Текст книги "Портрет незнакомца. Сочинения"

Автор книги: Борис Вахтин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 55 страниц)

Другое, гораздо более действенное препятствие – существование в мире других систем управления. Поэтому акционерное общество важнейшей для самосохранения задачей своей полагает изменение существующих в мире систем и распространение своей власти на весь земной шар. Пока эта задача не решена, акционеры не могут чувствовать себя спокойно. Поэтому они должны вооружаться и вооружаться. А это значит, что они должны, вынуждены, как это им ни омерзительно, допустить те науки, без которых немыслимо производство современного оружия. И скрепя сердце, с массой предосторожностей и специальных мер (подкупа, угроз, изоляции и т. п.) они принуждены допускать существование в своей стране одной науки за другой: сначала физики и математики, затем химии и кибернетики, далее генетики и даже психологии, далее геологии и даже социологии. А тем самым допускать знания – самое для них вредное и отвратительное, допускать существование знающих людей, из среды которых неизбежно, хотя и медленно, появляются люди с независимым мышлением. Развитие науки в свою очередь требует контактов с внешним миром; развитие промышленности вооружений вызывает потребности в торговых связях. Полной – столь желанной акционерам – изоляции не получается, из внешнего мира проникают сведения о других системах: старых, капиталистических и новых, социалистических. Акционерное общество не может не улучшать маскировку своей действительной цели, а для этого оно вынуждено идти на уступки управляемым – но только на такие уступки, чтобы эти управляемые не взбунтовались. Рано или поздно акционерное общество из чувства самосохранения может броситься в войну, чтобы уничтожить многообразие мира и установить свою диктатуру на всей земле.

Только в том случае, если не верить акционерам на слово, если в каждом конкретном случае искать объяснение фактам в том, выгодно ли то или иное обстоятельство акционерам, вот только тогда можно правильно объяснить то, что кажется при любом другом подходе нелепым, бессмысленным, опасным для страны и вредным для народа.

Например, «культурная революция». Акционерное общество истребляет опасную для него заразу, занесенную извне и накопившуюся внутри, готовит подданных к войне. Попутно перераспределяются кое-какие пакеты акций, кто-то обогащается, а кто-то разоряется. В целом кажущееся безумие «культурной революции» выгодно акционерам, поскольку эта «революция» уничтожает мыслящих и улучшает маскировку.

Так же легко найти и виноватых в страданиях китайского народа – виновато оно, акционерное общество, и больше никто и ничто, поскольку оно взяло на себя всю полноту власти и поскольку оно не интересуется ничем, кроме сохранения себя, не стремится ни к чему, кроме удовлетворения своих интересов.

Китай – страна бедная. Что же достается нижнему слою акционеров-ревкомовцев? Достается мало, но все-таки они живут чуть-чуть лучше, чем те, кто вовсе не имеет акций. А со временем будет доставаться больше – и в виде прямых материальных льгот, и с помощью коррупции, которая при такой системе неизбежно достигнет фантастических размеров, так что честных людей останется ничтожно мало.

Вообще нравственность упадет очень низко. Несовпадение действительных целей с провозглашаемыми, неуважение акционеров к труду управляемых, выражающееся в постоянной недооплате труда, отсутствие независимого суда и правовой защиты, страх перед тайной полицией и доносчикомания, неуважение к человеческой личности, скрытое и явное воровство – все это сделает свое дело, и люди не смогут уважать себя, а, стало быть, и уважать других.

Власть – такая же ценность, как капитал, и если богатство может давать власть, то и обратно – власть может приносить богатство. И частная собственность на власть в Китае неизбежно приведет к таким же тяжелым для людей последствиям, как и частная собственность на орудия и средства производства.

Внутренние силы изменить положение в Китае не могут – недовольных гораздо быстрее найдет тайная полиция, чем они смогут найти друг друга и договориться.

Обобщение философическое

Почему же китайские люди дали себя обмануть и допустили к власти это грабительское акционерное общество?

