Текст книги "Прогулки по берегам Рейна"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 45 страниц)

Старый Блюм забросил сети; но Вальтер, вместо того чтобы заняться рыбной ловлей, смотрел на небо, и лодка, оставшаяся без рулевого, сама по себе поплыла по течению. Внезапно хорошо знакомая мелодия достигла слуха молодого графа; он опустил глаза и все с того же места увидел фею Лору, с арфой в руках сидящую на скале.

Она явилась ему так в третий раз, но теперь, поскольку он сам пришел сюда, разыскивая ее, он не помышлял о бегстве; напротив, он взялся за весла и стал грести по направлению к ней. При этом неожиданном движении лодки, которое потревожило сети, Блюм поднял глаза и увидел, что лодка движется прямо к бездне.

Он попытался тогда вырвать весла из рук Вальтера; но было слишком поздно, и, хотя тот отдал ему их без всякого сопротивления, течение было столь бурным, что, несмотря на все усилия старого оруженосца, лодку несло в пропасть. Уже слышен был рев бездны, призывавшей свою жертву; Блюм выпустил из рук весла и повернулся к Вальтеру, надеясь, что если он прыгнет вместе с ним в воду, то они еще смогут доплыть до берега; но Вальтер простирал руки к волшебному видению, которое, казалось, скользило по склонам горы и приближалось к нему. Блюм заклинал его не бросаться навстречу своей гибели, но Вальтер оставался глух и недвижим. Старый слуга хотел схватить его поперек тела и кинуться с ним в воду, но Вальтер оттолкнул его. Тогда верный оруженосец, видя, что он не сможет его спасти, решил умереть вместе с ним, а поскольку Вальтер и не помышлял о молитве, Блюм встал на колени посреди лодки и стал молиться за них обоих.

А лодка все приближалась к пропасти, и рев пучины становился все сильнее и сильнее; в темноте было видно, как из воды выступают черные камни, о которые разбивалась пена, и каждый из них казался бедному Блюму безобразным чудовищем, поднявшимся на поверхность реки, чтобы поглотить его.

Тем временем фея Лора, окутанная мягким светом, который, казалось, она сама излучала, будто алебастровая статуя с горящим внутри нее огнем, приближалась к юноше, нежно улыбаясь ему и простирая к нему руки, тогда как он протягивал к ней свои; вот уже она спустилась с утеса и, легкая как облачко, будто скользила по воде; наконец, Блюм почувствовал, как лодка трясется и дрожит, словно живое существо, предчувствующее свою гибель. Он поднял глаза и увидел, что они находятся среди скал, в нескольких шагах от бездны. Вальтер и фея Лора вот-вот должны были соединиться; внезапно он почувствовал, что лодка, как будто влекомая рукой великана, проваливается в речную пучину; он лишь успел перекреститься и препоручить свою душу Господу, ибо, ударившись головой о камень, почувствовал, что теряет сознание, и решил, что ему пришел конец. Когда сознание вернулось к нему, было уже совсем светло и он лежал на песке у подножия скалы.

Бедный оруженосец начал искать и звать Вальтера; но ему отвечало лишь насмешливое эхо, доносившееся со стороны скалы Лорелеи; тогда он решил вернуться в замок, но, пройдя три четверти пути, встретил старого графа: обеспокоенный отсутствием сына, тот отправился на его поиски. Блюм бросился к его ногам и в знак траура накрыл голову плащом.

Но в конце концов ему пришлось все объяснить графу: он рассказал, как дважды его юный хозяин ускользал от феи Лоры и как на третий раз он сам отправился на ее поиски. На мгновение граф застыл, словно это горе раздавило его, но ни одна слезинка не упала из его глаз, ни один стон не вырвался из его уст. Помолчав, он произнес:

– Тот, кто приведет мне эту дьявольскую колдунью, будет по-королевски вознагражден.

– Ну, если так, монсеньор, – воскликнул Блюм, – позвольте мне попытаться сделать это, и, клянусь душой моего юного господина, или я добьюсь успеха, или расстанусь с жизнью!

