Текст книги "Чего ты хочешь? [Трилогия][СИ]"

Автор книги: Анатолий Оркас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 52 страниц)

Оркас Анатолий Владимирович
Чего ты хочешь?
Трилогия

Чего ты хочешь? Часть 1

Пролог

Как начинается день? А? Эээ!

Так-то, дружок!

Никто не знает, где начинается день. Некоторые ученые думают, что это происходит где-то над океанами. Но океаны, хотя они такие большие, были не всегда. Да и день над ними не столько начинается, сколько продолжается.

А как же начинается день?

Просто однажды в одиноко пустой Вселенной какой-нибудь Бог говорит "Да будет день!". И вот тогда он начинается.

А с чего? Почему? И что было до этого?

И почему до этого ничего не было?

А кто сказал, что не было ничего?

Обязательно что-то было. Например, уже упомянутый Бог. А что такое "Бог"? Это – все. Все-все-все! И как в такой Вселенной появиться хоть чему-нибудь, если все уже есть, и в то же время – ничего нет?

Ведь любая вещь, явление, событие, все, что угодно, если вдруг случайно появится – то тут же будет поглощено всемогущим Абсолютом. Ибо Бог – это все!

Но однажды Богу становится скучно. Или интересно. Или любопытно. В общем, случается что-нибудь такое, что заставляет Бога разделиться. На себя, и не-себя.

И сначала появляется желание сделать это. Но отделить от всемогущего себя что-нибудь другое – просто невозможно. Ведь ничего другого нет!

Поэтому приходится изворачиваться, и сделать как-то так, чтобы было не только все, но и что-то еще.

А как?

И тогда Бог придумал Правила.

Раньше была абсолютная свобода – было возможно все, и ничто не отделялось от другого. А теперь можно все, но не совсем. Предположим, что здесь можно вот так, а вот тут – по другому. Нет, Правила по-прежнему можно нарушать, ведь я всемогущ, но я не буду.

Не хочу.

Итак, кроме меня в этой Вселенной появится что-нибудь еще.

"Да будет Свет!"

Он очень красив, мой первенец творения. Он заполнил все окружающее, и теперь нас двое. Я и Свет. Но он ничем не отличается от окружающего, и поэтому его невозможно увидеть, а это портит впечатление.

Надо бы его чем-нибудь оттенить.

Но – чем?

Ведь нет ничего, кроме меня Света.

Вводим следующее ограничение.

"Да будет Тьма!"

Поделим свет на множество мелких кусочков. Теперь между ними спряталась Тьма. И они вечно будут играть в догонялки, мои Свет и Тьма. Свет, и отсутствие Света. Но пока что ничего не происходит – ведь Времени еще нет! Время – это движение, а двигаться пока нечему.

Ну, так сделаем время! А для этого – ограничим пространство.

Я бесконечен, и свет бесконечен, и даже тьма. Как же ограничить бесконечность? Самое простое – замкнуть в кольцо. Вот и закольцуем кусочки света – получилось много-много бесконечных шариков. И тьма теперь прячется за шариками. Пойдем дальше – соберем получившуюся пыль в одном месте. И в другом тоже. В одном месте смешаем пыль со светом, в другом – с тьмой.

Вот теперь можно смело сказать

"Да будет день!".

И осторожно запустить первую Планету вокруг первой Звезды.

А теперь, замерев от восторга, любоваться, как они движутся, отбрасывая тени!

К сожалению, любоваться могу я один. А самолюбование (ведь я смотрю на самого себя!) – не лучшее развлечение.

Надо бы создать кого-нибудь еще.

Сначала – попроще. Обкатать технологию, прикинуть, что им нужно, а что – вредно. Затем – добавить немного того, и чуть-чуть этого. Чтобы сами, сами, иначе опять получусь Я. А я уже и так есть. А теперь запускаем процесс автоматического воспроизводства с самостоятельным регулированием.

"Да будут птицы, звери, и гады морские!".

Красота! Звезды, планеты, живые существа...

Но все, без исключения, подвластны мне. Прикажу радоваться – будут радоваться. Прикажу плакать – будут плакать.

Куклы.

