Текст книги "Однажды орел…"

Автор книги: Энтон Майрер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 67 страниц)

Глава 12

Пресс-конференция состоялась во дворце в зале приемов. Старый султан Паламангао, ныне покойный, жил здесь со своими двадцатью тремя женами, наложницами и детьми в атмосфере празднеств, петушиных боев и рыболовных пикников на реке Кагаян или Туббатаха. С приходом японцев все это кануло в область преданий, и теперь старший сын султана – стройный смуглый человек с блестящими, как у туберкулезного больного, глазами, одетый в измятую форму цвета хаки – во время японской оккупации он скрывался у партизан, – сидел на левой стороне широкого помоста и смотрел на все окружающее отсутствующим взглядом. В зале приемов было прохладно, – видимо, из-за очень высокого потолка; продолжением зала служила веранда второго этажа, выполненная в испанском стиле и огражденная сплошной филигранной решеткой из редчайшей породы дерева. Изумительные по красоте бугенвилии обвивали роскошными плетями стройные колонны и свисали с карнизов; время от времени по залу проносился легкий ветерок, шелестя бумагами на длинном столе, за которым стоял генерал-лейтенант Мессенджейл в свеженакрахмаленной рубашке цвета хаки, с указкой из слоновой кости в правой руке и ждал, когда войдут последние корреспонденты. Его офицер службы общественной информации полковник Сиклс вместе с некоторыми офицерами из отдела гражданской администрации сидел рядом с молодым султаном. По другую сторону сидели генералы Бэннерман и Свонсон и большинство офицеров штаба корпуса; их руки сложены на груди, на лицах предусмотрительность и радость. В зале царила атмосфера общего радостного ожидания. Дэвиду Шифкину все это напоминало экзамены в высшей школе или день вручения наград в летнем лагере.

– Привет, Шиф, – сказал Рэндолл, проталкиваясь к нему. Как и большинство корреспондентов, он был одет в чистую рубашку цвета хаки и, увидев грязное, с проступившими пятнами пота рабочее платье Шифкина, поднял брови и ухмыльнулся: – Ты неважно выглядишь, сынок. Очень неважно.

Шифкин посмотрел на него ничего не выражающим взглядом в сказал:

– Все мои вещи пропали.

– Что, здорово вам досталось там? – озабоченно спросил его стоявший рядом Чарли Мид.

– Да, здорово.

Позади них с шумом захлопнулись массивные двери из красного дерева, перед которыми встали два солдата с пистолетами на боку, с выражением мрачной профессиональной строгости на лицах, столь характерной для военных полицейских.

– Пожалуйста, не курить – приказание генерала, – объявил техник-сержант Хартжи и направился к двери у дальнего левого угла помоста. Шифкин потер глаза и лоб, подумав: «Махинации. Всего добиваются махинациями. А теперь – призы и награды!»

– …Основной причиной катастрофического поражения японцев является недостаточно четкая организация единого командования, – говорил Мессенджейл бодрым голосом, четко выговаривая каждое слово. – Адмирал Отикубо, по-видимому, был поставлен во главе всех сил, оборонявших остров. Но генерал Ямасита в штабе императорских войск на Лусоне поручил генералу Колусаи командование всеми сухопутными силами на Паламангао, и мы только недавно узнали из захваченных японских документов, что генерал Мурасе считал себя ответственным за оборону района Фотгона и взлетно-посадочной полосы. В дополнение ко всей этой неразберихе можно указать на то обстоятельство, что Колусаи и Мурасе сильно недолюбливали друг друга и питали взаимное недоверие – не слишком благоприятные взаимоотношения для эффективного проведения военных операций в недружественной стране. Нельзя сказать, что мы не воспользовались этими благоприятными для нас обстоятельствами.

Мессенджейл улыбнулся, и в зале послышался приглушенный гул одобрительных возгласов.

