Текст книги "Сквозь тернии"

Автор книги: Александр Юрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 51 страниц)

– Ну, вот, чего опять, как разгильдяй какой! Неужели так сложно побыть человеком? Хотя бы пока на людях!

– А чего я?.. – Алька покорно отошёл от заборчика, вздохнул, покосился на проезжую часть, окрасившуюся красными фонарями.

Александр Сергеевич потянул за собой.

«Ох, не лёгкая это работа: из болота тащить бегемота!»

Алька имел скверную привычку, которую не понимал никто из членов их семьи. Точнее понимали-то все, просто никто не знал, как с ней бороться. А суть проблемы заключалась в следующем: когда нужно спешить – как сейчас, на «зебре», – Алька начинал замедляться и заплетать ноги. Причём не только свои, но и тому, кто погоняет рядом. Тут уж было не до шуток, и он огребал по полной. Правда, всё равно не желал исправляться, – возможно, просто не знал как.

Александр Сергеевич обозвал репкой-тянучкой.

Улица Мира встретила снежными хлопьями...

Алька хотел было броситься в белое убранство, но Александр Сергеевич удержал, покорно стерпев поток выпущенного в свой адрес молчаливого негатива.

Плитку под ногами устилали лепестки опавших цветов. В воздухе витал аромат лета. Настолько густой и насыщенный, что казалось, ложку воткни – так и останется стоять, как в рекламном ролике про йогурт.

Александр Сергеевич вдохнул полной грудью, припоминая буйную молодость в родной деревеньке, раскинувшейся на северных холмах в двадцати километрах от города.

«Да было время... Время, которого больше не вернуть. Ни в этом мире, ни в этой жизни. Ни-ко-гда».

Александр Сергеевич снова вздохнул, не понимая, почему правая рука до сих пор не вывернулась из сустава под натиском неугомонного внука, – тот вертелся как юла, подтаскивал ногой далёкие стебли одуванчиков и тянул к их жёлтым головкам изнывающие от нетерпения пальчики.

«Вот ведь сорванец, даже о былом поразмышлять не даст. А и впрямь, какое славное время-то было! Беззаботное детство, душные сенокосы, «казаки-разбойники» со знакомыми мальчишками с ночи до зари, звук пионерского горна по утрам, деревянный мост через речку, дым от вечерних костров и аромат печёной картошки. А первая любовь... И горесть от подкравшейся разлуки. Где это всё сейчас? Куда подевалось? На фоне чего растворилось?»

– Да вот же оно, – невольно прошептал Александр Сергеевич, ощущая, как по правой кисти разливается живительное тепло.

«Перекочевало в Альку и снова ищет выхода – чувств, впечатлений, открытий! Эмоциям просто не осталось места в моей дряхлой голове, ко всему, забитой повседневной суетой навязчивых проблем. Кто победит на очередных выборах, почём нынче буханка хлеба, кому на этот раз проиграла сборная России... А эмоций больше нет. Они, такое ощущение, перевелись. Вымерли. Окостенели».

Они сами не заметили, как вышли на остановку: Александр Сергеевич – в раздумьях, его неугомонный внук – в попытке сделать из стебелька одуванчика громкую свистульку.

Дрогнули провода троллейбусной линии, заволновались растрёпанные галки, к коробку остановки подкатила новенькая «семёрочка» с Wi-Fi-ем на борту.

Алька тут же потащил деда к центральным дверям – в середине троллейбуса была сделана ниша для инвалидных колясок, а верхние поручни дополнены специальными рукоятками для детей или просто низких людей. Именно поручни как раз и привлекали нездоровое Алькино внимание, подогретое летними каникулами. Ещё бы, когда кондуктор не видит, на них можно просто болтаться на вроде цирковой мартышки!

Александр Сергеевич погрозил пальцем, давая понять, что всякое озорство будет пресечено на корню, а злостный нарушитель тут же получит по заслугам – и нечего пытаться выставлять себя ангелочком, пряча взор за спинками сидений, – не прокатит!

Алька погрустнел.

Двери плавно закрылись, и они поехали.

Троллейбус оказался полупустым – сезон отпусков, каникул и дач.

