Текст книги "Однажды орел…"

Автор книги: Энтон Майрер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 67 страниц)

– Да, не был. Потому что ему не предоставляли такой возможности.

Мессенджейл постучал ногтем большого пальца по зубам.

– О боже! Когда же нам удастся вылечить вас от этого дикого упрямства?

Дэмон улыбался, но Мессенджейл понимал, что его слова вызвали у собеседника гнев, и втайне был этим доволен. Он задел его за живое, высказал ему в двух словах всю меру своего превосходства. Тем не менее было в Дэмоне что-то еще, какое-то неторопливое, неподатливое утверждение чего-то. Что-то такое, до чего он, Мессенджейл, не может добраться, что он не может расплавить и сформировать на свой лад. Это раздражало Мессенджейла.

– Вы аномальны, Сэмюел, – сказал он после короткой паузы. – Невиданный анахронизм. Вы наотрез отказываетесь служить интересам своего класса.

– Моего класса?

– Да, да. Вы офицер регулярной армии, а не тридцатилетний сержант, который носится со своим выводком, ласкает одних и пинает других. Вы были однажды сержантом, короткое время. Но теперь-то вы ведь не сержант. Можно, конечно, если хотите, быть диссидентом, несколько эксцентричным – такими в известной мере были все великие полководцы. Но не надо, чтобы об этом знали другие… Вся эта возня с Брэндом, что она вам дала, кроме забот и хлопот? Напрасная трата энергии. Брэнд – это всего-навсего один солдат, рядовой к тому же…

– Правильно, майор, это всего-навсего один солдат, – сказал Дэмон.

Мессенджейл заметил, что лицо капитана стало серьезным, суровым. На какое-то мгновение он даже испугался, так же, как пугался, когда среди ночи с потолка на него неожиданно падала ящерица.

– Но ведь ваша задача иметь дело с человеком в массе, ваш конечный успех в роли полководца зависит от того, удастся ли вам решить именно эту задачу. – Дэмон молчал, но Мессенджейл понимал, что капитан хочет что-то сказать. Тем не менее он продолжал: – Взгляните на себя беспристрастно, без преувеличений, без уверток и без сентиментальностей. У вас есть стремление достичь поставленной цели, есть энергия, жажда знаний, а это – основная движущая сила, есть желание и возможность передать импульсы вашей воли окружающей инертной массе. И, несмотря на все это, вы идете не в ногу со своим веком; вы то и дело сходите с орбиты.

– В самом деле?

– Честно. – Мессенджейл подался немного вперед. – Ведь что сейчас происходит? Мы вступаем в эру централизации, в эру авторитарной власти. Это один из этапов длительных колебаний истории от власти и порядка к анархии и обратно. В эпоху Возрождения всякий стремился к действию, к достижению своей вершины, к выражению своей индивидуальности, своей непреклонной воли. Эта тенденция проявлялась во всем: и в искусстве, и в вооруженных столкновениях, и в создании капиталов, и в религиозном неповиновении. Это был апогей анархических устремлений прошедшего тысячелетия; теперь же маятник начинает движение в обратном направлении. Почитайте Шпенглера, Ортега – вы ведь мыслящий человек. Возьмите Италию, Германию. Народы жаждут власти над собой, она им совершенно необходима, они хотят, чтобы им говорили, что и как надо делать, это желание становится инстинктивным. А армия в авторитарную эпоху – это важнейший инструмент политики.

