Текст книги "Портрет незнакомца. Сочинения"

Автор книги: Борис Вахтин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 55 страниц)

Наутро он ей позвонил и сказал:

– Я хочу к тебе приехать вечером. Ты не против?

– Приезжайте, – сказала Горюнова.

Ожидая повторения пройденного, волнуясь сверх меры, сразу после работы приехал Афанасий Иванович – как тут скажешь, в гости, когда квартира была, по существу, почти его собственная, но все-таки именно в гости, потому что внутренне, как ни старался, не мог ощутить себя ни хозяином квартиры, ни хозяином положения. Он все-таки удержался от того, чтобы заехать по дороге в магазин и купить цветы, торт, коньяк и шампанское – обычный свой набор в трудных случаях.

Войдя, Афанасий Иванович решительно пошевелился обнять Надю, но та уклонилась, да так ловко, что вроде бы просто не поняла его движения и отшагнула зажечь в прихожей свет. Так что не получилось не то что обнять – даже за руку поздороваться.

– Есть хотите? – спросила Надя.

Афанасий Иванович есть не хотел совершенно – его быт, быт хозяйственного руководителя, налажен был превосходно. Утром шофер привозил его по дороге на завод в ресторан при заводской гостинице, где все официантки были ему всесторонне знакомы, знали его меню и расписание, накрывали для него заранее столик – он им покровительствовал в делах житейских, они его опекали всячески, а кое с кем из них у него были отношения не только в сфере питания; обедать он ездил туда же, а ужинал у себя в кабинете – традиционный кофе со сливками, сыр и печенье готовила ему и подавала секретарша.

– Очень, – ответил он Наде, решив, что ничто так не сближает, как совместная трапеза.

– А выпить?

– Что у тебя есть? – заинтересовался Афанасий Иванович.

– Коньяк есть, шампанское, – сказала Надя, и в ее голосе Афанасий Иванович услышал несомненную гордость хозяйки.

– А водка? – спросил он.

– Тоже есть, в холодильнике.

– А ты выпьешь?

– Шампанского. Идите в комнату, я в кухне накрою.

В комнате Афанасий Иванович увидел сразу икону, которая висела, однако, не вызывающе, а скромно, на стене, без ризы и украшений – так висели иконы у многих друзей Афанасия Ивановича, увлеченных коллекционированием этих предметов седой старины. На столике заметил он книги, штук пять-шесть, все, кроме одной, в старых переплетах. Он взял верхнюю – «В поисках за Божеством» какого-то Николаева, издание еще дореволюционное. Открыл наугад, стал читать – ничегошеньки из того, что ему попалось, он никогда не знал даже понаслышке.

Автор писал витиевато, «с явной претензией на доморощенную философию», как раздраженно подумалось Афанасию Ивановичу, который решил, однако, что это все-таки не такая галиматья, как та, которой он накушался из уст Горюновой за последнее время, – этот никому не известный Николаев был похож на ученого, потому что на страницах внизу часто имелись сноски.

Ужин был приготовлен на славу. Афанасий Иванович, хотя и был сыт, с удовольствием ел кусок великолепной вырезки под сметанным соусом, запивая его коньяком «Армения».

– Где ты такое мясо достала? – спросил он.

– Мясник знакомый образовался, – опять с гордостью ответила та.

– А еще какие знакомые образовались?

– А вам что требуется, Афанасий Иванович?

– В каком смысле?

– Знакомые мои вам зачем надобны?

– Чтобы послать их подальше! – вырвалось вдруг у Афанасия Ивановича.

– За что?

– А просто так! – Афанасий Иванович выпил еще одну рюмку. – Молода ты еще со всеми знакомиться!

– Да, – сказала Надя, и ее большие глаза стали вдруг огромными. – Мне бы таких, чтобы к Богу дорогу искали, а я бы их просвещала.

– Надо вперед смотреть, не оглядываться…

Афанасий Иванович от укора этих глаз, коньяка и воспоминаний, от уединения с Горюновой в этой квартире совсем потерял голову и протянул Наде руку ладонью вверх – открыто, но не как нищий:

– Когда едем во Дворец бракосочетания?

