Текст книги "Сквозь тернии"

Автор книги: Александр Юрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 51 страниц)

– Анна, ты это о чём? Брось! Слышишь меня?! Прекрати себя накручивать! Изведёшь ведь так сама себя.

– Папа, не надо, – Анна высвободила руку и серьёзно посмотрела в глаза отца. – Я давно уже разобралась со своими чувствами. Это не истерика, я просто хочу быть уверенной, что после моей... что когда вы останетесь вдвоём с Алькой... вы не будете ни в чём нуждаться. А у этого человека есть деньги – много денег, которыми он намерен поделиться!

– Но ты ведь сама только что сказала, что это может оказаться шуткой!

– Может, – Анна облизала пересохшие губы, нервно забегала зрачками по крашеным стенам палаты. – Но с той же долей вероятности, это может оказаться правдой!

Александр Сергеевич покачал головой.

– Нет, только не в этом мире.

– Что не в этом мире, папа?

– В этом мире ничто не даётся просто так, Анна. За всё нужно платить.

– Нет, – Анна отрицательно качнула головой. – Просто за всё нужно бороться.

Александр Сергеевич вздрогнул. Положил руку на колено дочери.

– Знаешь, Анна... давно уже собирался тебе сказать, но всё как-то не решался. Потому что знал, что это спровоцирует у тебя слёзы, а мне от их вида совсем не по себе делается. Но оттягивать и дальше, просто бессмысленно. Анна, твой Алька... – Голос предательски дрогнул, и Александр Сергеевич невольно умолк.

Анна усмехнулась.

– И что он натворил на этот раз?

– Разве ты плачешь, когда он что-нибудь натворит? – Александр Сергеевич покачал головой. – Ничего он не натворил.

– Ничего? Тогда уже я НИЧЕГО не понимаю... – Анна улыбнулась, отчего в груди Александра Сергеевича затеплилась надежда. Но лишь на мгновение. Затем тут же пропала, как и растворилась под натиском хандры улыбка дочери.

– Как-то раз я рассказал Алексею о своём последнем полёте.

– Когда ты чуть не разбился? – Анна заломила кисти рук.

На секунду Александру Сергеевичу показалось, что запястья дочери вот-вот переломиться, издав протяжный хруст... Однако ничего не произошло. Александр Сергеевич тут же попытался отмахнуться от неприятных мыслей.

– Да, о нём.

– Я когда это от мамы впервые услышала – ещё, можно сказать, в детстве, – чуть умом не тронулась. Не знаю даже, что бы со мною сталось, вернись ты на лётную службу, – извелась бы одна дома! – Анна поёжилась. – И как Алька прореагировал?

Александр Сергеевич улыбнулся.

– Ну, вначале, естественно, чуток всплакнул... Нет, вру. Так, немого погрустил, на шее повисел, а потом выдал, будто из РСЗО пальнул!

– Из чего? – Анна открыто улыбалась.

Александр Сергеевич, без сомнений, отдал бы что угодно на свете, лишь бы вот эта улыбка дочери никогда не иссякала. Даже жизнь! Хотя в его возрасте глупо торговаться последней.

«Какая уж тут борьба? Анна осталась один на один со злобным чудовищем, что грызёт её изнутри. Ничто не в силах ей помочь, разве что вот эта самая улыбка... да призрачная надежда. И то и другое сейчас наверняка встало поперёк горла тому, что рвётся изнутри».

– Ладно, всё равно не пойму, – отмахнулась Анна, – объяснять придётся. А тебя Алька и без меня наверняка замучил расспросами.

Александр Сергеевич махнул рукой: мол, а куда деваться? Вырастили такого неугомоныша, теперь мучайтесь!

– Так что же Алька? – Анна устремила на отца дрожащие зрачки и чуть заметно улыбалась – истинное лицо любящей матери, которую пытаются отлучить от любимого сына.

«Отлучить, – Александр Сергеевич внутренне содрогнулся. – Это надо же до такого додуматься!»

– Алька спросил, как стать смелым. Точнее, в его понятии, это значило: как стать настоящим человеком. Что нужно для этого сделать.

Анна потупила взор, покачала головой, потом... заплакала.