Мессенджейл откинулся назад в ожидании какой-нибудь ясно выраженной реакции со стороны капитана – восклицания, обоснованного возражения, наконец, хотя бы простого ворчливого неодобрения. Но Дэмон ничего не сказал, он даже не шелохнулся в своем бамбуковом кресле; необыкновенно расслабленная и вместе с тем изящная поза капитана, полнейшее отсутствие эмоций на его лице говорили об олимпийском спокойствии этого человека. Дэмон выглядел утомленным, почти дремлющим, но Мессенджейл хорошо знал: разорвись сейчас где-нибудь рядом с ними граната – капитан в мгновение ока оказался бы на ногах и моментально начал бы действовать, и действовать безошибочно. Какую-то долю секунды Мессенджейл смотрел на Дэмона в оцепенении, почти с отчаянием, но это быстро прошло. У каждого человека есть присущие ему достоинства, слабости, искушения, перед которыми он не устоит; всякий человек боготворит кого-нибудь живущего или умершего, поклоняется какому-нибудь несуществующему, придуманному им самим идолу… И какое же широкое поле деятельности представляют собой все эти люди, вместе взятые! Это была мечта, которой он часто дразнил свое воображение в последний год: он, Мессенджейл, отличный стратег, автор величественных замыслов, дипломат, прокладывает свой путь по лабиринтам межведомственных интриг, осуществляет высокую политику (при помощи и содействии дяди Шюлера, который был сейчас одним из занимающих высокое положение членов всесильной комиссии палаты представителей по вооруженным силам), в то время как Дэмон отдает все свои силы и энергию командованию войсками. Это было бы несокрушимое сочетание. Само собой разумеется, что ему, Мессенджейлу, отводится в этом сочетании ведущая роль, функция определения курса действий; Сэмюел же должен был безошибочно обосновывать его, Мессенджейла, намерения, его глубокую преданность. Есть, однако, существенное препятствие…

– Я намерен сказать кое-что, что вам покажется еретическим, – продолжал Мессенджейл вслух. Он коснулся кончиками пальцев своего подбородка. – Знаете, Сэмюел, мораль – это глупейшая бессмыслица. Конечно, вы можете указать на такую изолированную личность, как Зенофон. Но я говорю о существующей реальности, в абсолютном смысле. – Дэмон медленно улыбнулся, и это взвинтило Мессенджейла. – А что в этом смешного?

– Мне вспомнился момент нашей первой встречи, майор. Во дворе провинциальной гостиницы в районе Сен-Дюранса. Помните? Вы решили, что некоторые мои солдаты были слишком непочтительны – они были заняты тем, что наполняли свои фляги водой, помните? Вы тогда процитировали мне старинное изречение Наполеона о том, что моральный дух – это такой фактор, который оценивается по отношению к другим, как один к четырем.

Ох, эта память Дэмона, эта потрясающая его память! Неужели он сказал тогда именно так? Да, скорее всего, так. Мессенджейл не помнил деталей того случая, но хорошо вспомнил стоявшую перед ним плотную, как каменная глыба, фигуру Дэмона, пренебрежительное выражение его утомленного лица… Помнится, он вынул тогда свою записную книжку и ручку и хотел…

– Неужели я так сказал? – спросил Мессенджейл с притворным сомнением. – Впрочем, вполне возможно… Конечно, в какой-то мере нам всем, начиная с капрала, приходится быть лицемерными, это необходимо для достижения поставленных целей. При условии, конечно, что чем ниже ранг, тем меньше прав на лицемерие. Но вы, так же, как и я, знаете, что в конечном счете все зависит от эффективности командования. Без искусного, изобретательного командира любой моральный дух, пусть даже очень высокий, совершенно бесполезен. Возьмите военную историю: непобедимые македонские фаланги наносят свои сокрушительные удары в битве при Пидне, но шеренги римских войск не только стойко выносят эти удары, но и затягивают их, македонцев, как в паутину. Что, у римлян, по-вашему, был более высокий моральный дух? Сомневаюсь. Доблестные гренадеры Пакенхэма решительно вступают в полосу губительного огня из-за хлопковых кин в Новом Орлеане; в сражении при Креси французская рыцарская кавалерия устремляется навстречу потоку стрел английских лучников, и от рыцарей остаются только воспоминания. И такое происходило в каждом веке. Неопровержимый триумф стратегии, командного мастерства и дисциплины. Возьмите блестящие победы Ганнибала – он одерживал их при помощи наемных солдат: готов, астурианцев, нубийцев… Слонов, черт возьми. После сражения у Канны каждая семья в Риме ходила в трауре. Каждая семья! Вы знаете об этом?

– Но окончательная победа в войне все-таки принадлежит римлянам, – тихо заметил Дэмон.