Увы, Горюнова уважительного внимания на великодушную плоскость ладони не обратила, смотреть на Афанасия Ивановича перестала и сказала не то чайнику на плите, не то сковородке:

– На столбе мочала…

– Я готов и с начала, – попал в рифму Афанасий Иванович. – Нет вопроса.

– Что это вам не терпится, Афанасий Иванович? Думаете, за десять дней вернулось мое к вам прежнее отношение?

– Тяжело мне, пойми, – со всей откровенностью прошептал Афанасий Иванович.

– А вы почаще лекарство принимайте ваше, легче будет.

– Какое лекарство?

– Которым пользуетесь. То самое…

«Кто? Как? Где?» – заметались мысли Афанасия Ивановича. Нет, никому он о своем «лекарстве от любви» не говорил, это точно…

– Каким – тем самым? – с вызовом спросил он.

На лице Нади появилось неприятное ему выражение. «Сейчас гадость скажет», – подумал Афанасий Иванович.

– Я ведь брякну, Афанасий Иванович…

Афанасий Иванович быстро считал, понимая, что многое сейчас можно выиграть… Нет у нее доказательств, нет и быть не может – значит, надо, это он с юности усвоил, до конца стоять на своем.

– Брякать ты можешь, но нужны доказательства, – сказал он.

– Доказательства чего, Афанасий Иванович?

Он почувствовал, что краснеет. Этой способности он прежде за собой не знал.

– Афанасий Иванович, – сказала Горюнова потупившись, – спасибо, что предлагаете мне за вас выйти, спасибо, что говорите, будто любите меня. Ведь о любви к себе слушать приятно, правда. Только, простите, не верю я, что вы меня любите. Когда любят, разве такое лекарство употребляют? Или, может быть, я в этих делах не все понимаю?

Но Афанасий Иванович решил ведь стоять до конца.

– О каком лекарстве ты болтаешь? – спросил он надменно.

– Да о женщинах, с которыми вы спите, чтобы меньше хотелось спать со мной!

«Брякнула-таки», – чуть не до слез восхитился Афанасий Иванович.

– Так и знал, – сказал он, – что ты на это намекала. Кто это тебе наврал на меня?

– Вы сами это так называете.

– Где, когда?

– А разве нет?

– Почему не отвечаешь? Где? Когда?

– Мне подумалось, Афанасий Иванович, что вы именно это сейчас должны делать и именно так свой разврат называть… Может, я ошиблась? Скажите по совести…

– Наговариваешь, а потом «по совести» с тобой говори. Конкретно – о чем ты спрашиваешь?

– Эх, вы, – с досадой махнула рукой Надя. – Киссинджер…

Вечер был испорчен. Вскоре Надя недвусмысленно дала понять своему гостю, что ему пора, и тому пришлось удалиться. На сей раз он сделал это с достоинством, боясь рисковать, так как чувствовал, что один ложный шаг – и все кончится полным разрывом, уйдет она и из квартиры, и из его жизни навсегда, а такое поражение даже представлять себе он не желал.

На улице он оглянулся. Высоко над головой светились ее окна, как ему померещилось, не то голубым, не то янтарным светом, и в этом особенном их сиянии увидел он ее глаза. Поморщившись, он отогнал это несуразное видение и заставил себя думать как можно конкретнее о ее, как он назвал это, молочно-восковой спелости.

После этого визита поплелись их отношения, как старушка в гору. Афанасий Иванович материально продолжал Наде помогать и регулярно посещал ее, возил в кино и даже в театры, каждый раз имея намерение добиться своего и каждый раз уходя ни с чем. Лекарство от любви он употреблял в огромных дозах, однако без всякого видимого результата.

В одно из своих посещений Афанасий Иванович не выдержал и закричал:

– Да кто же мы, в конце концов, по-твоему, друг для друга, черт побери?! Да не крестись, не раздражай меня! Надо же договориться!

– Настоящий мужчина, Афанасий Иванович, никогда заранее ни о чем не договаривается…

– И все-таки?

– Вы мне предложение сделали, получается, что вы почти что жених мой…

– Как это – почти жених?

– Претендент и соискатель. Ответа ждете.

– Вроде мясника? Или еще кого-нибудь?

