Текст книги "Однажды орел…"

Автор книги: Энтон Майрер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 67 страниц)

– Вы должны поздравлять меня, а не Сэма, – шумно возмутилась Томми. – В конце концов согласие дала я, а не он…

– Когда же все это произошло? – поинтересовался Пойндекстер.

– Только что.

– Он только что сделал предложение? Он сделал вам предложение и вы согласились? – Она радостно кивнула ему. – Ну знаете, это просто самоубийство…

– Можно мне сейчас поцеловать ее, Сэм? – спросил Бен. – Могу я поцеловать вашу невесту?

– Не торопись, дружище. – Нос Сэма все еще украшало привешенное фокусником кольцо, которое придавало ему грозный вид жестокого варвара.

– Да, но, учитывая…

– Учитывая что?

– Учитывая, что я так много выпил…

Пойндекстер все еще смотрел на нее, укоризненно качая головой.

– Поздравляю, – глухо сказал он. – Надеюсь, когда вы будете отстирывать его рубашки в луженой бадье где-нибудь в самой глухой части Эгони-Роу, вы вспомните, что у ваших ног был весь мир…

– Я положу весь мир к ее ногам, – резко перебил его Сэм.

– Вы такой сентиментальный, Декс, – меланхолично заметила Элси, – и такой обескураживающе наивный. Зачем же вы говорили, что поможете ему стать миллионером, если не хотели, чтобы он сделал ей предложение?

– Я беру назад свои обещания! – рявкнул Пойндекстер и осушил свой бокал. – Можно выбирать или девушку или работу, но не сразу то и другое.

– Слишком поздно, – заметил сквозь смех Бен.

– Не расстраивайтесь при проигрыше, – сказал Сэм решительно. – Разве вас не учили в Нью-Хейвене как проигрывать изящно?

– Я «завалил» этот предмет. И еще один, пока пил шампанское. Неужели вы оба совершенно равнодушны к богатству?

– Декс, – умоляющим тоном вмешалась Томми, – вы же ни хотите, чтобы я не послушалась зова своего сердца, но хотите ведь?

– Зов сердца! Высокопарные слова и показная мишура, какой уж это зов сердца! Томми, я… я по-настоящему разочаровался в вас.

– По-моему, это восхитительно, – заметила Элси, выговаривая слова со своим неопределенным акцентом. – Всякая женщина должна поддаваться каждому своему чувству, идти на любое приключение – психологическое, сексуальное, географическое…

– Океаническое, – вставил Бен.

– А почему бы и нет? Я спала с девятью разными мужчинами, и с каждым новым всегда было интереснее, чем с предыдущим.

– Неужели это правда, Элси? – жадно заинтересовалась Арлин Хэнчетт. – Неужели действительно с девятью разными мужчинами.

Царевна лениво вздохнула.

– Американцы! – презрительно сказала она. – Вы как-то уж очень ограничиваете сами себя. Неужели это интересно всю жизнь каждый божий день есть только жареный картофель?

– А как насчет Красного моря, детка? – спросил Дэкс насмешливо.

– Да, бывала, – Элси выразительно посмотрела на него томными глазами и утвердительно кивнула, – проездом. В Акабе.

– О, хорошо хоть, что только проездом…

Позднее Томми и Сэм оставили своих друзей и поехали по спящему городу в открытом экипаже. Они миновали Ля-Круазетт, проехали к заливу Хуан под зеленый свод шумящих от морского ветра сосновых ветвей. В лицо ударял свежий соленый воздух, звонкий топот копыт воспринимался, как веселая музыкальная мелодия; до звезд на небе, казалось, можно было достать рукой.

Интересно получается: в какой-то момент вы на что-то решились – и у вас сразу же изменяется весь комплекс чувств, ощущений и желаний. Томми долгое время чувствовала себя одинокой; сейчас, когда она брошена на произвол судьбы в конце этой безжалостной войны, ей всем сердцем захотелось стать частичкой кого-то, быть неразрывно связанной с кем-то. Томми прижалась к теплой ворсистой шинели Сэма и повернулась к нему лицом.

– Ты счастлив? – прошептала она.

