Текст книги "Прогулки по берегам Рейна"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 45 страниц)

Спустя четыре дня эрцгерцога Карла уведомили, что похороны Марсо состоятся на следующий день.

Тогда имперская армия заняла позицию на правом берегу Рейна, в то время как республиканская – на левом, и военные действия были приостановлены на весь день.

Французы и австрийцы развернули свои орудия, и во время похоронной церемонии вражеские пушки вторили залпам французских пушек.

Марсо был похоронен перед фортом, который вплоть до 1814 года носил его имя, а затем стал называться фортом Петерсберг, или фортом императора Франца. Памятник ему представлял собой усеченную пирамиду высотой в двадцать футов, которая была поставлена на саркофаг и на верху которой стояла урна с сердцем Марсо. На урне сделали надпись: «Шс cineres; ubique nomen» («Прах его здесь, имя его повсюду».)

На четырех сторонах памятника среди прочих надписей можно было прочесть следующее:

Здесь покоится Марсо, уроженец Шартра в департаменте Эр-и-Луар. Солдат в XVI лет, генерал в XXII года, он умер, сражаясь за родину, в последний день IVгода Французской республики, на двадцать шестом году жизни.

Кем бы ты ни был, другом или недругом этого молодого героя, почти прах его.

* * *

Армия Самбры-и-Мёзы после отступления из Франконии покинула Лан; генерал Марсо командовал правым флангом; ему было поручено прикрывать дивизии, шедшие колонной в Альтенкирхен, в третий дополнительный день IVгода.

* * *

Он был смертельно ранен пулей, когда отдавал распоряжения по выходе из леса Хёхштенбах. Его перевезли в Альтенкирхен, где по причине его тяжелого состояния он был оставлен в надежде на великодушие врага. Он скончался на руках нескольких французов и австрийских генералов на XXVI году жизни.

* * *

Он одерживал победы на полях сражений Флёрюса, на берегах Урта, Рура, Мозеля и Рейна. – От армии Самбры-и-Мёзы ее отважному генералу Марсо.

* * *

"Я отдал бы четверть своей крови, лишь бы вы позаботились о моем пленнике, хотя мне известно, что император, мой властелин, не встречал во время своих войн более опасного и более несносного противника".^[38]

(«Записки о рыцаре Баярде»),

Не прошло и года, как его друг генерал Гош присоединился к нему и лег в соседней могиле; но ему посчастливилось меньше: он был отравлен.

Двум этим генералам, каждый из которых командовал тремя армиями и прославился на весь мир, на двоих было всего пятьдесят четыре года.

В марте 1817 года офицер инженерных войск прусской армии, руководивший строительством новых укреплений форта Петерсберг, решил, что памятник французскому генералу мешает осуществлению его проекта, и приказал снести его; но слухи об этом святотатстве дошли до прусского короля, и он приказал установить памятник снова, теперь уже на равнине. И тогда две гробницы объединили в одну.

Так последний раз почтили память генерала Марсо.

САНКТ-ГОАР

В шесть утра судовой колокол стал созывать пассажиров на борт; поднявшись туда, я увидел уже бодрствующего г-на Леруа, который как собственник и в то же время управляющий хотел лично представить нас капитану, чтобы, если нам вдруг вздумается сойти на берег там, где нет причала, в наше распоряжение была бы предоставлена лодка. Кроме того, он принес прелестный альбом с видами Рейна, вручив мне его на память о прекрасном крае, который я только что посетил.

Я потерял из виду двух своих англичан: наверное, в это время они уже прибыли в Майнц, ибо, вместо того чтобы, подобно мне, выйти в Кобленце, они продолжили путешествие, подталкиваемые желанием увидеть, как продвигается работа над надгробием славной миледи. Но зато я вновь обнаружил двух обрученных из Голландии, которые с влюбленным видом, держась за руки, прижимались друг к другу на глазах у всех пассажиров; они совершили паломничество в Роландсек и вернулись оттуда, до краев переполненные нежностью друг к другу. По крайней мере, так мне с игривым видом сказал жених, в то время как невеста стояла, потупив взор и изо всех сил стараясь зардеться от смущения.