– Точно, – вдруг совсем по-детски развеселилась Надя. – Вы как один из женихов, а я вроде Пенелопы! А вдруг вы окажетесь самим Одиссеем, временно замаскированным под соискателя?

– Прялки я для тебя не припас…

– Афанасий Иванович! Если вы даже подумать посмеете всякое там насчет денег и квартиры, то я не знаю, что сделаю!

– Не думаю я про это, – отмахнулся Афанасий Иванович.

– Знаю… Потому и не безнадежный вы человек…

Дня два обдумывал Афанасий Иванович этот разговор и решил, что Горюнова все-таки любит его – нервно, обиженно, но любит… Стало быть, надо менять тактику и опять штурмовать вторую, неожиданно образовавшуюся линию обороны, а для начала достать охапку роз, пару бутылок получше да привезти подарок побогаче.

Весна уже окончательно омыла Инск солнцем и свежестью, когда Афанасий Иванович, разработав новый план, решил приехать к Горюновой, не предупредив заранее.

И приехал сдуру – без звонка, как сосулька на голову…

8. Полным-полно претендентов

Все флаги в гости будут к нам…

А. С. Пушкин

Вечер был душный – в конце весны в Инске случаются дни с необыкновенной, черноморской жарой с грозами, от которых освежается только что расцветшая черемуха, с ливнями, превращающими улицы в наполненные водой канавы, а площади – в корыта, причем и в канавах, и в корытах вода не только пенная и словно бы мыльная, мутная, но и глупая и пронырливая, как толпа, гоняющаяся за дефицитом.

Афанасий Иванович, одетый в светлый французский костюм, успел в подъезд до дождя, что он принял за добрый знак и взбодрился. С охапкой длинноногих роз нежно-алого цвета в одной руке, с портфелем, набитым напитками и деликатесами, купленными по блату в местной «Березке», в другой, он предстал перед Надей победоносно и весело, что, как он знал по опыту, решающим образом способствует успеху у женщин.

Надя впустила его, хотя он и явился без звонка, но розы почему-то не взяла, так что он вынужден был пойти с букетом следом за ней в комнату, любуясь ее необыкновенным станом, – да, восхитился в очередной раз Афанасий Иванович, не фигура у нее, а именно стан!

Сосредоточенный на своем восхищении он и оказался в комнате, среди множества гостей, молча на него глазевших.

Гости сидели вокруг стола, на диване, на подоконнике, стояли, притулившись к шкафу и стенам; они были, очевидно, и в соседней комнате, потому что оттуда вдруг донесся дружный взрыв мужского хохота. Афанасий Иванович, стараясь никак не обнаружить свою растерянность, окинул их взглядом, который почти сразу наткнулся на сидевшего в кресле негра. Негр развалился, перекинув ноги через ручку кресла и пристроив на коленях какую-то огромную книгу. На негре был белоснежный бархатный костюм в обтяжку и лиловая рубашка без галстука; он с любопытством рассматривал Афанасия Ивановича чуть выпуклыми глазами, нисколько, однако, не портившими его худощавого интеллигентного лица. Негра вынести Афанасий Иванович, как ни силился, не смог! И не успела Надя его представить, а она это сделала с большим к нему уважением, даже как-то особенно ему поклонившись, как он, кивнув сразу всем (это ему казалось, что он кивнул, – на самом деле он нелепо дернул головой от плеча к плечу), вышел в кухню.

Если в комнате, как все-таки успел заметить Афанасий Иванович, были сплошь мужчины, то на кухне нашел он двух девиц, сидевших у открытого окна нос к носу, куривших сигареты «Уинстон» и настолько увлеченных разговором, что даже не взглянули на вошедшего. Афанасий Иванович нервно бросил розы в раковину, бухнул портфель на стол, к которому и подсел, чтобы срочно выпить, но тут сзади к нему подошла Надя и, положив ему на одно плечо руку, а на другое подбородок, отчего он ощутил спиной нечто, вызвавшее в нем ожог и трепет, сказала:

– Афанасий Иванович, это мои подруги, я надеюсь, что они вам понравятся…

– Люда, – представилась одна.

– Люба, – представилась другая.