А хотелось бы чего-нибудь такого, чтобы было подобно мне...

Как?

Как сделать живое существо, да такое, чтобы было подобно Богу, но при этом Богом – не было?

Не знаю.

Но буду пробовать.

Ввожу для себя следующие ограничения. Дам я им, и никогда не отниму...

Что?

Во-первых, возможность Творить. Этим они будут на меня похожи. А для творчества потребуется им Любопытство и желание. Это тоже от меня. А вот дам-ка я им то, чего у меня нет, и никогда не будет.

Возможность ошибаться. Сомневаться. Делать вопреки. Да, это – обязательно! Чтобы сами, а не по моей указке!

И – вперед!

Пусть любуются созданным мной миром, живут в нем, что-то создают, что-то меняют.

А если что – я всегда рядом.

1

Стало так темно, что совсем уже нельзя было двигаться дальше. Всадник остановил коня, слез с него и стал распаковывать седельные сумки. Буквально через несколько минут в придорожных кустах был организован ночлег для одинокого путника – косо натянутый полог, спальный мешок на устланной ветками земле, над костерком висел небольшой котелок, а сам всадник усердно занимался своим другом и любимцем – снимал упряжь, пучками травы растирал мягкую шкуру, гребнем вычесывал из гривы и хвоста мусор и грязь этого дня. Конь переступал всеми ногами и довольно фыркал, в неверных отблесках костра жесткая шерсть скакуна переливалась серебристыми волнами по гнедому полю шкуры, создавая мару волшебных узоров.

– Стой, стой, не вертись! – путешественник хлопнул коня по шее, тот всхрапнул и замотал башкой. Потом потянулся к листьям кустарника. – Ненасытная твоя утроба, сколько же ты зелени перевел в дерьмо? На вот, отвлекись на минуточку. Конь оторвался от зеленых листьев и ткнулся мордой в подставленную ладонь. В это время хозяин с наслаждением трепал свежерасчесанную шелковистую гриву. Потом обнял скакуна за шею и стоял так несколько секунд.

В ночном воздухе сладко тянуло ароматом костерка и вкусностью походного варева. Человек у костра споро работал ложкой над котелком, быстро приведя его в совершенно чистое состояние. Искать ручей было лень, все было лень. Поэтому человек выцедил остатки воды из объемистой фляги и наскоро прополоснул походную посудину. Засунув остатки провизии в седельные сумки, он подложил под голову бревнышко и растянулся на спальнике. Ночные ароматы и звуки, прохлада ночного воздуха, хрумканье в тишине коня, тяжело переступающего по земле, и ночное небо над головой. Маленькое счастье для одинокого путника. Одинокий путник любовался звездами, как он это делал уже почти двадцать три года. Примерно раз в неделю ему приходилось вот так вот смотреть в звездный круговорот, и каждый раз он испытывал блаженство – блаженство бесконечной пустоты, смешанной с профессиональным знанием. В любой момент он мог назвать каждую звезду по имени, по-русски, по-арабски, по-английски, на хинди и еще на десятке языков. Он мог назвать ее значение в судьбе живущего, а мог сообщить массу и температуру, и мог определить влияние звезды на время в данном секторе вселенной, мог, но... Но просто любовался бесконечным круговоротом мерцающих точек. Потому что, кроме всего прочего, он был человеком. И ничто человеческое ему не было чуждо.

Звездное небо, которое влияло на судьбу каждого живущего на крохотном сгустке материи, называемом Землей, проявило свое могущество, и человек забрался в спальник, полностью отдавшись этому влиянию, ибо если над головой – звезды, значит пора спать. Этот человек не спорил с законами вселенной.