– Счастливее, чем сейчас, я не был никогда… – ответил он, – честное слово, никогда в своей жизни… У меня такое ощущение, как будто я могу поднять весь мир одной рукой. О, мы будем так хорошо жить, Томми, – продолжал он, крепко обнимая ее. Он ликовал от радости. – Я полон… ох, не знаю… Любовь и всякие приключения, замки и султаны, коралловые лагуны…

– Ты выпил слишком много шампанского.

– Да, но дело не в шампанском. Это все ты. Я безумно хочу тебя.

Она почувствовала тайный страх: «А что, если я подведу его, если я не оправдаю его надежд?», но эта мысль в тот же момент сменилась радостным желанием быть любимой, отдаться ему, упасть в его объятия.

– О, поцелуй меня, – прошептала она. – Поцелуй, сейчас…

Его губы были теплыми, шероховатыми, он обнял ее так крепко, что захватило дыхание; голова закружилась, весь мир покачнулся, яркие звезды покатились по средиземноморскому небу вниз. Ее охватил радостный страх. Она подумала, что ее сердце вот-вот разорвется от счастья.

– О, Сэм, – она засмеялась над своей мыслью, как будто высказала ее вслух, – Сэм, обещай мне, что нам всегда будет так хорошо, как сейчас.

– Обещаю.

– Что между нами никогда не будет никаких ссор и недопониманий.

– Никогда, ни одной.

– Хорошо. Папа будет рад, – сказала она после небольшой паузы.

– Я надеюсь.

– В этом можно не сомневаться. Он очень хорошего мнения о тебе.

Его губы нежно скользили по ее бровям, по щеке, шее; она трепетно дрожала от переполнявшего ее счастья и еще крепче прижималась к нему.

– Тебе не холодно? – спросил он.

– Нет, нет, не холодно.

Сунув руку в карман его шинели, чтобы согреть ее, она нащупала там маленький маршальский жезл из папье-маше.

Часть третья. Заросли чапареля

Глава 1

– Мы живем здесь небольшой, довольно тесной общиной, – сказала Эдна Бауэрс, расправляя подагрической рукой перед своего ситцевого платья. – А что поделаешь, приходится, по-другому на этих равнинах жить нельзя.

«Это не равнина, а пустыня, – с грустью подумала Томми, – бескрайняя пустыня Гоби, вот что это такое». Придерживая крышку, она осторожно наливала чай из надтреснутого чайника; края его были отбиты и крышка, как пьяная, съезжала на носик.

– Конечно, мэм, – сказала она вслух. – Я предложила бы вам чай с лимоном, но, к сожалению, у нас его нет.

– Ничего, ничего, дорогая. На нет и спроса нет. – Жена полкового квартирмейстера Эдна Бауэрс – худая костлявая женщина в возрасте около пятидесяти лет – то и дело крепко прищуривала свои светлые серо-зеленые глаза: она была очень близорукой, но наотрез отказывалась носить очки. Эдна была уроженкой штата Айдахо, но уже много лет, как выехала оттуда. Она медленно потягивала дрожащими губами чай из предложенной ей чашки. – Странный вкус у этого чая, – заметила она, – я никогда не пила такого. Где вы его взяли?

– Это дарджилинг. Нам подарил его в Канне один друг моего папы, английский артиллерийский офицер. Сэм очень любит такой чай.

– О, индийский! Как же это я не догадалась? – Она отпила еще глоток, и ее губы сморщились, как будто острый вкус чая впитался в язык. – Да, – произнесла она, улыбаясь, и со звоном поставила чашку, – я хорошо понимаю, каково вам начинать здесь, в этом гарнизоне. Мы с мужем начинали в Силле. Это было, конечно, много лет назад, и нам пришлось пережить немало трудностей и неудобств.

– Да, конечно, – пробормотала Томми, – представляю себе. – Она поправила блузку – пуговицы на ней были слишком малы, а петли большие, и блузка то и дело расстегивалась – и попыталась незаметно заправить ее под пояс юбки сзади. В тот момент, когда у дверей ее дома остановилась жена майора Бауэрса – очевидно, чтобы дружески поболтать с ней, – Томми была занята приклеиванием треснувшего и завернувшегося линолеума в ванной. Сидя на хрупком плетеном стуле, Томми попыталась украдкой распрямить затекшую спину и избавиться от сковавшего ее чувства досады. – Да, я помню, мэм, – продолжала она, – папа служил в Силле, когда мне было девять лет.