И обе вдруг необыкновенно приветливо повернулись к Афанасию Ивановичу.

– Может быть, жарко? – спросила Надя, не меняя позы. – Дайте мне ваш пиджак, Афанасий Иванович.

Вставая, чтобы отдать ей пиджак, Афанасий Иванович неожиданно почувствовал в ногах странное бессилие, и тут же они у него затряслись, да как! Прямо-таки ходуном заходили! Стряхнув пиджак на руки Наде, он поскорее достал бутылку, отвинтил пробку и, совершенно не стесняясь девиц, до которых ему никакого дела не было, глотнул несколько раз из горлышка и с шумом выдохнул. Надя, на мгновение покинувшая кухню, чтобы повесить пиджак, под выдох его вернулась, но на необычное его глотание виски не отозвалась никак, только мигом поставила перед ним прибор, закуску и подсела к столу, глядя на него снизу вверх.

– Вы с работы, поешьте, – сказала она.

– Розы поставь, – резко сказал Афанасий Иванович.

– Простите…

Она вскочила и занялась розами, а Афанасий Иванович, выпив одну за другой три рюмки виски и съев что-то, наконец успокоился, повеселел и решил начать с того, чтобы познакомиться с негром поближе. В конце концов, подумал он, это моя квартира и моя, в конце концов, женщина, несмотря на временные трудности в смысле близости, которые никого не касаются. Замечу, что у Афанасия Ивановича последнее время незаметно для него исчезла способность сразу улавливать суть происходящего, поэтому о главном – откуда здесь взялось столько народу и по какому они тут поводу – он размышлять не стал. Впрочем, для людей его типа, как мне кажется, очень характерно упускать из виду, что их женщины в перерывах между свиданиями с ними не спят летаргическим сном, а кого-то встречают, что-то читают, где-то бывают – словом, жизнедействуют, так что встреча после перерыва – это не продолжение предыдущей, а что-то иное, чего никак не мог, понятно, взять в соображение Афанасий Иванович, над этим никогда не задумывавшийся и как бы вычеркивающий для себя промежуточное женское существование. Поэтому, не взяв себе в голову, откуда и почему у Нади гости, он прямиком отправился к негру и спросил, давно ли тот здесь, имея в виду под «здесь», естественно, нашу родину. Но бестолковый негр под «здесь» понял то место, где он сейчас находился, и ответил:

– Я здесь приходиться третично.

– А до того когда приезжали? – продолжал политичный разговор Афанасий Иванович.

Негр несколько удивленно на него посмотрел и ответил, глядя ему прямо в глаза:

– Боюсь, ужасно точно датами забывается…

– А в качестве кого? – вежливо продолжал Афанасий Иванович.

Негр смотрел на него, часто моргая, и почему-то не отвечал.

– Виски? – предложил Афанасий Иванович, обнял негра и увлек на кухню, где негр с удовольствием стал посасывать виски из рюмки, раздражая Афанасия Ивановича этой своей чуждой нам привычкой.

– Со знакомством, – предложил он негру, и тот ответил:

– Джон.

– Так, все-таки, в качестве кого, Джон? – снова спросил, выпив, Афанасий Иванович.

Негр оглянулся на девиц, которые беззастенчиво за ними следили, поколебался, наконец решился и твердо сказал:

– Хочу ее жениться и уйти вместе к Америке. Как и все.

– Как это? – вытаращил глаза Афанасий Иванович.

Но тут одна из девиц, не то Люба, не то Люда, Афанасий Иванович начисто забыл, кто из них кто, вмешалась в разговор и пояснила:

– Джон хочет сказать, Афанасий Иванович, что он здесь для того, чтобы предложить Наде выйти за него замуж…

– Для этого в Советский Союз приехал? – спросил Афанасий Иванович, незаметно для себя глотая очередную рюмку.

– Нет, конечно, – улыбнулась девица. – В Советском Союзе он по обмену, он изучает творчество поэта Батюшкова, а сюда в гости пришел, чтобы свататься…

– Как все, – радостно кивнул головой негр, внимательно и с удовольствием слушавший девицу. – Как тоже вы?

Из соседней комнаты опять донесся многоголосый мужской хохот, и Афанасий Иванович вспомнил, что тех он еще и в глаза не видел.