Когда отплываешь от Кобленца, то справа, стало быть на левом берегу реки, замечаешь едва ли не самые красивые руины, какие есть на берегах Рейна: это замок Штольценфельс. Тем не менее эти развалины, принадлежащие городу Кобленцу, в течение почти двух лет были выставлены на продажу за десять луидоров, но ни у кого из путешественников не возникло желания их купить; и тогда городской совет преподнес их в дар наследному принцу. Поскольку наследный принц по натуре художник и обладает отменным вкусом, он оценил подарок, распорядился восстановить и обставить в готическом стиле один из лучших тамошних залов, поставил туда сторожа и разрешил иностранцам осматривать замок; с этого времени англичане делали попытки приобрести его, предлагая до 1 000 фунтов стерлингов. Напротив находится замок Ланек, который высится над одноименной речкой, впадающей неподалеку в Рейн, а чуть поодаль – Оберланштейн, ощетинившийся шпилями башен и похожий на старинную феодальную твердыню.

Чуть дальше перед вами предстает городок Рене, где прежде стоял знаменитый Королевский трон, который был разрушен в 1802 году французами и на местонахождение которого сегодня указывают только четыре небольшие камня примерно в четырехстах шагах ниже города, различимые с середины Рейна; именно там, в Кё-нигсштуле, собирались рейнские курфюрсты, чтобы обсуждать интересы Германии, а построен он был на этом месте потому, что здесь соприкасались, словно лучи звезды, земли четырех курфюрстов. Оттуда открывался вид одновременно на четыре городка: Ланштейн на земле Майнцского курфюршества, Капеллен – Трирского, Рене – Кёльнского и, наконец, Браубах – ленное владение Пфальца. Напротив, на противоположном берегу Рейна, стоит небольшая часовня, где в 1400 году курфюрсты, завершив обсуждение в Кёнигсштуле, объявили императора Венцеслава низложенным.

Едва успев взглянуть на развалины Кёнигсштуля и на часовню, связанную с таким важным историческим событием, вы оказываетесь напротив замка Марксбург, принадлежащего герцогу Нассау. Этот прекрасно сохранившийся старинный феодальный замок является сегодня весьма живописной по виду тюрьмой, где в то время,

когда мы проплывали мимо нее, в числе прочих государственных преступников находился родственник г-на Мет-терниха, носящий то же имя, что и он, и во время восстания 5 июня, которое, как известно, наделало много шуму^ во Франкфурте, возымевший желание водрузить над Йоханнисбергом национальный флаг. К несчастью для бедного молодого человека, в это время над берегами Рейна, вероятно, стоял туман, поэтому флаг разглядели лишь прусские шпионы, которые арестовали смельчака и препроводили в замок Марксбург, где он мог ради развлечения полюбоваться орудиями пыток, хранящимися там, слава Богу, исключительно для удовлетворения праздного любопытства. Замок можно посетить, но, чтобы удостоиться этой милости, необходимо иметь свидетельство о добропорядочном поведении, выданное Священным союзом, а поскольку я не обзавелся этим важным документом то, к великому моему сожалению, мне пришлось продолжить путь. Именно на этом берегу Рейна, несколькими милями выше, выращивают виноград, из которого делают знаменитое вино либер-фраумильх.

Скоро мы потеряли из виду великолепный замок-тюрьму, ибо между Марксбургом и Боппардом течение Рейна образует одну из самых крупных своих излучин. На самом крутом ее повороте высится городок Боппард, древняя Бавдобрига римлян, стены которого стоят на фундаментах форта Друза. Это родина императора Генриха VII, появившегося здесь на свет в 1512 году.