– Папа... ты прости... Со мной всегда так... Сам же знаешь... Не обращай внимания.

Александр Сергеевич зачем-то снова глянул на застывшие за окном тучи.

– Я сказал ему, что для того, чтобы стать сильным и мужественным, нужно совершить настоящий поступок. Анна, твой сын – повзрослел. А мы этого даже не заметили, закинувшись мрачными буднями. Всё Алька да Алька, а к нему уже иной подход искать нужно, несмотря на то, что он всё ещё несмышлёный озорник. Временами на поверхность уже выглядывает сознательность и вот тут уж нам самим недозволительно совершать ошибки – иначе не на тот путь наставим. А что тогда будет, не мне тебе объяснять. Так что незачем мне никуда ездить, тем более, сейчас. И дело вовсе не в тебе, а в Алексее – за ним сейчас глаз да глаз нужен. А ты лечись, отдыхай и не гони, слышишь, не гони костлявую! Точнее гони её прочь, пока она не влезла в твою голову целиком!

Александр Сергеевич замолчал и двинул к своей табуретке.

Анна схватила отца за руку.

– Папа. Спасибо тебе. За всё спасибо!

Алька сидел за столом и разукрашивал последнюю тетрадную страницу – так делали все одноклассники, напрочь игнорируя замечания учителей. Своего рода, единый подростковый протест против ненавистного режима принуждения. Добиться чего-то подобным образом естественно не представлялось возможным, но ощущение всеобщего неповиновения только лишний раз поднимало собственную самооценку.

Альке нравилось просто рисовать, а потому принципы школьных друзей его мало заботили. Тем более, общеизвестно: не кусай руку, что тебя кормит – точнее, учит, – потому что, в противном случае, помощи на контрольных ждать будет просто не от кого. Надежды на шпаргалки так же могут легко кануть в небытие, а о том, что будет в этом случае, не хотелось даже задумываться.

Алька предпочитал видеть свою жизненную позицию между двумя крайностями – не тихоня-отличник и не бездарь, какой, отъявленный, – но всё равно не мог с собой ничего поделать. К рукам словно привязали две неразличимые ниточки и с наслаждением дёргали за них, любуясь тем, как безропотно отзывается на каждый очередной позыв податливое человеческое тело. Кем были эти шутники, Алька естественно не знал, но был уверен, что те всегда рядом – поджидают момента, когда можно будет снова посмеяться всласть.

Сегодня Алька рисовал обычный самолёт, пикирующий к земле в облаке инверсионного следа, – последний никак не получался. То краски не те, то заливка слишком мощная, то смешается то, что вроде бы, должно стоять обособленно друг от друга. В общем, самые настоящие проблемы, из-за которых очередь никак не дойдёт до домашнего задания.

Алька решил передохнуть, заодно дать краскам подсохнуть, а себе – пофантазировать. Вдруг чего ещё на ум придёт, чем можно будет дополнить картину неминуемой катастрофы.

На ум тут же пришла беседа с дедом, который рассказывал о том, что именно поступки красят человека. Причём не только обширные и глобальные, но и, на первый взгляд, совершенно малозначимые, однако, на деле, как оказывается, не менее важные и стоящие. Потому-то, – рассуждал дед, – и нужно сперва тщательно всё взвесить, оглядеться по сторонам, чтобы заметить упущенную из вида мелочь, на которую все остальные попросту закрыли глаза, в силу своего суетного равнодушия. А, как правило, именно такие, на первый взгляд ничего не значащие моменты, и слагают нашу жизнь по крупицам. Поэтому не стоит, скрепя зубами, цепляться за очевидное – на деле оно может оказаться вовсе не таким уж и очевидным, – иначе можно запутаться и заплутать. Пойти не по тому пути. А последний многих уже завёл в тупик.

Алька смутно понимал, что именно хотел вдолбить в его бестолковку дед, но кое-что до него всё же дошло: ни в чём нельзя спешить, всё нужно сперва тщательно взвесить и, если есть время, как сейчас, ещё раз переосмыслить – вот тогда-то и гарантирован успех.

Алька усмехнулся, схватил кисть и принялся спешно дорисовывать под самолетом купол парящего парашюта – вот, она, надежда, вот, он, смысл игры красок!