Иными словами: почему люди, знающие бедность, невежество и слабые ресурсы своей страны, так охотно поверили, что они смогут осуществить на земле всеобщее счастье и положить начало золотому веку?

Между двумя полярными состояниями мечется человеческая душа: между состоянием жизни с ее тревогами, заботами, переменами, разнообразием всего, включая собственное «я» в разных ситуациях, и состоянием смерти, с ее покоем, свободой и счастьем нераздробленного «я». Жизнь и смерть присутствуют в человеке каждый миг, пока он ходит по земле. Каждое из этих состояний по-своему дорого человеку, но жизни в нем больше, страдает он от нее сильнее, осознает ее хорошо, а смерть не осознает, а только чувствует как сладостную свободу, как отдых от бремени. И не может он осознавать смерть, потому что пугается, гонит эти мысли прочь от себя, и они прячутся в чувство, в ожидание абсолютного покоя, абсолютного счастья.

Именно поэтому любой яркий и волевой призыв к золотому веку находит отклик в человеке, именно поэтому так легко спекулировать на великой идее коммунизма – нужно только перевести эту идею из плана исторически-конкретного и научного в план неопределенный.

Но человечество отдохнет и заслужит покой только тогда, когда оно перестанет существовать. Ни на секунду раньше.

Что же пожелать китайцам в конце этих дневников, которые, впрочем, и не должны иметь конца, потому что я надеюсь еще побывать в Китае? Одного – чтобы скорее провалилось в тартарары акционерное общество. А оно обязательно провалится.

1967

ГИБЕЛЬ ДЖОНСТАУНА

Документальное исследование^[1]

18 ноября 1978 года в джунглях Гайяны погибло свыше девятисот американских граждан, которые создали там поселок, названный Джонстауном – в честь их руководителя, протестантского священника Джеймса Джонса.

Если бы где-то внезапно вымерло все население небольшого городка, то туда устремились бы врачи, чтобы выяснить, какая же болезнь его поразила и как предотвратить распространение такой болезни. Но здесь, в Джонстауне, не было ни моровой язвы, ни чумы, ни неведомой хвори.

Здесь люди погубили себя сами.

Невозможно установить, кто из них покончил с собой добровольно, кого к этому принудили против его желания, а кого и просто убили. Когда прибывшие в Джонстаун специальные команды разбирали, чтобы похоронить, груды трупов, они находили среди них целые семьи – многие родители и дети умерли, держась за руки, стараясь теснее прижаться друг к другу. Погибшие, как и их вождь, были безусловно вменяемыми. Там лежали белые и черные, молодые и пожилые, маленькие дети и глубокие старики, высокообразованные и малограмотные…

Присмотримся же к случившемуся повнимательнее.

Его преподобие Джеймс Уоррен Джонс

Джеймс Уоррен Джонс родился в 1931 году в городке Линне штата Индиана. Отец вернулся с Первой мировой войны больным, жил на пенсию. Мать в юности готовилась стать антропологом, получила хорошее образование, но затем пошла работать на фабрику. Семья его была по американским понятиям бедная, уровень ее обеспеченности был существенно ниже среднего. Сведения о родителях Джеймса скудны и, вполне возможно, не имеют никакого отношения к становлению его характера. Так, отец участвовал в деятельности ку-клукс-клана в Линне – видимо, весьма успешной, так как негры боялись даже показаться в этом городке. Мать была, видимо, особой экзальтированной – однажды она видала вещий сон, согласно которому ей суждено было родить гения, который исправит наш грешный мир, – этот сон будто бы и послужил причиной того, что она бросила антропологические занятия в Африке и стала строить семью. Насколько можно судить, отец, умерший, когда Джеймс был еще маленьким, значил для мальчика гораздо меньше, чем мать; во всяком случае, в предсмертные минуты он звал ее, а не отца.