– Таким образом, – продолжал он, – когда мы нанесли удар в заливе Даломо, японцы оказались перед способной свести с ума дилеммой, которая часто возникает перед командующими в обороне: какие из наступающих сил противника главные? Отикубо воздвиг стационарные оборонительные сооружения, чтобы любой ценой удержать взлетно-посадочную полосу. Но Колусаи, по-видимому, был сторонником более гибкого решения, он хотел иметь возможность, если станет слишком жарко, отступить на рубеж Рейна-Бланка – Терое – Наболос и, возможно, установить последнюю линию обороны вот здесь. – Генерал провел указкой по перешейку, очертания которого напоминали костлявую шею какаду. – Мурасе, напротив, вовсе не был обманут высадкой в Даломо. Он считал, что высадка на остров Бабуян свидетельствует о том, что это направление было главным, и настаивал на контратаке всеми наличными силами именно здесь, имея в виду в конечном счете сбросить нас в море…

Последовавшее за этим молниеносное наступление генерала Бэннермана на Рейна-Бланку застало их всех, буквально врасплох. Так или иначе, но Колусаи решил, по-видимому самовольно, отступить вдоль шоссе Эгьюнальдо до Наболоса. Отикубо очень кстати сделал себе харакири; Мурасе, который весьма умело сдерживал наши силы в районе высадки десанта на Бабуяне, потерял голову и бросил все силы, находившиеся в его распоряжении, и лобовые атаки на линии Фанегаян – Уматок, но при этом не поставил в известность штаб Колусаи или Отикубо и не предпринял никаких попыток организовать взаимодействие атакующих сил. Он, конечно, несколько продвинулся, но преуспел лишь в том, что безнадежно раздробил свои силы… Печальное повторение прошлого… Все те же японские косность, соперничество, переходящие в своеволие, неспособность совладать со своими нервами в критический момент. Видимо, слова, которые часто повторяет генерал Макартур, абсолютно верны: «Просто они недостаточно хороши, чтобы играть в высшей лиге».

На этот раз хохот был почти всеобщим. Шифкин огляделся. Большинство корреспондентов торопливо записывали, следя за продвижением указки из слоновой кости на восток, вдоль топких красных и синих лилий и далее в обход тесно закрученных завитков горной цепи.

– В итоге гарнизон противника, как эффективная боевая сила, к настоящему времени ликвидирован, – продолжал Мессенджейл. – Передовые части сорок девятой дивизии находятся в шести милях от Наболоса и в семнадцати милях от Норт-Кейпа, вот здесь, – указка постучала по голове кричащего какаду, – а восемнадцатая совершает разворот вблизи южной дороги, что у подножия горы Маунт-Лимпон. Согласно утренним донесениям, сегодня подразделения пятьсот девяносто восьмого полка находятся примерно в десяти милях от Калао и встречают лишь спорадическое противодействие совершенно дезорганизованных сил противника. – Мессенджейл выпрямился и повернулся лицом к аудитории. – Кампания закончена, при этом на целых шестнадцать суток с опережением графика. Остается лишь прочесать местность. По последним данным, количество убитых у противника достигло сорока трех тысяч четыреста шестидесяти одного человека. Верно я говорю, Шервин?

– Так точно, сэр! – Полковник Фаулер вздрогнул от неожиданности. – Совершенно верно.

– Вот, пожалуй, и все, что я имел сказать, – продолжал Мессенджейл. – В заключение мне хотелось бы прочитать вам радиограмму, которую генерал Райтауэр вручил мне перед началом пресс-конференции. – Он достал из кармана полоску бумаги и начал читать: – «Пожалуйста, примите и передайте всем участвовавшим в боях офицерам и солдатам мою искреннюю благодарность за блестяще проведенную операцию по захвату острова Паламангао. Операция является примером того, что может быть достигнуто в сжатые сроки, если командование проявляет творческую инициативу и полно решимости выполнить поставленную задачу. Ваша победа вдохновит другие командования и приблизит нас всех к долгожданному дню всеобщей победы». Подписано: «Дуглас Макартур».

Раздался взрыв аплодисментов. Мессенджейл кивнул и сказал:

– Благодарю вас, джентльмены, от имени двадцать девятого корпуса. Операция «Палладиум» – я полагаю, мы можем сказать это, не опасаясь впасть в преувеличение, – оказалась успешной. А теперь есть ли еще вопросы?