Алька уткнулся лбом в тёплое стекло и рисовал пальцем на гладкой поверхности сказочного слона: в кедах, тянущего хобот с зажатым в нём шилом к россыпи разноцветных шариков, на которых он сам же и был подвешен.

Александр Сергеевич покачал головой.

– Вот, правда, как шило в одном месте.

Алька тут же продемонстрировал деду весёлую рожицу и принялся пририсовывать к слону-суициду парящий в небе дирижабль, с которого тот, якобы, десантировался.

Подошедшая кондукторша хмыкнула, оценив Алькин шедевр по достоинству:

– Редкостная фантазия. Пора в художку отдавать, а то талант весь зря выйдет.

Александр Сергеевич потрепал внука по русой макушке.

– Да рады бы, но такого разве кто больше дня стерпит... И откуда только энергия прёт?..

Алька подтвердил слова деда, чуть было не завалив троллейбус набок напротив музея ВВС на Первомайской, – он всегда так делал: бросался на стекло, будто залетевшая в форточку птица, силясь вырваться обратно на волю, буквально выдавливая то наружу.

Обычно Александр Сергеевич старался заранее пресечь данный манёвр – сегодня попросту не успел. Ещё и кондукторша отвлекла своими поучениями.

– Деда, а, деда... Расскажи про самолёты! Ну, деда! Пожалуйста!

– Да сколько можно про одно и то же... – Александр Сергеевич, кряхтя, перебрался через проход и подсел к восторженному внуку – он понимал, что тот успокоится лишь только после того, как услышит очередную историю про лётную молодость деда.

Алька молча вопрошал в стиле кота из мультика про Шрека.

Александр Сергеевич сдался.

– Случилось это в конце семидесятых. СССР тогда подписало соглашение с Болгарией о поставке их ВВС отечественного самолёта Миг-25РУ в составе партии из четырёх самолётов того же авиазавода.

– Ты летал в Болгарию?! – Алька с трудом оторвал взгляд от замерших по ту сторону стекла воздушных исполинов.

– Нет, не летал. А будешь перебивать – ничего рассказывать не стану! Ни сейчас, ни потом – понял?

Алька часто-часто закивал, зрительно возвращаясь к устремлённым в небеса самолётам.

– А то ишь ты, приучился: дед и начать-то толком не успел, а он уже с расспросами всякими так и чешет, так и чешет!

– Деда, ну хватит. Рассказывай уже, – сказал Алька поучительным тоном, будто заминка возникла вовсе не из-за него.

Александр Сергеевич было замер от подобной наглости, но потом махнул на внука рукой и продолжил:

– Так вот... Нам с Генкой Селиверстовым дали приказ: испытать Миг-25РУ в воздухе, – так сказать, последняя проверка в лётных условиях перед командировкой в дружественную Болгарию.

– А как же вы вдвоём-то в один истребитель влезли?

– Как же... Да очень просто: Миг-25РУ – это двухместный учебно-тренировочный вариант разведчика Миг-25Р. По конструкции он так же аналогичен двухместному варианту перехватчика Миг-25ПУ.

– А зачем делать так много одинаковых самолётов и называть их по-разному?

– Они вовсе не одинаковые. Индекс «Р» означает – разведчик; а индекс «П» – перехватчик.

– А «У»?

– «У» – это значит учебный, то есть двухместный. Встречаются и боевые двухместные самолёты, однако, в современном мире, это уже редкость.

– Почему?

– Надобность отпала. Сейчас всем заведуют компьютеры, так что и один-единственный пилот уже, по сути, лишний.

– И что же случилось?

– А вот я и пытаюсь рассказать, а кто-то меня постоянно с мысли сбивает!

Алька продемонстрировал деду очередную улыбку – Чеширский кот просто отдыхает в сторонке.

– Вылет назначили на раннее утро. Полночи шёл мелкий дождь, даже скорее изморось, а под утро и вовсе спустился туман.

– А разве так можно? Ну, летать в тумане – не видно же ничего.