Именно вот это странное упорство Дэмона и сбивало Мессенджейла с толку, выводило его из себя. Он мог дать Дэмону десять очков вперед, привести уйму неопровержимых фактов и доказательств, расположить их в отличнейшем порядке, мог, казалось, вывести его из равновесия, но Дэмон всегда находил какую-нибудь маленькую, но прочную, словно скала в разрывном течении реки, точку опоры, которую он, Мессенджейл, не был в состоянии преодолеть.

– Сэмюел, – начал он с особой силой, – нам придется воевать, и очень скоро. Представляете ли вы себе это?

– Да, сэр, представляю.

– Война будет жестокой, всеобъемлющей, всеуничтожающей – в пустынях, в джунглях, в Заполярье. На этот раз мы, вместе с другими участниками, понесем огромные потери.

– Боюсь, что вы правы, майор. И потери, вероятно, ненужные…

– Ни одна война не может быть ненужной. Войны начинаются потому, что люди хотят их, войны удовлетворяют очень глубокие побуждения человеческой натуры. Они в такой же мере неизбежны, как неизбежно потребление пищи или размножение.

– Важнейшая биологическая необходимость, – медленно произнес Дэмон.

Мессенджейл посмотрел на капитана, но тот не улыбался.

– Да, так сказал бы, пожалуй, какой-нибудь немец… – Повернувшись на стуле и театрально выбросив в сторону Дэмона указательный палец, Мессенджейл продолжал: – Сэмюел, можете вы искренне поручиться за то, что Брэнд больше не попадет в историю с какой-нибудь другой женщиной или что он снова не ввяжется в какую-нибудь драку и не разнесет половину Пасая?

– Нет, не могу.

– Ну вот, видите! Вы не можете перевоспитать людей, сделать из них что-то отличное от того, какие они есть. Они хотят, чтобы ими командовали, чтобы кто-то управлял ими; они жаждут этого, и, если этого не будет, они, возможно, сойдут с ума. Вы слишком нянчитесь со своими солдатами, Сэмюел. Вы не можете объять необъятное и вконец истощаете себя. А какой в этом смысл? Приближается война. Она приближается семимильными шагами. И вы и я хорошо понимаем это. Задача состоит в том, чтобы оказаться, когда она придет, в самом выгодном месте, в том месте, которое позволит наилучшим образом приложить свою энергию и проявить свои способности.

Дэмон нахмурил брови, изменил положение ног; Мессенджейл почувствовал, что ко всему высказанному им Дэмон относится неодобрительно. С этим человеком надо, пожалуй, говорить по-другому, так ничего не добьешься; Мессенджейл решил попробовать лесть.

– Вы проделали в шестой роте огромную работу. Вы просто кудесник в обращении с солдатами, я никогда не поверил бы, что можно добиться таких результатов. Кемнерер говорит, что вы совершенно преобразили роту.

– Просто в ней хорошие ребята.

– О, сущий вздор! Вы добились этого, все сделали вы сами, и никто другой. Но вы способны на большее. Вы же никогда не удовлетворитесь ротой или даже батальоном. Этого слишком мало для вас… Ради чего, Сэмюел, хоронить себя в бесконечных маршах с солдатами?

– Я служу там, где приказано, и иду туда, куда меня посылают.

– Но, черт возьми, это же не ответ! – Мессенджейл был раздражен и позволил прозвучать в своем голосе гневным ноткам. – Если вы способны служить своей стране более эффективно, на более высоком и важном посту, то следовать этому правилу совсем не обязательно. Вы увиливаете от ответственности точно так же, как увиливает офицер, становящийся пьяницей или прожигателем жизни. Вы – жертва вашей гордости и честности.

– Гордости?

– Да, да, гордости, а как же иначе? Это ваш личный недостаток – обманчивый эгалитаризм. – Мессенджейл сердито фыркнул. – Ох уж этот проклятый идиот Эктон! Ничего, что заслуживает существенного порицания в применении силы, если это делается разумно и во имя достижения цели, нет. – Он поднял руку. – Давайте же, Сэмюел, отбросим в сторону всякую чепуху о свободе личности: скажите, разве вы не отдали бы многого за то, чтобы командовать дивизией?