– О, вы были там? – оживилась миссис Бауэрс. – Тогда вы, наверное, помните кое-что. Мы знали вашего отца и мать в Керни. Тогда вы были еще совсем ребенком. Миссис Колдуэлл. – Бауэрс прищурила глаза. – Как ее звали-то?

– Кора.

– Кора. Бедная женщина. – Жена майора взяла чашку и выпила несколько глотков. – Ей все время не везло. Туберкулез. Вы знаете, с этой болезнью ведь долго не живут. С ее здоровьем жить в военных гарнизонах было тяжело. Она старалась, конечно, что есть сил, но ваш отец, Джордж, должна вам сказать, был вечно занят службой.

– Да, я знаю.

– Ему пришлось многое пережить и вынести. Я помню, как Лиза Кортисс говорила мне, когда была в Оглеторне…

Томми наклонила голову, сделала вид, что она с интересом слушает миссис Бауэрс. С женами старших по положению офицеров надо говорить деликатно, с улыбкой во всем соглашаться и слушать, слушать и соглашаться. Даже, если вам приходится слушать чепуху, ложь, предвзятости и вранье. Миссис Бауэрс была назойливой и любила посплетничать. В гарнизоне некоторые даже называли ее – доверительно, разумеется, – подлой старой сукой; но она была женой майора. Томми Дэмон тоже была женой майора, и не так уж давно, но теперь Дэмон был всего-навсего первый лейтенант, хотя и старшего разряда. Правда, толку от этого разряда никакого. Ее отец был бригадным генералом, а сейчас стал всего-навсего подполковником, к тому же младшего разряда. Она прикусила нижнюю губу. На гражданской службе, если вы не способны работать, если вы пьете, или не уважаете старших, или совершили непоправимые ошибки, которые сказались на делах фирмы, вас или увольняют, или предлагают уйти по собственному желанию, или переводят на другую работу, не требующую особого ума, или понижают каким-нибудь иным путем. В армии же вас понижают за то, что вы усердны, компетентны и лояльны, короче говоря, за то, что вы хороший солдат. Быть хорошим солдатом стало теперь не модно.

* * *

После Канн, Парижа, Нью-Йорка и Трентона форт Харди показался Томми невыносимо диким. Томми вспомнился несколько смутивший ее трехдневный визит в семью Сэма. В Нью-Джерси он настоял на покупке подержанного «ля-саля», что истощило их и без того весьма скромные сбережения («Купив машину, мы сэкономим деньги, дорогая, – убеждал он ее, – мы обгоним поезд и доедем еще скорее, вот увидишь»). Из Небраски они направились на юг и долго пробирались по бескрайним ветреным и пыльным прериям. Позади остались многие мили тряски по бревенчатым дорогам. Она помнила такие места – насмотрелась на них еще тогда, когда была девочкой, – но все равно оказалась неподготовленной к тому, что увидела вокруг форта Харди. Вокруг до самого горизонта была только выгоревшая трава. В конце растрескавшегося от жары парадного плаца, лишенного какой бы то ни было растительности, стояли ветхие каркасные домики для семей офицеров и еще более ветхие бараки для рядовых. В средней части плаца виднелись вихляющие фигуры солдат, занимающихся строевой подготовкой. Когда они подъехали и остановились у главных ворот гарнизона, жара дыхнула на них, как из печи для обжига кирпичей. Тяжело дыша, Томми посмотрела на Сэма, а тот в свою очередь вопросительно уставился на нее.

– Они скучные и однообразные, эти ваши Великие Равнины, – пошутил Сэм, улыбаясь.

