Текст книги "Портрет незнакомца. Сочинения"

Автор книги: Борис Вахтин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 55 страниц)

Поели они, чуть-чуть выпили, китаянка показывает ему фотографию трехлетнего ребенка. Странно как-то сидит ребенок – мешком. Он спросил, в чем дело.

– Кости не крепнут, – объяснила китаянка. – Недоедание.

– Что же ты не написала! – возмутился наш соотечественник. – Я бы посылки посылал!

– Что ты, что ты! – замахала руками китаянка. – Они бы меня сразу в деревню сослали! Потому и держат, что замену мне, как специалисту, найти не могут. Нельзя посылку!

И с горечью понял мой знакомый, что в глазах китаянки он – житель свободной и богатой страны, что у нас друг с другом хоть разговаривать можно – если не о всем до конца безопасно, то о многом. Больше же всего, говорил он мне, его поразила не относительность понятий о богатстве и свободе, а это вот «они». Когда-то Кювье одной косточки хватало, чтобы ископаемое восстановить в точности – так и нам, русским, в отличие от Фейхтвангеров и Мюрдалей, одной детальки достаточно – вроде «они» и ужаса при мысли о посылке для голодающего ребенка, – чтобы все социальное чудовище представить себе как оно есть с головы до пят: от ядра грабительского общества («они») до каторги («сослали бы») и ее маскировки («в деревню»). Насколько страшна эта каторга, что лучше пусть ребенок голодает, чем рисковать получать посылки из-за границы; а, впрочем, дойдут ли посылки – это уже мы из своего опыта догадываемся о подконтрольности почты, о слежке, о доносах. Вот она думает, эта китаянка, что заменить ее некем! А мы-то давно выучили, что незаменимых людей нет (среди подчиненных, конечно, не среди начальства, там чем выше, тем незаменимее).

Да, все относительно в мире. Да, живут люди в нашей стране и побогаче, и посвободнее, и подостойнее, чем в Китае. А это разве не страшная опасность для тамошних правителей? А еще более богатая, свободная и достойная жизнь в Америке? В Японии? В Австралии? В Канаде? В Англии? Как эти-то страны справились с голодом, с нищетой, неграмотностью, бескультурьем без массового поедания друг друга, без террора, без – страшно и выговорить! – коммунистической партии во главе с Мао Цзедуном и Хуа Гофэном, великими вождями и учителями? Хорошо, те «передовые», «западные», а – Япония? Это как объяснить? Вдруг подданные узнают, спрашивать начнут, еще того хуже – задумаются? Да уничтожить их, эти страны, эти другие системы, чтобы и соблазну не было, в одну веру всех на земле обратить, под одну систему подвести! И тогда везде будут повиновение и страх, везде будет – как в Китае. Тогда никакой угрозы вечному царствованию «кадров» не останется. И в первую очередь нужно, конечно, раздавить ближайшего, который самый главный соблазн представляет – Советский Союз, Россию. Потому главный, что впереди он, а было в нем то же, что и в Китае сейчас, было – да не стало. Опаснее всего для китайских вождей этот пример – и лозунги те же, и система по сути та же, а жизнь уже посвободнее.

Китаю при сохранении в нем нынешней системы не удастся до конца XX столетия сколько-нибудь существенно повысить жизненный уровень населения, не удастся удовлетворить до сытого благодушия «ядро» акционеров, трутней, тем более – всю активную часть акционерного общества. Понятно, что ненависть этого «ядра» к России основана на глубокой необходимости для китайского правящего класса уничтожить внешнюю опасность своему существованию; уничтожить даже в том случае, если Россия не будет предпринимать ничего враждебного по отношению к Китаю, а будет просто существовать как заразительный пример. Конфликт этот исторический, он хорошо показывает, что ждет человечество в случае распространения таких систем, как в Китае – его ждут новые войны, новая враждебность между странами.

Разрешить конфликт между Китаем и СССР может либо упадок России до уровня Китая, либо подъем Китая до уровня России, либо изменение в одной из этих стран общественной структуры.

Конечно, не только Россия – бельмо на глаз у китайских «кадров». Они ненавидят и США, и Англию, и Японию, а и Канаду, они ненавидят весь развитый мир (развивающийся им пока не соблазн и не в угрозу).

