Текст книги "Путевые впечатления. В России. Часть вторая"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 45 страниц)

Когда путешественник-гурман приезжает в Санкт-Петербург, он повсюду слышит разговоры о стерляди; когда он приезжает в Москву, он повсюду слышит разговоры о стерляди; когда он говорит: "Я скоро отправлюсь в плавание по Волге", ему отвечают: "О, вам повезло! Вы будете есть стерлядь!" Ну а пока он не уехал, ему подают суп из стерляди, который стоит пятнадцать рублей, и фрикасе из стерляди, которое стоит пятьдесят. Он находит суп слишком жирным, а фрикасе слишком пресным и, в конце концов, говорит: "Возможно, я ошибаюсь. Вот буду на Волге, там и посмотрю".

И в самом деле, оказавшись на Волге, миновав Нижний Новгород, где Ока, река, в которой водится стерлядь, впадает в Волгу, он уже не видит ничего, кроме стерляди, ему не подают ничего, кроме стерляди; русские, у которых нет усов, облизывают губы, чтобы не потерять ни малейшего ее кусочка, а те, у которых усы есть, не вытирают их, чтобы подольше сохранить ее запах. И каждый поет хвалу: один – Оке, другой – Волге, единственным рекам России, где можно найти эту потрясающую рыбу.

Что ж, я рискну выступить противником такого повального обожания. Культ стерляди – это не осмысленное почитание, а фетишизм.

Мясо у стерляди желтое, дряблое, безвкусное, и его приправляют невыразительными пряностями, выставляя предлогом, что нельзя заглушать ее изначальный вкус, а на самом деле потому, что русские повара, люди без какого бы то ни было воображения и, что еще хуже, без органа вкуса, не сумели еще найти для нее подходящий соус.

Возможно, вы скажете мне: "Но в России есть и французские повара, почему же они не занялись поисками этого не найденного еще соуса?"

Дело в том, что наши повара впадают в порок, противоположный тому, какой присущ русским поварам. У них орган вкуса чересчур развит, отчего им свойственны предпочтения, а это роковое обстоятельство для повара.

Повар, имеющий предпочтения, заставляет вас есть то, что любит он, а не то, что любите вы. И если вы настоятельно требуете приготовить блюдо по вашему, а не по его вкусу, он говорит себе с той беспощадностью, какую пребывание в домашнем услужении вырабатывает у слуг по отношению к хозяевам: "Ах, так ты любишь это блюдо? Ну что ж, я приготовлю то, что тебе нравится!"

И если это острый соус, он добавит туда слишком много уксуса; если это треска по-провансальски, он добавит туда слишком много чеснока; если это рагу из белого мяса под белым соусом, он добавит туда слишком много муки; если это плов, он добавит туда слишком много шафрана.

В итоге, не находя уже вкусными блюда, которые прежде вам нравились, вы теряете к ним вкус, вы прекращаете их заказывать, перестаете их есть и, когда вам говорят о них на каком-нибудь сборище гурманов, произносите: "Прежде я очень любил это блюдо, но теперь не люблю; вы же знаете, что вкусы меняются каждые семь лет". Это не вы его больше не любите, а ваш повар никогда его не любил.

Так вот, французские повара, не испытывая любви к стерляди, не дают себе труда придумать соус к рыбе, которая им не нравится.

Так что все очень просто: дело тут не в кулинарии, а в философии.

Но послушайте, что я намерен сказать вам, о путешественники, поднимающиеся вверх или спускающиеся вниз по Волге, пусть даже вы ученики господ д'Эгрефёя, Гримо де Ла Реньера или Брийа-Саварена: подле стерляди, рыбы аристократической и чрезмерно превозносимой, находится судак, рыба заурядная, обыкновенная, демократическая и чрезмерно презираемая; судак, который по вкусу занимает среднее положение между щукой и мерланом; судак, соус для которого давно уже придуман: отваренного с пряностями, судака едят с оливковым маслом, с горчично-уксусным соусом или с майонезом; он всегда вкусен, всегда сочен, всегда ароматен, с каким бы соусом вы его ни ели, и притом стоит две копейки за фунт, тогда как стерлядь, даже на Волге, стоит рубль.