Томми заставила себя улыбнуться. Как и там, в Канне, она с притворным французским акцентом пробормотала:

– Зато как прелестно, что здесь нет этих продуваемых холодным сквозняком мрачных залов замка Везелей…

– Отлично, детка! – Сэм одобрительно хлопнул Томми по колену и поставил машину на ручной тормоз. Пока он докладывал о прибытии, она терпеливо сидела в этой несносной жаре, оттягивала прилипавшую к телу сатиновую блузку и обмахивала лицо сложенной в несколько раз газетой «Омаха-Геральд». Он не возвращался очень долго. «Возьми себя в руки и терпи», – говаривал ее отец. Интересно, пришлось ли и ее матери пережить такое же. Наверное. Несомненно, пришлось. Томми вышла из машины, но послеполуденное солнце так пекло, что у нее закружилась голова и она почувствовала тошноту; перед глазами поплыли круги, потом появились красно-черные расходящиеся полосы. Она снова села в машину. Металлические части машины так нагрелись, что до них нельзя было дотронуться. По плацу медленно прошли четыре солдата в широкополых шляпах и рабочей одежде. На спине и по бокам на брюках у каждого из них виднелись нарисованные по трафарету белые литеры «Р», – видимо, наказанные за что-то. Они с трудом несли две тяжелые канистры; их сопровождал солдат военной полиции, его рубашка между лопатками была мокрой от пота. Томми проводила солдат печальным взглядом, ее охватило старое, знакомое чувство сострадания и жалости: наказания в армии, по ее мнению, были слишком жестокими, слишком категоричными. Почему солдата, совершившего какой-нибудь проступок, так строго наказывают, обращаются с ним, как с парией? Да, возможно, командование знает, что делает. Возможно. Откуда-то издалека донесся глухой раскатистый взрыв, вызвавший у Томми чувство безотчетного страха. Она села поудобнее, расправила затекшие ноги и несколько раз приложила к лицу скомканный, влажный от пота носовой платок. «Господи, почему же он так долго не возвращается?» – подумала она с досадой.

Когда Сэм наконец вернулся, он широко улыбался.

– Двадцать восемь «цэ»! – сказал он с ликованием. – Я же говорил тебе, что квартира будет. Это хорошо. Только что отбыл какой-то офицер.

– …До войны, – начала Томми после короткого молчания, – вновь прибывающего офицера и его молодую жену обычно встречал начальник гарнизона и провожал в отведенную им квартиру. Или, если начальник был занят, эту миссию выполнял его адъютант.

– О, это… это было в ста-а-а-рой армии, – бодро заметил Сэм. Ему было явно весело, и это заполняло ее страдающую, изнывающую от жары душу негодованием. – Ты хотела, чтобы они выстроили оркестр и чтобы весь полк прошел церемониальным маршем? Очень жаль, дорогая. – Сэм перешел на английскую интонацию, которую усвоил в Канне. – Начальник гарнизона решил вместо этого провести церемонию коронования. Вестминстерское…

– Замолчи! – раздраженно крикнула Томми. Сэм замер, изумленно глядя на нее. – Я чуть не поджарилась в этой противной машине, – продолжала она. – Сидела и, как девчонка, ждала тебя несколько часов…

– Извини, дорогая, – Сэм нежно взял ее руку в свою. – Я ведь не нарочно. Там тоже не рай, и я вовсе не бездельничал эти часы. Меня встретили далеко не с распростертыми объятиями. Дело в том, что они не знают, куда меня назначить. Они вообще не знают, как им поступать с кем бы то ни было. Слишком много нас сейчас прибывает к ним.

– Прелестно, ничего не скажешь…

– Адъютант, кажется, очень сожалеет, что просидел всю войну здесь и не имел возможности отличиться.

– Не удивительно. Отвратительное место. Ты уверен, что мы не ошиблись? В ту ли пустыню мы попали? Ты уверен, что это не Сахара?

– Конечно, это не замок, дорогая. – На подбородке Сэма висели капельки пота, и это, видимо, раздражало его. – Может быть, здесь уж не так плохо, как сейчас кажется. Поедем посмотрим, что нам предложили.

Они медленно проехали мимо выстроенных в ряд домов; миновали красивое старинное каменное здание, вероятно резиденцию начальника гарнизона, желтенькие домики, в которых живут старшие офицеры, с верандами и замощенными клинкерными кирпичиками дорожками. Чем дальше, тем более ветхими и убогими становились дома. Томми умышленно не смотрела по сторонам, она уставилась на свои ногти и твердила себе: «Я не расстроюсь, не расстроюсь, какой бы плохой ни оказалась квартира; Сэму необходима ободряющая поддержка любящей жены, а я и есть любящая жена; ему нужна…»

– Кажется, здесь, дорогая.