Граф кивком показал, что он согласен исполнить просьбу старого слуги, и, вернувшись в замок, затворился там; весь день он не показывался больше на людях и не вызывал к себе слуг; однако через двери часовни доносились его рыдания.

Когда же наступил вечер, Блюм выбрал среди латников графа тех, на кого, как он считал, ему можно было положиться: он решил подняться вместе с ними на скалу, а подножие ее окружить менее храбрыми воинами, так что, если фея Лора попытается убежать, она окажется между ними и рекой. Сделав все эти приготовления, он смело поднялся на вершину скалы.

Ночь была такой же темной, как и та, когда Вальтер совершил подобное восхождение; Блюм достиг первой вершины, где тогда остановился молодой граф; затем, вновь подбадривая солдат, он преодолел последний подъем. Оказавшись на вершине горы, он увидел фею Лору, которая сидела на скале, устремив свой нежный взор на реку.

И хотя в этом зрелище не было ничего пугающего, охваченные ужасом латники отказались идти дальше; но старый оруженосец, вместо того чтобы разделить с ними страх, ощутил, как усиливается его ненависть к обольстительнице, похитившей его молодого господина; и, видя, что, несмотря на все его приказы схватить фею, солдаты не осмеливаются сделать ни шагу вперед, он один приблизился к ней и крикнул:

– О проклятая колдунья! Тебе пришла, наконец, пора расплатиться за все зло, какое ты причинила людям!

Услышав его голос и эту угрозу, фея спокойно подняла голову и со своей кроткой улыбкой взглянула на Блюма.

– Чего ты хочешь, старик? – спросила она у него. – И что ты надеешься сделать мне, ведь я всего лишь тень?

– Чего я хочу? – ответил ей Блюм. – Я хочу, чтобы ты отдала мне тело моего юного господина, которого ты увлекла на дно Рейна. Что я надеюсь сделать? Я надеюсь отомстить тебе за его смерть и за смерть многих других, погибших до него в той же пучине, которая поглотила его.

– Юный граф уже не принадлежит земле, – прошептала сладкоголосая фея, – юный граф – мой супруг. Он речной царь, а я речная царица; он увенчан короной из кораллов, ложе его из песка, смешанного с жемчугом; у него прекраснейший дворец из лазури и с хрустальными колоннами; он так счастлив, как никогда не был бы счастлив на земле, и так богат, как никогда не был бы богат, унаследовав отцовское состояние, ибо он владеет всеми богатствами, какие поглотил Рейн со дня творения и вплоть до нынешнего дня. Так возвращайся же к его отцу и скажи ему, что он не должен оплакивать сына!

– Ты лжешь, злая фея, – отвечал Блюм, – ты хочешь избежать моей мести; но тебе не удастся меня обмануть; ты в моей власти, и, если только я не увижу моего господина и он сам голосом или знаком не подтвердит мне то, что сказала ты, знай, пробил твой последний час. Так что готовься следовать за мной.

И он обнажил свой меч и сделал шаг вперед по направлению к фее; но она властно произнесла, протянув к нему руку:

– Постой!

Расстегнув висевшее у нее на шее ожерелье, она сняла с него две жемчужины и бросила их в реку. В то же мгновение река забурлила, и две огромные волны странной, фантастической формы, какую обычно приписывают морским коням, взмыли вверх радом со скалами до самой вершины горы, и на гребне одной из них восседал прекрасный юноша с бледным лицом и длинными ниспада-ющими волосами, который показался старому Блюму похожим на его молодого господина, и потому он оцепенел от ужаса.

Тем временем обе волны поднялись настолько высоко, что они замочили босые ноги феи; и тогда прекрасная Лора села на гребень второй волны, взяла за руки юношу и поцеловала его. Затем волны начали медленно опускаться, и, видя, что фея от него ускользает, Блюм вознамерился догнать ее. Но тут юноша посмотрел на него и сказал, улыбнувшись:

– Блюм, передай моему отцу, чтобы он не оплакивал меня, ибо я счастлив.