Удивительным образом замаскированные системы все о себе так или иначе выбалтывают – нужно только просто читать то, что ими о себе пишется, а не хитроумничать вокруг написанного. И в документах времен «культурной революции» мы неоднократно встречаем эту мысль – о сгибании всемирной выи под ярмо идей Мао Цзедуна.

Слушать китайские передачи скучно, нестерпимо скучно, но в этой тягомотине, может быть, главный смысл и заключается – особая фантазия заключается, которой предается ограниченность, та специфическая тоска ее и серая безысходность, которая черной тенью ложится на души самых пламенных революционеров в минуты наивысшего горения, вспомните их «вечно усталые глаза», воспетые их же лакеями.

Вот эта стихия серости, ни белое, ни черное, – безысходное, это многословие и косноязычие не дающейся в руки мысли (а не дающейся, может быть, потому, что и нет ее, этой мысли), это страдание посредственности и сквозит всегда из бесконечно длинных пропагандистских материалов. Вспомните Блока:

И серый, как ночные своды,

Он знал всему предел.

Цепями тягостной свободы

Уверенно гремел.

Миллионы хунвэйбинов видели ясную цель – обновление по маоистскому образцу всего мира в ближайшие четверть столетия – даже сроки мировой революции указывали. В Китае никто не скрывал в те годы, что цель маоистов – утверждение идей (и, добавим, власти) своего вождя, свой партии повсеместно на земном шаре – а с тем и увековечивание существующей в Китае системы, консервация ее на тысячи лет. За словами о мировой революции, об освобождении народов стояла реальная задача китайских аппаратчиков: ликвидировать потенциальную для себя опасность – разнообразие мира.

Конечно, это нереальная задача, однако и внутренняя политика (гонка вооружений), и внешняя (сталкивать других, держась до поры в стороне) проводится и будет проводиться именно с этой целью.

Получается, что сугубо рационалистические соображения приводят к тому же выводу, что и историко-психологические – к выводу об исторической неизбежности смертельного столкновения между Россией и Китаем.

Может быть, Бирнамский лес не пошел потому, что растет этот лес не на земле России, а за ее пределами…

Какая связь между нашим прошлым и грядущей войной с Китаем?

Парадокс заключается в том, что паразиты и тунеядцы из ядра управляющих, держащиеся на страхе подданных, сами не меньше дрожат от страха, чем запуганная ими страна.

Боже мой, это же целая поэма – страхи сильных мира сего! Часть страхов у них общечеловеческая, но часть – благоприобретенная на посту.

Первый страх – за свою физическую шкуру, за свое ухоженное тело, вдоль и поперек врачами выстуканное и просвеченное. Трясутся над своим здоровьем – особые у них больницы, поликлиники, санатории, врачи. Заграничные драгоценные – на вес золота – лекарства в первую голову – им, все лучшее, что есть – им. А больницы у них какие – смердам, валяющимся по 5-20 человек в палате, и не снилось такое и не мечталось! В больницах «для начальства» и двухкомнатные палаты для одного предусмотрены. Конечно, и тут не все в ажуре – врачей в такие больницы подбирают «по анкете», а «анкетные» – они, увы, не лучшие, лучшие где-то там особыми путями возникают, через талант какой-то. Ну что ж, в крайнем случае лучших на консультации привозят, нужно – всех лучших привезут, сколько надо – столько и привезут, хоть из Италии, хоть из Америки.

Здоровье – первый шкурный страх, а второй – боязнь злоумышленников. Вон сколько народу везде шастает, а среди него – агенты сионизма, империализма, маоизма, экстремисты, душевнобольные, эти, как их, которые самолеты угоняют, пираты. И каждый в тебя пальнуть может, и бомбу бросить, и какой-нибудь железякой огреть, и просто с ерундой прицепиться, достоинство твое оскорбить. Их, по улицам ходящих, много, а властвующих-то – один. А тут еще охранники что ни день страсти-мордасти рассказывают – то в США стреляли (они-то, американцы, думают – одиночка! мы-то знаем – везде заговоры, везде чья-то рука, везде банды, везде круги, слои, клики и классы! где один – так ищи многих и обрящешь), то – мамочка-мать! – у нас в Эстонии! а то псих у самого Кремля стрельнул! А вот еще и арестовали христианских социалистов каких-то (с русскими, представьте себе, фамилиями), а у них знаете что в карманах? А записные книжки у них в карманах, а в книжках – номера начальственных автомобилей! Что, страшно? То-то!