Она вышла из машины и, стараясь ни на что не смотреть, побрела позади него по протоптанной тропинке.

Входная дверь и порог прогнили. Стены были очень безвкусно и небрежно выкрашены грязно-коричневой краской таким толстым слоем, что она стекла блестящими масляными ручьями на багетные планки и засохла на них в виде грязных пятен. Пол, видимо много лет назад покрытый темным лаком под дуб, теперь во многих местах облупился; он был весь обшаркан, исцарапан, в мокрых коричневых пятнах. В дальнем углу комнаты валялась пара офицерских потрескавшихся сапог для верховой езды; один из них лежал вверх подошвой с оторванным каблуком.

В другом углу красовалась груда пивных бутылок, куча старых газет, канцелярские принадлежности и отслужившие свой срок предметы одежды.

– Ты уверен, Сэм, – пробормотала Томми, – ты совершенно уверен, что мы попали в отведенный нам дом?

– Да, двадцать восемь «цэ», – повторил он. – Так мне сказали там. К тому же, – он сделал неопределенный жест рукой, – дом ведь никем не занят.

Томми ничего не ответила. Все более возмущаясь, громко стуча каблуками по затоптанному полу, она быстро осмотрела все комнаты. Крохотная спаленка, лишенная доступа свежего воздуха, была окрашена отвратительной зеленой краской. На потолке краска во многих местах отскочила, и он был как в лишаях. Из верхнего водяного бачка в туалете, покрашенного темно-желтой краской, на коричневый линолеум медленно падали капельки воды. На кухне стояла отапливаемая дровами печка, чем-то походившая на черный поврежденный линейный корабль; едва державшаяся на проржавевших винтах кухонная раковина была страшно оббита. Один из кранов был обмотан грязной засаленной изоляционной лентой, и из него тоже капала вода. Стекла в двух окнах были разбиты. Мебели почти никакой не было: комод, стул со сломанной спинкой, кухонный стол из сосновых досок, и все. Во всех углах лежали кучи старья и отбросов: изношенная одежда, засаленные игральные карты, поломанные детские игрушки, старые газеты и журналы, осколки черных граммофонных пластинок. В одном углу стояла гавайская гитара со сломанным грифом и одной струной.

– Да, им, конечно, нужно было бы убрать здесь хоть немного, прежде чем кого-нибудь вселять, – заметил Сэм. – Довольно грязновато, откровенно говоря.

– Грязновато! – взорвалась Томми. – Это же какие-то развалины! Как после погрома… – Она вызывающе посмотрела на Сэма. – Неужели они искренне думают, что здесь можно жить?

– Да, но если…

– Где мебель? На чем нам спать, сидеть, кушать?

– Дорогая, видишь ли… ты же знаешь, они не…

– Я вовсе не имею в виду тебризские ковры или секретеры в стиле эпохи Людовика Пятнадцатого. Ради бога, я имею в виду элементарно необходимые для жизни вещи! – Она понимала, что говорит слишком высоким голосом. Черт возьми, они не пробыли на новом месте и трех минут, а она уже кричит, как торговка рыбой. Но остановить себя Томми была не в силах. После свадьбы в Париже, нескольких месяцев пребывания в Кобленце и шумных и веселых недель в Нью-Йорке и Трентоне, после всех этих празднеств, надежд и радужных решений такая обстановка была просто невыносимой. – Что это за эксперименты над нами? – кричала она. – Неужели они думают, что здесь можно жить? Или это просто кто-то так неумно шутит?

– Дорогая, они переходят…

– Переходят от чего – от кочевого образа жизни к пещерному? Я за всю свою жизнь не видела такого отвратительного захламленного свинарника! Что они здесь делали? Волочили тяжелые наковальни? Посмотри на пол! – Она с отвращением поддела носком туфли валявшуюся на полу грязную рваную форменную рубашку, и та полетела в угол. – Они, кажется, специализируются здесь на подрывных работах? Ха, им надо начать с того, что положить хороший заряд под эти отвратительные развалины…

В соседнем доме кто-то хлопнул дверью. Томми замолчала, раздраженная, озлобленная, выведенная из себя жарой, длительной поездкой по этой знойной пустыне и этими жалкими развалинами, которые должны были стать первым местом для их совместной жизни.