– Все, что ли, свататься явились? – спросил он девицу.

– Мне кажется, что все, Афанасий Иванович, – кротко ответила та. – Разве вы не в курсе дела?

Что было дальше, Афанасий Иванович запомнил плохо. Был момент, когда он разговаривал с неизвестно откуда взявшимся народным умельцем Алешей и уверял того, что ничего лучше, чем медная Куликовская битва, он, Афанасий Иванович, не видел никогда, что Алеша сыграл в его, Афанасия Ивановича, жизни, сам, конечно, того не подозревая, необыкновенную роль, секрет, конечно, какую, но благодарность и покровительство Алеше обеспечено, а какую именно роль и как – секрет, секрет, чужая тайна, он, как мужчина, не имеет права, но Алеша отныне – выпьем! да что там! он приказывает – до дна! – всегда к нему пожалуйста, с любым вопросом, нет вопроса! Потом он обсуждал с негром Джоном положение в Никарагуа, причем все, как надо, негру пояснил, просветив того, бедного, полностью, хотя тот пить наотрез отказался, стесняясь, как вслух решил Афанасий Иванович, своих на этот счет ограниченных возможностей. В какой-то отрезок вечера он, как помнил, обнимал в ванной не то Любу, не то Люду, требуя, чтобы та с ним немедленно куда-то ехала и там ему отдалась, но с условием сначала твердо пообещать отдаться и без обмана, иначе он, Афанасий Иванович, ее убьет! А в другой отрезок он стоял с Людой или с Любой – во всяком случае, не с той, что в ванной, а с другой, – на лестнице и горячо, нетерпеливо, гневно убеждал ее стать его женой и поехать с ним в командировку в Бангладеш, где они будут охотиться на крокодилов. Помнил он, что в течение всего вечера рядом с ним появлялась Надя, удивительно нежно и внимательно к нему относившаяся, часто поившая его кофе и не дававшая его никому в обиду, – он помнил смутно какой-то эпизод, когда в расстегнутой до пояса рубашке стоял в дверях другой комнаты и что-то кричал, а молодой человек, волосатый и рукастый, вдруг с криком на него полез, но тут возникла Надя и не только остановила молодого человека, но и вообще выставила того за дверь, несмотря на то, что за окном шумел дождь и гремел гром. Наконец он помнил, что все разошлись и Надя помогла ему раздеться и лечь, села рядом и гладила его по голове, а он целовал эту руку и, кажется, плакал, а она прошептала «бедный мой», и тут ему, расслышавшему ее шепот, стало ясно, что она готова, наконец-то, ему принадлежать, но едва он с восторгом это смекнул и за ее руку схватился покрепче, как почему-то уснул мертвецким сном, как засыпают не столько пьяные, сколько нервно истощенные люди.

Утром Надя разбудила его.

Он с трудом открыл глаза и увидел, что она глядит на него ласково и с улыбкой. Еще не сообразив толком, где он и что к чему, он решил, что сейчас самое время… «Где она спала?» – попытался, придя в себя, понять он. И протянул к ней руку, улыбаясь просительно-победно.

– Афанасий Иванович, быстренько, на работу опоздаете, – сухо сказала Надя, отходя.

На его электронных часах было без двадцати девять, а в девять, как он вспомнил, на заводе директорское совещание и он докладчик…

– Машину вашу я вызвала, – сказала Надя.

Костюм его был почищен, отглаженная рубашка висела на спинке стула, кофе стоял на столике у постели…

Афанасий Иванович брился в машине механической бритвой, недоумевая, откуда у Нади телефон его шофера, и закрывал глаза от воспоминаний, и злость глодала его, и новый, на сей раз решительный шаг созрел в его немного еще пьяном мозгу…

Шаг этот требовал подготовки, так что к действиям Афанасий Иванович был готов не в тот же день, а лишь на следующий. Замышленное так увлекло Афанасия Ивановича, что он не звонил Наде вплоть до того момента, когда готов был полностью и собирался к ней ехать. Она говорила с ним по телефону довольно вяло и неохотно, на его настойчивые расспросы, одна ли она, ответила сердито, что да, одна; а ждет ли кого-нибудь, осведомился Афанасий Иванович и даже дышать перестал; нет, не ждет никого…

– Я сейчас приеду, – сказал Афанасий Иванович.