– Можно – приборы-то на что. Тем более, и из Москвы всё подгоняли – было необходимо отправить партию как можно скорее. Вот мы с Генкой и взлетели. Помню, как только оторвались от земли, сразу же все стёкла в кабине запотели – низги не видно, будто в молоке барахтаемся на вроде тонущей мухи.

– И не страшно было?

– А чего страшится-то? Неприятно – это да. Но страха не было, ни у меня, ни у Генки. Генка вообще не имел права проявлять какую бы то ни было слабину – он ведь был командиром экипажа.

– А ты как же?

– А я, скажем, так просто, для комплекции.

– Как запасной пульт к «ди-ви-ди»?

– Во-во, вроде того. Только Генке никакие дополнители и не нужны были! Он к тому времени столько часов налетал, что завяжи глаза, опутай ноги и руки, да в придачу ещё и волчком закружи – всё равно самолёт выровняет и посадит, одной лишь своей уверенностью! – Александр Сергеевич вздохнул, вспоминая былое. – Но в то утро всё с самого начала пошло наперекосяк.

– Как это?

– Родные конструкторы подвели, чтоб им пусто было!

– И что же они натворили?

– Да ничего хорошего. В чём-то и наша вина была, вне сомнений. Особенно в том, что всё же запаниковали под конец. А дело было в авиагоризонте.

– В авиагоризонте?

– Да, Алька, в нём. Это штука такая, как Ванька-встанька. Как ты не верти штурвал, а она всегда знает, где низ, где верх и как расположен горизонт относительно горизонтальной плоскости самолёта.

– Ничего себе! – Алька разинул рот. – Это компьютер?

– Да бог с тобой, какой, там, компьютер. Просто электронная система, постоянно нацеленная на горизонт, – и никаких заморочек. Чтобы было легче представить, просто вспомни, как устроен компас. Вспомнил?

Алька радостно кивнул.

– Ну, вот видишь, а какая в компасе заморочка?

Алька напрягся, вспоминая школьные уроки по географии.

– Он из-за магнитного поля Земли работает и стрелкой всегда на Северный полюс указывает!

– Верно! – Александр Сергеевич не преминул потрепать сияющего внука по торчащим в разные стороны волосам – будто ощетинившийся ёжик.

Алька сразу же засмущался:

– Ну, деда, ты чего?.. Что дальше-то было?!

– Вот и авиагоризонт, как и компас, постоянно цепляется за свой единственный ориентир, то есть, за горизонт. В один прекрасный момент – ещё в пятидесятых годах прошлого века – наше верховное главнокомандование решило, что отечественные авиагоризонты уступают западным аналогам. Заслали шпионов, выведать ихние секреты.

– Ничего себе, как в кино!

– А ты как думал... Да, так всё и было, поверь мне на слово. Только без проволочек у нас как всегда не обошлось. Удалось добыть фотографию американского авиагоризонта, только перевёрнутого вверх ногами...

– Вверх тормашками?!

– Да. В момент фотосъёмки прибор был развёрнут по вертикали на 180 градусов, относительно камеры, – то есть, вверх тормашками, выражаясь твоим языком. Наши конструкторы, естественно, посчитали такое положение западного прибора правильным и запустили в серийное производство. Украденный авиагоризонт получил название АГИ-1. Вот этот самый «перевёрнутый» АГИ-1 и был установлен на нашем Миг-25РУ.

– А разве нельзя было определить всё как есть ещё на земле?

– Можно. Более того, мы знали эту особенность АГИ-1 и старались постоянно быть начеку, но... человек, как известно, предполагает, а судьба – располагает. Дело даже не в самом приборе, а в его окраске.

– А причём тут окраска?

– Спрашиваешь. Именно цвет рабочих элементов авиагоризонта так пагубно влияет на психику человека. Особенно когда за окнами кабины ничего не видно и летишь, так сказать, на ощупь. Достаточно малейшего отклонения от курса, как начинается нервотрёпка. Крен, вертикальная скорость, высота – значения этих компонентов необходимо определить как можно скорее и, по возможности, без погрешностей, потому что промедление или незначительная промашка – это не совсем то, на откуп чего следует уповать, находясь на высоте более двадцати тысяч.

– А причём цвет?