Утро придирчиво осмотрело свои владения, прежде чем воцарить над миром. Мир сильно изменился с прошлого утра. Родились сотни и сотни новых ртов, которые громогласно требовали внимания и еды. Сотни и сотни ртов навеки закрылись. Где-то появились новые горы и новые острова. Кое-какие горы стали кучей обломков, а некоторые острова исчезли под лазурной поверхностью. Мир стремительно менялся, и утро, обнаружив привычный порядок вещей в неизменности, властным движением стерло звезды с небосвода и вошло в мир. Если бы утру было до этого дело, оно бы обратило внимание на двоих всадников, удалявшихся на приличной скорости от поляны возле придорожных кустов, где возле остывшего пепелища в спальном мешке лежало остывшее тело. Двое удалялись туда, откуда всадник приехал вчера, а ночью тонкий кинжал бритвенной остроты изменил его движение от старения к разложению, и кто скажет, вверх это или вниз? Утру не было дела до двух убийц, как и не было дела до остывшего трупа и оставшемуся одиноким коня, но на всякий случай оно провело лучиком по лицу того, что еще вчера было человеком. Лицо недовольно дернулось и приоткрыло один глаз. Глаз покосился на лужицу крови, натекшую под спальный мешок, и лицо из мертвенно-воскового стало просто задумчивым. Окоченевшее тело осторожно выбралось из мешка, вытащило из седельных сумок зеркальце и внимательно осмотрело рану. Двумя глазами, ибо в процессе вылезания второй глаз открылся тоже. Рана была мастерская, крови вытекло немного, но она испачкала и спальник, и одежду. Это неприятно: кровь тяжело отстирывается. Тело человека на негнущихся ногах подошло к коню (тот настороженно всхрапнул: запах крови – не лучшие ароматы с утра!), но не убежал. Такими же деревянными руками тело обняло коня и с третьей попытки взгромоздилось на него. Конь, которого вчера вечером никто даже не подумал стреножить, стоически перенес эту процедуру, убедился, что тело держится и отправился куда-то в заросли. Он, видимо, точно знал, куда идет, потому что через некоторое время он вышел на берег небольшого ручейка. Тело мешком свалилось со спины скакуна и, переваливаясь, скатилось прямо в грязь. Делая странные судорожные движения, тело добралось до относительно чистой воды и полностью погрузилось в нее. Через двадцать минут из ручья вышел человек, вид которого ничем не напоминал судорожно дергающийся труп. Он дышал и теплая кровь струилась по его жилам. А что касается небольшого шрама... Ну что ж, на мускулистом теле их было немало, разной величины и степени заживления. Добравшись до вчерашней стоянки, так для него трагически закончившейся, человек неторопливо оглядел следы ночного происшествия, задумчиво поскреб подбородок и глянул в синее небо, будто призывая его в свидетели. Небо бесстрастно молчало. Человек удовлетворенно кивнул и бросил в пространство:

– Я же спрашивал тебя, чего ты хочешь????

2

На юге, на огромных территориях Хаманской пустыни простиралось могущественное государство Ашрат. Шах Хиязар был уже немолод, он сидел на резном троне из желтоватой кости африканских слонов уже почти четверть века, и повидал немало. Его небольшое государство жило спокойной, размеренной жизнью, отнимая на управление совсем немного сил и времени. В государстве не случалось совсем уж из ряда вон выходящих событий – подданные занимались каждый своим делом: крестьяне сеяли и жали, табунщики пасли скот, воры воровали а судьи исправно сажали их по степени вины – кого в зиндан, кого – на кол. Военачальники исправляли службу войны, исправно охотясь за разбойниками и подавляя мелкие восстания или мятежи в провинциях, а разбойники исправно противостояли ханским войскам, разжигая восстания или поднимая мятежи, а так же не давали пастухам и табунщикам ощутить рай на земле. Шах Хиязар по молодости собирался совершенно истребить преступников, объявив закон о неминуемой смертной казни за многие преступления, на что его отец выразился коротко, но емко: «Молодо – зелено». Хиязар и сам много раз возглавлял поимку особо опасных преступников, каждый раз их казнь превращалась в маленький спектакль, где подданные могли видеть величие правосудия и заботу его о простых правоверных. Правоверные расходились по домам, слава о законолюбивом, но кровавом шахе расходилась волнами от столицы. Но преступники не переводились, а шах набирался опыта в государственных делах и постепенно наложницы его гарема стали видеть своего господина реже, а волосы шаха уподобились горным вершинам. Опыт сурово ткнул Хиязара в действительность – пока есть государство, будут преступники. И Хиязар умерил пыл – смертная казнь была возложена на усмотрение самих судей, впрочем, с одной оговоркой – чересчур ретивые сами могли лишиться головы. И жизнь потекла размерено – ко всеобщему удовлетворению.