– А может, не стоит? – неуверенно не то спросила, не то попросила Горюнова.

– Приеду! – твердо сказал Афанасий Иванович, боясь, как когда-то в сторожке при церкви, что Надя расслышит барабанный бой его сердца.

– Ну, коли так уж настаиваете, – с непонятной Афанасию Ивановичу иронией протянула Горюнова. – Валяйте, приезжайте.

Решительный шаг, который намеревался сделать измочаленный Афанасий Иванович, был прост – собрался он нынче же силой овладеть Горюновой, а для того чтобы она не слишком сопротивлялась, подсунуть ей во время ужина хорошенькую дозу сильнодействующего транквилизатора, разведенного заранее в сладком шампанском – ее любимом напитке. День и ушел у Афанасия Ивановича на доставание снотворного, которое он и растворил в шампанском, тщательно закупорив бутылку заново и замотав фольгой горлышко. Афанасий Иванович обдумал все варианты и твердо поклялся в душе исполнить намеченное во что бы то ни стало, даже если Горюнова будет молить о пощаде, угрожать разрывом или даже самоубийством. Он приготовился внутренне к тому, что после этой ночи навсегда расстанется с Горюновой – с живой или мертвой, все равно. Озлобленный, ослепленный желанием, уставший от необычности отношений с Горюновой, Афанасий Иванович Таратута, крупный хозяйственный руководитель, приготовился совершить уголовное преступление, тщательно обдумав все варианты и при любом из них настроившись на непреклонность…

Надя в этот вечер была особенно тиха и печальна, слушала Афанасия Ивановича рассеянно. Как свойственно самовлюбленным и небогатым натурам, он темой разговора часто избирал с Надей (как, впрочем, и с большинством других знакомых) подробности службы, повествуя ей без претензий подряд, кого видел, что сделал, о чем и с кем совещался, какие участки вверенной ему экономической службы завода посетил, что сказал он и что ему кто ответил. Подобный пересказ заурядной повседневности доводил он до мельчайших подробностей, так что мог длить повесть бесконечно, по многу часов, пребывая в уверенности, что его собеседнику должно быть необыкновенно интересно, что сегодня сказал он начальнику финансового управления по поводу оплаты счета за невывезенные контейнеры и что ответил начальник управления, человек, по словам Афанасия Ивановича, неглупый, но лишенный инициативы, не умеющий решать самостоятельно, так что за ним нужен глаз да глаз. Из этих резиновых повествований возникал, однако, довольно правдивый портрет Афанасия Ивановича – опытного и смелого руководителя, каким он и был. Надя обычно к рассказам Афанасия Ивановича прислушивалась очень чутко и всячески их поощряла вниманием и вопросами – редкими, правда, но искренне заинтересованными.

В этот вечер она не спросила его ни о чем и даже избегала на него смотреть. Впрочем, он рассказывал как ни в чем не бывало, попивая коньяк и досадуя лишь, что она не притрагивалась к стоящему перед ней бокалу – пригубила свое любимое шампанское и только.

Прошло часа полтора.

«Пора», – решил Афанасий Иванович, встал, закрыл окно и подошел к Наде, сидевшей на диване. Она подняла глаза, посмотрела на его стиснутые челюсти и сжатые кулаки…

– А может, все-таки не стоит, Афанасий Иванович? – жалобно спросила она.

Он возвышался над ней грозно, как царь Петр над царевичем Алексеем, и так же неумолимо.

– Сядьте, – попросила она. – Ведь я не убегаю…

– Ждать я больше не буду! – хрипло сказал Афанасий Иванович.

– И после этого вы меня женой своей мыслите?

– Мыслю!

– А я – с таким мужем общую жизнь буду строить?! Да?!

– Будешь!

– Стойте! – крикнула Надя. – Афанасий Иванович, стойте! Да оглянитесь вы, горе мое!

И он оглянулся – не из-за того, что она сидела неподвижно и так отчаянно молила обернуться, словно дело шло о ее жизни, но потому, что услышал за спиной довольно-таки сильный шум.