– Визуально авиагоризонт похож на шар. На обычный мячик, каким мы раньше играли в лапту, а вы сейчас – в теннис. Особенность – в его окраске: верхняя часть, до экватора – голубая, под цвет неба, а нижняя – серая или коричневая, на вроде земли.

– А у вас всё было наоборот, потому что фотография оказалась кверху ногами!

– Именно так. После пары несложных фигур усилился боковой ветер – нас стало относить в сторону от аэродрома. Диспетчер приказал вернуться на исходную точку, и Генка начал маневрировать: попытался спуститься ниже, думая, что ветер разогнал туман и удастся хоть что-нибудь разглядеть. Однако мы спускались, а просвета всё не было. В какой-то момент мне сделалось не по себе. Генка тоже почувствовал неладное: стал стремительно набирать высоту. Когда появился просвет, мне показалось, что мы вломились прямиком в царство небесное, только походило это царство больше на обычную лесополосу. Тут же сработал сигнализатор близости земли. Мы неслись в преисподнюю с ошеломительным креном на правое крыло и углом порядка 70 градусов.

– Как же вы уцелели? – Алька смотрел на деда огромными глазами, словно прямо сейчас видел, как тот вертится в своём пикирующем Миге, что вот-вот врежется в землю.

– Как-то... Последнее что я запомнил, находясь в здравом рассудке, – это сильную перегрузку. Я машинально потянул ручку штурвала на себя и после этого больше ничего не помню. Будто провал в памяти произошёл. Генка потом ещё рассказывал, что не мог понять, как до него всё же дошло, что мы движемся не вверх, а вниз, – ведь он потянул за рычаг ещё задолго до того, как увидел землю: иначе нам бы не удалось выровнять машину, – Александр Сергеевич помолчал, прислушиваясь к размеренному гулу троллейбуса – в его голове на полном форсаже выл ТРДФ, силясь вынести пикирующую птицу к свету. – Генка тогда ещё озвучил странную вещь... Он сказал, что оказывается, не только бог может ходить по небесам, распоряжаясь судьбами простых людей. Мы сами тоже можем так делать, потому что на АГИ-1 небо располагается как раз под ногами. Бог может лишь подкидывать нам испытания, а вот то, как мы себя поведём в той или иной ситуации – зависит, в первую очередь, от нас же самих. Потому что мы покорили небо. Оставили на нём отпечаток своего ботинка.

Александр Сергеевич замолчал, уставился в окно. Троллейбус свернул на Студенческую и лавировал между опрятными сталинскими двухэтажками.

– Деда, а дядя Гена, получается, совсем ничего не боится?

– Отчего же. Не боится только истинный глупец, уж поверь мне на слово.

– Тогда если в школе трусом обзовут – значит, это ничего не значит?

– Хм... Смотря за что обзовут. Вот, если у одноклассницы книжку отобрал или натворил чего и друга лучшего подставил – это трус. А когда кого-нибудь осознанно от ошибки или глупости отговорить пытаешься, а тебя на смех поднимают – мол, трусишка зайка серенький, – тут ты верно подметил: незачем связываться с таким контингентом, всё равно это ни к чему хорошему не приведёт. Потому что они твердолобые все, точно ослы.

– У нас в школе ребята на ТИР лазают, становятся в круг, берут друг друга за руки, а затем крайние старшеклассники касаются телеграфных проводов, которые над самым карнизом протянуты. Я отказался вставать в кольцо, а они меня сразу трусом... – Алька шмыгнул носом.

– А ты взял и просто ушёл?

– Ну да, а чего?

– Ничего. Нужно было им в открытую сказать, что они дураки!

– Ага. Поколотят.

– Тебя одного?

Алька вздохнул.

– Ну и кто тогда трусом окажется?

Алька, ничего не понимая, уставился на деда.

– Они. Их, вон, сколько, а я один! – Алька принялся прыгать на одной ноге, отчего троллейбус снова закачался.

– Ну, хватит паясничать. Будет тебе.

– Деда, я тебя так люблю! – Алька облапил деда и притих, сжимая в пальчиках морщинистую ладонь деда. – Как же хорошо, что вы тогда всё же взлетели. Хоть бы так всегда было!