В комнату неслышно вошёл Александр Сергеевич. Постоял на пороге, осматривая обыденный беспорядок, что царил буквально на каждом шагу, после чего деликатно откашлялся.

Алька быстро обернулся и, ни капли не смутившись, громко сказал:

– А это ты, деда! Посмотри, что я нарисовал!

Александр Сергеевич поморщился от звонкого голоса внука.

– И что там у нас такое? – Он выглянул из-за Алькиного плеча, прищурился. – Никак снова школьную утварь изводишь...

– Ну я только одну страничку!

– Да она у тебя и без того одна в тетрадке осталась. Ну же, глянь сам-то.

Алька засопел. Растерянно посмотрел на «худую» обложку. Потом нерешительно оглядел стол, заваленный скомканными листками бумаги, на которых отчётливо проступали следы красок от неудавшегося инверсионного следа.

– Деда, я не знаю, как... Я просто рисовал... и вдруг... Потом ты пришёл... А это... Я... Деда, прости...

– Ох, горе ты моё луковое, – Александр Сергеевич потрепал шмыгающего носом внука по торчащим во все стороны волосам. – А я маме твоей сегодня сказал, что ты тут у нас взрослеешь понемногу.

Алька вскинул подбородок.

– И взрослею! Ты же сам говорил, что человеческий путь складывается из поступков и что не всегда эти поступки правильные.

– Вы только посмотрите, какой ёжик колючий у нас в квартире завёлся, – ничего поперёк ему не скажи. Ловко ты меня переиначил! – Александр Сергеевич усмехнулся. – А хорошим чем-нибудь можешь похвастаться?

– А то! – Алька шустро соскочил со своего места и пулей устремился к заваленной школьной формой кровати, перевернул кучу с ног на голову, чем-то там прожужжал – молнией от рюкзака, наверное, – и так же стремительно вернулся обратно к столу.

Александр Сергеевич встревоженно ждал.

– Вот! – И Алька, сияя от уха до уха, протянул деду сложенный вдвое лист бумаги. – Ты только, деда, сядь, когда читать будешь.

– Непременно, – Александр Сергеевич медленно осел на стул.

«Сейчас что-то отмочит. Точнее уже отмочил, судя по выражению лица и проницательному взгляду, каким он обычно пытается определить мои мысли. Что ж, расхлёбывай, деда, теперь, раз сам не уследил!»

– Мы, ниже подписавшиеся, Алексей Сергеевич Белов и Руслан Андреевич Колеватов просим педагогический совет школы номер шестьдесят шесть города Екатеринбурга, рассмотреть наше прошение о переводе в другое учебное заведение... – Александр Сергеевич, сам не зная зачем, глянул в окно, затем помассировал указательными пальцами виски и встревоженно посмотрел на продолжающего улыбаться внука. – Это что такое?

Алька пожал плечами, прищурился, явно предугадывая возможность потенциального нагоняя.

– Прошение – там же написано.

– Это я вижу, – Александр Сергеевич встрепенулся, снова взглянул на корявые буквы, выведенные рукой внука. – Ввиду непростой семейной ситуации... отсутствия других родственников... материальных средств... собственного желания, просим вас ходатайствовать о переводе нас в Суворовское Военное Училище на казарменную форму обучения... – Александр Сергеевич схватился за сердце. – Алька что это такое?!

Алька сжался, поник, превратился в трясущийся комочек отчаяния.

– Вот и Руслан не поверил.

– Во что?

– Что нас кто-нибудь поймёт.

– А что я должен понять?

– Что я сам это решил! – Алька гневно сверкнул глазами-бусинами и сжал крохотные кулачки. – Руслан так и сказал: мало ли что мы решили, всё равно последнее слово останется за взрослыми!

– Да кто этот Руслан такой?

– Мой друг. У него родители пьют по-чёрному, вот он и решил, что хватит. Потому что понял, что рано или поздно, и сам превратится в то... Во что уже превратились его родители!

Александр Сергеевич попытался расшевелить память.

– Постой-постой. Как, то бишь, его фамилия? Колеватов?

