Текст книги "Портрет незнакомца. Сочинения"

Автор книги: Борис Вахтин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 55 страниц)

В любом случае, считает Тойнби, мы не знаем заранее ничего о том, какой выбор сделают люди в тех или иных обстоятельствах – мы можем лишь строить на этот счет предположения…

Но, может быть, хоть и необъяснимыми путями, но человечество в целом прогрессирует, то есть развивается от худшего к лучшему?

Идея прогресса необыкновенно популярна. В том, что человечество развивается от «низшего» к «высшему», от «худшего» к «лучшему», уверены сотни миллионов.

Увы, такого прогресса – в смысле улучшения жизни, смягчения нравов и сердец – в истории не видно…

Рассмотрим два важнейших аспекта общественной жизни – систему власти и формы собственности.

Из истории нам известны демократическая (республиканская), монархическая и олигархическая системы власти, а также анархия (отсутствие власти) и охлократия (стихия власти черни, низов, неимущих). Специалисты и знатоки, рассмотрев эти способы управления обществом, пришли к выводу, что лучшим, самым разумным и человечным из них является демократия. Она признана лучшим способом устройства социальной жизни потому, что предоставляет наибольшие возможности для гармонии между личными устремлениями отдельного человека и интересами общественными. Понятие «демократии» люди уточнили. Было признано необходимым, чтобы существовали независимо друг от друга исполнительная, законодательная и судебная власти, бесцензурная гласность, свобода печати, чтобы путем выборов периодически сменялись все управляющие, чтобы были гарантированы права личности. Практические умы, опираясь на здравый смысл, пришли к несомненному заключению, что нужно стремиться к демократическому устройству общества, ибо оно «лучше», «прогрессивнее», чем, скажем, абсолютная монархия, – и возникла идея прогресса, возникла возможность сравнивать, что «лучше», а что «хуже»: олигархия, скажем, хуже, чем демократия, но лучше, чем монархия; отсутствие цензуры печати лучше, чем ее присутствие; иметь право свободно выезжать за пределы своей страны лучше, чем не иметь такого права, и т. д. Каждая из систем управления изучается во всех ее вариациях и подробностях, сравнивается с другими. На основании идеи прогресса выдвигаются политические программы и требования: например, отменить цензуру там, где она есть, обеспечить права человека там, где их нет, и т. п.

Возьмем другой пример: отношение людей к имуществу, к земле, к недрам, лесам, заводам, зданиям, машинам, скоту, предметам быта… Иными словами, обратимся к проблеме собственности. И здесь, основываясь на опыте истории, основательные умы выделили разные типы собственности: индивидуальную, когда один человек может распоряжаться тем, что ему принадлежит (неограниченно или с ограничениями), то есть частную собственность; групповую, или кооперативную; социалистическую – когда собственность принадлежит всему обществу и используется в интересах последнего. Были сделаны выводы, что наиболее «хорошей» является собственность социалистическая, общественная, при которой один человек или группа людей не может присваивать себе слишком много имущества, а затем и труд других людей, заставляя последних под страхом голода или наказания работать на богатых и выполнять их волю. И здесь едва наметился идеал, как возникла и иерархия ценностей. Стало очевидно, что кооперативная собственность лучше, чем частная, что хуже всего – рабовладение, а лучше всего – вообще отсутствие всякой собственности, когда каждый трудится свободно и радостно, повинуясь лишь своей воле и жажде созидания, и имеет все, что ему требуется, чтобы жить, заниматься миро и самопознанием и осуществлять свои мечты и замыслы. Появились и конкретные программы, отстаивающие выработанные идеалы: национализацию промышленных предприятий там, где они находятся в частном владении; общественное регулирование стихии рынка и т. п.

И по вопросу о социальном устройстве, и по вопросу о формах собственности человечество выработало знания, достойные уважения и восхищения. Были предложены, казалось бы, бесспорные рецепты, стали очевидными ценности. Венцом этих усилий и явилась идея прогресса – идея бесконечного улучшения условий жизни человека на Земле, бесконечного совершенствования человека. Эта идея казалась не только безусловно справедливой, но и могущей придать осмысленность деятельности любого индивида, вооружая его сознанием цели.