– Томми…

Сэм смотрел на нее своим спокойным, любящим, неотразимым, просящим пощады взглядом. Как будто виноват во всем был он! И она вела себя так, будто он действительно был виноват. Как глупо! Ее охватило искреннее раскаяние. О, до чего же утешающим был его взгляд, бесконечно утешающим и ласковым! Она подошла к Сэму и прильнула головой к его широкой груди.

– Извини меня, дорогой, – пробормотала она, – я сама не знаю, что со мной происходит…

– Конечно, милая, – ответил он, нежно обнимая ее. – Устала от поездки и жары…

– Прости меня. – Она подняла лицо, закрыла глаза и прижалась к его влажной щеке.

– Здесь не так уж плохо, ты увидишь, – продолжал он. – Я подъеду сейчас к квартирмейстеру и спрошу, нельзя ли достать пару коек. А потом эти патронные ящики, ты знаешь, на них можно сидеть и стол из них получится.

– В самом деле?

– Вот увидишь! Поеду и попрошу привезти их сюда как можно скорее. Потом мы поработаем, приведем кое-что в порядок. У меня в багажнике есть кое-какой инструмент, ты же знаешь. Устроимся не так уж плохо.

Сэм внес в дом чемоданы с одеждой и предметами первой необходимости и расположил их в наименее захламленном углу. Затем он сел в машину и уехал. Томми переоделась в джинсы и рубашку, нашла под раковиной две пустые коробки и свалила в них всякий хлам. Затем она со все возрастающим неистовством принялась за уборку в спальне – усилие, которое явилось лишь прелюдией к тому, что она и Сэм сделали в течение следующих трех недель. Им отвели такое жилье? Хорошо! Она прищурила глаза и стиснула зубы. Она не будет больше выходить из себя, как это только что произошло. Томми вспомнила своего отца и слова, которые она сказала ему: «Я знаю одно – когда мы обоснуемся где-то на постоянное жительство, я уже ни на что жаловаться не буду». Отец тогда нежно улыбнулся и ответил: «Надеюсь, что так и будет».

Это произошло на свадебном обеде – ужасно дорогостоящем приеме в ресторане «Фойт», на котором настоял ее отец Джордж Колдуэлл. Он сначала думал устроить военную свадьбу в полку, но она запротестовала: она встретила Сэма вне орбиты Марса и хотела, чтобы и свадьба состоялась вне этой орбиты. Обед удался на славу. Были приглашены Бен Крайслер, Гарри Зиммерман и Уолт Питере – из бывшей роты Сэма, а также Лиз Мейю и еще две девушки из госпиталя в Невиле. Бен прочитал сочиненное им на этот случай и рассмешившее всех стихотворение со множеством фантастических предсказаний и предостережений, Гарри от имени батальона подарил ей серебряный кубок; Лиз безумно влюбилась в Уолта; все очень много выпили и было ужасно весело. Чванливые французы, обедавшие за соседними столиками, строили недовольные гримасы и смотрели на всю компанию осуждающе, но от этого было только еще веселее. Бен назвал свадьбу историческим событием и призвал всех считать эту дату праздником и впредь отмечать ее. После этого вся компания села на симпатичный экскурсионный пароходик и отправилась на прогулку вниз по Сене…