– Колеватов, – Алька стоял, широко расставив ноги и разведя руки по сторонам, сильно подавшись грудью вперёд, – точно припёртый к стене партизан, что, не смотря на близкое дыхание смерти, по-прежнему не желает идти на поводу у своих мучителей.

– Колеватов... Ну как же, помню! За его родителей на школьные собрания обычно бабушка приходила. Всё говорила, будто те в командировке...

– Ага, как же! – Алька гневно нахмурился; всё же не удержался и шмыгнул носом – Александру Сергеевичу снова показалось, что перед ним застыл вовсе не родной внук, а один из персонажей фильмов про мальчишек-партизан, что бегали в тыл к врагу, таскали на передовую снаряды и воевали рука об руку с обычными солдатами. – На вокзале их командировка: день там синячат, а под вечер, когда деньги заканчиваются, подтягиваются уроки проверять. Злыдни! Знаешь, как они его за двойки колотят? А у него двойки эти из-за того, что бабушка совсем немощная! – У Альки задрожали губы, но он не сдался – попёр до конца. – Вот Руслан и носится после школы по делам, а на учёбу забивает. А эти – родители его – всё видят и ничего не меняют! Потому что им плевать! Деда, это они должны страдать, а не наша мама! Это они заслужили боль! Ну почему так?! – Алька всё же не выдержал – заплакал. Однако стиснутых кулачков так и не разжал.

Александр Сергеевич быстро стряхнул с себя оцепенение, навеянное пламенной речью внука, обхватил того за плечи, поскорее прижал к себе. Алька казался каким-то нескладным, угловатым, выпирающим во все стороны – Александр Сергеевич не сразу понял, что внук просто пытается высвободиться из его объятий.

«Ну, ничего себе...» – Александр Сергеевич, сам не понял, как оказался в одной части комнаты, а Алька – в противоположной.

Внук продолжал что-то доказывать, но Александр Сергеевич с трудом разбирал слова. Душа походила на влажную губку, что стремительно впитывает в себя каждое новое слово, не позволяя донести смысл до встревоженного сознания.

– На той неделе у Руслана умерла бабушка. Он теперь совершенно один... а этим... – Алька брезгливо поморщился. – А этим по-прежнему нет ни до чего дела! Вот Руслан и решил податься в Училище, потому что больше некуда, – не в обычный же приют, который ничем не лучше дома! А я с ним вызвался. Куда он один-то пойдёт? К тому же я его лучший друг – мы с первого класса вместе. И тогда ещё поклялись, что куда – один, туда и другой!

Александр Сергеевич снова осел на стул.

– Значит, решил, говоришь...

Алька кивнул, насупился.

– Решил. Но тут всё равно без взрослых – никак!

– Почему же?

– Нужно согласие хотя бы одного из родственников. Деда, расскажи им всё как есть про Руслана, а то ОНИ ВСЕ не верят!

Это – ОНИ ВСЕ – заставило сознание Александра Сергеевича содрогнуться.

«ОНИ ВСЕ действительно всё знают. Просто ИМ ни до кого нет дела. Как и мне нет дела до мнения собственного внука. В особенности после того, как я сам разглагольствовал перед больной дочерью о том, каких заоблачных высот взросления достиг наш любимый Алька. Действительно, отчего же всё именно так? Где эта долбанная справедливость, когда она так нужна?! В каком сраном пейнт-хаузе потягивает вискарь, рассуждая о дешёвых девках и ценах на углеводороды?»

Александр Сергеевич обхватил руками голову.

– Деда, ты чего? – Алька тут же возник перед дедом, попытался того легонько растормошить. – Ну же, деда, перестань меня так пугать! Ну, пожалуйста! Прости за то, что я тебе только что наговорил! Прости, прости, прости!

– Всё в порядке, Алька, – Александр Сергеевич вдохнул полной грудью, попытался изобразить на лице беспечную улыбку – вроде вышло. – Неожиданно всё просто как-то: вчера ты и думать не думал о самостоятельной жизни, а сегодня, вон, о чём заговорил... Эх, что же теперь с тобой делать? С тобой и другом твоим горемычным?..

Алька смущённо опустил взор, взял деда за сухую ладонь.