Правда, Калино, никогда не объедавшийся в своем университете стерлядью и, будучи русским человеком, проникнутый национальным духом, предпочитал стерлядь.

Но, поскольку нас было двое против одного, а все вопросы решались большинством, мы подавили Калино и вынудили его есть судака.

Он ел его так много и с таким удовольствием, что, в конце концов, присоединился к нашему мнению и отдал предпочтение судаку перед стерлядью.

Прошу прощения за это отступление. Вернемся к почтовой станции: ничто так не наводит на мысль о еде, как пустой стол.

Два часа мы проспали, завернувшись в шубы: я как старший по возрасту – на двух лавках, а остальные – на полу.

На рассвете мы выпили по чашке чаю, и я смотрел, как эти господа, помимо чая, приняли еще по стаканчику водки, ужасной зерновой водки, к которой мне так и не удалось привыкнуть; потом мы снова двинулись в путь.

Не видя ничего, кроме разбросанных местами войлочных кибиток и киргизских всадников с неизменными длинными копьями, передвигавшихся от одного кочевья к другому, мы пересекали настоящую пустыню, без единой складки и без границ, – океан вереска, который весной, должно быть, образует ярчайший зеленый ковер, но сейчас, когда он уже отцвел, покрывал всю степь однообразной пеленой пыльно-серого цвета, усыпанной кое-где рыжеватыми пятнами.

Я надеялся заметить хоть какую-нибудь дичь, но мой взгляд охотника уставал, пытаясь проникнуть в бескрайние пустынные пространства, и не встречал ничего, кроме редких жаворонков и серых птичек вроде наших славок, которые, взлетая, издавали два-три пронзительных крика и снова прятались в сотне шагов от того места, откуда мы их вспугнули.

К полудню мы оставили по правую руку от себя озеро, названия которого я не знаю. Мне показалось, что я вижу, как над ним носятся серые и белые точки – должно быть, это были дикие гуси и чайки. Но они находились в трех верстах от нас, и я решил, что не стоит труда отклоняться от дороги, чтобы произвести выстрел, который, вероятно, не попадет в цель.

Мы продолжали путь, проявляя тем большее рвение, что нам оставалось проехать всего две станции, чтобы прибыть на место.

И в самом деле, около трех часов дня мы увидели перед собой растянувшееся на горизонте, словно огромное серебряное зеркало, озеро Эльтон – первую цель нашей поездки.

Час спустя мы уже остановились на его северном берегу, у конторы администрации солепромысла.

Вокруг конторы стояло несколько деревянных домов, казарма и конюшни казачьего поста.

Повсюду царило сильное оживление, и мы поинтересовались его причиной.

Как выяснилось, нам чрезвычайно повезло. Накануне на озеро Эльтон приехал объезжавший округу атаман астраханских казаков генерал Беклемишев, друг генерала Лана.

Прежде чем приступить к описанию знаменитых соленых озер, составляющих одно из богатств Южной России, скажем о них несколько слов.

Те озера, которые мы посетили тогда, примечательны тем, что они находятся в трехстах или четырехстах верстах от Каспийского моря. Стало быть, возникновение этих озер, в отличие от тех, что лежат в окрестностях Астрахани, и тех, что расположены между Тереком и Волгой, нельзя объяснить отступлением моря, оставившего огромные лужи соленой воды в тех местах, которые оказались ниже его уровня.

В России насчитывается сто тридцать пять таких озер, причем на девяноста семи из них никакой промысел почти еще и не начинался.

Откуда же в озере Эльтон и соседних с ним озерах появилась соль, которую там добывают?

Несомненно запасы соли заложены природой в некоторые пласты, являющиеся частью земной коры.