– Генерал, какое испытываешь чувство, когда с помпой входишь в город победителем? – громко спросил Рэндолл.

Мессенджейл улыбнулся, но его глаза, смотревшие через окна на сады и далекое море, оставались серьезными.

– О, поистине волнующая картина! Некоторые из вас, состоявшие при мне, видели: население толпами вышло на улицы и, вновь оказавшись на свободе после стольких лишений, трогательно выражало свою радость. Нас буквально забрасывали цветами, и, могу вас заверить, это было приятной переменой после того, как нас забрасывали тяжелыми снарядами. – На этот раз к общему смеху присоединились офицеры штаба. – В городе оказались представители двух партизанских соединений: полковник Геррера и капитан Томас, и мы были счастливы приветствовать их. Как мне помнится, некоторые из вас присутствовали при этом. В ходе этой операции мы, как вам известно, весьма полагались на их информацию. Через несколько дней состоится церемония, на которой я лично вручу награды этим весьма храбрым людям.

Взглянув на Рэндолла и заметив, что тот, сверкая глазами из-под очков, радостно улыбается, Шифкин пробормотал:

– Громкая победа на Мэдисон-сквер-гарден.

Рэндолл нахмурился и заметил:

– Брось, Шиф. Сегодня такой большой день.

– Я вот слушаю и слушаю, но о пятьдесят пятой почему-то ни слова,

Рэндолл пожал плечами, а Мид спросил:

– А в чем дело? Разве есть что сказать?

– Многое, – ответил Шифкин. – Очень многое…

* * *

Шифкин прислушивался к вопросам и ответам и к нестройному праздничному гулу в этом красивом зале с мозаичными стенами, и его раздражение все возрастало. Ошеломляющие контрасты! Он никак не мог привыкнуть к ним. Его всегда возмущал и злил резкий переход оттуда, где от страха замирает сердце и пересыхает во рту, где вокруг тебя только грязь и разрывы, в места, подобные этому, где никто не испытывает ни тревоги, ни отчаяния, ни гнева, где в прохладном свежем воздухе раздается беззаботная, бессмысленная болтовня. Он слышал, как корреспондент Ассошиэйтед Пресс Йортни задавал вопрос об обстановке в гавани Калао, а перед его взором все еще стояло лицо санитара-негра, когда тот узнал, что человек, которого он только что притащил, давно мертв; или образ того отчаянного сержанта с большой рыжей бородой, который с хохотом палил по джунглям. Шифкину довелось повидать и лишения, и тяжкий труд, и ужасы, но он оказался совершенно неподготовленным к представшему перед ним зрелищу паники, разложения ранее дисциплинированных частей и боевых цепей, перерыва всякой связи и снабжения… И перед лицом всего этого – абсолютно потрясающие, железные нервы одного человека. Он вспомнил, как на рассвете второго дня, когда, судя по тому, как солдаты перебегают, закапываются в землю и от страха напускают в штаны, можно было понять, что обстановка стала исключительно опасной и даже самые спокойные начали терять присутствие духа, Дэмон говорил растерявшемуся капитану: «Зачем идти к ним, если можно заставить их Подойти к нам? По крайней мере нам не придется выковыривать их из земли». И позднее (или это было раньше?), обращаясь к минометному взводу: «Веселей, ребята! Мы заманиваем их на дистанцию выстрела из рогатки…»

Задолго до этого Шифкин перестал задавать вопросы, отбросив все мысли о том, чтобы оставаться сторонним наблюдателем. Вскоре получилось так, что он, пошатываясь, задыхаясь и выбиваясь из сил, несет с санитаром носилки, а его руки, казалось, вот-вот выскочат из суставов. Туда и обратно по тропе, на которой то здесь, то там раздаются смертоносные разрывы, визжат разлетающиеся во все стороны осколки, то и дело сбивая кого-нибудь с ног. Уходишь с раненым, а возвращаешься с патронами, гранатами и водой. И так час за часом, пока полуобнаженные, безмерно усталые люди не валятся с ног прямо на дороге и не засыпают мертвым сном. Когда наконец все кончилось и он подошел к изможденным, обросшим щетиной солдатам, которых он обслуживал в бою и которые теперь чистили оружие и натягивали колючую проволоку, он почувствовал мгновенно возникшую искреннюю привязанность к ним, привязанность, какой он никогда не испытывал в своей жизни раньше.