Но теперь они находились в форту Харди и должны были мириться с суровой действительностью. В тот первый день Сэму удалось раздобыть три койки – две в спальню и одну в гостиную, а она смастерила для них из миткаля покрывала, выкрасив их в лохани в темно-синий цвет. Она покрасила признанный негодным материал, предназначенный для устройства мишеней, и сделала из него занавески. Сэм достал также патронные ящики, и через некоторое время она смастерила чехлы и на них; он подремонтировал раковину, печку и ступеньки на крыльце. Она съездила в Хэзлетт и купила два подержанных стула, три индийских коврика и латунный торшер в форме фламинго. Они многое покрасили, починили, заклеили, зашили, непрестанно поражая друг друга при этом своим умением и опытом, подбадривая один другого похвалами. Небольшой приусадебный участок с поникшими в затвердевшей земле подсолнухами был безнадежно запущен, и Томми не стала тратить на него свои силы и время, решив, что самое главное – это привести в порядок интерьер. Они совершили визиты вежливости и им нанесли ответные визиты, поэтому она могла ходить с высоко поднятой головой; она теперь как бы крепко встала на ноги. Комнаты приобрели приличный вид, и в них можно было жить, несмотря на то, что домик был старый, полуразрушенный.

* * *

– …Большинству из них на все наплевать, они ничем не интересуются, – брюзжала между тем миссис Бауэрс с недовольным выражением на лице. – Майор только позавчера говорил об этом. Все они были во Франции, где, конечно, не соблюдалось никакой гарнизонной дисциплины, и все очень уж важничают. Это прискорбно. Просвещенности и интеллекта, которые были свойственны офицерам до войны, теперь уже нет.

– Да, пожалуй, нет, мэм, – неуверенно согласилась Томми.

– Не пожалуй, а совершенно определенно. Уж можете поверить мне, дорогая. Некоторые из них доходят до того, что начинают поучать старших… Кстати, куда назначили лейтенанта?

– Лейтенанта? – недоуменно спросила Томми. – Ах, простите, вы имеете в виду Сэма. Его назначили в третью роту.

– Гм, – неопределенно промычала Эдна Бауэрс. – Он, что же, Вест-Пойнт не кончал?

– Нет, не кончал.

– Он из сержантов?

Томми посмотрела на худое лицо миссис Бауэрс, в ее серо-зеленые глаза.

– Да, из сержантов. Ему присвоено офицерское звание за боевые заслуги, во Франции. Одновременно его наградили орденом Почета.

– Да, мой муж сказал, что он мустанг, [41]41
  Офицер, выслужившийся из рядовых. – Прим. ред.


[Закрыть] – продолжала миссис Бауэрс, словно не слыша ответа Томми. – Но я просто не поверила этому. Я сказала ему: «Хирам, ты, должно быть, ошибаешься. Дочь Джорджа Колдуэлла не вышла бы замуж за выходца из рядовых». – Неприятно свистя, она отпила еще один глоток чая. – Да, это новая армия, и удивляться здесь нечему. Теперь в армию попадают всякие. Мой муж говорит, что прежнего мастерства от современных офицеров требовать совершенно невозможно. Теперь все по-иному, и в некоторых случаях это просто ужасно… – На какой-то момент в ее глазах и на лице появилось и тут же исчезло выражение страха. – Да, – она поставила чашку на стол, – нам придется просто добиваться лучшего из того, чем мы располагаем. – Она как-то искусственно засмеялась. – Ох, уж эта новая армия!

Томми посмотрела через окно на лужайку, где играли в белый мяч двое детей. «Боже, – подумала она, – почему с визитами ходят такие подлые невежественные люди и почему они выбирают именно меня?»

– Я думаю, вы правы, мэм, – сказала она вслух, стараясь улыбаться как можно искреннее. – Однако, принимая во внимание, что я дочь военного, а Сэм участник боевых действий в Мексике в шестнадцатом году под началом генерала Першинга… надеюсь, вы согласитесь, что мы можем считать себя в некотором смысле причастными к старой армии?

Жена майора метнула на нее уничтожающий взгляд – довольно странных для ее поблекших невыразительных глаз – и снова засмеялась каким-то искусственным смехом.

– Нет, вы не можете, моя дорогая, и я не стесняюсь сказать вам об этом совершенно откровенно. Откуда вам такое пришло в голову?

– Э-э, я говорю…

– Ваш отец действительно может. Вы же двое – нет. – Миссис Бауэрс подняла перед ее лицом свой длинный костлявый палец и направила его на нее, словно осадное орудие. – Вам еще многое необходимо узнать и не забывайте об этом, мисс.

Томми опустила глаза и прикусила губу. Кажется, ей предстояли значительно большие трудности, чем она полагала.

