Текст книги "Однажды орел…"

Автор книги: Энтон Майрер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 67 страниц)

– А почему бы нам не предоставить дамам возможность выбора? – перебил его Бен. Улыбаясь, он обратился к ним с забавным легким поклоном: – Кого вы предпочитаете, девушки? Двух «лимонников» или двух янки? Примерно в равных чинах, возрасте, в окружности талии… Но сердце, дамы! Сердце! Ну, что вы скажете?

Дэмон заметил, как медицинская сестра очаровательно улыбнулась нежной сияющей улыбкой, а девушка в голубом платье смущенно провела кончиком язычка по краям зубов. Весь зал, теперь совершенно затихший, наблюдал и ждал. Затем австралийка, все еще улыбаясь и глядя исподлобья на британского полковника, неожиданно запела, отбивая ритм рукой по столу:

 
Эй, австралийцы, нам пора —
Стучатся к нам в ворота —
Прогнать презренного врага,
Отбить ему охоту…
 

Весь зал дружно подхватил песню. Англичанин попытался заговорить с девушкой, но та, улыбаясь, запела еще громче; он обратился к Бену, но поющие заглушили его слова. Компаньон полковника дернул его за мундир, они обменялись недоуменными взглядами и под взрывы хохота быстро вышли из бара.

 
Трубите ж в трубы, австралийцы,
И бейте в барабаны,
Удар в скулу, еще удар —
Пошлем врага мы к праотцам!
 

За припевом последовали аплодисменты, гул одобрений и похвал со стороны находившихся в зале австралийцев:

– Так ему и надо, янки!..

– Я слышал, как он обливал вас грязью, слышал его, проклятую собаку…

Последовали рукопожатия, взаимные представления, наполнение бокалов, заздравные тосты. Дэмон сходил за своими бокалами, и они подсели за столик к девушкам.

– Вы шикарный парень, – сказала Хэлли Бёрнс Бену. – Вы слышали, как он высмеивал вас? Нет, сущая правда, вы – прелесть.

Бен развел руками.

– Как бы вы меня ни называли, но это я…

– Я прошу извинения за все происшедшее, – сказал Дэмон медицинской сестре. – Бен такой импульсивный.

– Слава богу, нашелся человек, который заставил его замолчать. Отвратительный тип. Многие ли англичане похожи на него?

– Будем надеяться, что нет. Ради Эйзенхауэра.

– И, как назло, противными всегда оказываются люди со связями. Он друг генерала Блейми, вы слышали, как он сказал?

Дэмон кивнул.

– Уж не боитесь ли вы последствий?

– О, нет, – засмеялась она. – Нас в каторжную тюрьму они не посадят, мы им слишком необходимы!

Они выпили еще и отправились в заведение, которое Хэлли Бёрнс обрисовала как подпольный кабачок, где можно выпить грогу, – очевидно, своего рода нелегальная забегаловка, где джин дерет глотку сильней, чем в других таких же заведениях. Оркестр из трех человек – скрипка, аккордеон и кларнет – непрерывно, с натугой играл избитые вещи, а небольшая танцевальная площадка содрогалась от топота и шарканья армейских ботинок. Хэлли, казалось, знала здесь всех. Она работала в военном министерстве в качестве вольнонаемного секретаря.

– Я ни за что не надену военную форму, – заявила она. – Мой папа сказал, что с этого начинается рабство и на этой кончаются личные мечты.

– Но, предположим, каждый начнет рассуждать подобным образом. Что из этого выйдет? – спросил Бен.

– Если каждый рассуждал бы, как я, Бенджи, – возразила Хэлли, сверкая своими фиалковыми глазами, – то мир давно сошел бы с ума. Когда мой «сядь со мной» надел военную форму, я сказала ему: «Ну что ж, дело твое, дружище, но ты никогда не выберешься из нее». И знаете, это оказалось сущей правдой. Он так и не снял ее.

– А почему вы называете его «сядь со мной»? – поинтересовался Бен.

– Не знаю. – Хэлли беспечно пожала плечами. – Рифмуется со словом «мой», понимаете? Например, вместо слова «жена» можно сказать «одна сатана», вместо «голова» скажем: «пьет до дна».

– Ха, мне это нравится! Так ведь можно выдумать замену для каждого слова?

– Не вижу причин, почему бы нет.

– А где сейчас служит твой «сядь со мной»?

– Он не служит, мой милый. Он давно умер. Схлопотал сече пулю под Тобруком. – Они выразили ей сочувствие, но Хэлли не обратила на это внимания. – Что прошло, того уж нет. И ни к чему печальные песни. На то и существует война, не так ли? Чтобы убивать людей. Все это дело случая. Как игра в кости.

– Ты в самом деле так смотришь на жизнь? – спросила ее Джойс.