– Деда, я стану таким, как ты. Я буду стараться – не то, что в школе! Честное слово! И мне всё равно, что там подъём в шесть утра и зарядка – я всё это преодолею! Ведь это совсем не сложно, по сравнению с тем, что происходит, например, с Русланом.

Александр Сергеевич вздохнул, запустил свободную руку в неподатливые волосы внука – на сей раз в глазах того царило смирение.

Алька просто ждал окончательного вердикта, целиком излив душу.

«А ведь он всё делает правильно. Потому что, так или иначе, останется один, как друг Руслан. Потому что мать смертельно больна. Потому что и ты, старый хрыч, что-то задумал! Решил, как в молодости: напролом, сквозь тернии, к звёздам! А что?.. Не так уж это и неправдоподобно звучит, в особенности, если учесть всё то, что творится вокруг, да около. А бояться глупо».

– Вот, Алька, у меня для тебя тоже кое-что есть... – И Александр Сергеевич протянул внуку измятый конверт. – Посмотри, куда меня зовут.

Алька отдёрнулся, густо покраснел.

– Деда, я нечаянно, прости! Ещё вчера. Конверт лежал в прихожей на столике. Я не знал, что в нём! Теперь знаю. Деда, так ты и впрямь полетишь к звёздам?

Россия. Москва. Бережковская набережная. Площадь Европы. «Билет».

Аверин сидел на одной из лавочек, что опоясывали фонтан кольцом веселья, изредка посматривая на скульптуру «Похищение Европы». Всё последнее время он не прекращал попыток разобраться во всём произошедшем... да и происходящем поныне. Неведение – угнетало. Особенно по ночам, являясь в образе чёрной бездны, из которой бесконечным потоком лились жуткие стоны отчаяния. Аверин мог бы поклясться чем угодно, что он не раз и не два слышал среди общего хаоса голосов своё имя. Точнее прозвище.

Мысли неизменно уводили в далёкое детство, будто первопричина и впрямь скрывалась именно там. Более того, отчего-то вспоминалось то самое лето. Лето, когда он познакомился с Колькой. И они с чем-то столкнулись. С чем-то, прибывшим извне.

«Столкнулись... Но чем же оно было?»

Колька вернулся довольно скоро, хитро подмигнул и поманил оторопевшего Яську за собой. В руках он сжимал не то пыльную сетку, не то кусок брезента, не то старый матерчатый мешок из-под картофеля – Яська поначалу толком и не разглядел. Он лишь кивнул, но так ничего и не сказал, боясь сойти за безграмотного невежду, что не в силах понять очевидного.

Стриж в лопухах смекитил, что дело затевается по его душу – зашипел, принялся размахивать огромными крыльями, взметая в воздух остатки прошлогодней травы и собственные перья.

– Тише!.. Тише ты... – просипел в полголоса Колька, тормозя рукой с растопыренными пальцами пробирающегося следом Яську.

Яська замер, как вкопанный, не зная, к кому именно обращается Колька.

Стриж тоже притих, а потом, словно издеваясь, в два громадных прыжка, юркнул в ближайшие заросли ежевики.

Колька поморщился, но тут же оценив ситуацию, довольно улыбнулся.

– Попался, голубчик, – сам себя в ловушку загнал, – он обернулся к изнывающему от нетерпения Яське, сунул в зубы былку метлицы и заявил тоном, каким обычно персонажи в голливудских фильмах констатируют собственное превосходство: – Не знал просто, с кем связался.

Яська выглянул из-за плеча и неуверенно кивнул.

– А дальше что?

– В смысле?

– Как его теперь оттуда выманить?

– Выманим, – Колька деловито сплюнул. – Будь уверен, живым возьмём.

– Точно?

– Ага.

Яська недовольно скривил губы.

– Что-то не очень хочется в ежевику лезть – она колючая. Тем более, там ещё этот сидит... горемыка недоделанный.

– Колется, не колется – а делать нечего! – Колька присвистнул. – Разок в жизни можно и потерпеть.

– Ага, как же... – Яська почесал зудящие запястья. – Я об крапиву уже так нажалился, что теперь и без того полночи чесаться буду.

– Подумаешь, всю ночь чесаться, – какая летом разница? Всё равно спать можно до скольких захочется.

– И то верно, – Яська почесал заросший затылок. – Ну, тогда ладно, давай брать.