Такие рожи, как те, которые увидел Афанасий Иванович, редко, наверно, встречаются даже в наше время, столь богатое выразительными физиономиями.

Рож было три и принадлежали они трем верзилам, одежда которых, давно уже доношенная до такого состояния, чтобы не нуждаться в чистке и не бояться никакой работы или непогоды, отлично гармонируя с небритостью щек и краснотой глаз и носов, сообщала об этих незнакомцах все то, что не в силах рассказать ни паспорта, ни характеристики с места работы. Перед Афанасием Ивановичем находились несомненные алкаши, несомненно лишенные понятий о дуэльном кодексе и видом своим заставляющие интеллигентных людей думать о милиции, прокуратуре и даже принудительном труде. Перед ним стояли типичные, одним словом, с виду громилы, и хотя Афанасий Иванович не был трусом, и, пожалуй, смог бы, как он мгновенно прикинул, одолеть одного из них, но не трех, а он не был и камикадзе, давно и твердо усвоив заповедь, что с голыми руками против танка не попрешь, хотя к хору, воспевающему безумство храбрых, присоединяться надлежит без колебаний. Поняв, что силы неравны и положение в случае драки безнадежное, Афанасий Иванович молча сел.

– Познакомьтесь, Афанасий Иванович, – пригласила Надя.

– Гриша, – протянул ему руку один из вышибал, и Афанасий Иванович, покоряясь обстоятельствам, пожал эту лопату.

– Я вам, Афанасий Иванович, говорила как-то о Грише, – сказала Надя. – Он работает в гастрономе, в мясном отделе…

– Проще сказать – мясник я, – сказал Гриша, садясь слева от Афанасия Ивановича.

– А я – Веня, – следующая лапища бережно стиснула руку Афанасия Ивановича. – Плавал до этой весны на сухогрузе «Волоколамск»…

– Сейчас он работу ищет, – на правах первознакомца прокомментировал Афанасию Ивановичу Гриша. – Жена у него, понимаете, плавать с ним больше не может из-за больных родителей, а без него за себя не ручается, просит не оставлять одну…

– Не ручается, – подтвердил Веня, садясь справа от Афанасия Ивановича, – что ж тут поделаешь…

– Гоша, – представился последний.

– А вы где работаете? – саркастически спросил Афанасий Иванович, поскольку никто ничего не говорил о Гоше.

Тот пожал могучими плечами и молча сел напротив Афанасия Ивановича.

– Нигде, – вздохнула Надя. – Таких, как Гоша, называют, Афанасий Иванович, тунеядцами. Ну, что ж, надо за знакомство выпить…

И она принесла из кухни явно заранее заготовленную закуску – вареную картошку в кастрюле, селедку, масло, колбасу, а также пять бутылок водки.

– Норма, – сказала она Афанасию Ивановичу, ставя бутылки на стол. – По одной на человека плюс одна запасная, а я водку, как вы знаете, не пью…

– Я пить не буду, – твердо сказал Афанасий Иванович.

– Что ли, гости мои вам не нравятся? – спросила Горюнова.

– Что же врать умным людям, – горько усмехнулся Афанасий Иванович, – необычная для меня компания…

– Мои друзья, – сказала Надя.

– Я пойду, – встал Афанасий Иванович, не имея уверенности, что его выпустят.

Верзилы ждали, что скажет Надя, не двигаясь с места.

– Вольному воля, – сказала та. – Жаль, что не посидите с нами на прощанье… Ведь вы, кажется, Афанасий Иванович, решились наконец с завтрашнего дня не видеть меня?

– Я, – подчеркнув это «я», сказал Таратута, – вел и веду себя, Наденька, естественно…

– Куда ж естественней! – Надя встала, глаза ее загорелись, заговорила она вдруг со скрытым бешенством. – А кому без любви эта ваша естественность нужна?! Насмотрелась я на вашу естественность, благодарю покорно! Скольких, скольких такие вот, как вы, естественники одурачили, что любви никакой и вовсе нет! Веня, скажи ему, есть любовь на свете или похоть одна и осталась?

– А как же, есть, – кивнул Веня.

– Гриша! Есть любовь или только переспать надо человеку? Скажи ему!