– Разумеется, – ответил Дэмон после короткого молчания, – командовать дивизией мне очень хотелось бы.

– Отлично. Но ведь это не что иное, как власть, ваша рота, умноженная на семьдесят? Подумайте над этим и дайте мне ответ.

Дэмон сидел ссутулившись, опершись локтями о колени.

– Вы правы, – согласился он после небольшой паузы. – Пусть это будет власть, и я полагаю, что мне было бы приятно быть облеченным ею. – Он поднял глаза и встретился взглядом с Мессенджейлом. – И я, разумеется, весьма благодарен вам за предложение. Я понимаю, что вы предоставляете мне исключительную возможность. Но мне хотелось бы заявить, что я предпочел бы остаться со своими солдатами.

Наступила тишина. Мессенджейл вставил новую сигарету в длинный гагатовый мундштук и закурил, прислушиваясь к поющему в саду позади дома слуге-филиппинцу – высокий, звонкий в вечернем воздухе голос. Филиппинцы вечно поют. К удивлению Мессенджейла, раздражение, которое он испытывал, отразилось даже на животе. «Я ошибся в нем, – подумал он с непоколебимой решимостью. – У него нет ни гордости, ни особых способностей – он просто один из вечных армейских излишне чувствительных и мечтательных „подростков“…»

Что ж, хорошего в этом мало. Но такова уж жизнь. Вы делаете выбор, следуете этому выбору, и он определяет вашу карьеру. У всякого человека есть пределы; он достигает какой-то высоты, которую не способен преодолеть, и останавливается. Очевидно, и Дэмон достиг такой высоты. Если этот неисправимый, всегда готовый на самопожертвование чудак хочет величественно прозябать в ротных канцеляриях и банановых гарнизонах всю свою жизнь – это его дело. Что ж, печально. Мессенджейл надеялся, что этот человек способен на большее, что он, Мессенджейл, сможет вывести его из этого застойного, самоуничтожающего состояния, но люди слишком часто не оправдывают надежд и разочаровывают вас. Это одно из устойчивых качеств человеческой натуры. Люди подводят вас неоднократно, и это ужасно, но с этим ничего не поделаешь.

Мессенджейл встал и начал укладывать шахматные фигуры в отделанный бархатом ящик. Он чувствовал, что раздражение в нем быстро ослабевает.

– Ну хорошо, мы еще вернемся к этому, – сказал он. – Пойдемте присоединимся к нашим многострадальным дамам.

– Да, конечно, сэр.

Но на пути в гостиную Мессенджейл решил для себя, что никогда больше не заговорит об этом с Дэмоном. Он уже сбросил его со счетов: в предстоящих учениях и кампаниях этот упрямец из Небраски не мог быть таким союзником, какого он хотел бы иметь. Положиться на Дэмона невозможно. Лучше присмотреться к молодому Фаулеру в Кларк-Филде, прощупать его, послушать, что тот скажет о себе.

Глава 8

Горы выглядели так, как будто сюда кто-то насыпал с неба осколки гигантской каменной глыбы: темные в слабом освещении поздней зимы остроконечные горные пласты казались беспорядочно нагроможденными. Кругом ни одного деревца. Далеко внизу, от подножия горы до самого горизонта, тянулась нескончаемая долина – мили и мили бесплодной серовато-коричневой земли. Древняя земля. Такая древняя и такая бесплодная. Ветер дул не торопясь, спокойно и уверенно, словно ему было известно, что в конечном счете он проникнет всюду, разрушит и сметет все, что попадется на его пути: людей, жилища, почву и, наконец, потемневшие, осыпающиеся пласты гор.

