытывал сейчас к Таунсенду.

– Дэмон… Вы освобождаетесь из-под ареста. Домашний арест с вас снимается.

Дэмон неторопливо достал из кармана сигарету и, не сводя пристального взгляда с Таунсенда, закурил ее.

– Можно спросить почему, капитан?

– Потому что я отменяю этот приказ, вот почему. – На лице Таунсенда снова появилась слабая неискренняя улыбка.

– Благодарю вас, капитан, но я предпочитаю остаться в прежнем положении.

Таунсенд никак не реагировал на эти слова и, повернувшись к солдатам, громко сказал:

– Солдаты! Это занятие по подрывному делу было таким же, как и все другие, и вы должны воспринимать его только так. – Он обвел взглядом каждого солдата, и по выражению их лиц понял, что они испытывают к нему ненависть и отвращение. Несколько минут назад, потрясенный взрывом, он, вероятно, был бы уязвлен этим. Но теперь, подавив в себе злобу и гнев, он все в той же высокомерной английской манере решил истолковать события так, чтобы не повредить себе: – Я рекомендую вам не придавать значения тому, что вы, возможно, слышали здесь сегодня. Занятия окончены, и инцидент исчерпан. Все. – Приложив к носу белый носовой платок, он резко повернулся и пошел прочь.

– Вот мерзавец-то, – тихо произнес сержант Торри. – Трусливая собака.

– Сволочь. Даже не подумал извиниться, – добавил кто-то.

– А зачем ему извиняться? Ведь за это ему никто не заплатит.

Дэмон построил солдат и приказал Торри вести подразделение к южным воротам. Подсчитав ногу, сержант приотстал и пошел рядом с Дэмоном.

– Ну и чертовщина, лейтенант, – пробормотал он. – Может быть, все это к лучшему?

– Может быть, – улыбнулся ему Дэмон. – Но как же быть с Конте? На меня ведь наложат взыскание за то, что подчиненные не находились в укрытии. За что же я должен страдать, тем более, если я, наоборот, требовал, чтобы все были в траншее? Должен ли такой мерзавец, как эта Осечка, – Дэмон знал, что прозвище, которое Торри дал Таунсенду, теперь прилипнет навсегда, – оставаться в полной уверенности, что он в любое время может безнаказанно проделывать подобные вещи?

– Конечно, лейтенант, но если вы будете настаивать на своем и потребуете судебного разбирательства, то разразится скандал, о котором станет известно в канцелярии генерального адъютанта в округе Колумбия. А что выиграете вы? Они все будут стоять друг за друга, а в вашем личном деле появится множество отвратительных аттестаций и отзывов. – Помолчав несколько секунд, Торри добавил: – Надеюсь, что я не слишком сую нос не в свое дело, сэр.

– Нет, нет, – ответил Дэмон, покачав головой, – я тоже так думаю. – Его охватило неприятное чувство поражения. Облегчение, которое он испытал после взрыва, исчезло, им снова овладело мрачное уныние. Торри прав: после затяжного взрыва Таунсенд понял, что его план спровоцировать лейтенанта не удался; теперь капитан хочет представить все это так, будто ничего особенного не произошло, и обо всем забыть… Если он, Дэмон, будет настаивать на передаче дела в военный суд, то в гарнизоне действительно начнется невероятный скандал, который, несомненно, выйдет за пределы гарнизона. Вышестоящие чины, вероятно, не захотят выносить сор из избы, а он, Дэмон, не оберется забот и хлопот; его наверняка будут считать нарушителем спокойствия, смутьяном…

Но можно ли позволить, чтобы подобные вещи беспрепятственно повторялись и впредь? Что, если какой-нибудь новый туансенд почувствует к нему такую же дикую неприязнь и ненависть, а потом еще и еще кто-нибудь? Во Франции он, Дэмон, поставил одного мерзавца на место и был доволен последствиями своих действий. Неужели ранение, снижение в звании и месяцы, проведенные здесь, лишили его способности действовать прямо и смело, поступать так, как он считает правильным? А может быть, молчаливое согласие со всем – это более правильный курс? Конечно, ничего особенного не произошло, ранение Конте не серьезное, а ненависть Таунсенда к нему, возможно, всего лишь единственное в своем роде и совершенно изолированное явление… Дэмон глубоко вздохнул и с грустью посмотрел на шагающих по пыльной дороге солдат.