И от этого страха самые главные – в роях охраны, а кто поменьше – забиваются в норы загородных дач, в углы автомашин. Как живет, с кем общается, дружит, за столом выпивает, что думает, что сказал – полная и кромешная тайна. Восторженно вспоминают, как сорок пять лет назад бесстрашный Киров своими ногами шел в Смольный и его видели люди. Кто с тех пор ходил пешком по улицам? Из вождей, конечно?

А третий страх – тот же, что и у подданных, – вдруг посадят? Конечно, он уверен, что его-то совершенно не за что, он «свой», мыслей собственных никогда не то что не высказывал, а и вообще не имел, слов сомнительных не повторял, анекдотов даже про тещу не рассказывал, первым ни в чем не был, только вторым, третьим и так далее, обо всем, что могло бы заинтересовать, доносил исправно, – и куда следует, и по начальству, – словом, «свой», по всем деловым, политическим и нравственным качествам – «свой», а вдруг? Вдруг по ошибке – и сцапают? Лес рубят – щепки летят?

Правда, от этого страха отходят постепенно. Не совсем еще отошли, но в значительной мере. Настолько осмелели, что между собой (впрочем, в основном, в Москве, провинция еще остерегается) уже и анекдот про главного расскажут, и реальность обсудят – как она есть, а не как полагается ей быть теоретически и пропагандистски, и вообще порой послушаешь – куда попал?! Такие люди завтра же легко и спокойно все вокруг приведут в соответствие со здравым смыслом – ведь они и положение в стране знают, и злобы в них вроде бы нет, и решения проблем им известны. Но завтра выходит такой «на работу» – и куда все подевалось? И говорит, и делает прежнее, то, что вчера считал глупым, отсталым и вредным. Оказывается, вчера это просто так – в своем кругу поболтали; одно дело – за обеденным столом да во хмелю (и наутро общий стон – «поменьше бы пить, а?!»), совсем другое – за столом казенным или в президиуме. И вот что забавно: такому скажешь про его двуличие – искренне и смертельно обидится. Не понимает. Не разрешает себе понять – страшно. А иной так и поймет, и сознательно в акционерное общество служить отправится, сознательно на неправую сторону встанет – выгодно. Бывает и такое – без легкого хлеба остаться тоже страшно.

Зато четвертый страх не убавился, наоборот – вырос, заполнил пустоты, оставленные уходящим страхом ареста. Четвертый страх – страх потерять место, выпасть из номенклатуры, из «ядра», оказаться перед необходимостью действительно работать. Конечно, прежде всего страх за место очень уж теплое, прибыльное и отрадное – власть сладка и сама по себе, а тут еще такой к ней полагается приварок житейских благ. Особенно страшно потому, что в редких случаях «номенклатурные» (я говорю только о внутрипартийной номенклатуре) имеют стоющие знания и способность в какой-либо производительной, полезной, специальной сфере человеческой деятельности – в подавляющем большинстве случаев они умеют только занимать пост, «руководить». Дипломированность их растет быстро (большинство сейчас с дипломами о высшем образовании, есть кандидаты наук, доктора и даже академики – своя-то рука везде владыка), образованность же остается почти неизменной. Войдите в положение такого начальника – куда он денется, если место потеряет? Он способен существовать только в скорлупе «ядра», в микроклимате «номенклатуры», за этими пределами он совершенно беспомощен. Хорошо было, с его точки зрения, когда-то тем, пожизненным и потомственным, имели они вечный доход, независимый от служебного положения, дачи свои (имениями назывались) детям и внукам передавали по наследству; именовались, конечно, противно – дворяне, название бы придумать стоило сейчас другое, получше, например, «старогвардейцы», «герои труда» или еще как-нибудь… Мечтает номенклатура пожизненно остаться застрахованной, обеспеченной, прикрепиться на потомственное кормление к определенным колхозам, совхозам, заводам… Тогда бы и страх за место поубавился. Может, и впрямь для дела лучше это было бы – сейчас они всего боятся, любое самое пустяковое решение (кроме тех, что направлены на укрепление власти) с опаской принимают – как бы не ошибиться, положение свое не покачнуть. А при пожизненной власти и обеспеченности они бы решали смелее, открытее, личной ответственности не так бы боялись. А сейчас стараются почти ничего не решать – ведь дача, машина, книжка талонов на продукты высшего качества по символической цене, специальное медицинское обслуживание – все это только с местом выдается, иногда, правда, за долгую службу кое-что оставляют, так то – кое-что, на старость, да еще и неизвестно заранее, оставят ли и что. Потеряет такой руководитель свое местечко до наступления старости – и кто он? Что? Бедность – хуже, чем у всех, все хоть что-то знают, что-то умеют, а он если знал и умел когда-то – позабыл.