– Увы, – Александр Сергеевич вздохнул. – Именно так погибли Юрий Гагарин и Владимир Серегин. Их Миг-15УТИ разбился вблизи деревни Новоселово, Киржачского района, Владимирской области. Они не смогли выйти из пике – не хватило двухсот метров. Да и корпус самолёта не выдержал – его просто раздавило перегрузкой.

Алька сжался в трепещущий комочек.

– А этот дядя Гена... Как он вспомнил, что всё наоборот?

– Бог его знает... Больше об этом Генка никогда и ничего не говорил. Мне кажется, он и сам не знал ответа на этот вопрос. Ему словно кто-то нашептал.

Алька вопросительно вытянул шею – и впрямь, как цирковая обезьянка.

– Разве так бывает?

– Много чего бывает необъяснимого на этом свете, – Александр Сергеевич протяжно выдохнул. – Особенно там, на небесах.

Над областным онкологическим диспансером на Комвузовской нависла свинцовая туча. В её недрах, будто разжиревшие слизни, копошились оранжевые вспышки. По улочкам города не спеша прогуливался раскатистый рокот. Солнце оказалось проглоченным. Ужасное чудище выползло из тёмного логова, заполнив собой добрую половину небесной сферы. Пахло озоном.

Алька запрокинул голову и поёжился. Настроение окончательно упало – в этой части города с ним было так всегда.

Мама выглядела уставшей, скорее даже, какой-то измученной. Такое ощущение, что она находилась не на стационарном обследовании в обычном городском диспансере, а в самой настоящей камере пыток, где над ней нещадно издевались изо дня в день, не позволяя перевести дух. Алька даже зажмурился, не веря в реальность всего происходящего, а когда снова открыл глаза, вытаращился на ближайший табурет с чьей-то скомканной одеждой, в надежде всё же проснуться. Не проснулся. Более того, матерчатый куль принялся раскачиваться, переплетаться и изгибаться, пока, в конце концов, не превратился в дряхлую старуху с абсолютно лысым черепом.

Алька так и замер с открытым ртом, уверенный в том, что видит самую настоящую Бабу Ягу, которая вот-вот протянет к нему свою уродливую клешню...

Сейчас, на улице, жуткий образ безволосой старушенции немного поблек, но вот несколькими минутами ранее эффект был тот ещё – спасибо Александр Сергеевич не растерялся и быстренько провёл внука в дальний конец общей палаты смертников.

Мама улыбнулась и прижала испуганного Альку к груди. Прижала, да так и не отпустила. Она обнимала его долго-долго – Альке показалось, целую вечность, – словно видела сына в последний раз. Потом всё же отстранилась и поспешила отвернуться к окну. Алька стоял как вкопанный, прислушиваясь к бою тамтама внутри собственной груди. Когда грохот немного поутих, под ложечкой защемило. На глаза навернулись слёзы. Алька плюнул на приличия и снова кинулся к маме.

Так они и просидели в тишине, ничего не говоря друг другу: мама перебирала непослушные Алькины волосы, а сам Алька уткнулся носом в её подол и с наслаждением вдыхал знакомый аромат дома, от которого даже больничный смрад поспешил убраться куда подальше. Александр Сергеевич выкладывал на тумбочку купленные по дороге фрукты.

Затем, когда Алькины чувства немного поутихли, мама заставила своих посетителей съесть, за компанию с нею, по апельсину, а попутно, поделиться домашними новостями.

Алька тут уж совсем притих, будто затравленная в мышеловке мышь, но Александр Сергеевич остался солидарен с чувствами внука – самых откровенных пакостей так и не выдал. Алька был благодарен! Потом он всё же урвал у деда билеты и принялся размахивать ими перед самым маминым носом – сразу из больницы они идут на стадион «Центральный», где их любимый «Урал» принимает ненавистный «Шинник» – последняя домашняя игра сезона! Такое просто нельзя пропустить!

Мама согласилась: действительно, тут без вариантов.

На том они и распрощались. Алька снова всплакнул, на что мама тут же улыбнулась и дёрнула за нос: мол, не унывай, всё будет хорошо!