Увы, шахский трон, ежедневные заботы и развлечения становились для Хиязара привычкой. Они уже не будили юношескую кровь – немало вытекло ее в молодости. Не заставляли заботы тело взвиться в приятной истоме – тело уже не то, да и отточенный годами ум уже не искал себе задач свыше сил. Наследники шаха благопристойны, и чувствовал шах, в очередной раз выслушивая доклады о проделках старшего царевича что к этой пристойности примешивается изрядная доля той звериной непосредственности и природного буйства, что так еще были памятны шаху! Передавать трон шах не спешил, но опять же, не по причине глубочайших государственных интересов, коими оправдывался, а в силу привычки. Тяжело смотреть со стороны на занятый трон, когда занимал его почти тридцать лет!

Вечер грозил перетечь в скуку. Скука – главный враг всемогущих. Хиязар проводил вечер в неглубоком бассейне с горячей водой. Только что его погрузневшее тело обильно растерли мягкие и сильные руки, и сейчас Хиязар привычно наслаждался тысячам тонких уколов по всему телу, расслабившись в горячем бассейне. Аромат масел для притирания свивался с запахом горячей воды, навевая мысль об уюте и домашнем покое.

Однако наслаждение не было полным. Тонкая, едва ощутимая противная боль в затылке с самого обеда донимала шаха. И сейчас, на выходе из купальни, Хиязар почувствовал ее вновь. Именно поэтому слуги сегодня особенно предупредительны – шах за ужином отмел сразу три перемены блюд. Настроение правителя под вечер было далеко не лучшим. После ужина шах выслушивал донесения начальников стражи, и особенно его заинтересовал доклад начальника дворцовой охраны:

– Еще же видели чужеземца, который рисовал Ваш дворец и громко им восторгался...

– Для кого рисовал? – более по инерции спросил шах

– Для себя... – растерялся дворцовый охранник.

– Как, для себя? Ты уверен, что для себя? Да кто тебе сказхал... – шах закашлялся.

– Прикажете доставить? – осведомился побледневший начальник охраны.

– Немедленно! – ткнул пальцем в провинившегося шах.

Шах в старом и любимом шелковом халате занял место на невысоком резном троне. Придворные – человек десять – разместились по стенам. Янычары заняли места у подножия трона. Оглядев привычный и уютный тронный зал Хиязар кивнул и хлопнул в ладоши. В зал вошли трое нукеров, а между ними – гость сегодняшнего вечера.

Был он высок, выше многих в этом зале, с лицом северного жителя – крупные глаза твердо глядели вперед. Короткие усики украшали пришельца, щеки же – чисто выбриты. Одежда его была потрепана и неказиста, но шах, сам немало поездивший в молодости сразу оценил ее удобство, практичность и надежность.

– Чего ты хочешь от меня, сиятельный шах?

Звонкий, не по-молодому, но достаточно звучный голос, которым незнакомец сразу же взял быка за рога, мгновенный анализ обстановки, и – ни малейших следов страха. Интерес кольнул шаха в затылок, выбив, наконец, ноющую боль. Шах вдруг почувствовал себя молодым – на коне, во главе отряда, с саблей в руке...

– С чего бы старому шаху чего-то хотеть от тебя?

– Владыка изрядной части этого света, повелитель жизни и смерти для своих подданных, властный в думах и чаяниях, я стою перед тобой. Приведен же я твоими вернейшими слугами, а не сам просил встречи. Вывод однозначен.

– Неглуп ты, путник. Вот и потешь мой слух рассказами – не часто меня ими балуют. Говорят, очень ты любишь дворцы?

–Ненавижу! Ненавижу я, сиятельный шах, эту клетку, полную золота и камня, людской плоти и людских желаний. А потому стараюсь держаться от них подальше.

К незнакомцу обратился главный визирь Хиязара:

– Ты интересно рассуждаешь, пришелец. Не сочти за обиду, но ты весь день сегодня крутишься возле дворца. Не вяжется это с твоими словами о ненависти к дворцам. Имеет ли блистательный шах право узнать, зачем?