Казалось – да. Но…

Но есть серьезные основания поставить под сомнение результативность всей работы по выработке идеалов и осмыслению прогресса.

Действительно, демократия лучше тирании, олигархия лучше монархии, свободная печать лучше подцензурной. Только вот ведь в чем беда – ни одно из достигнутых людьми улучшений не держится долго. Республику в Риме сменяет монархия, в Германии – фашистская диктатура, во Франции – Бонапарт… И если внимательно присмотреться к истории, то в политическом устроении людей никакого прогресса не видать – а видать, как люди в разных странах пользуются то одной, то другой системой власти, черпая варианты из довольно скромного набора.

В романе «В круге первом» (глава 90) Герасимович – персонаж, которому автор отчетливо сочувствует, – излагает Нержину концепцию «интеллектуального общества», в котором вместо демократии было бы справедливое неравенство, основанное на истинных дарованиях, природных и развитых; в таком обществе власть принадлежала бы духовной элите – самоотверженным, совершенно бескорыстным и светоносным людям. В России же власть должна принадлежать техническим интеллигентам. Увы, нет новизны и в изобретении Герасимовича. В старом императорском Китае правила духовная элита, составленная из самых образованных людей своего времени, сдававших к тому же специальные экзамены на право руководить. Императоры писали стихи. Существовала невиданная больше нигде в мире терпимость к инакомыслию – рядом с официальной доктриной конфуцианства безбедно существовали буддизм, даосизм, затем и христианство. Представители элиты правили страной, уважали крестьянство, за счет которого жили, не допускали никакого технического прогресса, не верили в утопии, помещая «золотой век» в глубоком невозвратном прошлом, руководствовались нравственными понятиями. В отдельные моменты своей истории Китай достигал, видимо, максимума того, чего может достичь атеистическое («социалистическое», по Шафаревичу) общество. И что же? На практике это правление приводило к раздорам, войнам, смутам; счастья в стране не было, нравственного или иного какого прогресса – тоже. А что до элиты, так почитайте роман «Неофициальная история конфуцианцев», написанный задолго до того, как появилась русская техническая интеллигенция, – вы увидите в этом романе знакомые картины коррупции и разложения, слабости и скудоумия этой самой элиты. Но главное в том, что китайская система была крайне неустойчивой, не просуществовала мирно ни разу свыше двухсот лет подряд – изнашивалась, как и все другие системы, и падала либо жертвой нашествия других народов, либо в результате внутренних смут.

Всматриваясь в историю, мы замечаем наряду с небольшим числом вариантов политических систем некоторый как бы закон, их характеризующий, – закон странный, но довольно очевидный: ни одна форма власти долго не удерживается, она словно бы утомляется, исчерпывает себя, изнашивается, и на смену ей приходит другая форма, новая. Именно только одно и важно, чтобы была сменяющая форма новой, а лучше она предыдущей или хуже, – людям, увлеченным перестройкой власти, совсем не важно. Если бы общество было отдельным существом, то можно было бы его спросить: «Зачем ты меняешь хорошее на плохое? Зачем, например, ты отказалось от демократии и променяло ее на фашизм?» Боюсь, что единственный искренний ответ этого существа был бы: «Не знаю… Так получилось…» Может быть, оно еще добавило бы: «Мне казалось, что так будет лучше…»

А как же знания, накопленные за столько веков?! Как же те основательные умы, которым так ясна была иерархия ценностей? А им тоже – казалось…

Словно нуждаются человеческие сообщества как в системе власти, так равно и в смене системы. Словно бы служит эта смена чем-то вроде подстегивания, понукания – служит способом привести нечто в движение. Общество как бы выбирает себе новый наряд – и незаметно, чтобы на этот выбор сколько-нибудь существенно влияли знания, рецепты и очевидные ценности: никакого эгоизма, порой даже и никакого чувства самосохранения не обнаруживает общество, меняя формы власти…

Но, может быть, при этих переменах выигрывает нравственность? Увы. С ней дело обстоит кисло и во время перемен, и во времена стабильности: демократичнейшие англичане спокойненько привязывают к жерлам пушек сипаев и убивают их вот таким зверским способом, стреляя им в спины, демократичнейшие американцы воюют во имя рабства, линчуют негров, воруют, подкупают… Свободная бесцензурная печать травит Жаклин Кеннеди, превращая ее жизнь в ад, рисует радужными красками положение в замученном страхом Китае, врет на каждом шагу, мало чем отличаясь в смысле нравственном от пещерной печати подцензурной.