Да, потеря такими людьми положения в точности похожа на разорение собственников, описанное западной классикой, Бальзаком, скажем, или Диккенсом. Бедность, раздавленность, опозоренность. И крах для судьбы всех личных прихлебателей, сторонников, «мелких вкладчиков», «мелких держателей акций», если те не успеют или не захотят переметнуться к другому.

Конечно, не все такие уж трусы в «ядре», попадаются там и люди другого склада, посмелее насчет решений, но очень редко, исключение они, не правило, да и попадаются только ближе к внешней оболочке «ядра», на низких уровнях руководства, не в его центре. Между прочим, страх за место укрепляет геронтократию – скоро людей моложе пенсионного возраста среди высшего звена и не останется.

И другие есть среди управляющих страхи, всего не учтешь. Назову лишь еще один страх, для темы существенный, – перед возмездием.

Еще когда выпускали реабилитированных из лагерей, предупреждали кое-кого – только не мстите! Не ищите, кто вас посадил, кто пытал, не разоблачайте доносчиков, садистов, палачей. И радость ли вернувшихся с того света была тому причиной, или их горький опыт – не связываться, или полная секретность реабилитаций (к делам-то никого не допускали, конкретнее, чем «реабилитируется за отсутствием состава преступления» редко кто что узнавал), или непомерно большое число замешанных в доносах («Я вам во всем Союзе художников и дюжины чистых не наберу!» – крикнул какой-то чин, когда кто-то потребовал «полного света»; или, наверно, по привычке приврал, но намного ли?), или иная какая-нибудь причина была более глубокая, а то так и все эти причины разом, не знаю, но почти никто и не искал наказания преступников, а если и искали, то власти быстро и решительно везде вставали на защиту нечисти, тем самым точно продемонстрировав преемственность прошлого и в этом грязном деле. И все-таки некоторый страх перед возмездием номенклатуры возник, до сих пор не выветрился, а в глубине их душ, я думаю, волком воет.

Один из палачей, хорошо усвоивший все, чему его учили, – от садизма до ненависти к образованию, к «студентам и жидам», вдруг влюбился до слезного восторга в покойного командарма Якира, расстрелянного перед войной, не расставался с книжкой о нем, пожалуй, уже и изъятой сейчас всюду; любовь эта для него была как иконка для Ивана Бездомного из «Мастера и Маргариты» – чур меня, дескать, нечистая сила, минуй меня, возмездие, я вот Якира невинно убиенного («И кто ж это виноват, что его убили? – сокрушался он в безличной форме. – Вот как Сталина евреи обманули во главе с Берией»), жертву эту – люблю и, тем самым, не совсем получаюсь виноват. От страха перед возмездием перед судом этот антисемит страстно возлюбил еврея и в любви к нему защиты у него искал…

На Китай наши управляющие тоже смотрят сквозь призму страхов.

Еще недавно казалось им, что все так хорошо: китайские коммунисты истребляли у себя инакомыслящих, громили в первую очередь интеллигенцию, а еще первее – писателей, и наша официальная пропаганда всячески их в этом занятии поощряла и им рукоплескала. В то время приходилось слышать даже угрозы в адрес наших либералов, антисталинистов и их «высоких покровителей» от «кристально-чистых» партийцев: «Вот придут китайцы – им покажут». Говорили даже и так: «И чего нам с ними ссориться? Они хотят Сибирь? Так и отдать им ее, разве мы, коммунисты, не интернационалисты?» Медленно, туго соображало начальство, пока самые умные не догадались и не встрепенулись: братцы, так ведь они нас в первую очередь посадят, то бишь сошлют в деревню, где мы, как смерды, в навозе будем ковыряться, где мы будем голодать и холодать, где никакой врачебной помощи («босоногие доктора» – это для нас-то после двухкомнатной палаты на одного, с телевизором и персональной медсестрой). Это нас они турнут, мы для них – инакомыслящие, мы для них – надо же! смешно сказать! – интеллигенты! Мамочка-мать, и мы же их всему научили, и никакой себе лазейки не оставили, хитрости не запасли. Это не наши домашние либералы и поборники демократии и прав человека, которые не то что нас – муху обидеть боятся. Это мы сами с нашей «классовой» беспощадностью к врагу, с нашим «если враг не сдается, то его уничтожают», с нашим «умри ты сегодня, а я завтра», с нашей безжалостностью («долой слюнтяйство!»), решительностью (особенно когда десять вооруженных на одного безоружного) – словом, со всей нашей «коммунистической» моралью, по которой всегда тот прав, кто сильнее.