– Имеет. И ты имеешь. Этот дворец – прекраснейшее творение древних зодчих, которое я видел в жизни. Узрев с северной дороги это чудо, я немедленно направился к нему, что бы лучше рассмотреть и насладиться вблизи тончайшей резьбой и ажурностью сводов. Более всего меня восхитила семиугольная южная беседка. Я не видел в своих странствиях более прекрасного места для размышлений и любовных утех.

Последние слова пришельца заставили покраснеть почти половину присутствующих. В том числе и парочку янычар. Северянин же продолжал:

– Я не принадлежу к числу художников. Десять раз я пытался зарисовать вязь под крышей левого минарета, но получается простая копия. Видимо, эта вязь неотделима от самого минарета, и иначе не смотрится.

– Гордость наполняет сердце от слов твоих, чужеземец. Радость ласкает уши...

– Я не принадлежу к породе льстецов. И ты гордишься лишь обладанием, человек. Я же горжусь полету мысли, которая заставила сотни рабов трудиться много лет, что бы я сегодня имел возможность поговорить с вами.

Некоторое время все осмысливали тонкости столь витиеватой фразы. Затем последовал новый вопрос пришельцу:

– Разве грешно нам, живущим сейчас, обладать достоянием предков? Разве не завещано нам отцами – хранить и умножать?

– А много ли ты умножил? Хотя... Да, ты же казначей. Действительно, многое ты умножил, и велики богатства подвалов дворца...

– И именно поэтому, чужеземец, я имею все основания подозревать тебя. Не замыслил ли ты дерзкое нападение на сокровищницы?

Теперь улыбались все, кроме пришельца и янычар. Сокровищница шаха, во-первых, располагалась не во дворце, а во-вторых охрана ее так же была продумана древними. Поэтому два десятка охранников даже не знали, что именно они охраняют, но попасть внутрь можно было лишь по ЛИЧНОМУ указу шаха. Это знали все – некоторые – на своей шкуре.

Однако же, чужеземец либо был простоват, либо принял правила игры. Он ответил:

– Я хотел бы украсть из здешних мест половину сокровищ, что бы раздать их тем, кто в них нуждается. Увы мне – не в силах этого сделать я, хотя бы потому, что долго искать тех, кто нуждается в них.

–Ну же, – сказал другой придворный. – Не так долго искать их. Выйди на базар, и толпа с радостью возьмет у тебя все, что ты им преподнесешь. Истинные же ценители искусств и прекрасного есть в этом дворце, и оценят они и картины, и изделия из золота и драгоценных камней, а так же одежды или ткани – только укажи, где они!

Чужеземец вздохнул.

– Не о драгоценностях или тканях говорил я. Есть еще и в этом дворце, и городе то, что не купишь ни за какие деньги, не отнимешь силой и не вырастишь в огороде – дружба, любовь, талант. Но мало тех, кто ценит мудрость предков! Здесь же их нет вовсе.

И недоброе зависло в прекрасном тронном зале, в тонких улыбках царедворцев, в растерянной ухмылке, запутавшейся в бороде шаха Хиязара...

– Скажи нам, мудрец, познавший истинную суть вещей, легко ли осмеивать мудрость веков?

– Не мне, провидцу и проходимцу, осмеять хоть чью-нибудь мудрость. Есть мудрость на земле и меж людей – "Против самого сильного найдется сильнейший, против самого умного найдется умнейший, но против того, кто добр хоть самую малость может не найтись никого добрее". Есть мудрость эта, и пусть трижды сотрясу я словами колонны этого дворца – никто не засмеется. Но я понял твой вопрос. И скажу во всеуслышание – да. Да, сложно высмеять глупость веков, проверенную и освященную поколениями сиятельных предков! Сложно встать против самого себя, сказав себе: "Может, ты не самый умный, но хотя бы честный глупец!" И выйти перед троном, выслушивать всю эту чушь придворных псов у ног престарелого господина и честно, честно отвечать на все вопросы!

– Не много ль позволяешь себе, чужеземец?

– Всемилостивый шах! Это ли не позор нашему гостеприимству?