Дэмон с трудом выбрался из продолговатой щели в стене и присел. Ноги онемели от холода, а спина и бедра дрожали после бесконечного карабкания на гору. Пустая узкая нора, а точнее, пещера из двух сооруженных на склоне горы стен из камней. В углу, вокруг измятого куска бумаги, испещренной величиной с крупинку риса иероглифами, знаками и бледными извилистыми линиями, – небольшая кучка сидящих на корточках людей. Их разговор, жестикуляция и движения вызвали у Дэмона усталую улыбку. Напряженная тишина. Никаких других звуков. Где бы и в какое бы время вы ни представили себе войну – будь то Арбела, или Аженкур, или Энтитэм, – она всегда ассоциируется с каким-нибудь убогим местом, группой склонившихся над картой и говорящих приглушенными голосами людей. Дэмон вспомнил ферму в Бриньи, беспорядочный обстрел и нестерпимую жару. А вот эти сидящие на корточках люди прошли форсированным маршем сорок с лишним миль, по отвратительной местности, чтобы попасть в это убогое, маленькое и ужасно холодное укрытие; они уже более двадцати четырех часов не ели горячей пищи. Он, Дэмон, был среди них наиболее тепло одетым и тем не менее промерз до костей.

Говорил Линь Цзохань. В его голосе слышалась мягкая, но непоколебимая настойчивость. У него было худое, изнуренное лицо, большой подвижный рот и густые черные брови, как у Граучо Маркса, которые, когда он говорил, грозно двигались вверх и вниз; его возбужденный взгляд метался то по лицам людей, то по карте. На нем была простая синяя форма рядового солдата, без каких-либо знаков различия. Фэн Бочжоу слушал его, сидя на своих крупных бедрах – как глыба, невозмутимый, как буддийская статуэтка. Вот он задал какой-то вопрос. Линь показал что-то на карте резким движением указательного пальца. Фэн закивал головой, а пожилой китаец, которого они называли Лао Гоу, тихо пробормотал что-то сиплым голосом; его нос и щеку пересекал неприятный, посиневший от холода шрам. Напряженно вслушиваясь в их разговор, настолько напряженно, что ломило голову, Дэмон начал понимать, о чем идет речь. По крайней мере, он думал, что понимает. Подразделение Фона должно было осуществить демонстративное нападение крупными силами на Удай с востока, вызвать на себя огонь, выйти из боя и, выманив из этой деревни японский гарнизон, увлечь его за собой по длинной кривой к долине Яньдэ. В заранее условленное время Линь с главными силами отряда должен будет ворваться в деревню с северо-запада, уничтожить ослабленный гарнизон, пересечь железную дорогу на Сиань в четырех ли южнее деревни и совершить бросок в северо-западном направлении к Дуняньто. Что-то в этом роде. Однако всему этому плану, как видно, мешало то обстоятельство, что к Удаю с юга двигалась колонна японских войск.

– Куннань, [54]54
  Трудно ( кит.).


[Закрыть] – сказал Фэн отрывисто.

Дэмон инстинктивно кивнул головой. Разумеется, сделать это было нелегко. Дэмон нисколько не сомневался в этом Всего сто двадцать человек и никакого тяжелого оружия. Конечно же это фантастично. Но все они вели себя так, что в серьезности их намерении сомневаться не приходилось.

Линь заговорил еще более убедительно. Он даже не повысил голос, но можно было безошибочно заметить, что в нем зазвучала новая, настойчивая нотка. Дэмон успел уловить, что речь шла о медицинском обеспечении, о медикаментах, о боеприпасах. Говорилось о том, что сейчас предоставляется исключительная возможность и что ее надо обязательно использовать до того, как в населенный пункт прибудет колонна японских солдат; тогда этой возможности уже больше не будет… Фэн ничего не сказал; он только сплюнул на засохший песчано-глинистый пол пещеры. Было совершенно ясно, что роль, которая отводится ему, совсем не по душе Фэну, и Дэмон прекрасно понимал почему именно: ему предстояло выйти из боя и начать быстрый отход вверх, но одному из этих ужасных, ничем не защищенных склонов, располагая для прикрытия своих людей всего двумя пулеметами, чрезвычайно ненадежными к тому же. Фэн встретился. взглядом с Дэмоном, но тот сразу же отвел глаза в сторону. Похоже, что в войне ничего не меняется. С удивительно ужасной монотонностью всегда происходит одно и то же: один человек говорит другому, что возлагаемая на него задача очень важна, что у него хорошие возможности выполнить ее, что эти возможности даже более чем хорошие, просто отличные возможности, и так далее и тому подобное; другой человек – подчиненный, вяло слушая первого, начинает постепенно сознавать, что задачу, по-видимому, придется выполнять, что ее, пожалуй, нужно выполнить, и тем не менее тщетно надеется, рассчитывает, вопреки всему, что всю эту операцию, может быть, отложат, обойдутся без нее, вообще забудут о ней… Произойдет какой-нибудь обвал, или землетрясение, или наводнение, или даже мощная приливная волна. Но какая же приливная волна в глубине провинции Шаньси? В четырехстах милях от Желтого моря? На самом гребне крыши мира?…