– Значит так... – Колька посмотрел на барахтающегося в зарослях стрижа, что-то посчитал на пальцах про себя, затем указал Яське на северный склон оврага. – Смотри... Видишь, там валежника сухого сколько навалило?

Яська посмотрел, куда велено, утвердительно кивнул.

– Там вода по весне надолго застаивается. Место низкое – и без того влажно, – плюс северная сторона с извечной тенью.

Яська снова кивнул.

– И чего?

– Чего-чего, неужто не видишь, что подлесок там не такой густой?! Один сухостой прошлогодний торчит, а молодых побегов – кот наплакал. Если гнать птицу, то именно туда – в траве её легче всего прижучить!

Яська довольно улыбнулся – теперь он начал понимать нехитрый замысел Кольки.

– Так давай я тут пошумлю, а ты в этом самом валежнике и заляжешь со своей «сетью»!

Колька показал большой палец.

– Дело говоришь. Только это не сеть вовсе, а мешок. Я его на кладбище у... кое у кого стянул, – Колька как-то сразу переменился в лице, будто вспомнил жуткое происшествие из собственного прошлого, но тут же взял себя в руки и заговорил на совершенно другую тему: – Ты только аккуратнее. Точнее не очень сильно шуми. А то стриж перепугается насмерть и, не дай бог, ещё чего себе сломает!

– Хорошо, – Яська кивнул. – Я осторожно.

Колька ещё раз глянул в сторону шипящей птицы и заспешил занимать позицию.

Яська подождал, пока напарник не затаится в сером переплетение прошлогодних зарослей ежевики, после чего принялся за отведённую роль.

Стриж замер, словно не веря, что атака всё же состоится. Затем зашипел пуще прежнего и ринулся в буерак.

Яська замер. Принялся переминаться на одном месте, прислушиваясь к треску ломаемых под ногами сучьев.

Стриж довольно быстро понял, что напрямую ему не прорваться – мешают густые заросли, – снова замер, после чего осторожно полез в сторону Колькиной засады.

Яська с трудом сдержал возглас изумления и принялся осторожно подгонять птицу. Пришлось опуститься на колени – как-то иначе пробраться сквозь заросли вслед за беглянкой не представлялось возможным. Однако Яська даже не чувствовал под коленными чашечками колкую лесную подстилку. Его взор был прикован к шипящей впереди добыче, а в сознании отходили ото сна древние охотничьи инстинкты, навеянные столь реалистичной игрой по всем правилам жанра.

Стриж и не собирался сдаваться. Когда Яська подбирался слишком близко, птица замедляла ход и начинала суматошно размахивать крыльями, так и метя своему преследователю в глаза. Яська жмурился, пытался отстраниться от острых перьев, а когда снова разлеплял ресницы, стриж оказывался далеко впереди, будто и впрямь делал всё осознанно!

«Ещё бы, ведь он уверен, что мы хотим его убить – в природе всегда так: если кто-то за кем-то гонится, то не жди ничего хорошего».

Яська внезапно замер и сел на пятую точку.

«А зачем стриж сдался Кольке? Просто так? Чего я о нём знаю – об этом самом Кольке? Мы и часу-то не знакомы. А вдруг он замыслил что-нибудь нехорошее?! Ведь я же ясно заметил, как он преобразился, когда заговорил про мешок. Где он там его стянул?.. На кладбище? Но тогда у кого?.. Ведь на кладбище нет живых».

Яська совершенно запутался в нескончаемом потоке собственных мыслей. Он помотал головой и, для пущей уверенности, прошептал себе под нос:

– Вот поймаем, тогда и видно будет... Ай!!! – Яська в порыве чувств изничтожил очередной кустик вездесущей крапивы и вновь устремился в погоню, на ходу потирая обожжённую голень.

Внезапно в зарослях что-то мелькнуло. Стриж тут же пропал из поля зрения, а по ссохшемуся валежнику вместо птицы каталась бесформенная куча чего-то серого.

Яська вздрогнул, однако тут же взял себя в руки и, что есть сил, устремился вперёд.

– Так-то от нас бегать! – довольно заключил Колька, затягивая на мешке бечёвку и мурлыча под нос какой-то весёлый мотивчик.