– Конечно. А что еще остается? Все мы только листья, плывущие вниз по течению: ветер несет их в одну сторону, точение в другую; в некоторые детишки тычут палками, другие волны выбрасывают на берег реки, третьи намокают и опускаются на дно. А речка течет себе и течет.

Эти слова Хэлли вызвали длинней, серьезный спор о свободе воли и необходимости. Бен заявил, что у всех есть широкие возможности выбора.

– Когда я принимаю решение сделать что-нибудь, это в есть выбор.

– Хвасталась синица, что море подожжет, – сощурила глаза Хэлли. – Вы как конфетная масса в машине – куда направят, туда и тянется.

– О, в армии, конечно, так, но я же говорю о настоящем моменте. Я ведь подошел и выложил, что хотел, этому несносному «лимоннику». Разве не так? Я решил заткнуть ему глотку и сделал это.

– Вранье! – Она вызывающе подмигнула ему. – Вы увидите двух хорошеньких девушек, и вас потянуло к ним. Вы подошли бы даже в том случае, если англичанин говорил бы на языке аори.

– Возможно, – согласился Бен, улыбаясь. – Но тогда почему же я выложил ему все это?

– Легко понять. Он высказывает взгляды, которые всегда вызывают у вас ненависть.

Бен в изумлении уставился на нее.

– И вы заметили это?

– Это было так ясно, как будто написано большими буквами на доске для объявлений, мой милый…

Их дружеский бесцельный спор мог продолжаться часами, Дэмон обратился к Джойс:

– А что думаете об этом вы?

– Я изменила свое мнение. До сих пор я считала, что мы обладаем всеми видами свободы воли, а теперь не уверена, имеем ли мы ее вообще. Мне кажется, нас толкают вперед тысячи вещей, которых мы даже не замечаем, даже не подозреваем о том, что они непрерывно влияют на нас.

– Что ж, значит, мы рабы страстей? Она слегка улыбнулась и кивнула.

– Да, что-то в этом роде. Страстей и обязательств.

– А как насчет брака? – неожиданно для себя спросил он. – Мы выбираем или выбирают нас?

– Не спрашивайте меня об этом. – Она слабо улыбнулась, но глаза ее оставались серьезными. – Это была ошибка в моей жизни.

– Ваш «сядь со мной»?

– Экс «сядь со мной». – Он был преподавателем физики, она встретилась с ним на вечеринке в Беркли, где была слушательницей подготовительных курсов при медицинском колледже. – считала, – продолжала Джойс, – что поступаю благородно, отказываясь от выдающейся карьеры ради любимого человека. Но жертва оказалась напрасной. Я перепугалась до смерти, до того, то была готова сбежать, и сбежала бы, конечно. Я знаю, понимаю это сейчас, что все время искала какой-то выход. И причиной тому был Брэд. – Ее руки с длинными пальцами и красивыми, ухоженными ногтями были крупными, в больших ясных глазах таилась окрашенная юмором печаль, голос был низковатым и легка хриплым. – Странно. Он казался настолько старше меня, настолько благоразумнее, дисциплинированнее и надежнее. Мне понадобилось три года, чтобы понять, что он больше не повзрослеет, что он не хочет взрослеть. А я хотела. Страшно хотела. У меня есть своя теория относительно людей.

– Какая же?

– Все мы в определенном возрасте останавливаемся в своем развитии. В самом деле, останавливаемся. И все, что происходит после этого, не что иное, как повторение всех ранее пережитых ситуаций и отношений. Мы как бы замораживаемся. В решающий момент.

– Травматический катализатор?

– Нет, необязательно. Это может случиться и в такой период вашей жизни, когда все кажется наиболее ярким и хочется, чтобы так длилось без конца. Или, когда вы обнаруживаете, что окружающий вас мир ужасно не похож на тот, каким вы представляли его себе. Например, моя сестра Джорджия остановилась в своем развитии в четырнадцать лет. Сейчас ей тридцать, но в действительности она по-прежнему своенравный подросток, обиженный на мир взрослых, предавший ее, когда от нас ушел отец. Нет никаких причин, которые заставляли бы ее цепляться за это воспоминание, тем не менее она цепляется.

– А как вы?

– Я остановилась на двадцати двух, по-моему. Когда мама умерла от рака. Мы никогда не были особенно близки с ней, тем не менее меня увлекло чувство долга, мысль о том, что я должна пожертвовать собой на благо человечества в области медицины и в социальной области. И вот я здесь. Боюсь, это не очень интересный синдром.

– А что вы скажете обо мне? – спросил Дэмон, чувствуя, что должен задать этот вопрос. – На каком возрасте остановился я?

– Я недостаточно хорошо знаю вас… – Она снова улыбнулась. Чудесная, удивительная улыбка преобразила ее широкоскулое, спокойное, почти простоватое лицо, сделала ее моложе, еще привлекательнее. Светившиеся в ее больших карих глазах ласка, жизнерадостность и вера тронули его до глубины души; грубые мужские голоса, топот солдатских ботинок и даже бег времени неожиданно стали восприниматься им более остро.

– Говорите, говорите, – произнес он нетерпеливо, настойчиво, подстегиваемый выпитым джином, сознавая, что допускает какое-то нарушение, какое-то отступление, и тем не менее нисколько не раскаиваясь в этом. В его руке был прохладный, с влажными стенками бокал, его сердце билось учащенно, рядом с ним сидела девушка, казалось, испытывающая смутные желания, такая доступная и вместе с тем такая сдержанная. Жизнь. Теплая живая плоть.

– Нет, этот австралийский жаргон просто потрясающий. – o вмешался в их разговор Бен. – Он полон неожиданностей. Ты знаешь, Сэм, что означает по-здешнему «черниться»? Как ты думаешь, что это значит?

– Ну, вымазаться с головы до ног сажей, когда чистишь дымовую трубу.

– Нет, это означает «целоваться и обниматься с девушкой»… Я собираюсь поселиться здесь навсегда. Как только пройдут все эти беспокойные времена и меня выбросят на свалку, я приеду сюда. Этот субконтинент мне по вкусу.

– А вы мой идеал янки в австралийском стиле, – заметила Хэлли.

– Вот и хорошо. Пойдемте танцевать.

– О, чудесно! Пошли.

Самым интересным и притягательным во всем этом были сами по себе разговоры. Говорили обо всем приходившем в голову, о самых тривиальных вещах, вспоминавшихся с необычайной ясностью, подобной прозрачности изумруда: о божественном вкусе слегка хрустящих на зубах гречишных оладьев прохладным осенним утром, когда фазаньи самочки нерешительно бегают по жнивью, а самцы гордо вышагивают как какие-нибудь восточные экзотические сатрапы; или о майских днях, когда яблони в полном цвету, а над лилиями кружатся в танце колибри; или о вечерах в пустыне, когда небо затянуто огромными клубящимися розовато-лиловыми и оранжевыми облаками, а вокруг разносится едкий запах шалфея, словно от рассыпанных специй…

Вечер тянулся медленно. Они танцевали и пили, рассказывали друг другу истории из своей жизни, сочувствовали один другому, высказывали предположения, сравнивали вкусы на блюда в различных частях света. К ним присоединился только что вышедший из госпиталя француз Бопре, похожий с его рыжими волосами, которые упрямо росли в двух направлениях, образуя смешной хохолок на макушке, на задиристого петушка-забияку; позже подошел Джимми Хойт с девицей из Красного Креста, которую звали Элма Маргенталер и которая встречала хихиканьем каждое сказанное другими слово и объявила, что она тоже хочет поселиться в Австралии… Любопытно было наблюдать, как все происходившее вокруг повторялось, и у вас появлялось такое ощущение, будто вы бывали здесь раньше.

Затем как-то неожиданно оказалось, что уже поздно, очень поздно. Они вышли на прохладный ночной воздух и взобрались в джип, раздобытый Дэмоном прошлым утром в штабе главнокомандующего. Когда они подъехали к дому, где жила Хэлли, Бен вышел вместе с ней.

– Мой старый неукротимый командир, – сказал он, торжественно вытянулся и отдал честь. Лицо у него побледнело и блестело от пота. Дэмону почему-то вспомнился открытый экипаж, кативший вдоль Ля-Круазетт к скалистому, заросшему соснами мысу в заливе Хуан. Бен продолжал стоять вытянувшись, держа руку у виска, – «Угрюмый и грозный, скакал он во мгле одиноко. Лишь меч из Йемена ему был защитой, – декламировал он. – И был тот меч прост, не украшен он был позолотой. Зарубками был лишь клинок весь покрыт».

Дэмон усмехнулся.

– Послушай, Бенбо, будь поосторожнее. Знаешь, как говорится: «Лихорадка возвращается, когда спиртное испаряется».

– Это Киплинг! – с презрением ответил Бен. – Вы свободны. Я отстраняю вас от командования. Если вы не способны перебросить подчиненные вам части через это жалкое подобие водной преграды, я подыщу себе кого-нибудь, кто сможет это сделать.

– Тс-с, – зашипела на него Хэлли. – Пошли.

– «Победа идет за мной, а все остальное следует за победой». Кто сказал это?

– Наполеон, – ответил Дэмон.

– Я отстр-р-раняю вас от командования. Если вы не способны справиться с переправой…

– Тише, Бенджи!

– Договорились!

Они поднялись по ступенькам. У двери Бен еще раз обернулся, поднял руку:

– На этот раз должен быть мир победителей, а не…

Хэлли втащила его в дом, и дверь за ними захлопнулась. Сэм и Джойс медленно ехали по безлюдным улицам в мягкой бездонной мгле предрассветных сумерек. Дэмон время от времени поглядывал на Джойс; она, немного озабоченная, смотрела прямо перед собой. У входа в госпиталь он дал джипу прокатиться вперед футов на пятьдесят и, заглушив мотор, вышел из машины, обошел ее кругом к дверце Джойс, помог девушке выйти.

– Было очень весело, – пробормотал он.

– О да, конечно, очень.

– Ну как, вы решили, на каком возрасте остановился я?

– Остановились? Ах, да… – Она покачала головой, прикусив нижнюю губку. Она была так высока, что их глаза находились почти на одном уровне. – Возможно, вы еще не остановились.

– Может быть, люди останавливаются, а затем начинают расти снова?

– Может быть.

Он начал пощипывать себя за копчик большого пальца. Джойс не уходила, ее лицо было внимательным, спокойным, глаза в темноте казались огромными. Военный полицейский, стоя на противоположной стороне улицы на посту, наблюдал за ними с равнодушным любопытством и подозрительностью, общей для всех ночных часовых.

– Вы сегодня дежурите? – спросил Дэмон. Она кивнула:

– Да, а после обеда я немного посплю. Вообще-то я никогда не сплю подолгу.

– В самом деле?

– Пять или шесть часов. Во время боев в Моапоре мы спали еще меньше.

– Мы тоже.

Они улыбнулись друг другу. «В эту девушку легко влюбиться, – мелькнуло в голове Дэмона. – После всех этих лет, после всех волнений, суеты и шума; ужасно, губительно легко…»

– …Мне хотелось бы встретиться с вами снова, – с трудом решился сказать Дэмон. – Могу я?…

Она кивнула, все еще не намереваясь уходить. Они постояли еще минуту в каком-то странно тревожном ожидании, порожденном незавершенным диалогом этой квинслендской ночи. Затем он шагнул вперед, поцеловал ее тем странным, официальным поцелуем, нелепым поцелуем старшего брата – и отпустил.

Она легко вздохнула, словно ее пробудили ото сна, выпрямилась и сказала:

– Спокойной ночи…

* * *

– Я собираюсь поплавать, – сказала Хэлли Бёрнс. – Что с вами случилось, вы, увальни? Вам только бы валяться на песке в дурацком оцепенении.

– Мы копим силы, – ответил Бен. – Для грядущих испытаний.

– Силы нельзя накопить. Они как вода подземных ручьев: если ручьи не перекрыть, то вода уйдет навсегда. Пошли со мной, Джойс.

– Пошли.

– Неужели все американцы такие, Джойс? Просто невыносимые типы.

– Нет, это совершенно особый сорт людей. Они не знают, что происходит вокруг них. Живут как балтийские бароны, понимаешь. У них свои обычаи, свои правила поведения. Они даже не знают, что происходит в остальной части их собственной страны.

– Проклятые аристократы!

– Хуже, гораздо хуже. У них просто противоестественные наклонности.

– Медицинская сестра Тэнехилл, с этой минуты вы под домашним арестом…

– Так точно, сэр!

Слушая эту пустую, веселую болтовню и поддразнивание, Дэмон улыбался; он рассматривал Джойс с почти беспардонным интересом, простительным лишь в отношениях с близкими друзьями. Здесь, на открытом воздухе, в теплом солнечном свете, она предстала перед ним еще более привлекательной; ленивая грация ее крупного тела, казалось, гармонировала с морским простором, песчаным пляжем и тянущимися вверх по берегу зелеными полями. Позади них внезапно раздались вопли и одобрительные возгласы. Повернув голову, он увидел бегущего человека, прыгающие от восторга, жестикулирующие фигуры. Забег на длинную дистанцию. Он подобрал камешек и начал подбрасывать его на ладони. Он все еще ощущал вялость, апатию. Еще три дня, может быть, четыре – и они получат приказ, и неумолимые колеса военной машины завертятся снова: разработка планов атаки, грузовых манифестов, кодов, диспозиций войск, графиков совещаний, тренировочных учений, разборов состоявшихся репетиций; и все это с одной целью – захватить удерживаемую противником территорию и уничтожить его гарнизон. Все это для того, чтобы булавки с флажками, стрелы и черные линии на картах можно было бы передвинуть на новый рубеж…

– А для чего понатыканы все эти заборы, вон там? – спросил Бен, показывая рукой. – Вон те низкие столбы с натянутой на них проволокой?

– О, это, наверное, старая сеть против акул, – ответила Хэлли.

– Акул? У вас водятся акулы? Они плавают прямо здесь?

– Очень даже возможно! – беззаботно расхохоталась Хэлли. – Пошли, Джойс. Пусть эти саламандры отлеживают себе бока.