Нет, не обнаруживается прогресса ни в смене одной формы власти другой, ни в нравственном совершенствовании человека и общества.

Не радует взор и нравственная картина там, где от «низших» форм собственности перешли к «высшим». Посмотрите сами: национализировали, обобществили почти все, что было в личном владении, стали сообща вести хозяйство, установили полный социализм – и вдруг миллионы тружеников, освобожденных от эксплуатации себе подобными, оказались в положении наихудших рабов: их согнали в «трудовые» лагеря, лишили прав, семьи, свободы, заставили работать от зари до зари под дулами винтовок, под охраной собак, обрекли вымирать от голода, холода, болезней. Но и за пределами лагерей никакого прогресса не видать: труд оплачивается ниже, чем частным капиталистом, нанимателем, производительность труда низкая и не имеет ни одного шанса стать выше, чем там, где собственность частная, свобод – жалкий минимум, везде воровство, пьянство, угодничество, трусость, предательство, ложь. Так почему социалистическая собственность лучше, а частная – хуже? И как это получилось, что пролетариат, установив свою диктатуру, эскплуатирует самого себя гораздо более свирепо, чем отдельный своевольный хозяин? А ведь и хозяин эксплуатирует достаточно жестоко. Почему рабочий класс так собой неудачно управляет, что живет хуже, чем при управлении капиталиста?..

Плохи все формы власти и собственности – и потому хочется сменить имеющуюся, но идеальной нет… Вот и меняют на то, что есть. Все пары ботинок, которые есть у человека, жмут, – но та, которую носишь, кажется, что больше всех…

Существование разных форм власти и собственности на земном шаре не подтверждает идею прогресса как движения человечества от худшего к лучшему.

Добавим, что власть и собственность обнаруживают тесную взаимосвязь – богатый захватывает власть, а имеющий власть легко богатеет. И тщетно мы пытались бы определить, что тут «первично», а что – «вторично», что причина, а что – следствие. Похоже, что и то, и другое просто разные формы одного и того же приобретательного порыва человека, реализация его хватательного, присвоительного рефлекса.

Все усилия положительных умов, пытающихся выработать и утвердить идеалы, пропадают втуне, и остается этим замечательнейшим, достойнейшим людям утешаться мыслью, что без их постоянной и упорной работы мир был бы еще отвратительнее, чем он есть, – утешение, к сожалению, не очень убедительное, потому что в его основе нет никаких фактов, а есть лишь потребность в утешении.

Человечество знает о добре и зле, но не пользуется этим знанием в своей практической истории. Иначе говоря, не понятия добра и зла определяют выбор человечества.

Добро и зло остаются, в лучшем случае, в неизменной пропорции на протяжении всей истории рода людского.

Невольно вздрагиваешь, услыхав еще одного пророка, зовущего, как в свое время другие преобразователи, к лучшему устройству: в тираническом обществе к демократии, в демократическом обществе к чему-то неясному (на поверку выходит – к монархии и тирании). Опять подгоняют! Беги, общество, не стой на месте, двигайся куда хочешь, только не останавливайся!

Будущее в полном мраке, выбор социальных устройств ограничен и весь уже неоднократно использован – не имеет значения, беги!

Тяжело бежать, ноги стерты в кровь, не годятся ботинки – что ж, говорят пророки, новые надень, только не останавливайся.

Добро не руководит нашим выбором, зло не оставляет нас – все равно, беги!

Раз мы не в силах при столь обширных познаниях предсказать будущее, раз нет прогресса, раз неясно, почему люди делают тот или иной выбор, почему им необходимы перемены – значит, мы не знаем о себе и о своей истории чего-то самого главного, основного, значимого, действительного, а знаем только мнимую историю, располагаем только грудой хорошо изученных кусочков, которые никак не укладываются в цельную мозаичную картину.

Огромные наши знания о собственной истории бессильны помочь людям эту самую историю понять.