Рассказывали о детстве и юности Джеймса Джонса разное, преимущественно «пустяки». Ну, а мы с вами, читатель, что помним о том своем возрасте, кроме «пустяков»? А если не «пустяки», то кому же мы на свете, кроме наиближайших людей, доверим свои детские мечты, страхи, сны, молитвы, открытия?

Вот сосед рассказывает после трагедии о Джонсе: «Мы его знали хорошо с того времени, когда ему было лет шесть, потому что он выкрикивал ругательства, когда проходил мимо нашего дома… Для меня у него были особые ласковые слова, когда бы мы ни встретились на улице вблизи наших домов. „Доброе утро, сукин ты сын“, – так он меня приветствовал, и я гонялся за ним, потому что он был лет на двенадцать младше. Мою мать <…> всегда шокировали его выражения».

Но другой образ мальчика рисует статья, появившаяся в 1953 году в Ричмонде, штат Индиана:

«Маленький мальчик увидал бредущего оборванца и подошел к нему. Оборванный незнакомец не поднял взор, когда мальчик спросил, где тот живет… В конце концов обтрепанный рыцарь дороги пробормотал:

– У меня нет ни одного друга на свете. Я готов на все махнуть рукой.

Мальчик, едва окончивший первый класс, поглядел на усталого, измученного старика и твердо сказал:

– Что вы говорите, мистер? Бог друг вам и я друг вам. И мама поможет вам найти работу.

И „мама“, миссис Линетта Джонс, так и сделала. Этот случай обновления человека, потерявшего надежду, оказался важнейшим моментом в жизни Джеймса Джонса. Его любовь к человечеству и его желание помогать несчастным неотвратимо вели его к сану проповедника».

Кому верить? Кто пишет правду? И так ли важно, в конце концов, был ли мальчик хулиганистым или сердобольным? Да и сколько угодно мы знаем случаев, когда в одном ребенке соединялись противоположные качества! И ничего – получались вполне безвредные, а порой и хорошие люди.

Учился Джонс посредственно, хотя и был тем, кого называли «способными», то есть вроде мог бы и преуспевать в учебе, но не то ленился, не то не могли его заинтересовать…

Был он в детстве довольно одинок – отец много болел, внимания сыну не уделял; мать на работе… Он вырос на улицах, вспоминает его соученик…

Подростком Джонс интересовался деятельностью церквей – а их в Линне было шесть, – представлявших разные вероисповедания. Мальчику разрешали ходить в любую церковь – и он посещал все, так что никто не знал, в какую именно церковь он отправится в то или иное воскресенье. Он любил играть со сверстниками «в церковь», причем себе брал роль священника, читал проповеди и цитировал заповеди, а от остальных требовал, чтобы они изображали молящихся; к этим играм он относился очень серьезно, добиваясь от других детей беспрекословного послушания… В компаниях и играх любил и умел верховодить. Вот что вспоминает о нем сосед (увы, задним числом): «Он умел произнести хорошую проповедь. Я работал футах в двухстах от их местожительства. Он собирал там с десяток малышей и шагал с ними <…> строил их в шеренгу и заставлял их маршировать. Он, бывало, бил их палкой, и они визжали и плакали. Я говорил: „Что же неладно с этими ребятишками, что они такое терпят?“ Но на следующий день они снова приходили играть с ним. Что-то было в нем притягивающее. Я сказал жене: „Знаешь, либо он принесет много хорошего, либо кончит тем же, что Гитлер“».

Религиозность, пусть и неопределенная, но очевидная, привлекла к Джонсу внимание, и соседка взяла его под свое покровительство, познакомив с учением назарейской секты – одной из ветвей протестантизма.

В старших классах школы Джонс держался независимо, близких друзей не заводил, вожаком не был, хотя и пользовался известностью, казалось, он был погружен во что-то свое, глубоко личное. Интерес к религии в нем не угасал. Обособленность его объяснялась, возможно, тем, что он не принимал участия ни в чем, где он не был бы во главе. Сдержанность оставляла его, однако, немедленно, если что-то получалось не так, как он хотел: он выходил из себя, злился, ругался и даже лез в драку. Может быть, именно из-за повышенного честолюбия он не занимался спортом, хотя при невысоком росте был достаточно строен и физически развит.

Линн – городок крошечный. В центре его – школа, ресторан, банк; две шоссейные дороги – с севера на юг и с востока на запад – пересекают его; вокруг городка – посевы пшеницы и ржи, «бескрайние просторы», которые так сильно действуют на молодое воображение. Жителей в городке – меньше тысячи. По нашим понятиям – захолустье, даже на райцентр может не потянуть. Куда деться в такой дыре молодому человеку, рвущемуся осуществить пока еще смутные мечты о своем особом призвании, о некоей миссии, возложенной на него чудесным сновидением матери? Шутка сказать – предстоит ему ни много ни мало спасти греховный мир от гибели, от страданий и несчастий…

Джонс считал, что в жилах матери течет немного крови индейцев племени чироки. Возможно, что это, а также религиозные тексты, которые он знал, натолкнуло его на мысль о расовой несправедливости, которую он наблюдал вокруг. В маленьком Линне жила большая злоба – та тупая животная ненависть к черным, которая отравляла жизнь Америки, порождала ку-клукс-клан, приводила к страху: «Ни один черномазый не должен появляться на улицах Линна после захода солнца», – такой был лозунг местных человеконенавистников. Вспомним, что детство и юность Джонса пришлись на 1930–1940-е годы, когда Америке еще предстояло изживать расизм… Что делать в этой атмосфере юноше, чья кровь «не совсем белая»? Можно скрыть это обстоятельство, можно махнуть на него рукой и заняться тем, к чему лежит сердце, а можно ведь и возгордиться, неправда ли? Да, Джонс любил с гордостью говорить, что в нем течет и индейская кровь, и это хорошо, потому что делает его совсем американцем, коренным жителем страны…

Как часто человек, ненавидя нацизм или расизм, не замечает, что противопоставляет этим мироощущениям то же самое. Такие выверты не становятся менее противными оттого, что их легко понять… Казалось бы, что в том, какая кровь в тебе перемешалась, к какой расе, нации, вере или сословию принадлежали твои предки? Узнать бы, что они были за люди, к чему стремились, чего достигли, какое духовное и идейное наследство оставили, что из этого достояния следовало бы развить, а от чего отвернуться как от ненужного, а то так и стыдного! Память о предках, семейная традиция для сердца незаменимы, но память подробная, по возможности точная, а не хвастливо-неопределенная…

В 1947 году Джонс перешел в школу города Ричмонда (к югу от Линна), которую и окончил с посредственными отметками в 1949 году; в том же году поступил в университет штата Индиана в Блумингтоне. К этому времени он уже, видимо, окончательно решил стать проповедником – он настойчиво читал Библию, пытаясь время от времени поговорить с другими студентами на религиозно-философские темы. Но тон при этом он брал настолько высокомерный, что сочувствия не находил; к тому же идеи его были очень неопределенны, говорил он путано, знаний имел очень мало… «Я этому парню не доверял совершенно. Всем, с кем он был знаком, он причинил одни неприятности. Но его соученики не издевались над ним, они просто его игнорировали. Мы вынуждены были так вести себя», – вспоминает Кеннет Лимоне, живший с ним в общежитии в одной комнате.

Учеба в университете давалась Джонсу трудно – только десять лет спустя он его окончил, получив степень бакалавра искусств.

Учась в вузе, Джонс попал однажды на место санитара в больнице Ричмонда, где встретился с медсестрой Марселиной Болдуин, двадцатидвухлетней худенькой и очень миловидной женщиной, влюбившейся в него самозабвенно и на всю жизнь, и женился на ней. Думаю, что если бы в момент их знакомства показать Марселине, как она умрет – выпив добровольно яд в джунглях Гайяны, – это не изменило бы ни ее любви, ни последующего поведения. Способность так подействовать на сердце женщины, увлечь ее своими мечтами, заставить поверить в себя – признак несомненной незаурядности молодого Джонса. Марселина была старше мужа на четыре года, не случайно, что сперва было что-то материнское в ее отношении к своему будущему убийце; тот, со своей стороны, нашел наконец-то долгожданного слушателя, сторонника, последователя… Без самозабвенной помощи этой женщины Джонс немногого достиг бы…

В 1950 году супруги переезжают в Индианаполис, где Джонс становится пастором в методистской церкви. Правда, он поговаривал, что в методистской церкви (вариант протестантского вероисповедания) мало любви, что стоило бы многое сделать по-иному, но проповеди читал увлеченно, с напором. Кроме того, он руководил центром по интеграции общества, стремившимся ликвидировать межрасовый антагонизм. Его борьба за интеграцию, за гражданские права негров привлекла внимание к маленькой церкви – многие недовольные члены его паствы возмущались молодым священнослужителем, расисты устраивали протестующие демонстрации, угрожали Джонсу физической расправой, подкидывали в церковь дохлых кошек.

В 1953 году он основал собственную церковь – разные авторы приводят разные ее названия; это была очередная разновидность протестантизма. Ее полноправным главой стал Джонс.

Первоначально расходов было больше, чем доходов, и Джонс, изыскивая деньги, в частности, торговал живыми обезьянками – по 29 долларов за каждую, – которых привозили из Южной Америки и Азии. Контакты с покупателями он использовал для рекламы своей «новой, прогрессивной, истинно гуманной церкви».

К 1956 году у него было уже достаточно средств и сторонников, чтобы купить для своей церкви здание в Индианаполисе, в районе, который быстро заселяла черная беднота, вытесняя белых, – на Норт-Дельвэр-стрит, 975. Видимо, в это же время он стал называть свою церковь Народным Храмом.

К сожалению, мне неизвестны проповеди Джонса, подробное их содержание. Это была смесь различных христианских и вульгарно-социалистических идей. Несомненно, что центральным положением Джойса было равенство рас, их интеграция, слияние, братство; он призывал слушателей объединиться, создать такое содружество людей, в котором царили бы взаимопомощь и любовь – независимо от цвета кожи, нации, возраста, пола… Большую популярность молодому проповеднику принесло то, что он усыновил семерых детей (у них с женой был лишь один ребенок) – белых, черных, корейца, «кавказца» (не знаю, какой народ подразумевается под этим «кавказцем^[2]»).

Церковь Джонса приобретала все новых и новых друзей, сторонников, донаторов. Доходы религиозных организаций не облагаются налогами, сами организации не подлежат контролю со стороны властей, пользуются разными привилегиями. Церковь Джонса процветала.

Конец 1950-х годов Джонс провел в напряженной работе. Он учил жить других и учился сам. В частности, он ездил в свободные дни по Америке, знакомясь с деятельностью других проповедников. Большое впечатление произвел на него филадельфийский проповедник отец Дивайн (Богослов), который установил в своей секте (состоявшей в большинстве из пожилых черных женщин) строгий порядок – все беспрекословно слушались отца Богослова, сулившего пастве все что угодно и хорошо владевшего шарлатанскими приемами «исцеления» больных.

Вскоре Джонс учредил в своей церкви следственный комитет, составленный из самых преданных ему людей. Комитет должен был бороться за сплоченность рядов секты, за ее единство на путях реализации благороднейших целей. Джонс считал, что без личной преданности ему, без повиновения его воле невозможна никакая успешная работа – а она, несомненно, велась и включала различную материальную и духовную помощь тем, кто в такой помощи нуждался.

Не всем нравилось единовластие Джонса. Находились люди, которые не понимали следственного комитета и были готовы цепляться к каждому промаху руководителя Народного Храма. Один из них, Томас Диксон, покинул секту и заявил, что Джонс изменился с того момента, как возглавил собственную церковь «Он всегда говорил, что каждый должен его любить, и если этого не было, он становился страшно свирепым – не в смысле физического насилия, а словесно, иногда и матерился, – рассказывал Диксон. – Он брал, бывало, Библию – он называл ее черной книгой – и швырял на пол, говоря: „Слишком многие смотрят на нее, вместо того чтобы смотреть на меня“. А людей недовольных заставляли являться в следственный комитет и там часами допрашивали, почему они настроены против Джонса или нет ли против него заговора в церкви».

Но голоса Диксона и ему подобных никого не представлявших одиночек ничьего внимания не привлекали – в Америке начиналась эпоха борьбы за гражданские права всех обездоленных, прежде всего черных, и Джонс недвусмысленно стоял на стороне борцов за социальную справедливость; это, а не какие-то отдельные ошибки, было главным в глазах прогрессивной общественности. Что же касается следственного комитета, то общественность также не заметила его или не придала ему значения: во-первых, это были сугубо внутренние дела секты, в которые традиционно полагалось не вмешиваться, а во-вторых, очевидно, что для любой целесообразной деятельности группы необходим порядок, нужна организация, требуется подчинение всех какому-то единому плану – иначе ни дома не построить, ни на корабле никуда не доплыть, ни гражданских прав не добиться. И местная пресса писала о Джонсе именно как об одном из увлеченных борцов за права черных, за расовую интеграцию.

Источник сведений о человеке – в основном сам этот человек. Порой нужны месяцы, а то и годы, нужно знание поступков и дел его, чтобы окружающие могли составить более или менее справедливое о нем мнение. У Джонса, несомненно, были противники и враги – как и у многих сторонников общественного равенства в Америке. Странно лишь то, что мало независимых свидетельств, которые подтверждали бы, что Джонс и члены его семьи подвергались гонениям. По словам Джонса, он получил сотрясение мозга, когда какой-то громила ударил его молочной бутылкой по голове на пороге собственного дома. Его белокурая жена рассказывала, что кто-то плюнул в нее, когда она с усыновленным черным мальчиком ждала автобуса. Его детям, игравшим вместе на площадках для игр, угрожали белые – снова сведения, полученные от самой семьи Джонса.

В 1959 году случилось несчастье – приемный сын Джонса погиб вместе с четырьмя членами секты в автомобильной катастрофе на дороге из Цинциннати в Индианаполис. Мальчика звали Стивен, был он кореец – в расистском Индианаполисе ни один гробовщик не захотел его хоронить. Общество, где отказываются похоронить человека из-за цвета кожи, осуждено на гибель, возмущался Джонс. Кто не разделит его возмущения?

И трагедия несомненна, и возмущение Джонса тоже. Но вот что любопытно – Джонс, по его словам, не оказался в этой машине только потому, что предчувствовал смертельную опасность. Ясно, что Джонс считал себя человеком особенным…

Джонс стал достаточно известным в городе, чтобы политические деятели обратили на него внимание. И в 1960 году мэр Чарльз Сосуэлл назначил его директором местной комиссии по правам человека, с высоким по тем временам жалованьем – 7 тысяч долларов в год.

Вот тут расисты обрушились на него уже всерьез – и независимых тому свидетельств достаточно. Одна из газет предала гласности неприятные для Джонса детали его личной жизни; сторонники сегрегации били стекла в его доме, звонили ему по телефону, угрожая расправиться с ним, если он не уедет из города; бросали взрывпакеты к нему во двор; писали от его имени письма другим борцам за права черных, возводя в этих письмах на негров клевету, ругая их сторонников. Джонс выступал в печати, отрицая одно, разоблачая другое, настаивая вновь и вновь на равноправии черных и цветных.

Популярность Джонса и численность секты росли одновременно. Он становился заметной фигурой в политической жизни Америки – не первого ее плана, конечно, не в федеральном масштабе, но на уровне одного из ее пятидесяти штатов.