Малороссия изобилует соляными копями, а в Тифлисе в базарные дни соль продают на городских площадях глыбами, по форме и весу напоминающими обычный наш строительный камень.

Производительность эксплуатируемых озер в Астраханской губернии составляет около двухсот миллионов килограммов в год.

Эксплуатация двадцати озер, расположенных вдоль Терека и на правом берегу Волги, в свою очередь, приносит каждый год в среднем от четырнадцати до пятнадцати миллионов килограммов соли.

Мы видели несколько из этих озер полностью высохшими; у нас даже достало любопытства пересечь их посуху, как некогда евреи перешли Красное море; ни в одно из них не впадает никакая река, ни один ручей, и они не имеют сообщения ни с какими подземными водами.

Эти озера, высохшие за осень и зиму, весной наполняются водой благодаря таянию снегов, а летом – благодаря грозовым ливням.

Скопившаяся вода тотчас растворяет определенное количество соли, содержащейся в иле и в пластах земли, над которыми располагаются водные массы, и, когда наступает сильная жара, вода, откуда бы она ни взялась, испаряется, а испаряясь, оставляет плотные слои кристаллической соли ослепительной белизны, так что рабочим остается лишь набирать ее лопатами и грузить на телеги.

Совсем иначе все обстоит на озере Эльтон, которое имеет восемнадцать льё в окружности и никогда не пересыхает.

Вместо того чтобы остановиться на ночлег в конторе солепромысла, которая вовсе не является гостиницей, или в одном из здешних деревянных домов, чистота которых по меньшей мере сомнительна, мы вытащили из телеги нашу палатку и установили ее на берегу озера, водрузив над ней трехцветный флаг, изготовленный для нас саратовскими дамами.

Занимаясь приготовлением обеда из остатков съестных припасов, взятых нами с собой, и того, что оказалось возможным раздобыть на берегу Эльтона, я услышал топот нескольких лошадей; они остановились поблизости от нашей палатки, и я увидел приближающегося к нам русского офицера в простом и строгом казачьем мундире.

– Простите, сударь, – спросил он, обратившись ко мне на прекрасном французском языке в ту минуту, когда я вырезал шесть отбивных котлет из четверти барашка, только что купленной Калино, – вы, случайно, не господин Александр Дюма, которого мы ждем в Астрахани вот уже месяц?

Поклонившись, я подтвердил, что это так, и спросил:

– А вы, несомненно, генерал Беклемишев?

– Он самый! Как, вы знаете мое имя, знаете, что я здесь, и не пришли ко мне пообедать?

– У меня были письма только к вашей супруге, – со смехом ответил я. – Генерал Лан говорил мне о госпоже Беклемишевой как об очаровательной женщине.

– Эти письма вы передадите ей лично, надеюсь, – сказал генерал. – Она предвкушает радость встречи с вами. Но, черт побери, что вы потеряли в этой пустыне?!

Я объяснил ему, что меня охватило желание увидеть соленые озера.

– Вы очень легковерны, – покачав головой, сказал генерал, – если у вас без всякого принуждения возникло такое желание. Здесь нет ничего интересного; тем не менее я отдаю себя в ваше распоряжение.

– Генерал Лан так и говорил мне, что вы проявите подобную любезность.

– Ах, так вы знакомы с генералом Ланом? Это мой друг, превосходнейший человек! А вы хотите объехать все озеро кругом?

– Может быть, достаточно будет половины?

– Прекрасно! Завтра, если пожелаете, часов в десять утра, можно раньше, можно и позже, это на ваш выбор, мы сядем верхом на лошадей. Ваша карета будет ждать вас на другой стороне озера, на казачьем кордоне. Там вы ее найдете со всеми вашими вещами.

– Наши вещи состоят из палатки и мешка со спальными принадлежностями; как видите, они не создают нам особых затруднений. Куда большее затруднение состоит в том, что у нас нет кареты; в эту минуту, по всей вероятности, наша телега, запряженная лошадьми с последней почтовой станции, возвращается в свой сарай.