Дэмон снял ботинки, помассажировал ноги, поменял носки с ноги на ногу, снова надел ботинки. Что ж, планы и операции. Бой. Даром в этом мире ничто не делается. Ничего! И лучше всех об этом знают вот эти китайские партизаны, сидящие на корточках, эти непритязательные люди, расположившиеся в пещере на горах Хэйхушань. Дэмон шел с ними двенадцать дней. Они останавливались в холодных разгромленных деревнях, ели просо из общего четырехфутового котла, ночевали в кучах на отапливаемых дымом глиняных лежанках, на которых они были вынуждены меняться местами через каждые два часа, чтобы те, кто находился далеко от лежанок, не замерзли. Дэмон хорошо узнал, каковы эти люди.

Однако идти в бой не в целях разгрома боевых частей противника или захвата его укрепленных позиций, а ради того, чтобы захватить медикаменты…

Дэмон энергично потер руки. Его мысли перескакивали с одного на другое, он больше уже не воспринимал даже отдельных слов из этого неторопливого разговора на мягком, мелодичном мандаринском наречии. Рядом с ним, прислонившись спиной к стене, сидел молодой солдат по имени Пай Сянь – худой юноша с приятным круглым лицом. Водя патроном по полу, он писал что-то, его губы беззвучно двигались, как у малыша. Следя за копчиком пули, царапающим землю, Дэмон видел, как солдат вывел: «Мужчина. Рис. Земля. Небо. Женщина». Потом неуверенно и очень медленно юноша написал целую фразу: «Верните нам наши реки и горы». Дэмон посмотрел вправо и встретился взглядом с солдатом, у которого были очень широкие скулы и узкие влажные глаза. Для китайца он выглядел тяжеловатым и был похож скорее на охотника с Алеутских островов. Дэмон не помнил имени этого солдата. Тот улыбнулся и приветливо кивнул головой, Дэмон ответил улыбкой. У этого эскимоса была французская винтовка «лебел» времен мировой войны; ложа винтовки треснула, но была крепко и очень аккуратно стянута пеньковой веревкой. Штатный ремень винтовки или износился или был потерян, и новый владелец заменил его японским ремнем из светло-желтой кожи. Как могла попасть сюда эта винтовка? Как она оказалась в руках партизана в глубине провинции Шаньси? Из Тонкина? Из французской дипломатической миссии в Тяньцзине? Из Японии? Какую историю эта винтовка могла бы рассказать… Уловив взгляд Дэмона, эскимос постучал пальцами по длинному узкому затвору винтовки и снова улыбнулся. Патронов к ней, по-видимому, не было, во всяком случае, Дэмон не видел их ни на ремне, ни в патронных лентах.

– Сколько? – медленно спросил Дэмон по-китайски. – Сколько у вас патронов?

– Двенадцать, – ответил эскимос. Он гордо похлопал по своему брючному карману, и Дэмон услышал глухое звяканье патронов. Эскимос держал их россыпью в кармане. Стало быть, обойм у него нет. А это означало, что он должен будет заряжать «лебел» для каждого выстрела. Возврат к временам Гражданской войны, к Шило. А когда будут израсходованы все двенадцать патронов…

Фэн поднялся на ноги. У него были японские наручные часы, и он, видимо, очень гордился ими. Он носил их на английский манер, циферблатом вниз. Вытянув руку, он сверял сейчас время на своих часах с часами Линь Цзоханя. Похоже, они уже обо всем договорились. Обменявшись с Линем еще несколькими фразами, Фэн молодцевато подтянулся, что никак не сочеталось с его грязной и потертой гимнастеркой и такой же фуражкой с козырьком, похожей на фуражку инженера-путейца, и сказал:

– Цзуйхоу шэнли. [55]55
  За окончательную победу ( кит.).