Александр Сергеевич кивнул и подтолкнул внука к выходу – сам на какое-то время задержался.

Теперь Алька топтался в пыли, изредка поглядывая на свинцовый небосвод.

С мамой определённо было что-то не так – он это чувствовал. В груди, под ямочкой. Вот только что именно? Алька уже не раз и не два собирался спросить деда в открытую, но всякий раз раздумывал в самый последний момент – это была боязнь правды, и от неё было не так-то просто избавиться.

Но задуманное нужно было воплотить в реальность. Во что бы то ни стало!

И всё равно, что слово ОНКОЛОГИЧЕСКИЙ – кажется страшенной злюкой.

Когда Александр Сергеевич вышел из диспансера, Алька спросил:

– Деда, а что нужно сделать для того, чтобы стать смелым?

– Чего-чего? – Александр Сергеевич недоверчиво глянул на притихшего внука – тот был серьёзен как никогда. Даже личико сделалось каким-то уж больно взрослым.

– Ну, чтобы ничего и никого не бояться и, при этом, оставаться нормальным человеком, а не дурачком, как те, что на ТИР лазят. Ведь есть же такие люди, которые постоянно рискуют жизнью, потому что так надо. Пожарные, например, или военные. Да много кто! Тот же дядя Гена! Ты, деда.

Александр Сергеевич задумался.

– Вон, значит, ты про что... Знаешь, Алька, тут всё дело в характере. Даже не в характере, а в самой человеческой сущности. Не знаю, как проще объяснить, чтобы ты меня понял.

Алька засопел.

Александр Сергеевич потрепал внука по волосам; те оставались послушными лишь под пальцами матери – вдали же от неё снова высовывались во все стороны, точно шипы дикобраза.

Алька ждал, не желая сходить с места, пока не услышит ответа на свой вопрос.

– В человеке должна быть «искорка».

– Искорка? – Алька недоверчиво глянул на деда, прищурил правый глаз. – Что за искорка?

– Видишь ли, это такой особенный элемент человеческой души. Человек с «искоркой» никогда не останется безучастным – что бы ни случилось поблизости. Причём не только с его друзьями или близкими, но и с совершенно посторонними людьми. И не важно, что ему самому будет угрожать смертельная опасность. Просто душа таких людей – та самая «искорка»! – питается именно этим. Эмоциями. И если последних не будет – заряд «искорки» просто иссякнет. Понимаешь?

Алька склонил голову на бок.

– А где же её взять? Эту искорку.

Александр Сергеевич развёл руками.

– Боюсь, её не так-то просто заполучить. Нужен толчок, точнее розжиг.

– Не понимаю.

– Алька, человеческий путь складывается через поступки. Плохие, хорошие – не важно. Да и не получится постоянно поступать правильно – уж поверь мне на слово. Важно, что именно перевесит в конце: плохое или хорошее. Отсюда и выльется общее отношение к конкретному человеку, когда тот уйдёт в свой последний путь. Алька, поступок – вот что может зажечь в человеке «искорку»!

– Поступок? Но какой?

– А вот это уж тебе решать: какой именно поступок совершить. Главное, чтобы он не причинил никому вреда и был бескорыстным. Всё остальное – сопутствующее.

Алька вдохнул полной грудью и погрозил туче кулаком.

– Ещё посмотрим кто кого! – Он шмыгнул носом. – Деда, я обязательно стану смелым! Тебе больше не придётся меня выгораживать перед мамой. Никогда-никогда! Обещаю!

Россия. Москва. 8-й километр внутреннего кольца МКАД. «Утраченное».

Аверин молча брёл внутри колеи. Просто так. В никуда. Потому что не осталось даже безысходности. Эмоции закинули в огромную бетономешалку и размесили в грязь, которая со временем обрела земную твердь. Она превратилась в оковы, из уз которых было не так-то просто вырваться. Чего уж там! Это была самая настоящая клетка – по крайней мере, так казалось на первый взгляд, – что заточила в себе заблудшую человеческую душу. Если последнюю всё ещё можно было называть именно так.

Из-за спины налетел чудовищный рёв.

Аверин отшатнулся.