С этими словами он вернул супруге поцелуй, и они вдвоем скрылись в реке.

С этого дня никто не видел больше Лорелею, и лодочники уже не боялись пения сирены. От нее осталось лишь насмешливое эхо, которое по четыре или пять раз повторяет звуки рога или национальную тирольскую мелодию, которую кормчий непременно пропоет, проплывая мимо скалы Лорелеи.

ГОСПОДИН ФОН МЕТТЕРНИХ И КАРЛ ВЕЛИКИЙ

Крайности сходятся. После бедняжки Лорелеи, ставшей жертвой собственной любви, идут семь девственниц, ставших жертвами собственной строгости; эти семь девственниц были семью сестрами, которые развлекались тем, что заставляли юных красавцев умирать от любви. Святой Николай, по всей видимости с давних пор покровительствовавший юношам, обратил этих девственниц в семь выступающих из воды камней, которые непременно показывают проезжающим мимо девушкам, чтобы излечить их от подобной болезни, случись им ею заразиться.

Оставив позади Обервезель с его высокой башней и Рейнскую Пруссию, мы возвратились в герцогство Нассау, покинутое нами совсем недавно. Замок Гутенфельс, стоящий над Каубом и разрушенный в 1807 году, возвышается и над караульней, так или иначе сохраненной в память о Густаве Адольфе: оттуда он отдавал приказы в ходе сражения, которое было дано им испанцам, пытавшимся помешать ему переправиться через Рейн. Почти напротив этой караульни, посредине Рейна, высится массивное сооружение необычной формы, которое издали напоминает стоящее на якоре судно, готовое спуститься вниз по течению. Это замок Пфальц, куда поднимаются по узкой лестнице и где пфальцские принцессы разрешались от бремени. Теперь, когда уже нет больше Рейнского пфальцграфства, этот замок принадлежит герцогу Нассау. Колодец, выдолбленный в скале и не сообщающийся с рейнскими водами, питается источником, который лежит в двадцати футах ниже речного дна.

В ста шагах выше Пфальца виднеется Бахарах, который может вызывать любопытство путешественника тремя своими достопримечательностями: в нем интересны его развалины, его das Wilde-Gefahrt и его вино. Развалины – это руины церкви Вернера; das Wilde-Gefahrt, или Бешеный проход, – это нечто вроде водоворота, который образует река и который почти не опасен в хорошую погоду, но страшен в ненастные дни; и наконец, вино, которое император Венцеслав ценил так высоко, что за четыре большие бочки этого вина он даровал вольности городу Нюрнбергу. Кстати, благодаря скале, находящейся между островом Бахарах и правым берегом реки, можно заранее определить, каким будет качество этого замечательного напитка. Если с июля по сентябрь вершина скалы выступает из воды, что случается лишь в годы сильной засухи, урожай можно покупать на корню; если же, напротив, скала остается под водой, то тем самым ценители вина заранее извещены, что им придется подождать до следующего года.

Что же касается руин церкви, о которых мы вскользь упомянули, то, даже при всей их обветшалости, они остаются чрезвычайно посещаемым местом паломничества; своей славой они обязаны чудесам, которые святой Гвер-нард творил не только при жизни, но, к тому же, и после смерти. Когда евреи, пытавшиеся заставить его отречься от христианской веры, убили его в Везеле и бросили в Рейн, мертвое тело, вместо того чтобы плыть вниз по течению, поднялось до Бахараха, и на следующий день после убийства, когда убийцы думали, что труп должен был находиться по крайней мере в Кобленце, святого обнаружили лежащим на берегу, напротив того места, где затем была построена посвященная ему церковь: казалось, он просто спит.