– На кол его!!!!!

Шах не сделал ни единого движения. Не повернул головы, не мигнул, и даже не снял растерянной полу ухмылки с бороды. И стража не шевельнулась у трона и у дверей, прекрасно понимая происходящее, и зорко внимая повелениям господина – шевельнись хоть ус у шаха – чужеземный нахал харкал бы кровью. А сейчас... Получили по ушам, прислужливые шакалы – поделом. Неча кичиться мудростью, прав пришелец!

Который продолжал речь сквозь нестройные возмущения:

– Да, и в честности своей жду я этого милого сердцу вопля "Эй, стража! Этого ублюдка – в зиндан!". Ибо правда режет глаза и горячит сердце... Впрочем, нет здесь вины моей, ибо привели меня сюда не спрося, а приведя, стали спрашивать. А ведь спрашивал я тебя, сиятельный владыка, чего ты хочешь? И второй раз задаю тебе вопрос этот пред толпой твоих царедворцев – чего же ты хочешь? Правды? Лести? Лжи искусной? Или просто поглумиться над прохожим, рискнувшим восторгаться этим прекраснейшим в этой части света дворцом?

Шах передвинул свое тело в новое положение, напряглась вся собравшаяся знать, и расслабились янычары по бокам от трона – расслабленное тело лучше в броске – и прозвучал ответ:

– Отвечай, кто же ты таков, зовущий себя проходимцем и провидцем, но рискующий предлагать мне все, что я ни попрошу?

И прозвучал ответ на вопрос шаха:

– Я каторжник, который сделал попытку сбежать, и в попытке этой обрел могущество, недоступное смертным. Да, могущество мое возросло, и нет у меня слов чтобы описать его, но каторги избегнуть не удалось.

– И в чем же твое могущество, каторжник?

– Могущество мое, о, сиятельный повелитель, в том, что могу я выполнить любое пожелание смертного, в чем бы оно ни состояло, если желающий действительно его хочет. Если истинно хочет он богатства и власти – я могу дать ему и то, и другое. Если захочет он взять приступом неприступную крепость, то крепость падет, если буду я на его стороне. Для крестьянина я могу растопить снег зимой или устроить дождь среди засухи. Для воина могу дать неуязвимость, для женщины – красивого мужа, для вора – богатую казну, для утопленника – покой. Я могу почти все, владыка.

– А как же твоя каторга???

– Я ведь еще живу, сиятельный шах?

– Хмм... Можешь ты почти все.... А чего же ты не можешь?

– Я не могу решить за людей, чего они хотят. Этого мне не дано.

Улыбка, настоящая, искренняя, от самого сердца, впервые осветила лицо шаха с тех пор, как чужеземец впервые переступил порог его дворца.

– Ну, с этим мы уж как-нибудь сами справимся.

Гость низко поклонился, сложив руки перед грудью.

– Я весь во внимании, владыка. Третий раз я спрашиваю, чего же ты хочешь? Звезду с неба? Скакуна лучших кровей? Сына?

– Сын у меня уже есть. Шалопай, каких свет не видывал. А хочу я, что бы сын мой не уронил честь отца своего, и вырос достойным трона, который я не жалея сил поддерживаю столько лет. Хочу я видеть его красавцем и героем, достойным песен и легенд, и чтобы память о нем не смолкала в веках! И чтобы достойно он сел на трон, и чтобы не опозорил его, но приумножил и украсил своим правлением!

И склонились в низком поклоне разномастные бороды, стирая пыль с разноцветных халатов, ибо мудрость шаха не знает границ – сам на вершине власти и славы, и здесь шах не уронил лица, не опустился до просьб у проходимца, но проявил себя заботливым отцом и дальновидным политиком. Нет, безупречен был сегодня Хиязар, и весь двор безмолвно признавал это, а чародей перед троном признал это во всеуслышание:

– Да, сиятельный шах.... Велика мудрость твоя! Если бы мог я задержаться здесь подольше, мы бы многое могли обсудить из вопросов об основах мироздания и о красоте твоего дворца.

– А что же мешает тебе здесь задержаться?