И все страхи начальства запылали ярко: страшно, что будет с ухоженным телом – напустят маоистов-террористов (с виду вроде бы араб, француз, немец, а внутри – маоист), страшно – посадят в «школу 7 мая» (нам ли таких школ не знать?), – а и то мы в своих концлагерях, в этих «школах трудового перевоспитания», так на «идейную перековку» не напирали, как китайцы насобачились), страшно – всего лишат, и места, и благ, страшно – на расправу за старое потянут, за то самое, о чем этот написал, чье имя запрещено произносить, в книге, название которой тоже произносить запрещено – Солженицын в «Архипелаге ГУЛаге»! За лагеря и потянут! Вон слухи идут, что китайцы у себя ошибки Сталина критиковать собираются. Так я такому скажу – ни черта он не понял в нашей и ихней жизни, если такие возражения приводит. Добро бы такое западный интеллигент (образованец – это он хорошо их, неназываемый-то, обложил) говорил, ничего не понимая, а вам, соотечественник, стыдно диалектическую логику не усвоить – они сажают, это так, да ведь это они, а они в их глазах всегда правы, значит, они сажают не так и не за то, как и за что сажали мы. Мы – не они, они всегда правы, стало быть, мы – виноваты, раз мы не они. Они наши незаконные репрессии (ах, зачем в них сознались, кто за язык тянул – все это Никита, субъективист проклятый, только о себе и думал) осуждают, а у них, во-первых, репрессий нет, во-вторых, все репрессии законны, а, в-третьих, во внутренние дела вмешиваться не позволят – теперь понимаете эту диалектическую логику? Подумать только – мы их и этой логике обучили!

Ярко пылают страхи. Казалось бы, при таком их накале должна бы вспыхнуть превентивная война. Но не вспыхнула…

Как же так? С одной стороны, страх наших управляющих перед Китаем, а с другой – такая необычайная сдержанность? Китайцы задираются, а они молчат? Те нас матерят и в хвост и в гриву, поносят, на чем свет стоит – а они вяло отругиваются?

В чем тут дело?

В составе нашего управляющего ядра много тех (и старых, и сравнительно помоложе – не назовешь молодыми пятидесятилетних), для кого спорить с Китаем, бороться с Китаем, тем более, с ним воевать, это значит спорить, бороться и воевать с самими собой. С их точки зрения «вот здесь» компартия Китая говорит то же, что и наши сталинисты, а «вот тут» – не то; «здесь» в тысячи раз больше, чем «тут» – вот и получается, что близость с маоистами у наших сталинистов и полусталинистов теснее, чем с несталинистами и особенно антисталинистами. И в бессилии вынуждены наши управляющие смотреть, как быстро укрепляется Китай, как он запускает спутники, взрывает водородные бомбы, строит шахты для ракет, направленных на Москву, укрывает глубоко в горах военные заводы. И вот – десять, тем более пятнадцать лет назад так легко, казалось бы, можно было подчинить Китай нашей воле, распространить на него нашу власть (не в мелочах, конечно, а в самом главном, по образцу, скажем, Чехословакии), а теперь упущена эта возможность, и наши управляющие-несталинисты (а есть, наверное, и такие, на самом высоком уровне есть) кусают себе локти. А сталинисты? Им-то что! Власть-то они сохранили, а после них – им плевать, что будет.

Наше прошлое породило, умирая своего двойника – маоистский Китай. Наше прошлое связало страну по рукам и по ногам и не дало решить китайскую проблему, тогда, когда это было возможно; из-за нашего прошлого мы идейно и духовно безоружны перед Китаем.

Связь грядущей войны с Китаем и нашего прошлого чрезвычайно проста: нам предстоит воевать с нашим прошлым.