– Ну, что скажешь, Шиф? – спрашивали они его, дружески пожимая руку или похлопывая по спине, хотя но возрасту он годился в отцы большинству из них.

– Слушай-ка, а ты парень что надо! – сказал кто-то из них. – Да-а, одно время казалось, что они закидают нас дерьмом, правда? Я хочу сказать… Господи, уж если генерал решил… Да, старина Печальный Сэм все-таки остановил этих сукиных сынов…

– Генерала ранило, – сообщил им Шифкин.

– Не может быть! – раздалось сразу несколько голосов. Они уставились на него в замешательстве, в гневе, в страхе, в горе; в глазах многих показались слезы.

– Нет, только не генерал… Где? Как это случилось?

– У опорного пункта на тропе, близ Илига.

– Да нет же, не может быть! А куда его ранило?

– В грудь, в плечо, в руку.

– Так он жив?… Он еще жив?

– По-моему, жив.

И затем – трудно поверить, – маскируя свое волнение потоком отборной ругани, они просияли от радости:

– О, он еще вернется!.. Послушай, Шиф, ты не знаешь генерала, это же… это тигр, мать его так, и хвост у него крючком… Черт возьми! Да ему даже если руку оторвет, так он ее проволокой прикрутит, смажет маслом, и она заработает лучше прежнего, это я тебе говорю!.. Он вернется!

– Надеюсь, вернется.

– Никаких «надеюсь». Вернется, вот увидишь.

* * *

– А куда же теперь, генерал? – весело спросил корреспондент «Юнайтед пресс информейшн».

– Джентльмены, мы направимся туда, куда прикажут. – Мессенджейл изобразил на лице чарующую, любезную улыбку. – Однако, я думаю, мы можем, не опасаясь, сказать, что наш девиз: «Вперед на север».

Послышался слабый смех. Затем корреспондент «Трибюн» Бингхэм, неофициальный старшина корреспондентов на театре военных действий, крупный мужчина с густыми пшеничными усами, большими голубыми глазами, сказал звучным низким голосом:

– Генерал, вы только что завершили операцию, явившуюся своего рода шедевром амфибийной войны…

– Запомните, это сказали вы, я этого не говорил! – прервал Бингхэма Мессенджейл, сверкнув глазами.

Когда хохот затих, Бингхэм, сдержанно улыбаясь, продолжал:

– …И наиболее примечательной особенностью всего этого – поправьте меня, если я ошибусь, – является то, что вы никогда до этого не командовали войсками на фронте. Я понимаю, это глупо – задавать сегодня такие вопросы, однако скажите нам: испытывали ли вы вообще какие-нибудь опасения, когда прибыли сюда, чтобы впервые принять на себя командование действующими войсками?

Мессенджейл нахмурился, повертел указку длинными пальцами:

– Я не сказал бы… Впрочем, известные опасения были, конечно. Опасения – это удел всякого командующего. Всегда может возникнуть что-то неожиданное, непредвиденное, что-то такое, что спутает все ваши планы. Возьмите камикадзэ, например. Это как раз и есть то самое неожиданное и непредвиденное. Но эта угроза, слава богу, касается прежде всего флота. Однако отвечаю на ваш вопрос, мистер Бингхэм. Нельзя сказать, чтобы я опасался чрезмерно. Успешно воевать – это значит правильно применять принципы, тщательно готовиться и прежде всего никогда не делать то, чего ожидает от вас противник. Я полагаю, что мы поступили именно в соответствии с этими принципами. В конце концов, один очень выдающийся генерал сказал однажды, что война – это не что иное, как масса случайностей, и хороший командующий не упустит возможности воспользоваться ими. В данном случае господа Отикубо, Колусаи и Мурасе предоставили нам исключительные возможности.