– Лейтенант! – обратился к нему Торри.

– Да?

– Как бы вы ни решили поступить, я хочу, чтобы вы знали, что я всегда буду на вашей стороне. Всегда. Да и каждый солдат в гарнизоне поступит так же.

Дэмон посмотрел на сержанта благодарным взглядом и проговорил:

– Спасибо, Торри. Я буду помнить об этом. – Дэмон еще раз глубоко вздохнул и наподдал носком ботинка засохший комок земли. – Лучше, пожалуй, начисто забыть об этом грязном деле, – добавил он.

Лицо Торри медленно расплылось в многозначительной улыбке.

– На благо службы, – сказал он.

– Да, на благо службы.

После каждого шага из-под их ботинок вырывалось маленькое облачко высушенной солнцем коричневато-желтой пыли…

Глава 2

Томми услышала его шаги по ступенькам на задней веранде, глухой звук удара двери с противомоскитной сеткой; затем наступила тишина. Еще один день, еще один доллар… Она неподвижно лежала на узкой солдатской койке; все ее тело казалось ей каким-то отяжелевшим, чужим, вызывающим отвращение. Жара была невыносимой: нагретый воздух как будто стал густым, более весомым, давящим на все; солдатские одеяла, которые она, спасаясь от жары, намочила и повесила в полдень на окна, давно уже высохли.

Обычно, войдя в дом, он весело выкрикивал что-нибудь вроде: «Привет, графиня!» или «Хэлло, вот и я, моя куколка!», потом глухо хлопала дверца холодильника – он доставал себе бутылку любимого шипучего напитка из корнеплодов. Однако сегодня ничего подобного она не услышала, и это сразу же вызвало у нее беспокойство. Она почему-то связала это с облупившейся на стенах краской, с мрачной унылой абсурдностью патронных ящиков, упаковочных корзин и казенных табуреток. Им пришлось-таки перебраться в другой домик, такой же ветхий, как и первый; он выглядел несколько аккуратнее, и полы в нем были чуть-чуть почище, но зато водопровод и канализация работали с перебоями, а в электропроводке была какая-то неисправность: свисавшие с потолка электролампочки без абажуров то начинали мигать, то вообще гасли, а потом неожиданно загорались вполнакала, освещая комнаты тусклым желтоватым светом. Сэм долго и упорно возился с выключателями на стенах, но бесполезно; неисправность – плохой контакт или замыкание, – видимо, была где-то внутри стен, в скрытой проводке. На этот раз Томми восприняла все почти спокойно, не возмущалась открыто и громко, но и тон гневной решимости, с которой она несколько недель подряд приводила в порядок первое жилье, теперь уже тоже не было. Они взяли с собой занавески и мебель, которые смастерили сами, я в первые несколько дней у нее были порывы кое-что подремонтировать, подчистить, навести какой-то порядок, но желание и энергия быстро покинули ее. Да и откуда взяться желанию, если этот крокодил, адъютант начальника гарнизона, в любой момент может сказать три слова и их снова переселят в другой, более худший домик? Сэм пытался заверить ее, что этого больше не произойдет, но она осталась при своем мнении. Потянулись скучные недели и месяцы, прошла унылая зима, а весной она забеременела.

По-прежнему никаких знакомых звуков. Он, наверное, сидит в гостиной на прикрытом пледом натронном ящике, сгорбившись, оперевшись локтями о колени, в позе, по поводу которой она как-то заметила ему, что он напоминает ей отчаявшегося пролетария. На это он улыбнулся ей, быстро выпрямился, положил ногу на ногу, обвил подбородок пальцами правой руки и, подперев локоть левой ладонью, принял жеманную женоподобную позу. «Так тебе нравится больше? – спросил он. – Оскар Уайлд?!» Но он так и не изменил своей манеры сидеть, за исключением случаев, когда они или принимали гостей или бывали в гостях сами… Да, он сидит сейчас со взъерошенными бровями и время от времени потирает подбородок костяшками сжатой в кулак руки. У него что-то произошло, что-то не ладится: эта мысль давила на нее, охватывала ее сознание, словно медленно наполняющий голову свинец. «Я должна быть для него хорошей женой, добродетельной женой, – сказала себе Томми, слегка вздрогнув. – Я должна показать ему свою привязанность и любовь, оказать ему поддержку, в которой он так нуждается…» Тем не менее мысль эта осталась где-то на поверхности, как масло на воде. Сейчас, когда проходит вот уже второе знойное лето их жизни в гарнизоне форта Харди, она в состоянии лишь положить руки на свой округлившийся живот и осторожненько подавить на него, на этот ниспосланный ей каким-то злым духом кулечек с новым человечком; она лежит, покрываясь во сне испариной, чувствует себя отяжелевшей и непривлекательной, лишенной энергии, испытывает тошноту…