У нашего государства множество оружия, сильная армия, мощный флот и несокрушимая авиация. И наше государство, тем не менее, к этой войне не готово. И оно проиграет эту войну, если не подготовится. А поражение в этой войне будет означать, скорее всего, историческую гибель русской нации, русской культуры, русского государства… Не забудем, что завоевание нашей земли может произойти даже и незаметно, бескровно…

И русские рассеются по лику Земли, разнося по ней остатки своей веры, избранничества, опыта, откровений, пророчеств и черт национального характера, среди которых начинает зарождаться взаимопомощь и братство по отношению к своим соплеменникам.

Таков наиболее вероятный результат схватки с Китаем – воля нашего народа к жизни сейчас повреждена и ослаблена, руководители его в большинстве своем себялюбивы, слепы и нерешительны, так что «лучшее», на что в этой войне мы можем надеяться – это на взаимное уничтожение друг друга, на такую вот страшную ничью, ничью в атомно-водородной воронке. Победить свое прошлое мы сегодня, при нынешнем положении дел, не сможем.

А завтра?

Может быть, в Китае происходят решающие перемены?

Может быть, логично предположить, что в Китае происходят такие же перемены, какие произошли у нас, поскольку Китай идет по нашим следам, проходит те же этапы развития, что и мы? Как и у нас после смерти Сталина власти в 1954–1956 годах «смягчились», так и там они, похоже, «улучшаются», перекладывают прошлые свои преступления на других и начинают сравнительно спокойно переходить от людоедства к вегетарианству – переходить, правда, медленно, так что уйдет на такой переход немало лет, но разве такое предположение не логично? И в этом случае наши руководители по-хорошему договорятся с руководителями китайскими о взаимной поддержке друг друга. И опасность войны исчезнет.

К сожалению, не исчезнет.

Китай во много-много раз беднее нашей страны, крестьянство в нем составляет и по сей день почти четыре пятых всего населения, поэтому модернизация промышленности и обогащение акционерного общества по управлению и ограблению Китая (а, тем самым, и смягчение акционеров) будет там происходить гораздо медленнее, чем у нас. В силу этого простого фактора разрыв между нами и Китаем будет увеличиваться (как он увеличивается между нами и США) – и будет возрастать опасность войны.

Но и без этого фактора дружба между нашей страной и Китаем невозможна в силу самой сущности того строя, той политической системы, которая господствует в Китае.

Суть этой системы – сохранение власти такой, какой она есть: безграничной, бесконтрольной, стоящей вне законов и выше них. У этой власти нет никакой иной цели, кроме стремления к безграничности. Эта власть, стремящаяся к абсолютной, не может ставить перед собой никаких гуманных, добрых, истинно-человеческих, прогрессивных и т. п. целей; она не допускает никакого дележа власти, никакого контроля над ней, никакого закона, стоящего над ней, никакого несогласия с ней – в слове, деле или мысли; она по сути своей не допускает равенства во взаимоотношениях ни с какой иной системой власти и страдает, когда ее вынуждают обстоятельства идти на такое равенство, когда она бессильна изменить положение в свою пользу, подмять партнера, подчинить его себе любым способом. И, скрепя сердце, признавая партнера равным, сталинисты-маоисты будут в то же время делать все, от них зависящее, чтобы все-таки взять верх, распространить свою власть – будут вооружаться непрерывно, призывая других к разоружению, будут обманывать, поджидать удобный момент для нападения, хитрить, лгать, льстить и пугать. В цивилизованных странах зверь власти ходит среди людей в наморднике демократических свобод, религии, гласности, а здесь он беспрепятственно, хищно и ненасытно пожирает людей, народы и страны. Поэтому добросердечные отношения с Китаем не будут прочными и искренними – под их прикрытием Китай будет продолжать гонку вооружений, укрепляться и ждать удобной минуты для внезапного нападения – по гитлеровскому образцу.

Видимо, невозможны в Китае и перемены демократические (например, введение чего-то вроде нашего нэпа, допущение свободы печати и т. п.), хотя такие проекты у китайцев, вероятно, имеются – самая умная часть их руководящего ядра не может не понимать, что такие реформы могли бы оказаться очень выгодными для Китая в стратегическом отношении, но она не в состоянии решить, как при таких реформах партийному руководству удержать в своих руках всю полноту власти.

Что же нам остается?

Невольно создается впечатление, что положение нашей страны безвыходное. В будущем маячит неизбежная война с Китаем и, как следствие этого – неизбежная гибель русской нации, культуры, государственности. И что же – избежать такой участи невозможно?