Снова приглушенный гул одобрительных восклицаний. Шифкин прикусил губу. Он был сравнительно новым человеком на этом театре военных действий и поэтому вопросов не задавал, предоставляя эту возможность другим. Но если никто не собирается сказать ни одного слова о…

– Генерал, – он сам удивился, что говорит так громко, – не могли бы вы сказать нам, как чувствует себя генерал Дэмон?

– Превосходно, мистер Шифкин. У него все великолепно. Мой старший адъютант был там менее двух часов назад и получил исчерпывающий доклад от полковника Уэйнтрауба. – Мессенджейл медленно перевел взгляд с Шифкина на других корреспондентов. – Я надеюсь, что отсутствие Ночного Портье не вызывает у вас особого беспокойства. Это великолепный солдат, как вам известно. – Губы Мессенджейла раздвинулись в раздражительной улыбке. – Он был бы сейчас здесь, вместе с нами, но не смог устоять перед соблазном, хотя бы на короткое время, изобразить из себя сержанта Йорка.

Одобрительные смешки в зале разозлили Шифкина еще больше.

– Насколько я разбираюсь, генерал Дэмон прибыл на передний край в район Уматока, чтобы спасти плацдарм высадки десанта, после того как четыреста семьдесят седьмой полк был атакован с фланга и смят – бой, в котором был убит генерал Крайслер…

Командир корпуса нахмурился.

– По-моему, вряд ли все это было так мрачно, как вы представляете. Вероятно, вы недостаточно знакомы с подвигами Ночного Портье под Моапорой и на Вокаи, мистер Шифкин. Он всегда вырывается вперед дальше чем необходимо, и для меня это было источником огорчений; однако такому стремительному агрессивному боевому командующему, каким является генерал Дэмон, приходится предоставлять свободу действий. Я убежден, что его присутствие очень помогло поднять ослабевший дух солдат на критических участках.

Мессенджейл выжидательно обвел взглядом зал, высматривая следующего желающего задать вопрос. Шифкин быстро спросил:

– Генерал, разговор шел о восемнадцатой и сорок девятой дивизиях. Не могли бы вы сказать несколько слов относительно пятьдесят пятой?

Отчего же, с удовольствием! Я считал, что это в основном уже принадлежит истории. Пятьдесят пятая вынесла на себе тяжесть безрассудных атак Мурасе, дралась великолепно, и ее заслуга состоит в том, что она перемолола большую часть двух японских дивизий – тридцать девятой и девяносто второй. Она действовала в духе лучших традиций армии.

– А в наступлении на Калао пятьдесят пятая участвует?

– Нет, не участвует. Дивизия понесла довольно тяжелые потери, как известно, и общее мнение таково, что после ее ратных подвигов ей необходим отдых.

Шифкин сжал кулаки. «Ну хорошо, раз так. Хорошо. Раз так – пусть будет что будет».

– Генерал, верно ли, что если бы дивизия генерала Бэннермана была использована для поддержки пятьдесят пятой у Фанегаяна и Уматока, то «Саламандра» не понесла бы таких тяжелых потерь?

В зале послышалось оживление. Шифкин почувствовал, как многие повернулись к нему. Сидевший рядом с ним Рэндолл пробормотал что-то, но Шифкин не расслышал его слов. Генерал Мессенджейл мрачно взглянул на него сверху вниз.

– Части сорок девятой были направлены на плацдарм высадки на Бабуян. для поддержки пятьдесят пятой дивизии, мистер Шифкин.

– Да, но не раньше пяти тридцати в пятницу, и из Даломо, отчего они прибыли слишком поздно, чтобы оказать какую-либо помощь.

Лицо Мессенджейла сделалось напряженным.

– Боюсь, что вы неправильно информированы по этому вопросу.

– Я находился близ укреплений противника на тропе в районе Илига, когда японцы вышли из боя и начали отходить, генерал.

Брови командира корпуса метнулись вверх.