– Ну что ж, все складывается как нельзя лучше, – ответил генерал, – мы поедем верхом до озера Бестужев-Богдо. Мой тарантас находится в Ставке Карайской; вы доедете на нем до Царицына и там его оставите, а я потом заберу его и вернусь на нем в Астрахань, предприняв все возможное, чтобы прибыть туда одновременно с вами. Что же касается вашей палатки и вашего спального мешка, то мы погрузим их на лошадь и увидим снова уже у озера Бестужев-Богдо.

Мы с Муане переглянулись, смеясь, ибо уже привыкли видеть, как улаживаются в России дела подобного рода. Это следствие врожденного гостеприимства русских, которое делает в их глазах нетрудным все что угодно, когда речь идет о том, чтобы оказать услугу путешественнику.

– Согласен, – сказал я, протягивая генералу руку.

– Ну а теперь, – спросил он, – что вам прислать из моей кухни?

– Сегодня решительно ничего, ну а завтра – это уж на ваше усмотрение. Вам известны здешние возможности, вы сами нас разыскали, так что тем хуже для вас.

– Хорошо. На чем вы собираетесь спать?

– На земле. Она не такая жесткая, как постели на почтовых станциях. У нас есть шубы, тулупы и одеяла, а это все, что нам нужно. Однако возьмите на себя заботу о нашем друге Муане – у него хрупкая натура. Предупреждаю вас заранее: он любитель теплых стран и тень пальм предпочитает тени сосен.

– Ну, тепло вы найдете по другую сторону Кавказа.

– Тогда давайте поторопимся скорее туда попасть! – воскликнул Муане. – В этой проклятой стране холод пробирает до мозга костей!

– Не обращайте внимания на слова Муане, генерал. Он до сих пор кашляет от простуды, подхваченной им в июле.

Генерал указал Муане дом, где он проживал сам, и удалился.

Мы пообедали, отметив превосходство баранины с озера Эльтон над всеми другими сортами баранины, которые нам довелось есть со времени нашего прибытия в Россию.

На следующий день это превосходство получило естественное объяснение, когда мы увидели огромные отары овец, пасущихся на солончаковых лугах, которые раскинулись на пространстве в две версты вокруг.

У здешних баранов те же достоинства, что и у наших баранов, выкормленных на приморских лугах Нормандии, и порождены эти достоинства теми же причинами.

LXV. СТЕПИ И СОЛЕНЫЕ ОЗЕРА

Мы развели большой костер из вереска перед входом в нашу палатку, который был повернут в противоположную от ветра сторону и потому в него шло от костра только тепло, тогда как дым, уносимый по направлению к Астрахани, тянулся в воздухе, такой же густой и черный, как дым от парохода.

Я весь вечер писал. В нашей палатке был круглый столик, стоявший у среднего столба. В первый раз после моего отъезда из Франции ни стены дома, ни перегородки железнодорожного вагона, ни переборки пароходной каюты не давили на меня. Впрочем, мне приходилось прилагать величайшие усилия, чтобы убедить самого себя, что я нахожусь между Уралом и Волгой, имея по левую руку татар, а по правую – калмыков и пребывая посреди тех монгольских племен, которые пришли из Азии в Европу, идя по следам Чингисхана и Тимура Хромца.

Казачий кордон, в самой середине которого мы разбили свою палатку и который опоясывает озера, где добывается соль, предназначен защищать их от набегов славных киргизов: будучи по душевной склонности ворами, они пробираются по ночам между постами, как бы близко те ни были расположены друг от друга, и уносят мешки с солью.

Этот казачий кордон проходит через два десятка небольших озер, одинаковых если и не по своему происхождению, то по своей природе, доходит до Каспийского моря и тянется вдоль всего его берега, напоминая по форме фигурное украшение арки, в центре которого стоит Астрахань, и охраняя одновременно соляные и рыбные промыслы.

В ту минуту, когда я уже намеревался лечь на свой тулуп, явился казак с запиской от генерала Беклемишева и великолепной белой папахой. Папаха – это головной убор из каракуля, по форме напоминающий шапки наших гусар, но не такой жесткий.

Папаха предназначалась для того, чтобы я мог защитить голову от ночного холода, что и разъяснялось в записке.

Эта великолепная шапка привлекла мое внимание, когда я увидел ее на голове генерала и два или три раза невольно взглянул на нее.

Генерал, заметив направление моих взглядов, догадался, что мне страстно захотелось иметь подобный головной убор, и прислал его мне.

Никогда не бросайте дважды взгляд на вещь, принадлежащую русскому человеку, иначе, как бы ни была она ему дорога, он вам ее подарит!

Благодаря чуткости генерала Беклемишева я в ту же ночь, первую, проведенную мною на бивуаке, смог применить на практике одно из гигиенических предписаний жителей Востока – держать голову в тепле.

Второе предписание – держать ноги в холоде – исполнилось само собой благодаря ветру, дувшему сквозь щели палатки.

Западная гигиена требует прямо противоположного.

На следующий день, в девять часов утра, генерал Беклемишев прислал к нам вестового с сообщением, что завтрак нас уже ждет.

Мы тотчас же откликнулись на приглашение.

Выйдя из-за стола, мы нашли лошадей уже оседланными и взнузданными, нашу палатку погруженной, а эскорт готовым двинуться в путь.

Три часа ушло у нас на то, чтобы обогнуть один из берегов озера, образующий огромный полукруг. Вид местности был везде один и тот же: неизменный порыжевший вереск поблизости от соленой воды. Можно было подумать, что вереск цветет, но ничего подобного: просто само растение, выгорая на солнце, меняет цвет.

Нигде ни малейший пригорок не возвышается над огромным пространством воды, которое тянется на три с половиной льё в длину и на два льё в ширину.

На расстоянии десяти – двенадцати верст один от другого видны небольшие, по три человека, казачьи посты с маленькими конюшнями для трех лошадей. Этих постов, как бы малы они ни были, достаточно для охраны озера. Господа киргизы никогда не позволяют себе вооруженных нападений, как это делают черкесы, чеченцы и лезгины.

Около двух часов пополудни мы остановились на берегу второго озера, которое не имеет имени, хотя оно не менее пяти льё в окружности.

Оно расположено на полпути от озера Эльтон к озеру Бестужев-Богдо.

Обед нам накрыли под сводом нашей палатки, которая опередила нас и была уже поставлена на берегу озера.

Ничто не способно дать представления – я не могу удержаться, чтобы не повторить этого, – о том глубоком унынии, какое внушают эти бескрайние равнины, гладкие, словно море в дни штиля, и не устраивающие путешественникам даже такого развлечения, как буря, если только не брать в расчет песчаные бури.

Правда, мы знакомились со степью в неблагоприятное для нее время, когда она иссушена первыми зимними ветрами. Весной, когда полынь в ней повсюду зеленая, ромашки – желтые, а вереск – розовый, это уже не степь, а луга.

Когда обед закончился, у нас еще оставалось три часа светлого времени, и, поторопив наших лошадей, мы имели шанс остановиться на ночлег в Ставке Карайской, маленьком местечке с четырьмя десятками домов, и тогда на следующий день, к вечеру, могли бы уже быть в Царицыне.

Ставка Карайская, как я только сказал, состояла из четырех десятков домов, из которых шесть – восемь принадлежат администрации и служащим.

Остальные принадлежат армянам и представляют собой меблированные комнаты.

Именно там и живут все русские офицеры, командующие этим казачьим кордоном.

Так что на предстоящую ночь я получил в свое распоряжение меблированную комнату.

Обстановка ее состояла из плетеного соломенного стула, деревянной кушетки, стола, покрытого клеенкой, портрета императора Александра II с семьей и составляющего ему пару портрета Наполеона I в золотых эполетах с блестками.

О нашем ужине позаботился генерал, заказав его в местном ресторане.

Этот ресторан владел бильярдным столом, воспринимавшимся в Ставке Карайской как главное развлечение.

Так что он всегда был расписан на два-три дня вперед.

Да и в самом деле, чем могут развлечься два десятка офицеров, живущих в этих степях оторванными от всего мира, посреди равнин, в которых нет дичи, у озера, в котором нет рыбы?

Они, конечно, вправе доставить себе удовольствие, наблюдая, как добывают соль.

Это может быть интересно в течение нескольких первых часов, но уже через месяц становится невыносимо однообразным. А вообразите, что с ними происходит через год!

После ужина мы прошли вокруг бильярда, точно так же как после завтрака проехали вокруг озера.

Гостеприимство в России соблюдается столь свято, что нам хотели уступить бильярд! Разумеется, мы отказались. Ничто так не упрочивает самоотверженность, как умение не злоупотреблять ею.

На следующий день мы взобрались на единственную гору, которая есть в этих степях; это от нее озеро Бестужева получило свое второе имя – Богдо, что означает "Холм".

Если стоять на вершине этого холма, повернувшись лицом к востоку, то за спиной у вас будет Волга; слева – озеро, обозримое отсюда на всем своем пространстве, впереди – небольшая казачья крепость; по другую сторону озера и справа – солончаковые луга, покрытые отарами овец.

Цель нашего путешествия была выполнена: мы проехали триста верст по степи; видели киргизские кибитки; посетили два самых больших соленых озера в России и познакомились с одним из самых храбрых и самых любезных офицеров русской армии.

И сверх того, обрели тарантас, на что никак не рассчитывали.

В одиннадцать часов мы сели в тарантас и распрощались с генералом Беклемишевым.

Взглянув на Калино, я увидел, что его украшают сабля и казачье ружье.

Это были подарки генерала.

Два часа спустя мы переправились на пароме через Ахтубу, представляющую собой не что иное, как рукав Волги.

Вечером, около пяти часов, мы были уже напротив Царицына и, в последних отблесках света, смогли разглядеть наш "Нахимов", покачивавшийся на воде у самого города.

Это зрелище доставило нам немалое удовольствие: мы прибыли на тридцать часов позже, чем было условлено, и, если бы "Нахимов" продолжил путь без нас, нам не к чему было бы придраться.

Мы оставили тарантас генерала Беклемишева в условленном месте, не теряя ни минуты прыгнули в лодку и велели переправить нас на борт "Нахимова".

Наш милейший капитан еще издали узнал нас и принялся изо всех сил подавать нам приветственные знаки.

Мы поблагодарили его за любезность, которую он проявил, подождав нас.

Любезность эта тотчас получила свое объяснение.

Милейший Пастухов – так звали нашего капитана, – не предупредив нас, совершил небольшую сделку в Саратове: в Камышине ему нужно было взять на буксир баржу, груженную двадцатью пушками и имевшую пунктом назначения Астрахань.

Так что, доставив нас в Николаевскую, он, вместо того чтобы продолжать спускаться вниз по Волге, поднялся вверх, к Камышину, где уже на следующее утро взял пушки на буксир.

Эта работа заняла у него все время до вечера.

Вечером трудность предстоящей навигации побудила его отложить отплытие до следующего утра.

На следующее утро он отчалил; но, отягченное баржей, которую оно буксировало, судно прибыло в Царицын лишь на два часа раньше нас; таким образом, если бы мы, на свою беду, оказались точными и прибыли бы накануне утром, то, вместо того чтобы догадаться, что "Нахимов" здесь еще не появился, мы могли бы подумать, что он уже ушел, и, тем или другим способом, уехали бы сами.

Итак, все сложилось к лучшему в этом лучшем из миров!

Однако все стало выглядеть не так радужно, когда капитан признался нам, что он договорился взять на буксир, помимо пушек, еще одну баржу, груженную зерном.