Впрочем, по мере того как вы поднимаетесь вверх по Рейну, легенды перестают быть одной лишь поэзией и обретают материальное воплощение; дело в том, что берега реки постепенно понижаются, а горы, увенчанные старинными замками, сменяются склонами, покрытыми виноградниками, и потому, миновав замок Зонек, разрушенный в 1282 году Рудольфом Габсбургским и восстановленный родом фон Вальдек, который, угаснув, оставил угасать и свое родовое гнездо; замок Фалькенбург, разрушенный в то же самое время и, как и его сосед, восстановленный в начале XIV века пфальцграфом, затем доставшийся архиепископу Майнцскому, а после перешедший в руки его кредиторов; и наконец, замок Рейн-штейн, имеющий более счастливую судьбу, чем два предыдущих, и обязанный своей давней славой легенде о Ку-но фон Фалькенштейне и его невесте, а своей нынешней славой – покровительству, которое оказывает ему принц Фридрих Прусский; и потому, повторяю, самое лучшее, что может сделать человек с поэтической душой, миновав эти три замка, – это расстаться со своим проводником и взять в советчики какого-нибудь разъездного приказчика из известного торгового дома в Кёльне или Майнце, чтобы выяснить у него, какие местные виноградники здесь следует посетить. И тогда, в зависимости от того, предпочитает ли путешественник красное вино белому или же белое вино красному, ему предстоит сделать выбор межд^ Ингельгеймом, который заложил Карл Великий, или Йоханнисбергом, из которого извлекает выгоду г-н фон Меттерних.

Первое из двух этих знаменитых и дважды вошедших в историю памятных мест, которые встречаешь на своем пути, это Йоханнисберг – выдвинутая вперед крутая возвышенность Таунуса, обращающая на себя внимание своей округлостью и террасами спускающаяся почти до уровня реки. Именно на этих террасах произрастает виноград, из которого изготавливают знаменитый шато-йоханнис-берг, пользующийся столь высокой репутацией, что, будучи весьма слабыми ценителями вин, мы все же не считаем возможным обойти его вниманием и не уделить несколько строк его истории.

На прославленной горе Бишофсберг, или Йоханнис-берг (то есть на горе Епископа, или горе Святого Иоанна – это уж кому как нравится ее называть), прежде стоял монастырь, основанный в 1109 году Рутхардом II, архиепископом Майнцским. В ИЗО году, то есть спустя двадцать один год после основания монастыря, архиепископ превратил его в аббатство, которое процветало в течение четырех столетий, пока, наконец, в 1552 году оно не было сожжено Альбрехтом Бранденбургским. Пожар этот, разрушивший монастырь, повлек за собой его упразднение в 1587 году; ну а то, что осталось от его зданий, было окончательно разрушено шведами во время Тридцатилетней войны.

Но не монастыри и не аббатства, а виноградники составляли богатство горы Святого Иоанна. Поэтому в 1641 году основная часть горы была отдана в залог имперскому казначею Губерту фон Блейману за 50 000 флоринов, то есть примерно за 66 000 франков, а поскольку эта сумма так никогда и не была возвращена, то в 1716 году князь Фульды унаследовал права на эту землю. Начиная с этого времени прославленный виноградник стали использовать с соблюдением всех правил виноделия, и потому продукция с шестидесяти трех арпанов его площади, попавшей в руки нового владельца, составляла пятнадцать или шестнадцать бочек, а иногда двадцать три или даже двадцать четыре бочки. А так как каждая бочка содержит тысячу триста бутылок вина и в самые выдающиеся годы, какими были, например, 1779-й и 1783-й, бутылка продавалась за 12 флоринов, другими словами, почти за 24 франка, то понятно, что доход от этих шестидесяти трех арпанов стоил затраченных усилий. И потому, когда в 1803 году аббатство Фульда было упразднено, принц Оранский не преминул заявить о своих правах на эти бесценные земли; к несчастью, едва он успел отведать производимое там вино, Наполеон их у него отобрал, как позднее он поступит с Голландским королевством, и подарил их маршалу Келлерману, вероятно в память о его блестящей атаке при Маренго. Герцог де Вальми удерживал эти земли в своей собственности вплоть до 1816 года, когда австрийский император, у которого, в отличие от Наполеона, естественно, не было причины испытывать к маршалу чувство признательности, отобрал их у него и передал г-ну фон Меттерниху, получившему их как ленное владение и с условием выплаты десятой части дохода от них. Знаменитый дипломат расширил сады, поднял на целый этаж жилую часть замка и приказал расписать стекла в часовне своими гербами. Может быть, он хотел показать этим хрупкость прав на то, чем владеет человек?