– Звезды. Путь мой лежит дальше, сиятельный владыка, и звезды велят мне не мешкая отправиться в путь. Вот покончу я с пожеланием моего владыки, и отправлюсь дальше. Ибо так легли звезды в моем гороскопе, что не могу я долго останавливаться на одном месте – беды и смерть слетаются туда. Вот и странствую по всему миру, чтобы не смогли они меня отыскать. И все равно, находят!

Тут послышался голос со стороны:

– А нам, когда ты уйдешь, расхлебывать следы твоего посещения?

Маг повернулся к смотрителю покоев:

– Нет. Конечно, и бед и смертей у вас не убавится, но будут в тех же количествах, что и за сто лет до моего посещения. Но если ты лично этого хочешь, я могу задержаться на недельку другую, и ты воочию увидишь, что я имею в виду.

– Нет, конечно же, мы не будем тебя задерживать – поспешно сказал Хиязар – но хотя бы до завтра ты останешься? Заодно увидишь и моего сына.

– Безусловно, владыка. Так и будет.

Отзвенели звонкие цимбалы, кончился пир во славу заезжего чародея, плавно перетекшего во славу сына шаха Хиязара, и служанки вымыли всю посуду и слуги убрали залы дворца. Покой и тишина воцарились во дворце (прекраснейшем в этой части мира). Темной ночью беседовали захмелевший принц и кажущийся хмельным маг.

– Мне уже семнадцать зим. Отец нанял лучших учителей для меня, и те отступились перед моими знаниями! Отец нанял лучших воинов для обучения, и те согласились, что я превзошел их умениями! Скажи мне, чего я жду? Мне назначен трон, а я прозябаю в праздности и лени!

– Быть может, ты учишься у самого главного учителя самому важному уроку?

– У какого учителя? Какому уроку?

– У жизни. Терпению.

– Смешно! Чего мне терпеть? Ни перед кем я не опущу головы, и пусть трепещут враги от гнева моего!

– Тогда чего же ты хочешь?

– Я хочу выполнить свое предназначение – я хочу править этой страной! Долго и мудро! Ты говорил, что можешь выполнить любое пожелание смертного! Вот и выполняй!

– Я – могу. Но не обязан. И я не твой подданный, принц!

– Мне что, принуждать тебя к этому, презренный? Или ты хочешь увидеть меня во гневе?

– Гнев плохой советчик. А я не твой учитель. И, может быть, меня ты еще не превзошел...

Фигура юноши напротив Мага напряглась, окаменела, но вдруг расслабилась и звонкий смех рассыпался по закоулкам комнаты.

– Ты прав, маг! Куда мне, с земным оружием, против тебя! Да, ты прав... Я забыл законы гостеприимства, и приношу извинения. Это все вино.... И все-таки, ты можешь выполнить мою просьбу?

– Если ты о своем предназначении, то к чему тут я? В нужное время ты и так займешь трон с почестями и любовью подданных.

– Ну, этого ждать еще столько лет!!! Я просто умру от скуки!

– Тебе найти развлечение по душе?

– Нет! Развлечений мне хватит! Когда я буду шахом...

– Вот когда будешь, тогда и приходи.

– Что значит "Когда будешь?" Когда приходить? А что, сейчас я не шах?

– А сам ты как думаешь? Готов ли ты прямо сейчас сменить своего отца? Готов ли ты при всех подданных и прочем люде доказать, что ты – лучший правитель, чем отец твой? Готов ли ты прямо сейчас утвердиться на троне и править мудро и долго, как сам этого хочешь?

Молчание висит в воздухе. Страшен выбор, предложенный Магом. Одно дело – мечты, другое – явь. Так всю жизнь ты можешь мечтать о вожделенной женщине, но в миг, когда она явит бутоны своих грудей и ласково прижмется обнаженным бедром – мало ли тех, кто оказался в этот миг не силен? Всю жизнь человек мечтает о дворце, а получив его во владение, вдруг выясняется, что из комнаты в комнату долго идти, что в коридорах сквозняки и чтобы протопить все помещения зимой, нужно работать до седьмого пота. Мечты и реальность – вещи не смешиваемые... Молчит принц, прикидывает. Молчит Маг, ждет. Молчит дворец, готовится. И неслышно, на мягких лапах входит Дракон Судьбы. Это запредельный шелест его чешуи вызывает озноб перед принятием решения. Это его дыхание кидает в жар от очевидности происходящего. Это его взгляд открывает душе всю подноготную устремлений и срывает маску заблуждений и самообмана. Он стремителен, он быстрее взгляда, он могуч – нет ему равных в единоборстве, но он бесстрастен – никто не может повлиять на его появление. Он никуда не спешит, но везде появляется вовремя. Мягко касается он невидимым носом принца, и тот, подняв голову от тяжких раздумий, отвечает магу:

– Да. Готов.

– Так иди и правь... – в голосе Мага сквозит удивление: как принц не понимает столь простых вещей?

Принц и сам не понимает, почему столь простая мысль до сих пор не пришла ему в голову? Действительно, что стоит между ним и троном? Отец? Нет, он всего-навсего караулит трон для него. Он ждет от сына поступка, достойного, что бы с почестями возвести его на трон, а самому удалиться от дел... Значит, между ним и троном стоит... он сам! Почтительно поклонившись Магу, он встает и выходит в дворцовую ночь. А Маг вдруг разом погрузневший и словно постаревший долго смотрит в темноту, словно там ждет его невидимый другим собеседник и вдруг бросает:

– Ну что, опять выполняешь мою работу? Или это я выполняю твою? Никак не могу разобраться...

Потом встает и идет к ложу. Завтра он будет наблюдать результат собственных деяний. Хотя, он всего-навсего разрешил этим людям делать то, что они хотят. Так сделал он хоть что-нибудь или нет?

Гудит столица. Праздник идет, клубясь разноцветной рекой по улицам города. Новый Шах взошел сегодня на трон! Радуйтесь, правоверные! И радуются. Радуются старики: достойный занял место почтенного Хиязара – старший сын его. Радуются молодые: Шаху новому всего семнадцать зим – и кто лучше него их, молодых, поймет, крови молодой не даст застояться? Радуются дети: много радости вокруг – им, детям, самое то. Вместе со взрослыми порадоваться. Наряден сегодня дворец, вокруг веселье кружится особенно бурно, а во дворце новый Шах принимает вассальные клятвы от придворных. Здесь же сидит Хиязар, в простом халате, и тюрбан его не отливает всеми цветами – белый у него тюрбан. И каждый новый клянущийся нет-нет да и бросит взгляд на бывшего правителя. Ибо слухи по дворцу ходят – пришел молодой царевич к батюшке, да и сказал: «Спасибо, мол, отец, вырастил, воспитал, а дальше я сам жить буду. И как жить – знаю, и зачем». Кто видел это, кто был там – никто не признается, а вот ходят слухи по дворцу, что разгневался Хиязар на речи глупые царевича, даже замахнулся на него... Да будто сраженный упал, и рот открывает – а сказать ничего не может. А царевич стоит горделиво, на сидящего отца сверху смотрит – и чуть не улыбается. Только – тсссс... Не будем праздничный день украшать собственной казнью... Успеется. И сидит сейчас Хиязар, смотрит не на сына, не на придворных – никуда смотрит шах. Спокойно-спокойно смотрит. А сын его, улыбчив, горд, горяч – на отца не глядит. Зато каждому из слуг своих слово найдет – как халвы откусил, аж за щеками сладко. Пошли плясать воины с саблями – присоединился Шах, удаль свою показал – и все видят, не подстраиваются танцоры, не дают слабины – хорошо танцует Шах, на равных. И церемониймейстер доволен, в пышных усах не спрятать улыбку – выше всяких похвал Шах во главе стола! Только когда новый Шах жаловал пришлому магу новый халат парчовый, да свиток из царских архивов – только тогда дрогнуло веселье, скользнуло кривым, пропущенным ударом, взвизгнуло для привычного придворного уха – и лишь тогда Хиязар очнулся. Встал, поклонился чужеземцу. Затих зал – не в том удивление, что проявил бывший Шах почтение к путнику, коего вчера еще казнить думал, а в том, КАК сделал это старик. Как от себя отрывал.