Гулко ударяя ступнями по песку, она побежала к воде. Джойс последовала за ней медленнее, покачивая бедрами. Когда вода дошла ей до пояса, она решительно нырнула с головой и выплыла несколькими ярдами дальше, взбивая ногами белую пену. Мужчины молча наблюдали за девушками.

Совсем другим тоном Бен спросил:

– Что сказало начальство?

– Подготовка по полной программе: стрельбы, тренировочные марши на большие дистанции, полевые тактические занятия, строительство оборонительных сооружений. Все, что полагается.

– Господи, пусть бы эти штабные крысы сами попробовали заниматься всей этой чертовщиной, – с раздражением продолжал Бен. – Пусть бы поползали по дерьму, пряча головы от минометного огня. Хоть бы с неделю. Хотел бы я… – начал он, но, не докончив фразы, умолк. – Ладно, наше дело помалкивать. Как ты думаешь, Сэм, что мы вытянем на этот раз?

– Не знаю. Думаю, Маданг или Улинган.

– Боже, только бы не Новую Британию. Дик говорит, что береговой наблюдатель оценивает численность японцев в Рабуале в сто шестьдесят тысяч. – Он лихорадочно почесал голову и с комическим негодованием медленно повторил: – Сто шестьдесят тысяч…

– Сэм, идите в воду! – позвала Джойс. – Здесь так чудесно! Вы не пожалеете…

Девушки стояли на мелководье; их мокрые, сверкающие в лучах солнца стройные фигуры вырисовывались очень четко, и казалось, что это первые женщины, появившиеся на земле. Хэлли показала куда-то, и обе они, прикрыв руками глаза от солнца, устремили взгляд в направлении берега. Дэмон навсегда запомнил эту картину: две ярко очерченные гибкие фигуры на фоне голубого моря и бледного, затянутого дымкой неба Австралии.

– Идите сюда, эй, вы! Вода такая теплая и приятная…

– Какого черта мы лежим, Сэм? Пошли к ним.

– Пошли.

Они поднялись и направились к воде.

* * *

« 12 января 1943 года.Вчера в лагере с шумом появился Дьюк Пулин. Продолговатое, с резко очерченным носом и выступающими скулами лицо, гладкие седые волосы, на щеках яркие красные пятна. В зубах наполовину изжеванная сигара, на поясе длинноствольный пистолет в открытой кобуре. Лихой кавалерист. „Дэмон! отличная работа, отличная. Сколько этих косоглазых обезьян вы отправили на тот свет? Потрясающе! В каком состоянии дивизия?“ И все в таком духе. Здоровый, энергия так и бьет через край; один из тех, кто всегда как заведенный. Ответы на свои вопросы не слушает. Что ж, видит бог, эта энергия так понадобится ему, когда он попадет туда, в старый гвинейский бордель, как говорит Джексон. Носился сломя голову но всему лагерю как пьяный пожарник. В батальоне Хойта сорвал занятие по блокированию и уничтожению бункеров; позднее нашумел в четыреста восемьдесят четвертом полку. На Пулина знакомство с дивизией впечатления не произвело. „Что с ними? Они копаются как толпа усталых старикашек…“ Я ответил: „Они действительно устали, Дьюк“. „Ну что ж, для них же будет лучше, если они поскорее встряхнутся и начнут пошевеливаться. Они же солдаты, которым предстоит нелегкое дело“. Как это верно! Он достал где-то английскую маскировочную куртку для действий в джунглях, из какой-то прочной, блестящей ткани, с накладными карманами, нашитыми орденскими планками, непомерно большими звездами. Не знает, как ему держаться со ивой, бросается в крайности от уважительных расспросом о Моапоре до нелепых элементарных указаний о том, „как руководить тощей и хилой дивизией“. Боевого опыта не имеет. 10 ноября, в год окончания прошлой войны, после выпуска был назначен командиром роты на „диком западе“. Учебные дивизии в форту Брэгг, сыт ими по горло. Не могу сказать, что осуждаю его. Но только почему его прислали именно сюда?

Сегодня сразу же произошло столкновение двух несовместимых характеров – он и Дик. Впрочем, это можно было предвидеть. Колкий, рассудительный янки и порывистый, импульсивный виргинец. „Всякий, кому требуется больше трех минут на принятие решения по любому вопросу, ни к черту не годен, тем более для командования войсками“. Собирается провести смотр, говорит, что хочет, чтобы дивизия знала его. Можно не сомневаться, солдаты и офицеры будут знать его. Смотр, может быть, и неплохая мысль, но я сомневаюсь. Нам всегда не хватает времени.