В спальню вошел Сэм. Эти знакомые, быстрые, размашистые шаги, теперь уже без прихрамывания. Занимаясь физическими упражнениями, рекомендованными ему доктором Тервиллигером, Сэм совершенно преодолел хромоту; он выполнял эти упражнения с двойной и тройной нагрузкой и с одержимостью, которая возмущала и восхищала ее. Его настойчивость могла бы явиться ярчайшим предметным уроком для всех капризных и безвольных раненых, страдающих ограниченной подвижностью поврежденных конечностей и мышц… «Таких людей, какой наверняка была бы и я, – подумала она, – если меня ранило бы: ленивых, полных плаксивой жалости к себе».

– Привет, – сказала Томми вполголоса, чтобы он понял, что она не спит.

– Привет, дорогая.

Она приподняла голову, широко раскрыла глаза и улыбнулась, пожалев о том, что вчера вечером поссорилась с ним. «Как все это глупо, – подумала она, – я была виновата не меньше, чем он, и даже, наверное, больше его». Но он стоял к ней спиной: снимал с себя пропитанную потом и поэтому казавшуюся темной рубашку. Вокруг его шеи, на том месте, где кончался воротник, проходила контрастная линия загара, в еще одна над лопатками, даже более контрастная, оставленная краем нижней рубашки. Он повесил поясной ремень на один из крючков, торчащих на боковой стенке шкафа. По одежде и другим висевшим на крючках предметам можно было легко представить себе, чем он живет: инспекционные смотры и осмотры, строевые занятия, тактические учения, дежурная служба, вечерние занятия с ротной бейсбольной командой, редкие гарнизонные танцевальные вечера.

С внутренним чувством вины и, несмотря на это, с несколько вызывающим видом она проследила, как он снял свои кожаные краги. Он наотрез отказывался носить сапоги для верховой езды, а однажды, когда она задала ему какой-то вопрос в связи с этим, он поразил ее своим сердитым ответом:

– Потому что это отвратительным признак особой касты, вот почему! То же самое, что и этот офицерский поясной ремень. И то, и другое выглядит глупо и устарело, как алебарда. Их единственное предназначение – это как можно больше отделить друг от друга офицеров и рядовых.

Томми шаловливо улыбнулась и заметила:

– А папа носит их.

Но Сэм не нашел тогда в этом ничего смешного.

– На фронте он не носил их, могу тебя заверить в этом. К тому же твой отец закоренелый наездник. Он служил в кавалерии и является воспитанником старой военной школы.

– О, ты такой упрямый, Сэм! – возразила она. – Неужели ты не понимаешь, что эти сапоги смотрятся намного лучше, они так comme il faut. [42]42
  Благопристойны ( франц.).


[Закрыть]

– Эффектны, ты хочешь сказать.

– Ну и что же, пусть эффектны! Что в этом плохого? Что плохого в том, чтобы попытаться немного оживить эту старую штрафную колонию? Что же, по-твоему, я должна носить какой-нибудь допотопный длинный халат только потому, что такое тряпье носит бедная миссис Схунер?

– Когда эти сапоги войдут в предметы вещевого довольствия рядовых, я буду носить их, – твердо ответил Сэм. – А до тех пор – нет.

Позднее они дважды возвращались к этому разговору, но он так и не изменил своего отношения к сапогам. Он начищал свою обувь до умопомрачительного блеска, но всегда это были ботинки и надеваемые на них краги…

Опершись ногами о стену, Сэм стоял сейчас на голове; Томми раздраженно наблюдала, как он, подогнув голову, перенес вес тела на шею, потом неожиданно сильно оттолкнулся от стены и в одно мгновение оказался на ногах.