Малоправдоподобна мысль, что причина этого бессилия – недостаточность наших знаний. Говорят, что, дескать, когда мы выясним новые факты, уточним старые, то истина нам сама собою и откроется. Боюсь, что не откроется. Знаний накоплено очень много, сумма их увеличивается стремительно, но пониманием еще и не пахнет. Чего-то самого главного не понимаем мы, несмотря на имеющиеся у нас знания.

Эти громадные знания оказываются в самом главном бесплодными, мнимыми.

Создано много теорий и концепций, так или иначе объясняющих исторический процесс и его смысл: философских, религиозных, этических, экономических, мистических…

Ни одно из этих объяснений не работает, ни одно из них, «овладев массами», не изменило одного из главных признаков человеческого общества и его истории – непредсказуемости движения этих самых масс. Более того, сами теории быстро вписывались в конкретную жизнь, теряли (если имели) свою этическую нормативность и превращались в частицу общего необъяснимого человеческого потока, становились самостоятельной сферой практической работы людей.

Особенно наглядно и болезненно превращение, испытанное христианской церковью, – начав с «не убий», она пришла к благословлению войн и смертной казни, к принятию и одобрению государственной лжи и насилия; она сама – страшно и написать! – стала частью государства, разделила власть с князьями мира сего.

Я уверен, что знания и в перспективе ничего нам не дадут, а объяснения, кажущиеся убедительными, будут быстро утоплены в конкретной жизни, употреблены для поддержания импульса движения в человечестве.

Очевидно, выход только в том, чтобы попытаться в океане мнимой истории обнаружить некоторые действительные течения; в непредсказуемом движении рода человеческого найти предсказуемо меняющиеся величины.

Меняется, как будто, все. Единственное, что неизменно – это сам факт непрерывных изменений. Но изменения могут быть непредсказуемые, не дающие нам пока ничего для выяснения картины мира, в котором мы живем; а могут быть предсказуемые, помогающие нам понять смысл истории.

Как обнаружить эти предсказуемые изменения? Ведь для обнаружения их нужно прежде всего разорвать связь познающего с самим собой, нужно поглядеть на людей и на самого себя как бы извне, со стороны.

Возможна ли такая операция?

На первый взгляд невозможна.

Действительно, человек весь – и физически, и умственно, и духовно – создан природой, отшлифован обществом, обучен языку с его ограниченными и громоздкими средствами, приучен к способам мышления, ограничен органами чувств. Как же ему оторваться от самого себя и посмотреть на себя со стороны? Как увидеть себя не своими глазами?

И все-таки есть некоторые основания надеяться, что такая операция возможна.

Двадцатый век принес несколько событий, которые надежду эту и питают. Вспомним прежде всего двойной выход человечества в космос: сначала косвенный – воспроизведение людьми на своей планете процессов, происходящих только вне Земли (атомное и термоядерное горение), а затем и прямой – полеты в космос людей, смотревших на Землю со стороны и запечатлевших ее на пленке; полеты спутников с людьми и без них.

Другое очень важное для нашей темы событие – принципиальное изменение научного мышления, отказ науки от очевидного, от того, что кажется очевидным здравому смыслу. Такой отказ характеризовал науку и прежде (вспомним, например, представления древних об иллюзорности видимого мира или обнаружение комплексных чисел в алгебре), но лишь в XX веке он привел к изменению физической картины мироздания в целом (теория относительности, кривизна пространства, представления об обратном ходе времени, волновая и корпускулярная природа электрона, антивещество и т. п.). «Новая ситуация в современном мышлении возникает в силу того, что научная теория выходит за рамки обыденного здравого смысла», – говорит А. Уайтхед.

Наконец, последнее обстоятельство – многоголосое предупреждение о грозящей человечеству гибели, которое мы слышим со всех сторон и которое вызвано тем очевидным обстоятельством, что люди, воюя и ненавидя друг друга, создали оружие, способное разом уничтожить и ненавидящих и ненавидимых, и пролетариев всех стран и капиталистов, и коммунистов и христиан, и помещиков и батраков, и «хорошие» нации и «мерзкие», и «чистых» арийцев и «грязных» неарийцев, и «избранные» народы и «языческие» племена.