Хотя и медленно, но дивизия набирает силы. Ничто не приносит такого успеха, как сам успех. Прямо-таки новая крылатая фраза. Теперь снабжение поступает все нарастающим потоком, организационно-штатное расписание и табель имущества разбухают. Три месяца назад ради нас никто и пальцем бы не шевельнул.

На прошлой неделе Донни прибыл в Великобританию. Короткое письмо, полное вынужденных иносказаний, новых словечек. Читая его, неожиданно почувствовал страх. Дай бог, чтобы им дали достаточно времени для боевой подготовки. Захотелось быть поближе к нему, чем сейчас. Солдату не дано достаточно хорошо знать своих детей; ты должен был бы знать их, но возможности нет – жизнь военного такая неустроенная, связана с частым!! разлуками, полна всяких условностей. Вот уже пять недель от Томми нет ни строчки. Она всегда будет цепляться за мысль, что это я подействовал на Донни, она упорно не верит, что прошлой осенью во всех своих письмах (одно было даже написано в разгар боев в Моапоре) я старался отговорить его. Просил его подождать по крайней мере до окончания учебы. Хотелось бы встретиться с его девушкой, она, кажется, неплохой человек. Он унаследовал от своей матери склонность к крайностям, действиям под влиянием импульса. Сколько изменений за последний год! Сколько страданий, честолюбивых страстей, сколько людей покинуло свои родные места, а ведь мы только начинаем воевать…»

« 6 февраля 1943 года.Во вторник получили приказ из штаба главнокомандующего вооруженными силами в юго-западной части Тихого океана: полуостров Вокаи. Все весьма удивлены. В обход Маданга и Айтапе. Большая часть вчерашнего дня – совещания. Вдоль полуострова тянутся высокие отвесные скалы. На нашу долю выпал участок высадки „Ред“; с него мы должны наступать в глубь территории и захватить аэродром; дивизия Свонни высаживается на участке „Грин“ – на западном побережье полуострова, отсекает его и наступает на аэродром со стороны материка. Одно словоблудие, из которого, если выжать воду, следует: до тех пор пока не возьмем полуостров, мы будем находиться под интенсивным артиллерийским огнем на всем пути до аэродрома. Бесконечные споры о том, существуют или нет две тропы, ведущие от залива к аэродрому; вероятно, и сам бог не имеет ни малейшего представления об этом. Карты просто фантастические. Похоже, они составлены на основании сказок неизвестного пьяного охотника за черепами с Новой Гвинеи в интерпретации какого-нибудь близорукого миссионера. Данные воздушной разведки еще хуже. Бен прав: единственное подходящее место, где можно воевать, это ровный, хорошо картографированный прямоугольник Намюр – Саарбрюккен – Нанси – Сен-Кантен, в котором люди убивали друг друга со времен римлян и Карла Великого и о любом холмике или рощице которого написаны бесчисленные монографии.

Пулин ввязался в ожесточенный спор с Ходлом. „Четыреста пятьдесят тонн! Все вы здесь заморочили себе головы накоплением материальных запасов. А дело заключается всего-навсего в том, чтобы побыстрей добраться к цели и закрепиться на этом аэродроме. – Глянул на нас волком, покачал своей красивой головой с серебряной шевелюрой и продолжал: – Я вот что хочу сказать. Слишком много суеты и беспокойства развели вы здесь в связи с этой не бог весть какой трудной операцией. Нагнали тут страху по поводу снабжения, обеспечения флангов и еще черт знает чего!“ Бен и Бопре обменялись недовольными взглядами. Что ж, Дьюк хорош по-своему – он расшевеливает всю дивизию. Если бы только он не поступал опрометчиво и необдуманно. Вчера отчитал лейтенанта за нерадивость, а потом оказалось, что тот даже не участвовал в учении. Вздумал заставить дивизию носить форменные галстуки, „чтобы поднять боевой дух солдат“. Сказал ему, что он свихнулся, они бы взбунтовались, перебили всех нас, захватили штурмом пароход и отправились домой. Долго бормотал и ворчал, изжевал всю свою сигару.

То, чего давно ожидал, наконец прорвалось у него сегодня вечером после ужина. „Сэм, вам известно, кто командует дивизией?“ Не понял, к чему он клонит, и сказал ему об этом. „Я здесь только и слышу, что Дэмон то, да Дэмон это, да Сэм сделал это вот так-то. – Посмотрел на меня как разъяренный старый индюк. – Так вот, я хочу знать: кто будет руководить предстоящими боевыми действиями, вы или я?“ Я ответил: „Генерал, я намерен выполнять ваши приказы с полной отдачей своих сил и способностей. Если я превышу свои права и попытаюсь командовать дивизией, вы, надеюсь, немедленно освободите меня от должности. Со своей стороны, если я почувствую, что вы в чем-то ошибаетесь, я представлю свои соображения без обиняков и немедленно, лично вам и никому другому“. „Достаточно честно, – заметил он и пробормотал: – В этой дивизии слишком много разговоров о добрых прошлых временах…“

Верно, много; но разве он ожидал иного? И в конце концов это его дело, а не мое. У меня своих забот по горло.