– Боже, в тебе столько силищи, – глухо сказала она.

– Не так уж много, – ответил он и перешел к упражнению «велосипед»: прижав подбородок к груди, он быстро и бесшумно вращал ногами в воздухе. – Я устаю так же, как и все.

– Но для чего же тогда ты все это делаешь?

– Это единственны! способ держаться в форме. Если хочешь быть здоровым и подвижным, надо регулярно упражняться…

Она с досадой вздохнула и снова повернулась на бок. Бывали такие моменты, когда его упорство и настойчивость выводили ее из себя. Он действовал на нее так, что она испытывала угрызения совести. Ей бы надо было подняться, встретить его аккуратно одетой, в какой-нибудь блузке и юбочке, предложить прохладный напиток, прогулку на машине, свою любовь и ласку… Что с ней происходит? Почему она все время валяется на этой безобразной провисшей койке, как бездушная груда распухшего мяса? Почему эта проклятая армия не может обеспечить женатую пару порядочной двуспальной кроватью? Неужели это такая уж необыкновенная роскошь?

Она инстинктивно почувствовала на себе озабоченный взгляд Сэма. Он подошел к ней и сел на край койки.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая?

– О! Растолстевшей, пожирневшей и совершенно непривлекательной! – Она криво улыбнулась. – Я не выношу даже одного вида пищи. Наверное, это от жары… А потом, мне все время вспоминаются разные деликатесы, которые я, может быть, когда-то и ела, а может быть, и не ела. А в следующий момент меня уже чуть ли не тошнит от одной мысли о каком-нибудь из этих деликатесов. Мне нужно было бы родиться сатрапом, падишахом или кем-нибудь в этом роде, тогда меня окружала бы целая толпа нубийцев, предлагающих мне разные сладости, а я пинала бы их, или принимала бы подарки, в зависимости от настроения… – Томми замолчала. Она была похожа на истеричную старую деву, на одну из тех злых, ограниченных, пучеглазых женщин с вытянутой шеей, которых она так боялась и ненавидела, когда была ребенком. «Надо взять себя в руки», – подумала она. – Я очень сожалею о вчерашней ссоре, – сказала она Сэму. – Извини меня, дорогой.

– И ты извини меня, – ответил он. – Мне тоже следовало бы быть более благоразумным.

– Нет, это я виновата, я уверена в этом. Я просто слишком раздражительна и никак не могу догнать сама себя.

– То есть как это?

– Я не знаю. – Она потерла рукой шею. – У меня такое ощущение, что, если бы в ближайшие две недели наверняка ничего не произошло бы, я отдохнула бы, опередила время и снова стала бы веселой и бодрой. Но все происходит наоборот: время опережает меня, и очень скоро я отстану от него на целый месяц, потом на другой… Глупо, правда? – закончила она, улыбаясь.

– Мой бедненький ягненочек. – Он провел своей натруженной рукой по ее лбу и волосам. – Хорошего в твоем положении пожалуй, ничего нет…

– Да, конечно, нет… А я почему-то думала, что будет что-то хорошее. Ты же знаешь, что всегда внушают впечатлительным и романтичным девушкам… Им говорят: «Пройдут волшебные месяцы, твоя походка потяжелеет, в глазах появится нежность и ласка, трепетный призыв…» Чепуха какая-то. Тебе просто весь день хочется рвать и метать, ужасно болят ноги, и вообще чувствуешь себя, как несчастный пингвин.

– Я понимаю… Тебе надо было бы сейчас поехать куда-нибудь.

– О, это было бы чудесно! Вайкики, или Комо, или поплавать где-то у Полярного круга, как та сексуальная дама Элси. Боже, я с удовольствием подрожала бы от мороза десять минут подряд. Ты знаешь, что я сделала сегодня утром?

– Что?

– Я надела на себя этот твой хлопчатобумажный халат, встала под холодный душ и прямо в халате легла вот сюда, на койку.