– Я не знаю, что вы хотите услышать от меня, Шифкин. В данном случае был допущен обдуманный риск. Подвижность резервных сил имела существенное значение для успеха всей операции, для ее быстрого развития. Поэтому, когда представилась возможность для наступления на Рейна-Бланку…

– Но сорок девятая дивизия была резервом генерала Дэмона и предназначалась для развития успеха на участке высадки «Блю», так ведь, сэр?

Наступила короткая пауза. Шифкин проглотил слюну. Мессенджейл сверлил его своим взглядом: большие янтарные радужки, маленькие черные зрачки – точки в центре.

– Дэйв, по-моему… – Это был звучный баритон Бингхэма. Шифкин узнал его, не оборачиваясь. – По-моему, мы вряд ли добьемся чего-нибудь, если займемся рассмотрением множества предположений и…

– Бинг, я хотел бы внести ясность в этот вопрос. – Шифкин не сводил взгляда с Мессенджейла. – Это так, генерал?

– Откуда у вас эта информация, мистер Шифкин?

На лице корреспондента появилось крайнее удивление.

– Как откуда? Из плана боевых действий, генерал… Из инструктажа, проведенного в районе Валева-Хайтс…

– Боюсь, что здесь вы допускаете ошибку. Резерв, оставшийся на плаву и имевший кодовое название «Спэннер», мог быть вызван силами, действовавшими на участке «Блю», только с согласия командира корпуса.

– Но в этом случае…

– Одну минуту, пожалуйста. – Голос Мессенджейла внезапно стал строгим, не допускающим возражений. Пробежав взглядом по лицам других корреспондентов, он снова повернулся к карте. – Обстановка, в которой оказалась пятьдесят пятая дивизия восьмого и девятого числа, была прискорбной, весьма прискорбной. Но предпринять что-нибудь было невозможно. Генерал Дэмон совершал в это время обходное движение вот здесь, ниже Фанагаяна, – правильный маневр, хотя, конечно, связанный с известным риском, – пытаясь окружить взлетно-посадочную полосу выше Фогтона, вот здесь. Имелись все основания думать, что он завершит его беспрепятственно. Но… То ли разведка виновата в этом, то ли недостаточно активно велось патрулирование, то ли это была простая случайность – а случайность это существенный фактор в бою и командующий должен научиться считаться с пим, хочет он того или нет, – так или иначе, но четыреста семьдесят седьмой полк оказался неподготовленным к отражению атаки своего незащищенного фланга в четырнадцать пятьдесят восьмого числа. Как вам известно, два его батальона были смяты и сильно потрепаны, контакт между подразделениями был потерян, и Мурасе, изумленный и обрадованный своим первоначальным успехом и вместе с тем введенный в глубокое заблуждение, самостоятельно принял решение воспользоваться прорывом и сразу ввел в бой две свои дивизии. Это был ход азартного игрока, что было безрассудно и крайне показательно для операций японских войск в этой войне. Я был уверен, что пятьдесят пятая дивизия сможет сдержать и сдержит этот бешеный натиск, и моя уверенность более чем оправдалась. Наступление противника провалилось самым жалким образом. Потери Мурасе были ошеломляющими, взлетно-посадочная полоса осталась под защитой незначительных сил, и Колусаи оказался не в состоянии отразить сковывающее наступление сил генерала Бэннермана на шоссе Эгьюнальдо к северу от Рейна-Бланки и, следовательно, осуществить сколько-нибудь организованное отступление к Наболосу. Противник проиграл битву двадцать пятого числа прошлого месяца, когда два плацдарма высадки были расширены до назначенных мною рубежей первой фазы наступления. Однако такое быстрое и искусное завершение операции «Палладиум» стало возможно лишь благодаря маневру «Пайлон» и этому удивительному тактическому промаху Мурасе, а также тому, что мы быстро воспользовались этим промахом.

Шифкин почувствовал, как горит у него лицо. Он должен был бы теперь отказаться от попыток выяснить что-нибудь, ему нужно было бы замолчать. Если все происходило так, как должно было произойти, то может ли он, всего-навсего простой писака, дергать за бороды сильных мира сего в их каменных палатах? Однако что-то такое – то ли упрямая страсть, побудившая его стать журналистом, а в 1937 году заставившая бросить теплое местечко в редакции ради фронта в Бригуете на испанской земле, то ли воспоминания об измученных лицах солдат на передовой у Илига – не позволило ему молчать. Это было глупо, губительно, не могло привести вообще ни к каким практическим результатам, и тем не менее он должен задать этот вопрос. Вопрос касался правды, а о правде Шифкин заботился больше, чем о чем-либо другом.