Помимо склонности к дипломатии и земледелию, господин князь фон Меттерних питал также страсть к автографам. Его продолжавшиеся в течение тридцати лет отношения со всеми европейскими монархами, кое-кто из которых был обязан ему своей короной, с легкостью позволили ему собрать достаточно хорошую коллекцию писем королей и императоров, и тем более, разумеется, писем всех тех мелких князей, государства которых по восемь или десять раз проходили через его руки. Кроме того, поскольку у него никогда не было недостатка в одах немецких поэтов и сонетах итальянских импровизаторов, ему больше нечего было желать по части поэзии, но вдруг он заметил, что во времена, когда пресса становится мощной силой, ему следовало бы иметь хоть несколько автографов журналистов. А так как в Италии и в Германии, где издается множество газет, из-за цензуры нет журналистов, ему пришлось прибегнуть к помощи Франции. Господин Жюль Жанен был одним из тех, кто получил письменную просьбу соперника г-на де Талейрана, составленную по всем правилам аристократической вежливости, которая является его отличительной чертой.

Господин Жюль Жанен тотчас же взял в руки перо и со свойственным ему остроумием написал следующий лаконичный автограф:

"Получено от господина князя фон Меттерниха двадцать четыре бутылки первосортного йоханнисберга.

Париж, 15 мая 1838 года".

Месяц спустя журналист получил от г-на фон Меттерниха двадцать четыре бутылки йоханнисберга, доставку которых он заранее подтвердил распиской, проявив тем самым доверие, несомненно оцененное князем.

Господин фон Меттерних бережно хранил остроумный автограф Жанена. Что же касается Жанена, то я сомневаюсь, что он сохранил вино г-на фон Меттерниха.

Ингельгейм, напоминающий йоханнисберг и производимый в небольшом поместье, может похвалиться, невзирая на невысокую оценку, какую дают ему знатоки вин, не менее аристократическим происхождением, чем его соперник, ибо, хотя его и не продает князь, виноградник там был заложен императором. Это Карл Великий, заметив превосходное расположение тамошних земель, перевез туда виноградные лозы из лучших орлеанских виноградников, и, отвечая его надеждам, виноград выиграл от такой пересадки на все сто процентов. Император был весьма рад подобному успеху, ибо после Ахена любимым местом его пребывания стал Ингельгейм, или Дом ангела. Вот при каких обстоятельствах этот замок был назван столь поэтичным и божественным именем.

В 768 году Карл Великий вознамерился построить себе дворец, господствующий над Рейном, и в 774 году такой дворец был построен. Это было великолепное здание – наполовину крепость, наполовину замок, – которое поддерживали пятьдесят мраморных и пятьдесят гранитных колонн. Мраморные колонны прислал туда из Рима и Равенны папа Стефан III, а гранитные колонны дворца были высечены из камня, добытого в Оденвальде. И вот, видя, что строительство новой императорской резиденции столь успешно завершено, Карл Великий решил созвать там сейм. В соответствии с этим решением, все окрестные князья и сеньоры были приглашены на это великое торжество.

Ночью, которая предшествовала сейму, императору, едва он заснул, явился ангел и произнес такие слова: "Карл, встань и укради". Карл Великий тотчас же проснулся и почувствовал, что его спальня наполнена неземным ароматом. Но, поскольку слова, произнесенные ангелом, показались ему не очень-то сочетающимися с Божьими и церковными заповедями, он решил, что все это ему пригрезилось, и снова погрузился в сон.

Но стоило императору закрыть глаза, как перед ним снова предстало то же видение и ангел, храня на лице строгое выражение, какое подобает посланцу, имеющему право удивляться тому, что его приказу не подчинились, во второй раз и строгим голосом произнес те же слова, которые, как показалось императору, он неверно истолковал. Карл Великий тотчас же открыл глаза и увидел, что по его спальне разлито небесное сияние, которое стало мало-помалу угасать, пока, наконец, не исчезло совсем.