Дэмон посмотрел на нее встревоженным взглядом и, сжав ее руку в своих, сказал:

– Тебе не следовало, дорогая, делать этого, это опасно…

– Глупости. Через двадцать минут халат на мне совершенно высох. Я следила по часам. По крайней мере, меня это хоть немного развеселило… – Она глубоко вздохнула и неожиданно спросила: – Ну а как прошел этот день у тебя?

– Так себе. – Он сложил руки и начал теребить кончик большого пальца – еще одна его привычка, которую она считала пролетарской, хотя и не говорила ему об этом. – Собственно имеются кое-какие неприятные новости, – добавил он.

– Да? Что же еще произошло? – спросила она встревоженно, но спокойно, хотя внутренне была готова застонать: «Какое еще унижение, мошенничество или обман, на какую новую жертву нас заставят пойти?» – подумала она про себя, но сдержалась и вслух этого не сказала.

– Происходит новое сокращение.

– Какое сокращение?

– Конгресс. Конгресс снова решил сократить армию. – Он сунул в рот сигарету и, не прикурив ее, продолжал: – Сто двадцать тысяч солдат и пятьсот офицеров. Все продвижения по службе приостановлены.

Томми подняла на него изумленный взгляд. На какой-то момент она даже не знала, радоваться ей, гневаться или отчаиваться. Она попыталась найти ответ по выражению его лица, но оно было спокойным и безразличным.

– Ну, и как же ты намерен поступить? – спросила она после короткой паузы.

– А что, собственно, я могу сделать, дорогая? Это, по-моему, желание народа нашей страны: не впутываться в дела других государств, не увеличивать, а сокращать армию, не увеличивать налоги – ничего не делать и не увеличивать, довольствоваться откидными сиденьями, тайно гнать джин и заниматься бизнесом.

– Но неужели ты останешься в армии? – возмущенно спросила она.

Он посмотрел на нее вопросительным, немного удивленным взглядом.

– А почему нет?

– Но какой же в этом смысл, если в ней нет для тебя никакого будущего? – она поднялась с койки (ясно мыслить и рассуждать лежа она не могла) и, сложив руки на животе, начала энергично ходить по маленькой комнатке. – Тебя понизят, так ведь?

– Нет, если я не уйду в отставку, не понизят. А вот Пита Лоувелла наверняка понизят. Он так огорчен, что не может говорить об этом.

– Я думаю. А как же закон о предельном возрасте для звания?

– Не знаю. Командир части говорит, что этот закон ни за что не пройдет.

– Значит, тебя снова понизят в звании.

– Нет, не понизят.

– Ну тогда переведут в списки на тысячу имен ниже, этого-то они как раз и…

– Нет, послушай, дорогая…

– Послушай ты, а не я!

Ее неожиданно охватил безудержный гнев. Она обещала себе не срываться, особенно после вчерашней ссоры, она дала слово держать себя в руках. Но эта жара, этот ветер и вечная пыль, эта жалкая деревянная лачуга с низкими потолками и неисправным водопроводом, эта уродливая разваливающаяся мебель, идиотски раскачивающиеся позади дома семифутовые подсолнухи – все это словно зажало ее в тиски. Она была одинока, беременна и беспомощна. А теперь еще это решение избранников народа, оно нанесло ей окончательный удар, смертельную обиду. Все это просто невыносимо. Невыносимо!

– Что же с тобой будет, Сэм?! – воскликнула она громко. – До каких же пор ты будешь терпеть? Неужели ты дожидаешься, когда тебя разжалуют до рядового первого класса и пошлют на всю жизнь на необитаемый Истер-Айленд? – Она уперлась руками в бедра. – Мы им нисколько не нужны, они совсем не заботятся о нас, мы для них просто не существуем. Зачем ты продолжаешь биться головой о стену? Стена ведь намного крепче, уверяю тебя… Чего ты добиваешься?

Дэмон смотрел на нее беспокойным неодобрительным взглядом. Господи, да что же с ним происходит? Как же этот безумец может сидеть и смотреть на все вот так, даже не шевельнув пальцем? Неужели он не видит, что делается, и не понимает, чем все это кончится?

– Томми, – тихо проговорил он, – твой отец не позволил бы…

– Какое отношение имеет к этому папа, перестань то и дело ссылаться на него! Ты думаешь, что у него больше ума, чем у тебя? Согласиться с таким понижением и с тем, что его послали служить в Китай?!