– Одну минутку, генерал, я хочу понять вас правильно. Генерал Дэмон доносил вам, что он завершил маневр «Пайлон»?

Мессенджейл посмотрел на Шифкина долгим проницательным взглядом. Что-то мгновенно вспыхнуло в его глазах, затем погасло.

– Да, это так, – сказал он.

– И вы не приказывали сорок девятой дивизии следовать в Даломо, пока не получили донесение об этом?

– Правильно. Однако вы должны считать эту информацию секретной. – Генерал перевел взгляд на сотрудников своего штаба. – Прошу военных цензоров взять это на заметку. Эти слезные некрологи по отдельным деталям прошедшей операции не принесут никакой пользы, так же, как нельзя предъявить никакого обвинения ни генералу Дэмону, ни пятьдесят пятой дивизии. Напротив, их роль иначе не назовешь, как доблестной. Маневр «Пайлон» был рассчитанным риском, предпринятым с моего полного одобрения. И результаты маневра – я думаю, мы все можем согласиться с этим – более чем оправдали этот риск.

– Если под оправданием вы подразумеваете также и истребление одной из лучших дивизий из всех, какие мне приходилось видеть почти за три года…

– Мистер Шифкин, – перебил его Мессенджейл. Корреспондент заметил, что теперь генерал разозлился: вена на его виске вздулась и стала похожей на толстую суровую нить. – Я вижу, вы сравнительно новый человек на этом театре военных действий, и чувствую, мне следует напомнить вам, что ваше поведение и ваши возражения подпадают под действие военной юрисдикции.

– Это мне хорошо известно, генерал. Я находился с войсками в Африке и Европе более двух лет.

– Тогда вы, несомненно, знакомы с существом и пределами ваших прав и обязанностей. Это был тяжелый бой, а в тяжелых боях несут потери. Это все, что я желаю сказать. – Он посмотрел на других корреспондентов, и его худое бледное лицо прояснилось снова. – Я не имею желания омрачать то, что является поводом к большой радости, и не думаю, что происшедшее здесь может омрачить ее. Американское оружие одержало большую победу. Давайте же смиренно вознесем благодарность за нее и соберемся с силами для будущих суровых испытаний. – Он вручил указку сержанту Хартжи. – Ну что ж, я полагаю, что все. Всего доброго, джентльмены, желаю вам удачи.

Раздались оживленные аплодисменты. Командир корпуса кивнул, улыбнулся и направился к боковому выходу, ведущему в жилые покои дворца. Шифкин видел, как военные полицейские замерли по стойке «смирно» у быстро распахнувшихся дверей и высокая фигура, сопровождаемая офицерами штаба и командирами дивизий, исчезла во мраке внутренних помещений.

Кто-то потянул его за рукав. Это был Мид, его круглое лицо выражало растерянность.

– В чем дело, Дэйв? Какого черта ты взбеленился?

– Да так, – пробормотал Шифкин, – просто прочищаю глотку.

Они вышли на расположенную высоко над землей просторную веранду; легкий бриз приятно опахнул вспотевшие лоб и шею. Вдали, как огромное голубое блюдо, лежало море Сулу. Бингхом, проходя мимо, бросил на Шифкина беглый, явно неодобрительный взгляд и направился дальше.

– Что случилось, Шиф? – спросил Рэндолл. – Почему ты нервничаешь? Хочешь, чтобы тебя отправили домой? Смотри, старина, если ты будешь продолжать в том же духе, тебе придется писать красочные рассказики о рабочих батальонах в какой-нибудь заброшенной дыре.

– Именно это я и собирался сказать ему, – заметил Мид. Шифкин холодно, с оскорбленным видом, посмотрел на них.