Однако слова эти по-прежнему казались столь странными, что он все еще сомневался, следует ли ему подчиниться такому приказу, и, вновь опустив голову на подушку, в третий раз задремал. Но и на этот раз ему явился тот же ангел, однако теперь выражение его лица было таким устрашающим и повторил он свое приказание таким повелительным тоном, что император, которого было не так-то легко напугать, задрожал от ужаса и мгновенно проснулся. И снова комната была наполнена тем же неземным ароматом и все вокруг было залито ярким сиянием, но теперь к тому же у его изголовья стоял ангел, и только когда ангел убедился, что император поверил в подлинность его присутствия, он расправил свои золотые крылья и исчез. На этот раз у Карла Великого не оставалось уже ни малейших сомнений в том, что приказ этот дан ему свыше, ибо невозможно было представить, что вестник, отличавшийся столь неземной красотой, – посланник ада.

Теперь Карл Великий больше не колебался; он тотчас же поднялся, ощупью оделся, досадуя на этот приказ свыше, вынуждающий его в такие немолодые годы заняться таким постыдным ремеслом. Но император, подобно Аврааму, был готов пожертвовать Богу все, даже собственную честь. Поэтому он облачился в латы, опоясался мечом, взял в руку шлем, словно собираясь командовать одним из тех военных походов, тяга к которым была у него соразмерна с отвращением, какое он испытывал к полученному приказу; наконец, он покинул опочивальню и, выйдя на галерею, откуда открывался вид на все окрестности, помедлил, чтобы решить, с какой стороны подступиться к краже, одна мысль о совершении которой приводила его в замешательство.

Ночь, впрочем, была безлунной, что весьма удобно для подобного дела, но, как ни вдохновляла его темнота, император чувствовал себя столь неуверенно на новом для него поприще, что, хотя он уже почти час расхаживал взад и вперед по галерее, ни одна мало-мальски здравая мысль так и не пришла ему в голову, как вдруг он увидел, что кто-то похитил его шлем, положенный им на перила. Император принялся повсюду искать его, смотрел и внутри галереи, и снаружи ее, но тщетно: шлем исчез.

Кража была дерзкой, что указывало на ловкость вора; а если вор был так ловок, то в подобных обстоятельствах он мог бы дать императору полезный совет. И потому Карлу Великому показалось, что эта кража – проявление еще одной милости небес, которые сжалились над ним, увидев его растерянность. И тогда он громко произнес:

– Пусть тот, кто украл мой шлем, предстанет передо мной, и, даю свое королевское слово, вместо наказания он получит вознаграждение в сто дукатов.

Тотчас же прямо на галерее раздался пронзительный смех, и Карл Великий увидел, как из-под скатерти, покрывавшей стол, показался придворный карлик, который приблизился к нему и протянул ему шлем, ожидая, что император положит туда обещанную сумму

– Ах, это ты, бесстыдный воришка, – воскликнул Карл Великий, – я должен был догадаться, что только ты способен на такое, и, вместо того чтобы так неосмотрительно пообещать тебе сто дукатов, мне следовало приказать, чтобы тебя дали сто розог.

– Да, повелитель, – сказал карлик, – это обошлось бы дешевле, что правда, то правда; но честный человек должен держать свое слово. Вот твой шлем, а где же мои сто дукатов?

– Ты сейчас их получишь, но прежде дай мне хороший совет.

– Ты обещал сто дукатов за шлем, а не за совет, – возразил карлик, – дай мне сто дукатов в награду за шлем, а совет ты получишь даром.

Карл Великий протянул руку, чтобы схватить наглеца, осмелившегося так дерзко говорить с ним; но карлик заметил этот жест, с быстротой молнии прыгнул на перила и с проворством и быстротой обезьяны стал карабкаться вверх по одной из колонн, пока не добрался до капители и не сел верхом на один из украшающих ее листьев. Там он принялся распевать песню на слова и мелодию собственного сочинения. Вот эта песня:

"Уменя уже есть шлем, прекрасный шлем, шлем, украшенный королевской короной: этот шлем обошелся мне в сто дукатов.

Л теперь я постараюсь получить за такую же цену меч и латы, и тогда какой-нибудь император, который никогда не изменяет своему слову, посвятит меня в рыцари.

Л потом, когда я стану настоящим рыцарем, у меня будет длинный меч с острым клинком, и я отправлюсь в путь по горам и долам, верша правосудие, ибо в землях Германии и Франции велика нужда в правосудии.

Но, увы, где мне отыскать такого императора, который никогда не изменяет своему слову и потому посвятит меня в рыцари?"

Звон кошелька, упавшего на каменные плиты пола, прервал импровизацию певца: карлик понял, что его нравоучение возымело нужное действие, спустился с карниза и, желая поднять кошелек, направился в его сторону, поглядывая то на него, то на императора.

– Да иди же сюда, пройдоха, – произнес Карл Великий, – и ничего не бойся. Ты мне нужен.

– Ну, если я тебе нужен, это другое дело, – сказал карлик, – тогда я тебя больше не боюсь.

– Я бы хотел что-нибудь украсть, – сказал Карл Великий.

– Незавидное ремесло, – ответил карлик, – особенно когда имеешь дело с людьми, которые все обещают, а слово не держат; так что поверь мне: раз уж ты имел несчастье родиться человеком честным, то и оставайся им!

– Да говорю же тебе, что я хочу что-нибудь украсть, – ответил император, и в его голосе послышалось раздражение, ибо ему надоели философские разглагольствования собеседника.

– Ну, если ты твердо решил этим заняться, то тут и сказать нечего. А что именно ты хочешь украсть?

– О! Вот этого я и не знаю, – ответил Карл Великий. – Я хочу кого-нибудь обокрасть, причем немедленно, сегодня же ночью.

– Черт возьми! – воскликнул карлик. – Ладно, давай кого-нибудь обворуем.

– Но кого? – спросил Карл Великий.

– Смотри, – ответил карлик, протягивая руку, – ты видишь эту лачугу?

– Да, – ответил император.

– Так вот, там есть чем поживиться. Хотя с виду она выглядит бедной, в ней хранятся сто флоринов; крестьянин, который в ней живет, вот уже почти десять лет работает с пяти утра до восьми вечера, и, обрабатывая землю, сумел скопить эти деньги. Дверь закрывается плохо, а славный малый спит крепко, так что, как видишь, обокрасть его будет легко.

– Негодяй! – вскричал Карл Великий. – Ты хочешь, чтобы я отобрал у бедняги плоды его десятилетнего труда, деньги, политые его потом!

– Я-то ничего не хочу, – возразил карлик. – Ты попросил у меня совета, я тебе его дал, и весь разговор.

– У кого-нибудь другого, у кого-нибудь другого! – воскликнул Карл Великий.

– Ты видишь этот загородный дом? – спросил карлик, указывая пальцем в другом направлении.

– Да, вижу, – ответил император.

– Это дом богатого торговца, и ты найдешь там уже не флорины, а дукаты, и счет пойдет не на сотни, а на тысячи.

– И, наверное, он заработал подобное состояние, давая деньги в рост и торгуя с обвесом? – спросил Карл Великий.

– Вовсе нет, – ответил карлик. – Совсем напротив, и для себя, и для других он считает настолько точно, что честность его вошла в поговорку, и так уж случилось, что честность дала ему то, чего другие добиваются мошенничеством.

– Как, мерзавец! – воскликнул император. – Ты хочешь, чтобы я разорил человека, сколотившего себе состояние столь достойным путем?

– Я ничего не хочу, – ответил карлик. – Это ты, напротив, хочешь кого-нибудь обокрасть. Я лишь называю тебе тех, у кого есть деньги, вот и все.

– Да, верно, я хочу обокрасть кого-нибудь, – промолвил император, – но не бедного хлебопашца и не предприимчивого торговца; я бы предпочел обокрасть какого-нибудь разжиревшего от безделья, разбогатевшего на поборах аббата, который только и делает, что спит, ест да пьет. Вот кого я хотел бы обокрасть, если тебе угодно знать!

– Черт возьми! – воскликнул карлик. – Для начинающего сказано неплохо. Но если ты обкрадешь такого человека, ты, тем самым, все равно будешь обкрадывать бедняков, ибо он сумеет на следующий же день отнять у них вдвое больше того, что ты заберешь у него.

– Ну, тогда, – сказал император, – я хотел бы обокрасть одного из тех мерзавцев-рыцарей, которые живут грабежом и разбоем и которые предают тех, кому они должны служить, и угнетают тех, кого они должны защищать.

– Ну, тогда это другое дело, – сказал карлик, – что ж ты сразу не объяснил. Я помогу тебе. Видишь вот тот укрепленный замок?

– Да, – ответил Карл.

– Так вот, он принадлежит сеньору Ардериху, самому большому разбойнику, которого носила земля со времен короля Аттилы и лжепророка Магомета.

– Тем лучше, – сказал император.

– Но это будет непросто. Сон у него чуткий, а рука тяжелая. Там мы рискуем заработать синяки да шишки.

– Тем лучше, тем лучше, – сказал император.

– Ну что ж! Тогда пойди и надень другие латы, темные как ночь, в которой нам предстоит красться. Пойди и возьми короткий кинжал вместо этого длинного меча. Меч – оружие, которым пользуются днем, чтобы поразить цель издалека. Ночью же бьешь лишь то, чего касаешься. Глазами тебе служит рука, и глаза эти должны быть как можно ближе к клинку. Иди и возвращайся, а я подожду тебя здесь и посчитаю свои дукаты, чтобы удостовериться, что счет верен.

Император не заставил повторять эти слова дважды; он пошел в свои покои и вскоре вернулся, одетый в кольчугу из вороненой стали, облегавшую его тело, как камзол, и закрывавшую его голову, как капюшон. Кроме того, на поясе у него висел широкий, короткий и острый кинжал наподобие римского меча. Карлик осмотрел его с головы до ног и одобрительно кивнул.

– Итак, – сказал Карл Великий, – в путь!

– В путь! – отозвался карлик.

Они вдвоем вышли из дворца и по самой короткой дороге, то есть через поля, двинулись к замку Ардериха.

По пути Карлу попался межевой столб, которым была отмечена граница поля; он вырвал его из земли и взвалил себе на плечо.

– На кой черт ты это делаешь? – спросил карлик.

– А ты думаешь, что мы обнаружим дверь открытой? – ответил император.

– Нет, конечно, – ответил карлик.

– Ну так вот, я несу то, чем мы ее вышибем.

Карлик расхохотался.

– Все так, – сказал он, – причем первым же ударом ты поднимешь на ноги весь гарнизон, и что тогда ты сможешь унести? Испуганную курицу, спрятавшуюся в канаве? Я полагал, повелитель, что ты лучше смыслишь в таких делах.

– Как же тогда нам действовать? – спросил Карл, слегка пристыженный своей неопытностью.

– Предоставь это мне, – сказал карлик.

Карл бросил столб и продолжил путь, не произнеся ни слова.

Когда они подошли к двери, то, как и предполагал Карл, она оказалась закрыта. Тогда он взглянул на карлика, словно спрашивая его, как следует поступить; карлик знаком показал ему, что он должен держаться как можно ближе к двери, а сам взобрался на смоковницу, которая росла во рву, затем, опираясь на нее, ухватился за стену и стал карабкаться вверх, цепляясь руками и ногами за выемки между камнями; добравшись до зубцов стены, он скрылся из виду. Через минуту Карл услышал, как скрипит ключ в замке: дверь начала тяжело, но бесшумно поворачиваться на петельных крюках, а затем приоткрылась ровно настолько, чтобы в образовавшуюся щель мог пройти человек. Карл протиснулся в щель, карлик с теми же предосторожностями закрыл дверь, и воры оказались во дворе замка.