Казалось бы, дела Джонса идут хорошо – налицо был и успех его церкви, и личный успех, и первые успехи борцов против сегрегации. В Америке президентом стал Кеннеди, реформа следовала за реформой…

И тут неожиданно Джонс рассказал нескольким близким членам конгрегации, что у него было видение – предстоит третья мировая война и ядерная катастрофа, которая уничтожит почти весь мир. Как раз перед этим видением он, тридцатилетний проповедник с высшим образованием, прочел статью в журнала «Эсквайр», в которой перечислялись примерно десяток мест, «наиболее безопасных» в случае всемирной ядерной войны, и обсуждались их географические особенности. Статья была иронической, она высмеивала паникеров, но Джонс воспринял ее всерьез… И в ожидании неминуемой ядерной гибели Америки решил спрятаться со своей семьей в одном из мест, указанных «Эсквайром» – в двухмиллионном бразильском городе Белу-Оризонти, оставив паству.

Не правда ли, какое снова любопытное обстоятельство; человек бросает своих сторонников, поклонников и в известном смысле даже как бы подчиненных (по крайней мере, духовно) на гибель, а сам удирает в (с его точки зрения) безопасное место? Пастырь проповедовал любовь, взаимопомощь, заботу друг о друге, искал (даже и требовал) любви своей паствы – и вдруг тайком (объяснил истинную причину только избранным, самым преданным, очевидно, таким, которых уже никто и ничто от него не отвратит) убегает от любимых и любящих, от тех, о ком обязался заботиться и кому взялся помогать, убегает потому, что тем местам, где эти его любимые и опекаемые братья живут, грозит страшная гибель. Выглядит этот поступок Джонса как обыкновенная подлость. Но, как известно, человеку нестерпимо признаться в подлости, в поступке против совести – каждому, кто жив, нестерпимо! – а как, чем оправдать свою подлость перед собой самим, не перед другими (другие, насколько я знаю, на это бегство не обратили внимания)? А очень просто оправдать – я, совершивший подлость, высшими соображениями руководствовался. Какими? Нельзя ему лично погибать – такой он особенный, такую миру истину несет, такое счастье, свет и совершенство, каких другие дать не могут; поэтому другие как бы значения не имеют, пусть пропадают пропадом и в любых количествах – ему бы уцелеть… Одного этого бегства Джонса достаточно было, чтобы сказать – нет, не христианский это поступок, чему-то этот человек учит, к Христу, распятому на кресте за других, отношения не имеющему. Но никто, повторяю, видимо, подлости не заметил, потому что никто ничего в осуждение Джонсу по этому поводу не сказал…

Здесь, в Белу-Оризонте, ожидая ядерной катастрофы, Джонс жил очень скромно на доходы, поступавшие от покинутой церкви в Индианаполисе. Ему даже пришлось некоторое время поработать в Рио-де-Жанейро учителем в американский школе. И все-таки он по мере сил и возможностей вел там благотворительную деятельность, добывая порой для этого средства весьма своеобразным способом. Вот его рассказ. В одной из фавел (бедняцких окраинных районов) Рио-де-Жанейро он обнаружил сиротский приют, в котором дети буквально погибали от голода, и решил добыть для них денег любым путем. Церковь его в то время помочь была бессильна, сама имела долги. И тут подвернулась богатая дама, жена бразильского дипломата, предложившая Джонсу пять тысяч долларов за три дня, которые он проведет с ней в любовных утехах. Другого источника денег не было – и он отправился с дамой в отель на три дня, честно выполнил условие и потом заставил ее лично отвезти заработанные им деньги в приют.

Он рассказал этот эпизод за столом, в присутствии детей и Марселины, выслушавших его безразлично, – видимо, повествовал он об этом далеко не первый раз.

К страху перед войной, достигшему уже такой силы, что Джонс вскрикивал от шума пролетающих самолетов, добавился новый страх – перед раком. Похоже, что в 1961–1964 годах Джонс вступил в полосу страха, уже не покидавшего его вплоть до ужасного конца.