– Извините, миссис Бауэрс, я, разумеется, не хотела сказать что-нибудь такое, из ряда вон выходящее, – заметила она и сама удивилась своим словам; этак она, глядишь, и выпалит еще что-нибудь некстати. Ей надо приучить себя быть сдержанной: это будет нелегко и, может быть, неприятно, но что поделаешь; если так могут другие, значит, и она сможет, надо только взять себя в руки…

Чтобы переменить тему разговора, она встала и предложила:

– Не хотите ли посмотреть наши апартаменты? Они, конечно, не роскошны, но Сэм и я очень гордимся тем, что мы сумели сделать здесь. Домик был в ужасном состоянии, когда мы приехали. Предыдущие жители, видно, были… – она подавила готовую слететь с языка колкость, ибо уже успела узнать, что семья Джэков, превратившая этот домик в свинарник, – закадычные друзья Бауэрсов – …несколько неряшливы, – закончила она. Томми провела миссис Бауэрс по убогим комнатам, с гордостью показывая ей занавески, подушечки, коврики, различные поделки и отремонтированные места, новый рабочий столик и, чем она особенно гордилась, сделанный Сэмом кухонный шкафчик.

– Гм! Он что, был столяром до армии?

– Что? О нет, нет, мэм, просто он мастер на все руки.

Миссис Бауэрс повернулась лицом к Томми; она имела характерную для старых дев привычку пользоваться больше своим телом, чем руками, когда она куда-нибудь двигалась, как-будто ей хотелось растолкать людей своей плоской жесткой грудью.

– Гм, – пробормотала она, надавив языком на левую щеку, – не могу понять, зачем все это нужно было делать здесь, если в конце недели вам придется уступить этот домик старшему по званию.

Томми ухватилась за спинку стула; каково было в этот момент выражение ее лица, она и не подумала.

– О нет! – отчаянно крикнула она. – Нет, они не посмеют!

Жена майора засмеялась сухим каркающим смехом:

– Не посмеют! Подождите, моя девочка, и вы увидите!

– Но здесь же были развалины, настоящие развалины! Это мы сами привели все в порядок…

Эдна Бауэрс уже шла своей неуклюжей походкой через гостиную к двери на крыльцо.

– Не забывайте, что это армия, дорогая. Я же сказала, вам еще многое предстоит узнать.

Томми хотела что-то ответить ей, но вовремя опомнилась и прикусила губу. У нее возникло огромное желание пнуть ногой эту костлявую мстительную женщину, изрыгающую угрозы и проклятия, – импульс, который, очевидно, отразился на ее лице, ибо в глазах миссис Бауэрс появились злобные торжествующие огоньки; она снова засмеялась, круто повернулась и пошла прочь.

«Старая ведьма», – пробормотала Томми. Она вытерла выступившие на верхней губе капельки пота. В открытые окна дунул слабый ветерок, принесший с собой запах высохшего навоза и выгоревшей травы.

К тому времени когда пришел Сэм, Томми была полна дурных предчувствий и горела желанием отомстить миссис Бауэрс.

– Это правда, Сэм? – спросила она. – Правда, что нас хотят выселить отсюда?

Сэм глубоко вздохнул и сел на патронный ящик, который служил и стулом, и частью стола, и скамеечкой для ног, в зависимости от того, в чем в данный момент была нужда. От длительного пребывания на солнце и ветре его лицо покраснело, глаза сузились от усталости. Он утвердительно кивнул:

– Да, она права. В пятницу приезжает капитан, он старше меня, и этот домик отдадут ему.

– О нет, не может быть…

– Я не хотел говорить тебе об этом еще пару дней… Нам придется освободить эту квартиру.

– После всего, что мы здесь сделали? Выходит, что мы старались для кого-то другого? – Внезапно ее сознание пронзила мысль: домик, в который их переведут, будет еще хуже, потому что этот предназначается для капитана, а Сэм всего лишь первый лейтенант… – О боже! – простонала она. Мысль об этом показалась ей невыносимой. – Боже мой, как это несправедливо! – Она крепко стиснула руки и часто заморгала глазами, чтобы сдержать подступившие слезы.

Сэм печально пожал плечами: