Текст книги "Прогулки по берегам Рейна"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 45 страниц)

И вот, когда Идриел решил окрестить своего сына и пожелал провести все на подобающем уровне, он послал предупредить Нотгера, чтобы тот приготовился совершить обряд крещения. Это был тот самый случай, которого так долго ждал славный епископ. И потому Нотгер ответил, что он приедет в замок Шевремонт на следующий день в пять часов пополудни в сопровождении всего своего клира.

Назавтра епископ созвал у себя двадцать пять самых сильных и самых доблестных горожан из числа своих знакомых, наказав им явиться при полном вооружении и порознь, чтобы никто ничего не заподозрил. Когда все они собрались в нижнем зале его дворца, он раздал им длинные священнические облачения и рясы и велел переодеться в певчих и ризничих, одним вручив кресты, другим – кадила, а тем, у кого не было ни того, ни другого, приказал распевать во все горло псалмы, чтобы их не приняли за самозванцев; потом, заставив их еще раз удостовериться, что клинки у них не застревают в ножнах, двинулся в сопровождении отряда из двадцати пяти человек в сторону замка Шевремонт.

Идриел ждал его у ворот вместе с дочерью Изабеллой, женой Бертой и новорожденным сыном, у которого еще не было имени. Он смиренно последовал за епископом, вторя песнопениям, и вошел в церковь.

Епископ, видя, что теперь он находится в центре замка, решил, что настала благоприятная минута, и, подняв святую облатку, приготовленную для этого великого события, воскликнул: "От имени Бога живого, образ которого вы видите в моих руках; от имени истинного главы Церкви; от имени императора; от имени Льежской церкви, я, Нотгер, беру во владение замок Шевремонт!" При этих словах, которые должны были послужить сигналом, певчие, церковные сторожа и ризничие выхватили мечи, готовые броситься на Идриела, которого святой епископ приказал им взять живым. Увы, трудно быть благочестивым прелатом и великим полководцем одновременно. Нотгер допустил стратегическую ошибку, не дождавшись, пока Идриел пройдет в глубину церкви; находясь недалеко от двери, он сумел выбежать наружу, увлекая за собой жену и двоих детей, и бросился вместе с ними с крепостной стены, так что если Сатана получил свое с избытком, то Богу не досталось ничего.

Впрочем, поскольку для жителей Льежа итог был один и тот же, их благодарность епископу от этого меньше не стала; они разрушили замок, а из его камней соорудили часовню.

Раз и навсегда избавившись от Идриела, Нотгер направил все свои усилия на благоустройство Льежа. Маас тогда еще не протекал в черте города; епископ передвинул крепостную стену на другой берег реки и велел прорыть канал, который проходил у подножия холма Святого Креста и следы которого видны по сей день; он построил также тройную линию укреплений с бастионами, фортами и башнями, развалины которых сохранились даже спустя тысячелетие. И наконец, полагая, что старый собор не достоин представлять центр столь значительного архиепископства, как Льежское, он велел снести его, а на его месте возвести новый.

В 1106 году император Генрих IV, совершивший побег из старинного замка Ингельгейм, куда его заточил собственный сын, перед этим сорвав с головы у него корону и вырвав из его рук скипетр, приехал искать убежище в Льеже, который он пожелал сделать неприступным, укрепив высоты холмов Святой Вальпургии и Святого Варфоломея, так что с той поры два эти квартала, бывшие до того лишь предместьями, оказались в черте города.

В 1131 году папа Иннокентий II прибыл в Льеж возглавить церковный собор, что еще больше прибавило значимости городу. Папа отслужил божественную литургию в соборе святого Ламберта, среди каноников которого насчитывалось в то время два императорских сына, семь королевских сыновей и тридцать пять сыновей герцогов и владетельных графов. Но самой замечательной фигурой в этом высочайшем собрании был, по словам одного старого летописца, "святой Бернар, который проехал через Льеж, где им было сотворено много добрых дел, а затем отправился в Сент-Англезе_у снискав там великое признание". Как видно, уже в ту пору в Льеже говорили на достаточно красивом французском языке.

В течение всего этого времени льежцам удавалось добиться очередной уступки от каждого нового епископа, так что шаг за шагом, уступка за уступкой они, наконец, сумели вырвать из рук Альбера де Куйка хартию, подобной которой в ту пору мог похвалиться далеко не каждый город. Но эта хартия сделала их еще более непокорными. Чем больше народ получает, тем больше он хочет иметь. Вот тогда и начались распри между обитателями Льежа и его епископами, закончившиеся только в 1794 году.

Одним из самых знаменитых льежских мятежей стал тот, что поднялся из-за Иоанна Баварского. Этому молодому сеньору было всего семнадцать лет от роду, когда ему вверили власть над Льежским княжеством; и, хотя юный князь чувствовал больше влечения к мирским радостям, чем к церковным строгостям, он принял епископство, не желая при этом принимать духовный сан; однако это не устраивало льежцев: они привыкли подчиняться мягкой руке своих епископов и страшились железной рыцарской рукавицы; поэтому они заявили ему, что, до тех пор, пока на голове у него будет шлем, они не позволят ему оставаться в их городе; но, если он пожелает увенчать голову митрой, они вновь станут его покорнейшими вассалами.

В то время сила была не на стороне князя, и его вынудили покинуть город. Не успел он уехать из Льежа, как горожане избрали своим епископом и сеньором Тьерри де Хорна, сына Анри де Хорна, сеньора Первеза. Что же касается этого последнего, то он был назначен мамбуром и, благодаря этому титулу, принял на себя управление мирскими делами, тогда как сын его занялся делами духовными.

К несчастью для льежцев, поспешившим уладить таким образом свои дела, Иоанн Баварский был братом графа Эно и герцога Бургундского. Он обратился к ним за помощью, и они как верные братья оказали ее.

Однако войско, в спешке созванное герцогом в его владениях, не отличалось сплоченностью, тогда как льежцы, напротив, убедившись, что вся эта история миром не закончится, построили неподалеку от Маастрихта лагерь и так хорошо его укрепили, что он напоминал настоящий город; и потому герцог Бургундский, несмотря на свой не очень-то миролюбивый характер, приступил к переговорам и послал льежцам гонца, предлагая им пойти на мировую; но он имел дело с довольно грубым народом: посланнику вручили бумагу, сложенную в форме письма и содержащую ответ, который невозможно было ни читать, ни нюхать.

Насмешка была злая, поэтому герцог Иоанн поспешил набрать войско, проявив при этом такую активность, что уже скоро оказался во главе прекрасной и сильной армии. В это время он получил через посредство мессира Гиша-ра, дофина Овернского, послание короля Франции, в котором тот советовал ему отказаться от ведения любых действий против Льежа, оставляя решение этого дела на усмотрение короля.

Но герцог Иоанн был настолько уязвлен нанесенным ему оскорблением, что он не мог оставить его безнаказанным; поэтому он ответил мессиру Гишару, дофину, что дело это никоим образом не касается короля Франции, который, вне всякого сомнения, был бы сильно раздосадован, получи он письмо, написанное такими же чернилами, и потому он, герцог, собирается сначала преподать этим наглецам азы хороших манер, а уж затем отправиться ко французскому двору.

На это метр Гишар, дофин, ответил, что монсеньор Бургундский целиком и полностью прав, а в подтверждение своих слов он готов встать под его знамена и, насколько это будет в его власти, поспособствовать уроку, который тот намеревается преподать горожанам Льежа.

И тогда бургундцы начали продвигаться вперед по древней римской дороге, которая пересекает все земли

Льежа и называется дорогой Брунгильды. Однако, вместо того чтобы испугаться при виде этого огромного полчища, мятежники решили выступить ему навстречу. Сир де Пер-вез сделал все от него зависящее, чтобы помешать им действовать столь необдуманно; но, увидев, что его начинают обвинять в трусости, он объявил во всеуслышание и повсюду, что утром 22 сентября все, кто желает выступить вместе с ним, должны собраться с первыми звуками большого вестового колокола.

В назначенный день там собралось тридцать тысяч человек, из них пятьсот или шестьсот конников, вооруженных согласно французским обычаям, и сто двадцать английских лучников.

Тогда сир де Первез выехал вперед и, поднявшись на стременах, произнес:

"Друзья мои, я не раз уже доказывал вам, что дать сражение нашим врагам означает подвергнуть себя великой опасности; здесь стоят благородные и опытные воины, испытанные в битвах и влекомые единым порывом; я полагаю, что нам лучше было бы оставаться в своих городах и крепостях, позволить неприятелю начать военные действия, воспользоваться нашими преимуществами и постепенно перебить их одного за другим; но я вижу, что мои предостережения вам не по нраву. Вы полагаетесь на свою многочисленность и на свой боевой пыл, поэтому я поведу вас в атаку на врага. Заклинаю вас, сплотите свои ряды: действуйте заодно и будьте готовы сообща отдать свои жизни за отчизну!"

В это самое время герцог Бургундский, находясь в расположении своих войск и видя огромную армию, стоящую лагерем возле Тонгра, так обратился к своим рыцарям:

"По милости Господа и Божьей Матери стоим мы здесь против мятежников, которые осквернили веру, допустив поругание церквей, разбив священные сосуды и пролив на землю священный елей. Смело идите в бой против этих простолюдинов; не опасайтесь тупого и неотесанного сброда, возлагающего все надежды на свою численность: они годны только на то, чтобы работать на мануфактурах и торговать на рынках".

И, издав свой боевой клич "Божья Матерь с герцогом Бургундским!", он двинулся вперед.

Вот перед вами хроника битвы, написанная самим герцогом и адресованная герцогу Брабантскому:

"Дражайший и любимейший брат!

Гонец доставил мне письма, в коих Вы уведомляете, что

Вам стало известно о том, что милостью Божьей я раз-

бил льежцев и что если бы я сообщил Вам наперед о дне сражения, Вы бы охотно приняли в нем участие. Соблаговолите же узнать из описанного мною ниже, дражайший и достопочтеннейший брат, о том, как разворачивались события, и тогда Вам станет понятно, что я не мог в надлежащее время сообщить Вам точную дату. Истина заключается в том, дражайший и достопочтеннейший брат, что в прошлый четверг мы с нашим шурином из Эно вторглись в льежские земли, сопровождаемые большим и славным войском, состоящим из рыцарей и оруженосцев, и, двумя дорогами проследовав по равнине, в прошлую субботу вечером остановились в одном льё от города, именуемого Тонгр, в местности Эсбе; и там нам стало известно, что в названный день сир де Первез и все льежцы, состоявшие в его войске, покинули свой лагерь близ Маастрихта и выступили нам навстречу. По этой причине мы с названным шурином из Эно, дабы узнать истинное положение дел, послали туда в воскресенье утром гонцов, каковые сообщили нам, что они и впрямь видели великое множество льежцев, двигавшихся в боевом порядке в нашу сторону. Мы выстроились в правильные ряды и соединились с нашими людьми, чтобы идти навстречу названным льежцам. Проехав верхом около полульё, мы увидели их в полном составе неподалеку от названного города Тон-гра; и тогда названный шурин и я вместе с нашими людьми спешились в достаточно удобном месте, полагая, что именно сюда они и явятся сразиться с нами, и подготовили к бою все наше войско, дабы легче было выдержать атаку, которую названные льежцы готовились предпринять, и расположили двумя флангами наших тяжеловооруженных конников и лучников; противник тотчас же приблизился к нам на расстояние в три полета стрелы и продвинулся направо к названному городу Тонгру, дабы жители его, которых насчитывалось не менее десяти тысяч, могли бы к ним присоединиться; там они расположились в боевом порядке и тотчас же установили несколько пушек; когда же мы немного выждали и увидели, что они никуда не уходят, названный шурин и я, вняв совету славных рыцарей и командиров нашего войска, решили, что мы преспокойно разобьем неприятеля на его же позициях, а чтобы смять его ряды и привести его в смятение, у нас будут четыреста тяжеловооруженных конников и тысяча рослых оруженосцев, которые ударят с тыла, когда мы начнем наступление; возглавить же их мы поставили сира де Круа, сира де Элли, сира де Разе, ваших и моих камергеров; Энгеррана де Бурнонвиля и Робера Леру, моих оруженосцев, и так оно и было сделано; и вот в час пополудни мы выступили во имя Господа и Божьей Матери, чтобы напасть на врага, и вошли в соприкосновение с ним, пребывая в великолепном боевом порядке, и так славно повели бой, что, по милости Божьей и благодаря помощи Господа, все обернулось в нашу пользу. И по правде сказать, дражайший и любимейший брат, люди, понимающие в этом толк, утверждают, что никогда не видели, чтобы воины сражались лучше, чем мы, и к тому же так длительно; ибо битва продолжалась почти полтора часа и больше получаса было неясно, кто берет верх; там были убиты сир де Первез, незаконно захвативший власть в Льеже, его сын, а также примерно двадцать четыре – двадцать шесть тысяч жителей города, насколько об этом можно судить по свидетельству тех, кто видел горы трупов, а ведь все они, или большая их часть, были вооружены и имели в своем войске пятьсот конников и сто английских лучников. И случилось так, что к концу битвы жители Тонгра выступили в полном вооружении, чтобы прийти на помощь льежцам, и подошли к ним на расстояние примерно в три полета стрелы; но, увидев, как разворачивается сражение, они обратились в бегство, а наши всадники тотчас стали преследовать их, и многие из них погибли. Однако в названной битве мы потеряли от шестидесяти до восьмидесяти рыцарей и оруженосцев, что меня весьма печалит, ибо были они далеко не из худших. Да простит их Господь! Что же до точного числа льежцев, дражайший и любимейший брат, то мне стало известно от захваченных в плен, что в субботу утром их выступило из лагеря сорок тысяч; они направились в город Льеж и оставили там примерно восемь тысяч бойцов, которые, по мнению сира де Первеза, были непригодны к бою, и в названное воскресенье, в день сражения, они выступили из названного города Льежа числом в тридцать тысяч или более, чтобы сразиться с нами; а помимо того, дражайший и любимейший брат, соблаговолите узнать, что вчера прибыл вместе с прекрасным войском наш шурин из Льежа, дабы присоединиться к названному шурину из Голландии и ко мне, а сегодня жители Льежа, Юи, Тонгра, Динана и других здешних привилегированных городов явились к нам выразить свое повиновение, умоляя, чтобы названный шурин из Льежа соблаговолил сжалиться над ними и пощадить их. Так и было сделано по просьбе названного шурина из Эно и моей просьбе, но с условием, что все виновные, коих и сейчас имеется немало, были бы названы и переданы в руки названного шурина из Льежа, дабы он мог поступить с ними и распорядиться ими, как ему заблагорассудится; а сверх того, названные города изъявили свою покорность во всем том, что они могли бы совершить по отношению к названному шурину из Льежа, и все это в соответствии с указом, изданным названным шурином из Эно и мною, для выполнения коего каждый названный город должен предоставить нам такие ручательства, какие мы пожелаем.

Да хранит Вас, дражайший и любимейший брат, Святой дух.

Писано в расположении войск, поблизости от Тонгра, сентября двадцать пятого дня.

Ваш брат герцог Бургундии, граф Фландрии, Артуа и Бургундии".

Пощада, которую победители даровали льежцам, была неполной, ибо герцог Иоанн получил за эту битву имя Иоанн Бесстрашный, а вот Иоанна Баварского из-за начавшихся вслед за ней казней окрестили Иоанном Безжалостным.

И в самом деле, сир де Рошфор, сир де Серен и вдова Первеза были обезглавлены, а два десятка мятежников рангом пониже брошены в Маас. Что же касается сира Первеза и его сына, то их нашли на поле боя – они были мертвы, но не разняли рук. На следующий день, когда Иоанн Баварский входил в Маастрихт, ему продемонстрировали нанизанные на копья головы обоих его врагов.

Это была несколько дорогая цена за грубую солдатскую шутку.

Иоанна Баварского сменил Иоганн фон Валленроде, затем на епископский трон сел Иоганн фон Гейнсберг, и наконец, в свой черед на него поднялся Людовик Бурбон-ский; именно во время его правления между Людовиком XI и Карлом Смелым вспыхнули распри, замечательно описанные Вальтером Скоттом и закончившиеся захватом города.

Герцог Карл пробыл там неделю в самый разгар казней и покинул его, приказав сжечь и сровнять город с землей, как он поступил двумя годами раньше с городом Дина-ном; пощадили лишь дома каноников и священников. К счастью, поскольку Льеж был городом духовенства и множество домов принадлежало им, около трети зданий остались нетронутыми.

А вскоре епископ добился позволения отстроить заново четыреста домов, используя средства, полученные от единовременного сбора по тридцать су с каждого горожанина, а также от ежегодного натурального оброка – двух каплунов.

Когда эти четыреста домов были отстроены, Людовик Бурбонский без лишних слов продолжил строительство, а Карл Бургундский, которому в это время приходилось иметь дело с Тринадцатью кантонами, позволял ему делать все что угодно.

К несчастью, Арденский Вепрь, который, не располагая временем для вознесения молитв, но желая сделать епископом своего сына, дабы тот молился за него Богу, в один прекрасный день убил Людовика Бурбонского.

Но не сын, а племянник Вильгельма де Ламарка занял епископский трон. То был здоровый отросток, непонятно каким образом привитый к дурному древу. Приступив к управлению, он прежде всего издал совместно с городскими чиновниками указ, согласно которому льежцам запрещалось под страхом трехлетней ссылки упрекать друг друга в каких бы то ни было действиях, совершенных ими в ходе гражданских войн; он надеялся, что если наложить печать молчания на уста, то сердца, в конце концов, все забудут. Но это было еще не все: раз за разом он заставил горожан отказаться от всех свобод, дарованных им императором Максимилианом. Одной из таких свобод, наиболее ценимых народом, было право избрания двух бургомистров. Установление 1603 года предписывало следующий порядок выборов.

В каждой из гильдий тянули жребий, а поскольку их было тридцать две, то на первый тур выходило девяносто шесть участников, затем проводился второй тур, где из них выбирали тридцать двух, а уже они, большинством голосов, избирали бургомистра. Оставшиеся шестьдесят четыре, лишившиеся по воле жребия права стать выборщиками, по закону становились советниками. Между тем Фердинанд Баварский взошел на епископский трон, и было объявлено, что 17 января 1613 года состоится его торжественный въезд в город Льеж.

И хотя гармония между льежцами и принцем царила недолго, он не мог пожаловаться, что ему оказали холодный прием. День его торжественного въезда был праздничным днем; гвардия Десяти, аркебузиры, арбалетчики, лучники из Сен-Фольена и Сен-Никола, члены гильдий со своими знаменами выстроились вдоль улиц, по которым должен был проехать епископ, а городской совет и виднейшие горожане, одетые в испанские наряды, поджидали принца, стоя на небольшом мосту Креир. Наконец, около десяти часов утра несколько пушечных залпов возвестило о прибытии епископа.

Его сопровождали более полутора тысяч рыцарей, отпрысков благороднейших семейств Лотарингии, Германии и Брабанта, и вскоре он достиг моста Креир. Там члены городского совета и горожане поприветствовали его, а затем двинулись по направлению к городу, встав во главе кортежа. Подойдя к воротам Святого Леонарда, они вручили Фердинанду ключи от города, и, прежде чем принять их, он во всеуслышание произнес положенную в таком случае клятву, гарантирующую привилегии обитателям города.

Около квартала Святого Георгия кортеж остановился; в этом месте был установлен богато украшенный театральный помост, и стоявшие на нем музыканты своим пением чествовали принца. Там же стояла юная девушка в изысканных и дорогих украшениях: эта девушка изображала город Льеж. Увидев епископа, она соскользнула вниз по невидимой проволоке и, оказавшись у ног Фердинанда, вручила ему букет лилий и продекламировала такие стихи:

Великий мой князь благородных кровей,

Мой князь с утонченной душою своей!

Откуда явилось мне счастье такое,

Откуда мне честь? Ведь ее я не стою.

Пришел ты в убогое это селенье,

Отринув свой архиепископский сан,

Который тебе за заслуги был дан,

Чтоб новое здесь утвердилось владенье.

Увы, где найти мне достойную плату,

Чтоб мог я восполнить такую утрату,

Величие жертвы твоей благородной?

В одном лишь я здесь утешенье обрел,

Что будет всегда твой светлейший престол Стоять в окруженьи любви всенародной.^[17][18]

Стихи эти были прочитаны под гром аплодисментов дворян, сопровождавших епископа, и почетных горожан, а кортеж тем временем продолжал двигаться по направлению к Рыночной площади, где соорудили несколько театральных помостов, на которых представляли мистерии. Рядом с театральными помостами пускали три огромных фейерверка, а около них возвышались три обелиска, которые были украшены гирляндами, соответствующими цветам Баварского дома.

Поравнявшись с кафедральным собором святого Ламберта, принц спешился, запустил руку в кошелек, поданный ему казначеем, и, продолжая подниматься по ступеням со'бора, где его ожидали каноники, бросил в толпу несколько пригоршней золотых монет. А затем, произнеся благодарственную молитву Господу, Фердинанд вошел в епископский дворец и присутствовал на данном в его честь великолепном пиршестве. Гости разошлись лишь в полночь. Но, когда они расходились, еще долго слышались радостные восклицания и пожелания благополучия.

Разумеется, были все основания полагать, что после таких проявлений доброжелательности со стороны епископа и обитателей Льежа все пойдет наилучшим образом; но так не случилось: одни епископы сменяли других, одно поколение уступало место другому, но интересы оставались прежними, и вновь и вновь вспыхивали революции.

И все же прошло уже несколько лет, в течение которых ропот, встречные обвинения и жалобы хотя и не утихали, однако не приводили к вооруженным столкновениям. Правда, приближался день Святого Иакова, и все указывало на то, что выборы будут проходить бурно.

Ожидания оправдались: Тридцать Два, как по их общему числу называли выборщиков, избрали бургомистрами Раеса де Шокье и Мишеля де Сели. Но едва только герольды возвестили эти имена, вооруженные горожане, собравшиеся на площади и рассчитывавшие услышать два других имени, начали громко роптать, а затем разразились таким криками, что всем, включая самого епископа, стало ясно: настала решительная минута.

Среди этого гула голосов все время повторялось имя Б е к м а н, а это указывало на то, что именно того, кто его носит, поддерживает большинство собравшихся. Но на власть нельзя повлиять лишь подобным проявлением народных чувств, и потому вскоре толпа перестала ограничиваться криками. Через какое-то время горожане оттесняют гвардию Десяти и устремляются к колонне, где происходило голосование. В эту минуту из окна ратуши раздается выстрел, который, к счастью, никого не ранит, но, тем не менее, налицо проявление враждебности, и заряженные ружья обращаются в сторону окон. Внезапно на балкон ратуши выходит глава капитула собора.

– Горожане, – восклицает он, в знак примирения простирая руки к народу, – так как выборы должны выражать устремления всех до единого, скажите нам, если мы допустили ошибку, и бургомистры будут выбраны нами согласно вашей воле. Кого вы хотите избрать?

– Бекмана и Сани, – ответили все хором, и тотчас же были провозглашены эти два имени.

Несомненно, на этот раз глас народа был воистину гласом Божьим. Вильгельм Бекман, сеньор де Вьё-Сар, был человеком, обладавшим высокими достоинствами и в то же время большим опытом: уже в пятый раз с 1608 года его избирали бургомистром. Помимо этого, в правление Эрнста Баварского его несколько раз отправляли с особыми поручениями к правительству Соединенных провинций и ко двору Генриха IV. В течение своей долгой дипломатической и политической карьеры Бекман прежде всего научился разбираться в людях; и потому он ни на минуту не ошибся относительно истинных намерений Фердинанда Баварского и с самого начала предупредил народ о замыслах епископа, направленных на ограничение свобод. Легко догадаться, что, как только он пришел к власти, между епископом и представителем народа незамедлительно разгорелась борьба; но на Бекмана нельзя было подействовать ни угрозами, ни посулами; это был человек, о котором говорит Гораций: даже оказавшись погребенным под руинами мироздания, он остался бы непоколебим.

Но подобного человека нельзя было терпеть на этом посту. Чтобы его устранить, испробовали все возможные средства, а затем прибегли к яду.

Однако давать Бекману один из тех изощренных ядов, которыми пользовались Медичи, остереглись: достаточно проглотить одну крупицу такого яда или вдохнуть его, чтобы человек мгновенно упал замертво. Нет, для него припасли один из тех ядов, которыми пользовались Бор-джа, вроде того, какой папа Александр VI дал Джему и епископу Козенцы; один из тех ядов, от которых седеют волосы, постепенно сгибаются конечности и мало-помалу теряет подвижность тело, так что с каждым днем человек делает еще один шаг к могиле; один из тех ядов, которые оставляют способность говорить, чтобы сетовать на судьбу, и зрение, чтобы наблюдать приближение смерти. У Бекмана агония длилась почти год: сначала у него отказали ноги, потом руки; горожане приносили его на носилках на заседания совета и собрания, и там умирающий, превозмогая себя, начинал говорить, но говорил он не о своих страданиях, а о страданиях сограждан. Наконец, этот человек, который сколько мог поддерживал жизнь в своем несчастном теле, чтобы творить добро во благо родины, отдал Богу душу, и прах его был предан земле. Но на пожертвования всех горожан ему воздвигли памятник посреди Рыночной площади.

Его пост унаследовал Себастьен Ларюэль, его друг и соперник.

– Тот самый Себастьен Ларюэль, которого так жестоко убили на пиршестве у Варфюзе? – спросил я.

– Именно тот, – ответил мне г-н Полей.

– Тогда, может быть, вы расскажете историю Себастьена Ларюэля?

– Слушайте же.

И г-н Полей продолжил свой рассказ.

ПИРШЕСТВО У ВАРФЮЗЕ

Незадолго до смерти Бекмана и, соответственно, до того, как Ларюэль стал бургомистром, в Льеж в поисках убежища явился некий иноземец; о нем ходило много слухов, поскольку то был благородный вельможа по имени граф Рене де Варфюзе, главный казначей Филиппа IV в Нидерландах. Одни говорили, что он самым постыдным образом растратил вверенные ему средства, расхитил государственное имущество и заложил принадлежавшую короне алмазную сокровищницу, поэтому ему пришлось под покровом ночи бежать из Брюсселя, где после этого бегства его заочно предали казни. Другие утверждали, что это одна из невинных жертв ненависти власть предержащих, и, вместо того, чтобы видеть в Варфюзе преступника, называли его мучеником.

Себастьен Ларюэль относился к последним; сам постоянно борясь с сильными мира сего, он знал, как умело они прибегают к клевете, и был в числе тех, кто более всего настаивал на том, чтобы, несмотря на возражения Филиппа IV, граф Рене де Варфюзе сохранил за собой право на получение убежища.

Однако Варфюзе полагал, что император мог бы стать прекрасным посредником между ним и Филиппом IV и что тому, кто сумеет избавить Фердинанда от врага, Фердинанд ни в чем не сможет отказать.

В итоге он написал Фердинанду Баварскому, что затевается большой заговор с целью передать французам Льеж и его область, а во главе заговора стоят Себастьен Ларюэль и аббат Музон, посланник Людовика XIII в этом привилегированном городе. Фердинанд в это не поверил, но ему и не нужно было этому верить; однако убийство все равно остается убийством, даже в глазах епископа; к тому же порою его совесть омрачало убийство Бекмана, и потому он предпочел бы, чтобы с Ларюэлем расправился кто-то другой. И он посылает к Рене де Варфюзе бывшего монаха-расстригу по имени Гранмон, ставшего капитаном его стражи; действуя от имени Фердинанда, Гранмон наделяет Варфюзе всеми полномочиями. Эти двое непременно должны были поладить, ибо один отступился от чести, другой – от Бога.

12 апреля 1637 года Себастьен Ларюэль получает приглашение на ужин к Рене де Варфюзе и принимает его. В числе нескольких других гостей на обед были приглашены также аббат де Музон, посол Франции, и барон де Сезан.

Несколько друзей бургомистра, с горечью наблюдавших, как человек с незапятнанным именем связался с тем, на кого пало столь тяжкое обвинение, пытались уговорить Ларюэля не являться на этот ужин; они даже убеждали его, будто замышляется предательство. Кто-то видел, как Гранмон входил к графу и выходил от него, и это когда все знали, что он является орудием, а точнее кинжалом Фердинанда. И потому друзья пытались своими подозрениями и предчувствиями внушить страх бургомистру, но это был человек, твердый в своих убеждениях, веривший лишь в людское благородство и божественную справедливость; поэтому он лишь посмеялся над всем тем, что ему говорили, и, когда 16 апреля взошло по-весеннему теплое и животворящее солнце, ничто уже не могло заставить Ларюэля отказаться от его решения.

Ко времени обеда граф де Варфюзе послал за бургомистром свою карету, но тот, желая насладиться прекрасной погодой, отправился пешком в сопровождении двух своих охранников; один из них остался стоять на страже у дверей дома, а другой, по имени Жаспер, вошел туда вместе с хозяином.

Граф Рене де Варфюзе сидел во дворе своего дома, под навесом широкой галереи, опоясывающей здание. Когда он увидел бургомистра, его обычно сумрачное лицо озарила радость; подойдя к Ларюэлю, он обнял его, как тогда было принято среди друзей, если даже их разлука была короткой. Впрочем, такой обычай идет с древности. Ведь когда Иуда обнял Иисуса, не прошло и двух часов после того, как они расстались.

Потом граф обернулся к охраннику бургомистра:

– А, вот и ты, Жаспер, как всегда преданный своему господину!

Жаспер поклонился.

– Сегодня тебя ждет отменное угощение, друг мой, ибо я знаю, что ты всегда не прочь поднять стакан за здоровье нашего бургомистра.

Жаспер во второй раз поклонился в знак согласия, ибо он вообще никогда не отказывался выпить, а уж за здоровье Ларюэля всегда выпивал вдвое больше обычного.