Не стоило бы предпринимать эти заметки, если бы вывод был бы столь однозначным и мрачным.

Избежать гибели Россия может. И выход у нее есть. Только он потребует от всех и каждого не меньшего самоотверженного труда, не меньшего напряжения сил, чем в те времена, когда наш народ слышал слова: «Отечество в опасности!», но и напряжение это, и труд будут иными – бескровными, мирными, радостными.

Россия должна победить свое прошлое внутри самой себя. Это единственный выход, оставленный ей историей, единственный шанс ее.

При этом мы должны исходить из необходимости идти вперед, искать наш собственный путь, обнаруживать у самих себя необходимый опыт. И тогда мы не только не погибнем, но и выйдем из наших бедствий и страданий на самобытную дорогу, быть может, поучительную и для других.

Как это сделать?

Выше уже говорилось о программе правящей партии как об утопии. На деле же партия пытается сейчас осуществить лишь ремонт всего народного хозяйства на ходу, надеясь ничего существенно не менять, по крайней мере, лет пятнадцать. Загадывать на 15 лет вперед трудно, но ясно, что и при благополучном ходе дел в хозяйстве подобная выжидательная тактика ни к какому расцвету привести страну не может – она может, в лучшем случае, обеспечить бесперспективную гонку вооружений, и только. Стране, в сущности, предлагается то же, что Паниковский в «Золотом теленке» предлагал Балаганову – пилить гирю, в которой якобы спрятано золото, хотя всем уже давно понятно, что внутри гири золота нет, ибо если бы было, то уже как-то в процессе пиления себя обнаружило бы. Но можно бы согласиться и на такое спокойное пиление, надеясь на то, что каждый мирный год, а тем более десятилетие, стране для поправки здоровья только полезны, если бы не тот очевидный факт, что консервация нашего внутреннего положения не избавляет страну от смертельной опасности с Востока.

Говорилось и о том, что экономические цели программы можно было бы осуществить – они и сейчас осуществимы. Программа оказалась утопией только в силу особых исторических условий жизни нашей страны – в силу отсталости ее социального строя.

По этой же причине полностью утопичной оказалась и программа оппозиции – в условиях другой социальной системы она вполне могла бы послужить делу духовного оздоровления страны и нации.

Программа партии ставит цели перед материальным развитием страны; программа оппозиции – перед духовным; в программе партии нет ничего конструктивного, реального в области духовной культуры, в области развития права и прав, свободы и свобод; у оппозиции мало убедительного в области реформ экономических.

В руках у партии власть, опирающаяся на насилие, прежде всего власть работодателя, экономическая. Укрепляя эту власть, партия уверенно ведет страну к пропасти, заткнув уши и зажмурив глаза. Огромная механическая, слепая мощь!

В руках у оппозиции – власть духовная, самая крепкая власть, обходящаяся без насилия. Оппозиция талантливо и с толком разбирает наше положение, намечает, что необходимо для нравственного выздоровления страны. Но рот ее заткнут. Огромная духовная мощь, лишенная возможности воздействовать на ход событий в стране!

Две громадные силы, бессильные друг без друга сделать свой народ счастливым, не только не ищут сотрудничества, а с ненавистью стремятся уничтожить друг друга. И раздираемая этими силами, в электрическом их поле тащится со своим крестом Россия вот уже много веков, всегда спасая других и никогда – себя.

Всего-то надо – примириться этим двум силам. Вместе сотрудничать. Всего-то это требуется, пустяк, не правда ли?

Да уж. «Пустячок», как же.

Между тем, история России выработала вполне самостоятельную форму политической власти, оригинальную систему, при которой легко организационно осуществить примирение и сотрудничество таких разных начал, как материальное и духовное, коллективное и индивидуальное, которая как нельзя лучше годится для такого сотрудничества. Называется это общественное устройство знакомо и буднично, так что на первых порах и не сообразить, какую оно может играть роль; это устройство называется советская власть, советы депутатов трудящихся, советы народных депутатов.

Вспомним: советы возникали в нашей стране как новая форма организации и власти тех, кто веками был лишен возможности сплотиться и возможности управлять своими собственными делами или влиять на дела всего государства. А таких, лишенных, были миллионы и миллионы. И в этой многомиллионной толще не могло не быть во множестве нераскрывшихся дарований, непробившихся к общественному существованию талантов.