– Пятнадцатый полк…

– Я знаю все о пятнадцатом полке, об их боевом духе, дисциплине, об их красивых женах и обо всем другом. Какое отношение имеет это к цене чая? Горького к тому же. Ты думаешь, что если я все время ругаю систему, то уж совсем и не разбираюсь в делах армии? Это политика кнута и пряника. Папа должен был бы сейчас быть заместителем начальника штаба сухопутных сил или начальником планово-оперативного управления, в крайнем случае – он должен был бы преподавать на высших военно-академических курсах. Но не тут-то было, эти подхалимы в поенном министерстве ненавидят его, потому что он смелее и умнее их, потому что он способнее их всех, вместе взятых…

Пока она говорила, Дэмон несколько раз решительно качнул головой в знак согласия.

– Да, да, я под всем этим поставлю свою подпись, – тихо сказал он.

– Конечно! Но ведь то же самое происходит и с тобой! Возьми хотя бы этого Мардена или этого подлизу и лгуна Таунсенда. Они ненавидят тебя, потому что ты слишком хорош для них, потому что ты во сто раз лучше любого из них, и они не могут смириться с этим и никогда не смирятся! они будут делать все для того, чтобы напакостить тебе, Сэм…

Дэмон слабо улыбнулся:

– Мой авторитет и репутация не меняются от этого.

– Это жалкое утешение. Во что это тебе обходится? К какому же слою общества ты относишься в таком случае? Боже мой! – Она показала рукой на треснувший потолок, на облупившиеся стены, хотя и сознавала, что этот жест был истеричным, мелодраматическим и бессмысленным; но ей уже было все равно. – Ты посмотри на нас, на дом, в котором мы живем! Это же позор, деградация какая-то!

Она высказала все, что хотела. Так ей казалось, но крайней мере. Никакие другие слова не возымели бы действия. Наступила тишина. Дрожащими пальцами она достала сигарету и, вопреки советам доктора Тервиллигера, закурила и глубоко затянулась. Сэм наблюдал за ней, продолжая сидеть на койке.

– Что, по-твоему, я должен сделать, Томми?

– Не знаю. Уйди! Оставь ты эту проклятую армию. – Она наклонилась к нему. – Существует много возможностей жить по-человечески, любые возможности, такие, например, как показывать уродцев на карнавалах, или выращивать кроликов с шипшилловым мехом, или глотать стеклянные стаканы – что угодно, лишь бы это было разумно…

– Томми, – сказал он усталым, но терпеливым тоном, который заставил ее стиснуть зубы, – давай сядем и спокойно поговорим об этом…

– …То есть поговорим серьезно. Отлично. Превосходно! Давай поговорим серьезно. Неужели так трудно признать свои ошибки, сбросить с себя эту обезьянью шкуру, отказаться от обезьяньего образа жизни и заняться чем-нибудь другим?

– Например?

– Ну, например… – уже несколько раз в течение последних месяцев ей хотелось высказать эту идею, но она хотела преподнести ее теперь так, как будто она только что пришла ей в голову, – …например, что ты скажешь насчет Декса?

– Кого?

То, что он не вспомнил этого имени, привело ее в бешенство.

– Стерлинга Пойндекстера, в Канне, ты же помнишь! Он предлагал тебе работу в маклерской фирме своего отца…

– А потом взял свое предложение обратно, – перебил ее Дэмон, улыбаясь.

– Это ничего не значит, то была лишь его тонкая шутка. Я уверена, что он без промедления даст тебе работу.

– В мире бизнеса, – сказал Сэм, искривив верхнюю губу.

– А что в этом плохого? Бизнесом занимаются во всем мире, скажешь нет? Здравомыслящие и умные люди, разумеется. Те, кто хочет жить по-человечески…

– Томми, дорогая, я не могу заниматься этим. Сидеть в кабинете с множеством телефонов, говорить о товарах, долговых обязательствах и договорах – все это не настоящее дело для человека. Они, собственно, ведь ничего и не делают, перекладывают с места на место бумажки, вот и все. Какой толк в этих бумажках, что они стоят?