Но эта баржа еще не была полностью нагружена: погрузка шла и должна была закончиться только на следующий день к пяти часам.

По мнению капитана, эта задержка позволяла нам намного быстрее прибыть в Астрахань.

И вот каким образом: он нагрузит дровами не только "Нахимов", но и обе баржи, и тогда, имея на борту достаточно топлива до конца пути, можно будет идти прямым ходом до Астрахани.

В ответ мы предложили капитану предоставить ему, если его это устроит, два дня вместо пятнадцати или восемнадцати часов, которые он просил.

Мне пришла в голову одна мысль.

Поскольку Царицын был самым близким к Дону пунктом, можно было бы нанять на рассвете следующего дня лошадей и проехать верхом шестьдесят верст, отделяющие одну реку от другой.

Птолемей был первым, кто отметил эту близость двух рек. Селим первым подумал о том, что можно устроить путь сообщения между Волгой и Доном.

Это было в 1569 году, в то время, когда он предпринял свой поход, имевший целью вырвать Астрахань из-под московского господства. Он даже приказал своей военной флотилии подняться по Дону и, по достижении Качалинской, немедленно прорыть оттуда канал для соединения с Волгой.

Этот замысел не был осуществлен из-за бедственного положения, в котором оказалась турецкая армия, имевшая неосторожность углубиться в пустыни Маныча.

Петр Великий, в свой черед, вынашивал ту же самую идею; он отправил в Дубовку английского инженера по имени Перри, приказав ему наметить трассу канала, а когда она будет намечена, с величайшим рвением вести работы.

При императоре Николае, на протяжении 1826 года, были начаты и успешно завершены новые проектные изыскания.

Сейчас, а вернее, тогда, когда мы проезжали Царицын, шли разговоры о том, чтобы заменить канал, который постоянно проектировался, но так и не был построен, железной дорогой; однако стоимость тележного транспорта настолько незначительна, что, вполне вероятно, этим способом передвижения будут довольствоваться еще долго.

К сожалению, наш капитан был решительно настроен отправиться в путь в середине следующего дня, так что он не мог предоставить нам два дня, необходимые для подобной прогулки.

Впрочем, мы находились в тех самых местах, где совершал свои подвиги знаменитый разбойник Стенька Разин, настоящий легендарный герой, такой, как Робин Гуд, Жан Сбогар и Фра Дьяволо.

Грабитель Стенька Разин, которого четвертовали, ибо он был простой казак, мог бы, наверное, стать великим человеком и прославленным завоевателем, если бы ему было дано родиться князем. Он обладал отвагой разбойника, прозорливостью полководца, мужеством заговорщика, а сверх всего, такими впечатляющими достоинствами, как красота, своенравие, щедрость и непредсказуемость, которые делают популярным человека, находящегося вне закона – outlaw, как говорят наши соседи-англичане.

В 1669 году, при царе Алексее, Стенька Разин впервые дал о себе знать, собрав отряд разбойников и грабя лодки, спускавшиеся и поднимавшиеся по Волге. Вскоре безнаказанность и успех удвоили его силы. После нападений на лодки и захвата их он стал нападать на города и завладевать ими.

Астраханский губернатор, которого начали беспокоить успехи разбойника, отправил против него несколько отрядов. Стенька Разин один вышел к этим отрядам, почти целиком состоявшим из казаков, и обратился к ним с речью на понятном им языке; казаки закричали: "Да здравствует Стенька Разин!" – и перешли на его сторону.

Тогда губернатор решил использовать против него русское войско, находившееся под командованием офицеров-дворян, и поставил во главе его стольника Богдана Северова. Русское войско выступило в поход и встретило войско Стеньки Разина, а скорее, было захвачено им врасплох, и в тот день более тысячи дворян остались лежать на поле боя.