Удалось протолкнуть одно дело: обеспечить каждого солдата двумя флягами. Ходл пришел в бешенство: „У меня столько не найдется на складах“. „Так затребуйте их“. – „Сэм, они ни за что не станут носить этот дополнительный груз“. – „А вы понесли бы?“ Робко посмотрел на меня: „Не знаю“. „А я вот понесу, – сказал ему. – Я произвел небольшой опрос основной части солдат четыреста семьдесят седьмого полка, и соотношение голосов, поданных ‘за’ и ‘против’, составило сорок к одному. Так что давайте сделаем это“. Он по-прежнему считает это ненужной причудой. Почему эти тыловики всегда лишены воображения?

Дружеское письмо от папы: возможно, его назначат на командную должность в войсках на Африканском фронте, где дела идут не слишком хорошо. Мягко выражаясь. Старик в приподнятом настроении, от радости у него, наверное, закружилась голова. „Ради бога, не сообщай Томми, не то она закатит сорок истерик. Брент сказал, что это закончится не иначе, как разжалованием. Я ответил ему, что мне это вполне подходит. Но мне не верится, что они дадут согласие, на назначение такой старой калоши, как я“.

Боже, как бы мне хотелось, чтобы он был здесь, командовал „Саламандрой“. Чувствовал бы себя намного спокойнее».

« 16 марта 1943 года.Готовность более высокая, чем когда-либо. Я так полагаю. Мало времени. Еще бы немного, особенно для проведения десантных учений. Репетиция высадки в районе реки Каслрей – ужасное фиаско. Части Хойта высадились в полумиле южнее назначенного участка; пункты сбора и отправки донесений оказались на берегу на несколько часов позже, чем предусмотрено планом; все орали благим матом, но, в общем, продолжали занятия. Может быть, неудачи в ученье принесут успех в бою.

Бен изумительно действует на свой полк. Стоит на капоте джипа, на голове измятая полевая фуражка с козырьком, задранным вверх: „Так что вот, на случай, если кто-нибудь сомневается, знайте: это тот самый полк, который впервые за всю историю японской империи захватил ее участок земли. Мы взяли первый участок и захватим самый последний“. Приглушенный шум голосов, сомневающихся, не знающих, принять ли все за чистую монету. Бен – руки на бедрах – наблюдает за ними. „Ну, ладно. Теперь вот что: кто, по-вашему, выиграет эту войну?“ „Мы…“ – раздаются отдельные голоса. „Неправильно! – сердито обрывает их. – Затурканные рядовые, на все руки мастера, вот кто выиграет эту войну! – Громовой хохот. – С некоторой помощью сержантов…“ Снова хохот. Теперь контакт с ними установлен. Размахивает моей старой винтовкой, которую я оставил ему, когда он принимал полк. „Так вот, имейте в виду: во время высадки я буду на берегу вместе с вами и возьму с собой эту винтовку. Я стащил ее у генерала Дэмона после того, как на него навесили столько чипов, что ему больше неудобно показываться с ней. На берегу во время высадки будет – чертовски шумно, и вы знаете и я знаю, что япошки будут выбивать первыми офицеров, поэтому я постараюсь внешне не отличаться от вас…“ Снова громовой хохот. Просто не узнаю старый потрепанный семьдесят седьмой: колотят друг друга по спинам, подбрасывают каски в воздух.

Отличная речь. Я такой никогда не произнес бы. Грубоватая, сдобренная непристойностями. Сплачивающая солдат из пополнения и ветеранов или, скорее, формально закрепляющая их сплочение, потому что их уже сплотили изнурительные марши и полевые тактические учения.

Для Бена в жизни все ясно и непосредственно: пожрать, выпить, подраться с кем-нибудь, переспать с женщиной. Никаких колебаний, никаких сомнений. Таким следовало быть и мне. Но я никогда не смогу. Такие юные, напряженные и доверчивые лица солдат. Если бы я залез наверх и начал шутить с ними, как Бен, скорее всего я не выдержал бы и сорвался. Я принимаю все слишком близко к сердцу. Сказал Макартуру, что остался бы со своими солдатами на Батаане, потом поцеловал Джойс, потом накричал на Хейли за его наплевательское отношение к составлению плана боя, а теперь терзаюсь из-за всего этого. Мне не следует быть таким. Хороший командир должен быть подобен человеку, успешно расправляющемуся с драчунами в баре: даст одному в зубы, вовремя подхватит стул, чтобы сбить с ног какого-нибудь громилу с ножом, третьего швырнет в зеркало за стойкой; и все это – сохраняя внешнее спокойствие, подмигивая одним глазом своим друзьям, а второй держа открытым на всякий непредвиденный случай. Нет, Бен лучше умеет подойти к солдатам, чем я.