В Бразилии Джонс познакомился с «опытом» еще одного шарлатана-«исцелителя» Давида Мартинза де Мирандье, провозгласившего себя «посланцем Мессии». Однако в Бразилии Джонс, видимо, врачеванием еще не занимался. Впрочем, активисты Народного Храма в США стали в 1963 году распространять слухи о том, что их руководитель обладает чудесным даром – способностью излечивать больных с помощью веры.

В 1965 году Джонс решил, что правительство в Бразилии ненадежно. Вернувшись ненадолго в Индианаполис, он затем в следующем году затеял переезд в Северную Калифорнию, в район, также упомянутый в названной статье «Эсквайра» как одно из якобы наименее опасных мест в случае ядерной войны. На этот раз с Джонсом отправилось около ста пятидесяти приверженцев.

Еще в Индианаполисе стало ясно, что бразильскую передышку Джонс использовал для того, чтобы накопить силы, энергию и обдумать многое в организации своей секты. Главное новшество, которое он ввел в свои «богослужения», – исцеление больных. Он продолжил врачевательную деятельность и в Калифорнии. Вот отрывок из рекламного объявления, созывающего на его проповеди:

«ПАСТОР ДЖИМ ДЖОНС… НЕПРАВДОПОДОБНО!.. ЧУДЕСНО!.. ВОСХИТИТЕЛЬНО!.. САМАЯ УНИКАЛЬНАЯ ПРОРОЧЕСКИ ИСЦЕЛЯЮЩАЯ СЛУЖБА, СВИДЕТЕЛЕМ КОТОРОЙ ВЫ КОГДА-ЛИБО БЫЛИ! ДЕЛАЕТ ЗРИМЫМ СЛОВО, ВОПЛОЩЕННОЕ ВНУТРИ ВАС!»

Бог действует каждый раз, когда трепещущие массы допускаются к участию в службе… На ваших глазах калеки начинают ходить и слепые прозревают!..

Многих вызывают на каждой службе из числа присутствующих и рассказывают им интимные (но никогда не смущающие) подробности их жизни, которые только Богу могут быть известны!

Христос становится реальным в этих точнейших откровениях и чудеснейших исцелениях, в этом пастырском служении Его слуги Джима Джонса!

Это рациональное, духовное, целительное пасторское служение никоим образом не противостоит медицинской науке. Наоборот, всех прихожан настоятельно просят подвергаться ежегодному медицинскому освидетельствованию и полностью доверять своим врачам.

«СМОТРИТЕ СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ ГОДА!»

Удивительная терпимость к жуликам и шарлатанам далеко не всегда объясняется неуверенностью специалистов в своих познаниях, она часто зарождается их слабохарактерностью, боязнью ответственности. То, что доброжелательное обхождение, ласка, ободрение могут оказывать положительное действие на больного, очевидно для всех. Многие не без оснований считают, что в мире в принципе возможны явления, природа которых нам не до конца понятна или даже вовсе не ясна. Но столь же очевидно, что существует великое множество жульнических фокусов, иногда очень тонких, с помощью которых проходимцам удается представить себя как носителей некоторой чудодейственной силы, способной исцелять. Ученые люди знают большинство этих фокусов, знают их принципиальную основу – невозможность повторить исцеление, отсутствие описания методики и механизма исцеления, недопущение фокусниками киносъемок, тщательного контроля и проверок, употребление новой и нечеткой терминологии и т. п. И ученые обязаны, в очередной раз столкнувшись с хорошо известными признаками обмана, потребовать либо их немедленной и полной проверки (на которую иногда приходится тратить очень много сил и времени, но и ученых сейчас в обществе достаточно много), либо широкого оповещения населения о том, что появился жулик. Ведь современная медицина все-таки в очень многих случаях может помочь больному, если он вовремя обратился к врачу…