Но, вместо того чтобы позволить победе ослепить его, Стенька Разин, давая своей славе время распространиться, удалился на Яик и обосновался в Яицком городке; там к нему присоединился еще один искатель приключений, Сергей Кривой, только что разбивший стрельцов на Волге. Объединив свои силы, они напали на Персию, сожгли и разграбили ту ее часть, какая примыкает к Каспийскому морю, а затем отправились обратно с огромной добычей, увозя с собой пленником сына правителя Гиляна, который был захвачен во время главного сражения.

Ну а дальше начинается обычная тактика, применяемая разбойниками в тех странах, в которых существует рабство или которые дурно управляются. Стенька Разин выставляет себя в глазах населения посланцем Божьим, призванным установить от имени Господа справедливость, в которой народу отказывают сильные мира сего. Он защитник слабых, освободитель рабов, враг притеснителей; со всякого богача требуют выкуп, всякого вельможу объявляют вне закона. Деньги дворянства раздаются бедным, но при всей этой щедрости три четверти богатств остаются в руках грабителя, ставшего поборником справедливости. Все банды, рассеявшиеся по стране за время появления одного за другим шести или семи Лжедмитриев, присоединяются к Стеньке Разину; в руках у разбойника оказывается такая армия, что царь вынужден с ним считаться; Разин осаждает и берет Царицын, разбивает войско стрельцов, посланных против него из Москвы, берет город Черный Яр и предает мечу горожан, убивших некоторых из его людей; он завязывает сношения с Астраханью, под покровом ночи приближается к городу, внезапно штурмует стены крепости, истребляет весь гарнизон и часть населения, собственной рукой, ударом копья, убивает губернатора, князя Прозоровского, оставляет в городе двух управителей, которые пытками и истязаниями доводят до смерти архиепископа, произносившего проповеди против Стеньки Разина, и проникает в Россию, мечтая о завоевании Москвы.

Развеял эту мечту князь Долгоруков; вступив в бой с его войском и потерпев от него поражение, Стенька Разин был взят в плен, привезен в Москву и прилюдно казнен, но имя его осталось прославленным от Царицына до Астрабада; он был бы историческим героем, если бы добился успеха, но стал просто легендарным героем, ибо потерпел неудачу.

Мы отплыли из Царицына в назначенный час, как и обещал нам капитан. Весь день мы следили глазами за полетом бесчисленных гусиных стай, выписывавших в небе сложнейшие геометрические фигуры. Воздух начал теплеть; чувствовалось, что мы движемся к югу. И делали мы это, надо сказать, своевременно: рядом с нами проплывали льдины, тая в теплой воде и давая нам знать, что позади нас Волга начинает замерзать; но мы опередили зиму и теперь могли не бояться, что она нас нагонит.

Днем мы проплыли мимо Девичьего холма.

С ним связана еще одна легенда, имеющая отношение к Стеньке Разину.

Влюбившись в дочь одного дворянина, разбойник переоделся торговцем драгоценностями и явился в поместье отца девицы, к которой он воспылал страстью; там он заявил, что боится продолжать свой путь, ибо опасается быть ограбленным Стенькой Разиным, и попросил гостеприимства. Дворянин, не усомнившись в его словах, предоставил ему кров, а девица, проявляя присущее ей любопытство, попросила показать ей украшения.

Это происходило уже после взятия Астрахани и ограбления Персии, и разбойник владел сокровищами, достойными "Тысячи и одной ночи".

Дворянин, оказавший гостеприимство Стеньке Разину, при всем своем богатстве был не в состоянии купить у разбойника и десятую долю его драгоценностей. Стенька Разин отдал их даром, а точнее, продал их девице за ту цену, какую он пожелал за них назначить.

Так прошла неделя; по прошествии этой недели Стенька Разин объявил девице о своем отъезде, и она, охваченная любовью, предложила ехать вместе с ним.

Тогда Стенька Разин признался ей во всем, сказал, кто он на самом деле, и объяснил, какой опасности она себя подвергнет, последовав за своенравным, сумасбродным разбойником, зависящим от своих товарищей еще больше, чем они зависят от него.