Позже пришел ко мне крайне возбужденный. „Ну, как они тебе нравятся, Сэм? Готовы к атаке?“ На его каске, на всех джипах и грузовиках накрашены по трафарету большие прямоугольные буквы ЧСД. Я спросил: „Что это за чертовщина?“ „Сэм, это означает: ‘Что схватил – держи’. Им необходим большой, бросающийся в глаза девиз. Разрыв между вновь прибывшими и стариками слишком велик“. „Но это можно прочесть и как ‘чокнутые сумасшедшие дураки’“, – возразил я. „Сэм, пусть они даже прочитают это как: ‘Черт собирается домой’, если им так хочется, но девиз им совершенно необходим“. Пулин чуть не упал, споткнувшись о растяжку палатки, когда заметил эти большие буквы. „Разве Крайслеру неизвестно, что Хилдебрандт получил из корпуса приказ относительно специальной маркировки? Кто он такой, черт бы его взял? Привилегированная личность? Отчаянный сорвиголова, которому все нипочем?“ „Вот именно, Дьюк, – поддакнул я, – точно, как вы“. Бросил на меня сердитый взгляд: „Черт возьми, а вы колючий“. „Генерал, он творит чудеса с полком, вы не можете не признать этого“. – „Но японцы узнают, какая часть действует против них“. – „Дьюк, японцам известно, в котором часу вы принимали пищу вчера вечером“. В конце концов уговорил его оставить все как есть.

Беспокоюсь о Томми. Кажется, перестал понимать ее. Письмо от нее странное, вызывает беспокойство: мечется в нем от обыденных фактических наблюдений к диким эмоциональным вспышкам, как будто ее рассудок помутился. Вся ее былая ненависть к военной службе заклокотала снова, и все из-за Донни. Ей совершенно необходим главный виновник, а я здесь. Справедливо ли это? Пожалуй, нет».

« 23 марта 1943 года.В море. Планом предусмотрено сделать петлю в северном направлении, будто мы намереваемся нанести удар по Новому Ганноверу, затем круто повернуть и снова следовать к берегам Новой Гвинеи. Невероятная уловка. Японцев обмануть не так-то просто. В море, идя сквозь тьму ночи, ощущая биение винтов, чувствуешь, что произошло что-то решительное, окончательное, к чему нет возврата. Вместе с Беном наблюдали, как пенится за кормой и медленно исчезает вдали кильватерная струя. До боя осталось три ночи. Мучаюсь от сознания – холодного, гнетущего сознания, – что многие из тех ребят, которые находятся на нижних палубах или вокруг пас, скоро умрут. Грязная, безжалостная рука бессмысленного расточительства. Расточительства времени, жизней, надежд, невинности.

„Сэм…“ – „Да?“ – „Сэм… меня угнетают мрачные предчувствия“. – „Я бы не сказал, что по тебе это заметно“. Молчание. „Сэм, меня мучают дурные предчувствия в связи с этой высадкой. Не знаю… С детьми все будет в порядке. Я хочу сказать, что почти все они пошли по моим стопам, они встанут на йоги… Но Мардж… она такая… ты сам знаешь. Она не способна позаботиться о себе…“ Молчание. Тяжелые удары волн по холодному железному борту, шипение воды. „Если со мной что-нибудь случится, ты присмотришь за ней? Позаботишься о ней?“ – „Можешь не сомневаться. Обещаю“. – „Я знаю, у меня нет никакого права просить тебя об этом“. – „Если у тебя нет, то у кого же тогда есть“. – „Да. Ладно. Спасибо, Сэм“.

Он ушел. На море ночи тянутся очень долго. Звезды появляются и исчезают за невидимыми во тьме клочьями облаков. Такие длинные, навевающие тоску ночи. Зачем я поехал в Китай? Нужно ли мне было ссориться с Томми в тот раз после танцев в Бейлиссе? Возможно, я должен был отказать мальчику в разрешении завербоваться добровольцем. Я был упрям, когда мог проявить благоразумие, малодушен, когда следовало быть твердым. Я не понимал очень многого. Кто, во имя господа бога, кто я такой, чтобы судить кого бы то ни было на этой земле? Вот мы, тысячи нас, в наших серых личинах, стремящиеся в неизвестность. Каков будет результат всех наших тревог и жертв?

О господи! Помоги мне. Помоги мне быть мудрым, наполни мое сердце мужеством, дай мне здравый ум и твердость. Закали мое сердце против ужасов, которые мне снова предстоит увидеть так скоро, даруй мне силы мыслить ясно, смело, решительно, какова бы ни была опасность.

Не дай мне обмануть надежды моих солдат».