Обдало жаром. Упругий поток воздуха промчался в считанных метрах, шипя проклятиями и обдавая запахом разогретого металла, после чего так же внезапно исчез, оставив после себя ритмичное постукивание в такт перепуганному сердцу.

Аверин сплюнул. Открыл рот, силясь угомонить неприятный звон в ушах. Нижняя челюсть противно хрустнула – так бывает, когда долго и упорно на кого-нибудь злишься, – но сделалось значительно легче. В голове так же прояснилось. Впрочем, ненадолго.

– Надо же, страх всё ещё отрезвляет... – Аверин прислушался к хрипу собственного голоса. – Зачем же я так надрался?

Он глянул на занимающийся над автобаном рассвет.

– Внутренний МКАД. Никак я снова за своё...

Аверин почесал затылок. На виски что-то давило, мешая нормально мыслить. Нестерпимо хотелось пить.

Он уже толком и не помнил, когда именно всё началось. Вернее помнил, но лишь эпизодами. Непонятно, как далеко назад необходимо отмотать собственные воспоминания, чтобы появилась возможность хотя бы приблизительно определить первопричину случившегося значительно позднее ужаса. Внутри головы это походило на откровенный слайд. Слайд что ежедневно прокручивается с конца в начало.

«Но почему так?»

Неистовые женские крики... Огонь, почерневшие дети... Земля и дрожь в коленях: «Что мы натворили?!» Купол парашюта на фоне ясного неба... Затяжной рывок с максимальной перегрузкой... Мысль: «Я катапультировался, хотя ничего не предпринимал...» Разбегающиеся прочь зрители... Вид приближающейся земли... Сведённые судорогой пальцы на неподдающемся штурвале... Громкие крики в наушниках: «Уводи!.. Уводи!.. Уводи же!!!» Предостережения диспетчера: «127-й, у вас недостаточно высоты, большой угол атаки. Какая вертикальная скорость?» – «Ты видишь хотя бы одну?» – «Да хватит, не бзди! Если ещё набирать, в зрителях окажутся местные ёлки!» – «У нас не тот градус, давление на пределе». Пилотаж. «127-й, есть разрешение на работу: можете приступать».

Занавес. И всё заново, только теперь наоборот.

«А что наоборот?..»

Нет, не то. Это уже следствие, а не первопричина.

...Солнечное утро. Аэродром и децибелы музыки. Праздничное настроение. Толпы весёлых лиц. Визжащая малышня на руках у восторженных взрослых. Авиашоу где-то под Раменским.

«Теперь по порядку...»

Галдящая малышня облепила стройную фигуру Су-27 – в их глазах самолёт, это что-то поистине невообразимое, сродни межпространственному космическому кораблю! Именно в таком возрасте и формируется истинное мировоззрение первоклассного пилота. Даже не мировоззрение, а сущность, потому что небеса начинают просто пленить! Особенно когда находишься рядом со стальной птицей, что спустя миг вознесётся над землёй. Забываются скучные уроки, игры в лапту, прохладная речка, мамины наставления... Всё повседневное просто отходит на второй план, становясь блеклым и тусклым. В сознании парит лишь мечта. Мечта, которая вот-вот завладеет реальностью! Ощущение, что если прямо сейчас почувствуешь в пальцах рельефную ручку штурвала – вытянуть тебя из кабины не удастся ни одному учителю или воспитателю в мире! Да какое там... Разве такое забывается?

«Снова не то. Кажется, детство... А вот малышня на Су-27 – это совершенно иной эпизод. Реальный, ещё не успевший кануть под пластами времени».

Детство.

Аверин помнил его как никогда ясно. Говорят, так бывает со всяким нормальным человеком, когда в его жизнь наведывается антиутопия. Жуткая обыденность заслоняется пеленой прошлого, потому что именно там осталось безоблачное детство, когда казалось, что всё ещё впереди, а на небе не царит ни облачка, ни даже пятнышка.