– Послушай, Чарли, ты знаешь так же хорошо, как и я…

– Ладно, ладно… – Лицо Мида исказилось от раздражения. – Что ты собираешься делать – биться головой об стену? Ты же не новичок в этом деле.

– Да, – мрачно согласился Шифкин, – я не новичок…

– В таком случае успокойся, – посоветовал Рэндолл. – Мессенджейл становится влиятельной фигурой в этих краях. Старый запасник Дуглас не посылает таких поздравительных радиограмм, если они не заслужены. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Да, понимаю.

– Зачем ты поднял весь этот шум о Дэмоне?

– С ним поступили подло, вот почему…

– О боже, не говори мне о Дэмоне! Я видел его на Вокаи. Он вытворял такие штуки, от которых тебя стошнило бы. Это кровопийца, которого ничто не остановит.

– Он отчаянный человек.

– Вот именно, это крепкий орешек, как и все они, только еще хуже. Ты опоздал к самой жестокой драке, Шиф. То, что тебе пришлось повидать, не идет ни в какое сравнение с тем, что было.

– Да, я понимаю.

Они не спеша шли по красивой широкой улице, мимо домов с причудливыми, увитыми виноградными лозами металлическими решетками и балконами второго этажа. На улице резвились дети; один из них, виляя из стороны в сторону, ехал на трофейном японском велосипеде; неистово кудахтая и поднимая облака пыли, от него во все стороны разлетались куры. Величавой и грациозной походкой, неся большие тыквенные сосуды на голове, прошли две женщины, одетые в яркие юбки с полосами красного, зеленого и желтого цвета. Неужели так было лучше? Спасти небольшой город, несмотря на то что это означало гибель для многих американских солдат? Нет, это было вовсе не лучшим решением. Это было куплено ценою нарушения слова, а если доверие подорвано, если человек изменил своему слову, своему обещанию, то полагаться на что-нибудь в этом мире просто невозможно.

– Теперь на очереди остров Себу, – весело сказал Рэндолл, щурясь от солнца. – Потом Панай и Замбоанга. Вероятно, как раз к тому времени, когда начнется знаменитый сезон дождей. Здесь льет больше, чем на Лейте и Лусоне. Бобби Блейк только что прибыл из района Лингаена; рассказывает, что они живут там… как скот… Есть одно явное преимущество в блицзахвате городов: квартиры и офицерские клубы готовы к немедленному приему гостей.

Шифкин внезапно остановился и повернул назад, в направлении гавани.

– Куда? Что ты еще намерен выкинуть? – обеспокоенно спросил Мид.

– Я вернусь примерно через час. У меня есть небольшое поручение, которое я должен выполнить в госпитале.

– Не ввязывайся больше в неприятности, – предупредил его Мид. – Это тебе не Европейский театр военных действий. Здесь Тихий океан.

– Я начинаю понимать это.

– Вот что я скажу тебе, Шиф! – бросил вслед ему Рэндолл, даже не скрывая злобной усмешки. – Не лучше ли тебе направиться завтра рысцой к Мессенджейлу, чтобы принести ему свои извинения? Ты можешь объяснить это тем, что после пребывании в боевой обстановке у тебя сдали нервы. Скажи ему, что ты потерял голову после приступа тропической лихорадки и не сознавал, что делаешь.

– Великолепная идея! – Шифкин обернулся и посмотрел на обоих собеседников, которые в замешательстве удивленно уставились на него. – Возможно, приступ тропической лихорадки как раз сейчас-то и начинается.

* * *

– Вот это штопка предстоит! – сердито проворчал доктор Тервиллигер, осматривая своими выпуклыми глазами покрытые струпьями сочащиеся раны. – Ничего, ничего. Вы крепкий шельмец, Дэмон. Даже несмотря на то что являетесь чемпионом мира среди проклятых богом дураков. – Он взял зонд, похожий на миниатюрное копье с крошечной булавой на рабочем конце, и снова склонился над Дэмоном. – Три дырки! Этот японец либо был очень метким стрелком, в чем я склонен усомниться, либо он должен был находиться не более чем в десяти футах, когда решил отправить вас на тот свет.