Совокупность этих факторов и заставляет посмотреть, вернее попытаться посмотреть на род людской не с позиций частных, местных, не с позиций интересов той или иной части людей, а с точки зрения общей – как на некоторое непонятное, но чрезвычайно активное вещество, обладающее некоторыми только ему присущими особенностями.

Возникает вопрос: можем ли мы при таком взгляде увидеть что-то действительное или нам попрежнему будет доступно лишь мнимое?

Постараемся ответить на этот вопрос.

Прежде всего, люди – некоторое биологически однородное множество, состоящее из внешне очень похожих друг на друга отдельных особей. Возникли эти особи, видимо, в тот же период времени, что и класс млекопитающих в целом – именно к этому классу, как мы знаем, относится и человек разумный. Млекопитающие появились на Земле примерно 150–125 млн. лет назад; следы человека уже обнаружены во времени, отделенном от нас приблизительно тремя миллионами лет, и нет никаких оснований сомневаться в том, что будут открыты и еще более древние следы.

Биологи и антропологи много пишут о том, что в процессе утробного развития человеческий организм обнаруживает последовательное сходство с разными классами живых существ. Как известно, эти наблюдения сформулированы в виде биогенетического закона Мюллера-Геккеля, согласно которому онтогенез (развитие отдельной особи) есть быстрое и краткое, так сказать, конспективное повторение филогенеза (развития данного вида). Действительно, человеческий зародыш в утробе матери последовательно похож на многоклеточных животных, на хордовых, на рыб, на земноводных, на пресмыкающихся, на низших млекопитающих и, наконец, на человекообразных обезьян. Много сходного между людьми и животными обнаруживается и в психической организации, и даже в психической деятельности.

Для нас, впрочем, не так важны конкретные детали процесса происхождения человека, как общая концепция, которую разделяют практически все ученые от Ламарка до Тейяра де Шардена: человек генетически связан с общим развитием живого мира на Земле, биологически он – часть фауны, возникшая в ходе общей эволюции жизни. Сказать что-либо точнее нам не позволяет современный уровень науки, которой еще предстоит немалый труд, прежде чем она сумеет непротиворечиво ответить на вопрос о происхождении человека.

Мы не знаем, как появился человек, но мы знаем, что он появился. И знаем также – едва появившись, он приступил к деятельности, которую мы уже вполне достоверно можем проследить в ее основных чертах на глубину в несколько тысяч лет, опираясь на материальные следы этой деятельности и на огромные запасы письменных источников.

История людей поразительна! Во всех концах земного шара человек неутомимо, одержимо трудится и действует. Лишь незначительная часть плодов его деятельности действительно необходима ему для поддержания жизни; для того, чтобы добыть себе пищу, защититься от непогоды, произвести и вырастить потомство, человеку нужно совсем немного усилий. Мы знаем сообщества других видов, например, пчел и муравьев, видим, что их жизнь тоже протекает в неустанном движении и работе, но у них каждое движение и каждый поступок функциональны, целесообразны, служат ясной и простой цели – сохранению сообщества, вида. Их отношения с природой уравновешены, представляют собой часть общей гармонии, единого и вполне саморегулирующегося механизма. И только человек как будто все более явственно дисгармонирует как со своей натурой, так и с окружающим его ближайшим миром нашей планеты. Ни для того, чтобы прокормиться, ни для защиты от холода или дождя, ни для продолжения рода не нужны, видимо, самолеты или паровозы; не нужны предметы роскоши, телевизоры, водородные бомбы или наркотики. Никакой биологической целесообразностью не объяснить, казалось бы, бесчеловечное взаимоистребление людей с помощью войн и насилия, особенно бурно и масштабно проявившихся в наше время, в XX столетии.

Наблюдая деятельность множества особей, мы замечаем, что люди не способны жить вне общества. Только вместе, сообща они действуют и живут. И предметы роскоши, водородные бомбы и телевизоры приобретают смысл только в обществе.

Поэтому первый наш вывод может быть такой: жизнедеятелен в масштабах планеты не одинокий человек, а вся совокупность людей. И потому искать действительную историю мы должны не в судьбах отдельных людей, а в движении всей человеческой живой массы. В известном смысле мы можем утверждать, что человек исторически существует лишь во множественном числе – как люди, настолько многочисленны и тесны связи его с себе подобными. Человек в известном смысле и с некоторой точки зрения, так сказать, лишь частица живого вещества, покрывающего планету; поэтому нам интересна и важна не личность, а это самое живое вещество, которое называется человечеством.