– Ты только не сильно его там вяжи – а то задохнётся от страха, – Яська отряхался в сторонке, искоса посматривая на улыбающегося Кольку. Одновременно он пытался определит по выражению лица недавнего знакомого, какие тот вынашивает планы, относительно дальнейшей судьбы пойманной птицы.

– Ничего. Не задохнётся. Мешок матерчатый, – Колька бережно подхватил волнующуюся под мешковиной птицу, сунул подмышку и, кивком головы, позвал Яську за собой. – Идём. Нужно его поскорее до голубятни донести.

– Почему это?

– Если так биться всю дорогу будет – может без перьев остаться.

– А!

Яська встрепенулся и пулей взлетел вверх по склону оврага – про оставленную в лопухах крынку с молоком он и думать забыл.

– Ярослав Игоревич?

Аверин вздрогнул. Оторвался от воспоминаний, глянул снизу-вверх на застывшего у скамьи незнакомца.

«Деловой костюмчик с иголочки, лакированные туфли, белые манжеты – клоун недоделанный! Не хватает только цилиндра, трости с золотым набалдашником и улыбки сытого крохобора!»

Аверин сплюнул.

– Чего надо?

– Простите... – Человек отступил на шаг, давая себя лучше рассмотреть.

– А, это снова ты, – Аверин махнул рукой. – Извини, не признал. Богатым будешь.

– Ярослав Игоревич... Моя фамилия Титов. Дмитрий Титов. Помните, я назначал вам в течение месяца встречи, но вы, либо не приходили на них вообще, либо приходили, так скажем, не совсем подготовленными.

– Да? – Аверин умело разыграл на лице недоумение. – А как это: не совсем подготовленными?

– Послушайте, Ярослав Игоревич, происходящее с вами – далеко от нормы. Вы, говоря простым языком, медленно скатываетесь, и все эти ваши попойки, только лишний раз подтверждают ту истину, которую вы, сами того не ведая, день изо дня, гоните прочь. Очнитесь же, пока не стало слишком поздно! К тому же я могу вам в этом помочь. Только, если честно, понятия не имею, зачем мне всё это нужно.

– Вот и я что-то никак не могу взять в толк, кто ты такой и чего тебе от меня нужно!

– Я всего лишь хочу, чтобы вы меня выслушали.

– Даже так? – Аверин помолчал, напоказ любуясь видом Киевского вокзала на закате дня. – И что же я должен выслушать? Разве я похож на психоаналитика или на чересчур общительного индивида? Да и какое мне дело до твоих баллад?! – Аверин грозно глянул в прищуренные глаза Титова. – А, так ты, наверное, архангел, что спустился с небес, для того, чтобы прочитать мне лекцию о высшей морали и вреде алкоголизма! Что ж, я весь во внимании, о Гавриил! Можешь приступать к прокачке мозгов.

Титов улыбнулся.

– Вам смешно, Ярослав Игоревич?

– Да просто обделать можно, как смешно! – Аверин отвернулся в сторону, посмотрел на аппетитную блондинку в облегающих шортиках и топике, что не спеша бежала вдоль набережной.

– Хороша... – заметил Титов, проследив взгляд собеседника.

– Да не наша! Если ты, конечно, не кабан при деньгах – подобные «тёлки» сейчас только на таких и ведутся, – Аверин сплюнул вслед блондинке и снова уставился на Титова. – Деньги есть? А то что-то не комильфо на голодный желудок бухтеть – на работе менеджеры достали, жопу приземлить не дадут, так и норовят все соки жизненные высосать! Одно слово, черти.

– Это уж точно...

– А тебе почём знать? – Аверин недоверчиво прищурился. – Судя по одежке, ты и сам один из этих... что мёртвого запросто уболтают.

– Ну, полноте вам, – Титов широко улыбнулся, демонстрируя идеально ровные зубы. – Тогда бы я не носился за вами по всему городу. Признаться честно, я и не думал, что проблемы возникнут именно с вами.

Аверин кивнул, на сей раз пристально следя взглядом за одинокой баржей у причала.

– Да, со мной всем тяжело. А на счёт тебя я и впрямь ошибся – больше походишь на этакого начальника, ну или, на худой конец, за управленца сойдёшь, что присматривает за чужим хозяйством.