[Закрыть]

Дэмон понял, что значат эти слова. Линь повторил их, но никто даже не улыбнулся. Они пожали друг другу руки, и Фэн вышел. Через несколько минут Дэмон услышал, как отряд Фэна тронулся в путь.

Линь бросил взгляд на Дэмона, его брови метнулись вверх, вниз, потом он начал говорить что-то Лао Гоу и двум молодым солдатам. Дэмон заставил себя внимательно прислушаться к разговору, старался уловить каждое слово в этом трудном для слухового восприятия языке, в котором каждый слог звучит так же, как звучат еще минимум пять-шесть слогов, а подъем и понижение голоса – еще более запутанное дело. За то короткое время, которым он располагал, Дэмон подготовил себя к этому, насколько было в его силах, он пользовался малейшей возможностью для изучения языка и говорил с торговцами, кули, солдатами; тем не менее его понимали с большим трудом, и это сильно раздражало. А вот молодой Пэй – ему двадцать один – двадцать два года самое большее – научился не только говорить, но и писать на родном языке Дэмона. А эскимос не может ни писать, ни читать. Дэмон посмотрел на них еще раз. Эскимос предложил ему половину сяобина. Дэмон взял этот кусочек жесткой круглой лепешки и начал грызть ее. «Патрон вместо карандаша, разбитая винтовка „лебел“, – подумал он, – кусок китайской лепешки… О, Дэмон, как же далеко ты от дома…»

* * *

Странное испытываешь ощущение в роли военного наблюдателя, очень неприятное ощущение. Тебя как будто оторвали от земли, и ты плывешь, кувыркаешься, потому что не можешь воспользоваться ногами, не имеешь возможности опереться на что-нибудь… Или как будто тебя, совершенно голого, выпихнули в сад, в котором находится множество незнакомых гостей, правда, очень вежливых, обходительных и воспитанных незнакомцев, но тем не менее хорошо видящих и сознающих твою ошеломляющую наготу. Сейчас, перед первым боем с японцами, за которым он должен наблюдать, Дэмон чувствовал себя неловко, казался самому себе чуждым в этой среде, слоняющимся без цели и дела. Он вовсе не создан для такой деятельности. Мессенджейл превосходно подошел бы для такой миссии, он превзошел бы самого себя в этом деле, это был его хлеб – сидеть и наблюдать за развитием событий, отмечать кризисы и контрмеры, делать язвительные замечания, проводить остроумные аналогии… Только самое-то главное, пожалуй, то, что Мессенджейл не взялся бы за такое дело…

Дэмон был крайне удивлен, когда старина Меткаф вызвал его и изложил суть дела. Дэмон смутился, но его сердце бешено забилось от возбуждения. Китай! Через его сознание, словно молния, пронеслись все давние мечты юности. Бесчисленные приключения в песчаных бурях, нефритовые дворцы, закутанные в саваны фигуры, бьющие в огромные медные гонги…

– Конечно, сэр, – ответил он. – Мне очень хотелось бы поехать туда. Только вот я не уверен, достаточно ли хорошо подготовлен к этому. Я совсем не знаю китайского языка и никогда не выполнял обязанности посланника или представителя. Никогда не занимался разведкой. У капитана Маклура в оперативном отделении есть некто…

– Нет, – отрывисто перебил его полковник Меткаф, – я хочу, чтобы поехали вы.

– Хорошо, сэр.

Меткаф поднял руки, сцепил их за головой и откинулся на спинку стула. Это был высокий человек с горбинкой на большом носу, с ощетинившимися рыжими волосами, с забавным хохолком над каждым ухом.