Итак, действительная история для нас – это поведение, деятельность и общие судьбы всего человечества – независимо от поведения, деятельности и судеб каких-либо его частей, вроде государств, племен, народов, наций, классов, групп и выдающихся личностей.

Что же характеризует человечество в целом? Что мы можем уверенно сказать о его деятельности?

Человеческая масса на Земле действует с несомненным ускорением. Около одного миллиона лет ушло на развитие техники в эпоху нижнего и верхнего палеолита, на освоение энергии огня; примерно девять тысяч лет назад возникли общины оседлых земледельцев и пастухов, которые пользовались одомашненными животными и вели сельское хозяйство; приблизительно пять тысяч лет назад люди научились пользоваться силой ветра для движения судов; всего лишь две тысячи лет назад человечество стало пользоваться силой текущей воды для движения мельниц… Примерно триста пятьдесят лет назад началось бурное развитие экспериментальной науки и техники – и с этого момента ускорение деятельности человеческой массы стало особенно очевидным; двести лет назад – начали использовать немускульную энергию (кроме энергии ветра и воды); сто тридцать лет назад – электрическую энергию; восемьдесят лет назад – энергию нефти; тридцать лет назад – атомную энергию…

Части человеческой массы сплошь и рядом тем или иным способом (или в силу тех или иных причин) не включались в процесс ускоренной жизнедеятельности. Отдельные народы оставались на уровне верхнего или даже нижнего палеолита, другие не предпринимали ничего для овладения естественными науками и «передовой» техникой, третьи старались отгородиться от мира и изолироваться, четвертые даже умудрялись двигаться «назад», теряли сельскохозяйственные навыки, возвращались к кочевому или собирательскому образу жизни. Но несмотря на неравномерное развитие частей, несмотря на особые усилия Китая, Японии, отдельных племен Азии, Африки, Океании и Америки – связи между людьми в мире непрерывно усиливались, и техническое развитие захватывало всех; сейчас на наших глазах этот процесс если еще и не завершается, то, во всяком случае, идет все интенсивнее и ускореннее.

Главным в этом движении является, несомненно, все большее и большее использование человечеством энергии, скрытой в окружающем его мире. Мы видим, что источником для всех видов энергии, которыми овладевает человечество, служит природа: растительный мир, уголь, нефть, газ, уран и т. п. Человечество неутомимо преобразует среду своего обитания, «пожирая» ее в прямом и переносном смысле слова. Примерно уже сто лет отдельные люди наблюдают очевидные последствия этой деятельности в масштабах планеты: загрязнение атмосферы, воды и суши, истребление флоры и фауны становятся предметом озабоченности многих ученых и даже политиков. Люди с возрастающим изумлением смотрят на результаты того самого «технического прогресса», которому так увлеченно поклонялись и которому не предвидели конца.

Итак, первое, что мы можем с уверенностью сказать о человечестве: оно все быстрее и быстрее раскрывает, использует, приводит в движение энергию, потенциально заключенную в нашей планете.

Это – первый и очень важный факт действительной, а не мнимой истории.

Есть и второй факт. Вещество человечества в целом чувствует себя биологически превосходно, о чем свидетельствует все возрастающая его масса, то есть все увеличивающаяся численность людей. Так, в 1650 году человечество насчитывало 545 млн. особей, в 1850-м – миллиард (удвоение примерно за двести лет), в 1900-м – 1608 млн., а в 1930-м – два миллиарда (удвоение примерно за 80 лет), в 1950-м – 2454 млн., в 1960-м – три миллиарда, а 28 марта 1976 года численность достигла четырех миллиардов человеческих существ, то есть очередное удвоение произошло за 46 лет. Конечно, на основании этих цифр мы не можем делать прогнозы – завтра рост народонаселения может неожиданно затормозиться, а то и вовсе пойти вспять. Но сегодня мы имеем право с уверенностью сказать, что условия для ускоренного размножения людей на Земле, несомненно, благоприятны.