Колька прибегал по утренней свежести. Замирал у крыльца и начинал издавать условленные звуки: чаще всего это был пересвист соловья – у друга был идеальный слух и голос под стать, – но иногда в оконное стекло летели и мелкие камешки, – это когда дело не терпит отлагательств, а нерадивый друг всё никак не соизволит отойти ото сна. Если бабушки не было дома, Колька просто орал во всю глотку, в усмерть распугивая дворовую живность:

– Яська, хорош дрыхнуть! Так всю жизнь проспишь! Давай, выходи уже, подлый трус! Хватит пузыри пускать!

Сонный Яська высовывал нос в окно и какое-то время просто прислушивался к утренним запахам, пока озорство и бодрый настрой жизнерадостного Кольки не начинали подкалывать, силясь раззадорить притихшие чувства.

Колька ухмылялся:

– Никак наш Яська снова всю ночь напролёт в облаках вверх тормашками летал, как отважный самолётчик! Хорошо еще, не возомнил себя капитаном дальнего плавания – страшно даже представить, какое мокрое разочарование могло поджидать к утру!

Яська грозил другу кулаком, попутно силясь натянуть шорты и придумать что-нибудь не очень обидное в ответ. Вообще, он редко прикалывался над Колькой – тот рос без родителей, под надзором бабки: отца завалило в шахте где-то под Норильском, а мать не смогла пережить ужасной трагедии. Задумалась в московском метрополитене, а кто-то спешащий по своим делам, просто оттолкнул её прочь со своего пути, прямиком в колею, под прибывающий поезд.

Колька долго не делился чувствами. Бегал с дворовыми мальчишками, так же как и всегда подкалывал лучшего друга Яську, дёргал девчонок за опрятные косички, за что неизменно получал ранцем по голове. По всему, обычный озорник, каких миллионы. На первый взгляд и не подумаешь, что в груди у этого растрёпанного мальчишки застыл кусок льда – часть вечной мерзлоты, часть бескрайней Вселенной.

Но однажды, тайное стало явным.

Друзья пошли на пересохшее озеро, расположенное недалеко от деревеньки, где они на пару коротали летние каникулы. Договорились вязать «тарзанки» – это такие качели, состоящие из накинутой на сук верёвки и привязанной к ней снизу поперечины. Своеобразный аттракцион, навеянный мультиками про Тарзана, мог видоизменяться и трансформироваться в зависимости от настроения и местных условий. Можно просто раскачиваться у самой земли, как на обычных качелях; или перелетать от дерева к дереву на руках – но это требует не дюжей физической подготовки; либо нестись вдоль берега, оттолкнувшись от прибрежного дерева, дрыгая ногами и визжа во всё горло от переизбытка чувств. Именно последнее и притягивало больше всего остального.

Чего раскачиваться из стороны в сторону, подобно переспевшим желудям? – так однажды заявил смелый Колька. Действительно, этим пускай, вон, первоклашки развлекаются или девчонки-пацанки, что мнят себя невесть кем! А самым настоящим мальчишкам – это так, семечки! И не важно, какой крутизны берег озера, а так же какова длина верёвки и её состояние на момент прыжка. Это всё лишнее, о чём идейный мальчишка просто не должен задумываться. А если и задумается по какой-либо причине, так лучше держать чувства при себе. Иначе, по любому, посчитают невеждой или трусом, а что будет тогда – лучше и не думать.

Так вот, котлован пересохшего озера подходил для подобных дурачеств, как ничто другое. У берега разрогатилась засохшая ветла – при жизни она тянулась ветвями вслед за ускользающей кромкой воды, в результате чего, всё ещё массивная крона склонилась над потрескавшимся дном, точно гиена над загнанной в усмерть добычей. Жидкая тень кое-как укрывала от палящего солнца. Из переплетения трещин на дне выглядывали колючки осторожных цикорий – совсем скоро они должны обзавестись прекрасными голубыми цветами. Когда наступала пора цветения – начинались игры в ковбоев и индейцев, а само дно озера превращалось в бескрайние прерии, на просторах которых звучали хлопки самодельных ружей, свистели выточенные из прутьев стрелы, и носилось воинственное индейское улюлюканье:

«Уа-уа-уа-уа-уа-уа!!! Я сниму твой скальп, бледнолицый! Тебе он больше ни к чему!»