– Мне нужен боевой офицер. Говорят, что вы стойкий и выносливый солдат… – продолжал он сухим сардоническим голосов. – Что вы задаете тон на марше и способны идти даже тоща, когда все другие валятся от усталости. И что на следующий день вы всегда готовы к новому, еще более трудному переходу. Это правда?

– Э-э… – Дэмон растерялся на какую-то долю секунды. – По существу это соответствует действительности.

– Ну и отлично. Это как раз то, что мне нужно. Нужен такой человек, который может перенести все невзгоды и не скиснет, не выйдет из строя. А эти неженки, черт знает что воображающие из себя лингвисты, мне не нужны; пусть их забирают другие.

Монк Меткаф слыл оригиналом. Один из привилегированных выпускников Гарвардского университета, он завоевал блестящую репутацию во Франции, во время службы в штабе Булларда. После этого он немало удивил и даже вызвал к себе презрение всех высших чинов армии тем, что попросился в разведку, да еще в такие времена, когда эта служба представлялась многим не чем иным, как пристанищем для некомпетентных и не находящих себе применения бездельников. Но Монк показал себя на этой службе совсем в ином свете. Он исчерпывающе освещал воину Абд-эль-Керима против объединенных сил Франции и Испании в Марокко, внимательно следил за греко-турецким конфликтом и находился в Шанхае в 1927 году, когда Чаи Кайши разгромил Рабочую армию. Он свободно говорил на восьми языках и мог объясняться еще на двадцати, его аналитические очерки в «Инфантри джорнэл» были гордостью и огорчением разведывательной службы. Он играл на гобое и знал об Азии значительно больше, чем любые три человека, вместе взятые, и у него были вечные неприятности с Вашингтоном.

– Я хочу послать вас на север, – проговорил он сквозь зубы, держа во рту погасшую сигару. – Посмотреть, что там происходит.

– Вы имеете в виду Дунбэйскую армию, Маньчжурию…

– Нет. Еще дальше. Дэмон удивленно заморгал:

– Тогда – партизаны?

– Да. – Взгляд Монка сделался свирепым. – А что удивительного вы находите в этом?

Дэмон не удержался от улыбки.

– Э-э… Насколько я понимаю, ничего, сэр… Только я не…

– Они воюют с японцами, правда ведь? – перебил Дэмона Монк и, не дав ему ответить, продолжал: – Можете не сомневаться, воюют. И должен сказать вам, воюют куда больше и лучше, чем эти самоуверенные и надменные гоминдановцы. – Он поднялся со стула и, засунув свои длинные руки в задние карманы брюк, начал расхаживать позади стола. – С лица похож на молодца, а в душе овца… – отрифмовал он нараспев. – Кто сказал так, Дэмон?

– Не знаю, сэр.

– Вот и хорошо! Если вы сказали бы мне кто – я выгнал бы вас. Мне надоели эти всезнайки, до смерти замучили схолиасты, которые могут переложить поэмы Чосера на язык урду, но не способны добежать до отхожего места без того, чтобы у них не началось сильное сердцебиение. Назовите мне офицера, который мог бы делать все, что делает рядовой первого класса, да чтобы в два раза быстрей, чем рядовой. Боже, назовите мне хоть одного офицера, который думал бы как рядовой солдат!

Дэмон решил, что Монк не хочет слышать ответа на это восклицание, и был совершенно прав, потому что тот, не ожидая, пока капитан что-нибудь скажет, продолжал:

– Говорят, у вас непредубежденный ум. – Он бросил на капитана мрачный подозрительный взгляд. – Вас я об этом спрашивать не намерен – любой дурак скажет про себя, что у него непредубежденный ум. Калвин Кулидж сказал бы вам, что у него именно такой ум. То же самое сделал бы и Савонарола. – Он сердито дернул себя за хохолок жестких рыжих волос. – Но вам довелось перенести много хлопот и забот, достаточно, чтобы можно было предположить, что вы действительно обладаете непредубежденным мышлением. Прав я?

– Да, мне пришлось пережить многое, сэр.

Меткаф затрясся в откровенном ехидном хохоте и провел костяшками пальцев по верхней губе, вправо и влево.