Титов рассмеялся.

– Да, теперь вы намного ближе к истине, нежели в первый раз.

Аверин никак не прореагировал на лесть – лишь снова небрежно бросил:

– Ну, так что на счёт посидеть? Заодно и полялякаем.

– Как вам будет угодно...

– Да, ещё, – Аверин поднялся со скамьи, тут же сделавшись на голову выше Титова. – Хватит обращаться ко мне на «вы» – я этого страх как не люблю. Могу не совладать с эмоциями, а в этом случае, наше общение завершится так же внезапно, как и началось.

– Хорошо, как скажете. То есть, прошу прощения... Просто, о ‘Кей!

– Вот и славненько, – Аверин, покачиваясь, направился в сторону вокзала. – А то даже у долбанных америкосов такого обращения нет!

– Куда же ты, Ярослав?

– В харчевню «Три пескаря» – давай, шевели ластами!

– Но ведь есть же ресторан...

– На кой чёрт мне сдался твой ресторан?! – Аверин упёрся мутным взором в недоумённое лицо Титова. – Пошли, посмотришь, как у нас на вокзалах всё лихо устроено. Заодно, будет что вспомнить, когда надумаешь по старости мемуары писать, – вы ведь, богатеи, страсть как любите это дело.

Титов пожал плечами и молча устремился вслед за собеседником.

Киевский вокзал встретил запахом мочи, надсадным гулом человеческих голосов и резкими трелями локомотивных свистков. У замасленной колеи повис тяжёлый запах разогретых трением тормозных колодок. Поперек длинной платформы, у самого входа, ползал безногий старик со спутавшейся бородой.

Титов пригляделся и понял, что старик вовсе не ползает. Уродливые культи в заштопанных штанинах опирались на самодельную коляску. В руках бедняга сжимал две выструганные из поленьев колодки, при помощи которых он отталкивался от грязного бетона, катясь навстречу всеобщему безразличию. На груди инвалида покачивалась табличка: «Ветеран локальных войн».

Титова передёрнуло – он понял, что под личиной бомжа скрывается вовсе не старик.

Аверин развёл руками, проследив взгляд спутника:

– Се ля ви.

– Но почему так?

– А у вас там разве не так?

– Где у нас?

– В кабинетах, устланных бархатом, на последних этажах современных многоэтажек. Бьюсь об заклад, сидя у камина с чашечкой кофе, и не представишь, какова жизнь на нижних этажах. Чем она отдаёт и во что погружает с головой.

Титов промолчал – смысл спорить, когда всё очевидно уже в самом начале короткого диалога?

Чуть дальше, у пригородных касс, расположился небольшой цыганский табор: между скучающими пассажирами, ожидающими свой рейс, мельтешили босоногие детишки в отрепьях. Их подгоняли беременные женщины в цветастых платках. Мужчин видно не было.

Ещё дальше, в зале ожидания, четвёрка полупьяных мужичков играла в домино, расположившись полукругом на металлических скамейках. Их звучное «рыба», временами заглушало даже нудное бормотание речевого информатора, рассуждавшего писклявым голосом о безопасности движения поездов.

– Какая, к чёрту безопасность, когда находишься внутри груды металла, что несётся со скоростью порядка трёхсот километров в час... – Аверин развёл руками.

Чуть в стороне тусовались хмурые подростки. «Проколотые», татуированные, меланхоличные – этих Титов признал сразу. Хотя... Могут оказаться как «эмо», так и какими-нибудь «готами» – благо философия и тех и других располагается где-то на одном уровне. Хотя и впрямь, поди, разбери, кто есть кто... Молодёжные конфессии – многочисленны. Так что тут даже сам чёрт шею сломит, в попытке затащить в тартар очередную заблудшую душу.

Аверин никак не реагировал на местную «жизнь». Собственно, и сама эта «жизнь», была ко всему равнодушной, словно уже давно привыкла к своему ареалу обитания и о чём-то другом даже не помышляла.

Так они дошли до середины зала: Аверин – что-то беспечно насвистывая себе под нос, Титов – загнанно озираясь по сторонам, точно попавший в иное измерение путник.