– Да он знает сам, – смущенно сказал Гриша.

– Я, Надежда Платоновна, никогда любви не отрицал, – рассердился Афанасий Иванович. – Вопросы твои, Наденька, для детского сада, извини! Азбучные! Вел я себя и веду именно естественно, так, как всякий вел бы себя на моем месте! Да не публично же нам объясняться, в конце концов!

– Наедине хотели бы, да? – почти шепотом сказала Горюнова. – Случая прежде не было, да? Часами здесь с глазу на глаз не сиживали, в антрактах по фойе не хаживали, да? Или вы на сегодняшний вечер главное объяснение отложили, естественный вы человек?

– Ты где их прятала-то, в соседней комнате? – Афанасий Иванович всегда знал, что лучший вид обороны – наступление. – Телохранителей-то своих?

– Мы там в карты играли, – всунулся в разговор Веня.

– Молча, чтобы не мешать… А тут шум слышим – отчего, думаем. Надо поглядеть. А что – помешали тебе разве, друг дорогой?

– Почему вы мне «ты» говорите? – взъелся Афанасий Иванович.

– Извините, привычка… Так помешали или нет? Просим ясность внести, а то беспокоимся мы…

– Что же молчите-то, Афанасий Иванович? – уже спокойнее спросила Надя. – Может, стыдитесь правду ответить? Или, в естественности своей, опять прикидываете в уме, что повыгоднее сказать?

– Как ты смеешь так говорить со мной? – укоризненно и сокрушенно спросил в свою очередь Афанасий Иванович.

– Что же делать мне, непонятливый вы человек, если я вас всего-то всего, до последнего винтика понимаю! – горестно и вдруг как-то совсем по-бабьи заголосила Горюнова. – Если постигла вас, дни и ночи о нас с вами размышляя, лучше, чем себя, так что знаю всегда, о чем вы думаете, о чем молчите, что во сне видите! Постигла и мучаюсь из-за вас, что такой сокол мог бы получиться ясный, такой царевич ненаглядный, такое земли украшение, а затем и такой отец детям нашим, если бы не искривил сам же, сам, вот от чего выть-то хочется, – сам! – душу свою, если бы поверил в любовь и доверился любви!

Такой ее Афанасий Иванович еще не видел и сейчас не спускал с нее глаз, любуясь и плохо понимая, что там она такое несет, но вновь исполняясь надеждами на благополучный исход сегодняшнего вечера – на миг померещилось ему, что прогонит она этих алкашей и бросится к нему на грудь…

– Ну, надо же! – не меняя интонации, продолжала Горюнова. – И в эту, решительнейшую минуту не слышите вы меня! Прямо оглохший какой-то! Ну как, как, Афанасий Иванович, могу я вашей быть после этой бутылки-то шампанского, не говоря уже о прошлом, более далеком, пусть я бы это прошлое и забыла?

– Не все же его и помнить, – пробормотал Афанасий Иванович, и тут впервые в глубине его души шевельнулось предчувствие какого-то большого несчастья, угрожающего ему, – очень неприятное предчувствие, от которого во рту появилась терпкая горечь. Он ослепительно ясно понял наконец, что сегодня ничего у него не получится, а может, и никогда не получится, и это понимание вызвало в нем не только ужас, как он ожидал, а почему-то и облегчение.

Тем временем Гриша взял шампанское, понюхал вылил немного на ладонь, лизнул, опять понюхал и вдруг вскочил, держа бутылку, как гранату.

– Ведь вы шампанское это заранее изготовили, Афанасий Иванович, – Надя движением ладони приглашала Гришу сесть, – заранее! Ваши на сегодняшний вечер планы я, конечно, еще вчера, когда вы не позвонили после пьянки, поняла, но бутылки этой я от вас все-таки не ожидала – вон, пригубила даже, настолько себе не поверила! Да сядь ты, Гриша, Христа ради!

Она и не глядела на мясника, но угадала точно, что пора того остановить, – Гриша через мгновение кинулся бы на Афанасия Ивановича, да и Гоша уже вцепился обеими руками в столешницу, готовый вскочить. Только Веня сидел спокойно, внимательно слушал и следил за движениями всех.