Итак, второй факт человеческой истории, действительной истории, а не мнимой: людей становится все больше и больше, человеческое вещество успешно размножается, заполняет пространства Земли, начинает выбираться в космос.

Конечно, я понимаю, что выражения вроде «человеческое вещество» могут шокировать. Ведь это, как мы знаем, никакое не «вещество», а неповторимые личности, индивидуальности, с мечтами, надеждами, любовью, верой, с теплыми сердцами, со страстями и слабостями, порой с трезвым разумом и добрыми чувствами. Но никакая любовь к этим существам, к самим себе, к самому себе, никакое уважение к человеческой личности не должны мешать нам видеть только то, что действительно имеет место – это необходимо ради нас самих.

Существует и третий факт действительной истории: род человеческий неустанно и непрерывно увеличивает сумму зафиксированной информации, пополняет свою коллективную память знаниями об окружающем мире, о самом себе, творит ту особую реальность, которую мы называем искусством, предается грезам, дает волю воображению…

Этими тремя фактами и исчерпывается все, что мы можем в истории признать действительным… Остальное мы не можем измерить, не можем в нем подметить несомненно направленное изменение – во всяком случае, в глобальном масштабе.

Сходная задача – найти в истории некоторые независимые от места и времени элементы, обнаружить характерное именно для человечества – стояла и перед Арнольдом Тойнби. В уже цитированной выше книге «Изменение и привычка» (глава так и называется – «Постоянные слагаемые человеческой истории») он перечисляет те духовные черты людей, которые он считает постоянными и характерными только для человека: сознание, включая и самосознание; свобода воли, выбора – неважно, подлинная ли это свобода или кажущаяся; способность различать добро и зло («…каждый выбор, который делает человеческое существо, в какой-то, пусть сколь угодно слабой степени, есть выбор между жизнью и добром, с одной стороны, и смертью и злом – с другой») – Тойнби считает очень важным, что в основе любого этического кодекса при относительности его установок лежит абсолютная вера в то, что добро и зло можно и нужно различать; религия, то есть вера в некую высшую силу, которая управляет человеком. Эти четыре постоянные свойства людей направлены на неизменность и непрерывность способов человеческого существования всегда и везде, но есть и такие слагаемые, которые ведут к изменениям. Среди последних Тойнби отмечает, прежде всего, любопытство, влекущее человека к новым наблюдениям и открытиям; потребности делиться достигнутым служит язык, а передача сведений о достигнутом и узнанном ведет к обучению новых поколений старыми; в процессе этого обучения передаются социальные и культурные традиции, причем для общества относительно большую важность имеет благоприобретенное, а не природное.

Нетрудно заметить, что самый известный историк нашего времени относит к постоянным слагаемым человеческой природы только то, что не поддается никакому измерению. Как, действительно, измерить сознание? свободу воли? любопытство?

Но невозможность измерить эти постоянные величины – полбеды. Беда в том, что неясно, к кому они относятся – к человеку или обществу? Нам известны, например, не только верующие, но и атеисты; известны общества, которые не верят в высшую силу, а поклоняются вполне земным суевериям; известны люди, не проявляющие никакого любопытства к устройству мира, и общества, не ищущие открытий. Тойнби смешивает человека с совокупностью людей, часть – с целым, отдельную клеточку – со всем организмом. Свойства отдельных людей принимаются за свойства целого. Но среди индивидуумов можно найти практически любые характеры, любые типы поведения. На основе анализа каких личностей можно делать выводы об обществе? Флегматиков или истериков? умных или глупых? честолюбивых или стремящихся к безвестности? опирающихся на доводы рассудка или живущих порывами сердца? протестантов или индуистов? Увы, мы не найдем ни одной черты в характере человека, которой нельзя было бы тотчас найти и противопоставить черту противоположную. Природа словно бы позаботилась, чтобы клеточки человеческого общества находились в постоянном столкновении друг с другом, не знали бы покоя, не могли бы примириться, достигнуть единства действий. Если же такое примирение и единство действий достигается группами клеточек (в формах семьи, общины, племени, нации, государства, религии и т. д.), то эти группы вступают в столкновение и несогласия с другими группами, да и внутри них начинаются центробежные процессы, так что никакой стабильности этим группам достичь не удается.