Из Боппарда открывается вид на вершину горы, где стоят два замка Двух братьев: это древнейшие развалины на рейнских берегах, поскольку, как говорят, эти замки были покинуты еще в XIII веке. В них жили братья-близнецы, которые были настолько похожи, что даже их собственным родителям случалось их путать. Братья пребывали в полном согласии до двадцати пяти лет, но в двадцать пять оба влюбились в одну и ту же женщину, и между ними начались распри. И вскоре, так как ни один из них не желал уступать ее другому, их разногласия зашли так далеко, что они договорились разрешить спор оружием. Узнав об их намерении, дама, ставшая причиной этой кровавой распри, примчалась, чтобы попытаться их примирить, но ей сказали, что братья вышли вместе и направились в долину. Ей указали дорогу, которую они избрали, и она бросилась им вслед, однако примерно на половине спуска с горы услышала звон клинков и ускорила шаги, но, как она ни спешила, все равно опоздала и, оказавшись на поле боя, увидела, что тела несчастных братьев лежат одно на другом, как тела Этеокла и Полиника. Придя в отчаяние от того, что из-за нее произошло это двойное братоубийство, она удалилась в монастырь Мариенберг, который можно увидеть ниже Боппарда, и умерла там монахиней. Что же касается замков двух братьев, то с того самого дня они пустуют.

Санкт-Гоар – не только пристань, но и место паломничества. Прежде над городом господствовал прекрасный укрепленный замок, но в 1794 году французы взорвали его стены. Некий трактирщик проник внутрь через брешь и устроил там постоялый двор.

Что же касается старого святого, давшего имя городу, то он, разумеется, тоже понес некоторые материальные убытки от недолгого пребывания здесь французов, но в моральном отношении он сохранил достаточно сильное для XIX века влияние.

Вот каким образом святой Гоар стал настолько знаменит, что даже в наши дни его слава простирается от Страсбурга до Нимвегена.

Святой Гоар был современником Карла Великого и, следовательно, участвовал в борьбе, которую великий император вел против неверных. Долгое время святой горько сожалел о том, что он может поддерживать сына Пипина лишь молитвами. Надо сказать, что святой Гоар был не только отшельником, мо и лодочником. И вот однажды, когда он предавался эп11 сожалениям, направляясь к правому берегу Рейна, чтобы взять там подозвавшего его путника, в голову ему внезапно пришла мысль, которая показалась ему божественным озарением и так потрясла его, что он решил, не мешкая, претворить ее в жизнь.

И в самом деле, едва только святой Гоар вместе с путником оказались на середине Рейна, то есть там, где течение реки самое быстрое, а дно – самое глубокое, он вдруг перестал грести, спросил у путника, какую тот исповедует религию, а затем, узнав, что имеет дело с еретиком, отшвырнул в сторону весла, бросился на него, одним движением руки окрестил его во имя Отца, Сына и Святого духа и тотчас же, опасаясь, что крещение, совершенное таким образом, может потерять свою силу, кинул вновь обращенного в реку, откуда тот прямой дорогой попал в рай. Той же ночью душа утопленника предстала перед святым Гоаром, но, вместо того чтобы упрекать его в несколько грубоватом способе, с помощью которого он вынудил ее отправиться в мир иной, она стала благодарить его за дарованное ей вечное блаженство. Святому ничего другого и не требовалось, чтобы, при его естественных склонностях, вступить на этот новый путь обращения в веру; и потому, начиная с этого времени, редко выпадали такие дни, когда обходилось без нового крещения. Когда же святой Гоар имел дело с христианином, то он, напротив, не только переправлял его через Рейн, но еще и вел в свой скит и делился с ним теми подношениями, какими набожные христиане заполняли его жилище, проявляя при этом щедрость, которая, возрастая час от часу, свидетельствовала о том, что слава святого растет прямо на глазах.

И вот случилось так, что его великая слава дошла до слуха Карла Великого, который, будучи знатоком в делах такого рода, по достоинству оценил способ обращения в христианство, избранный святым Гоаром, и решил не оставлять без награды столь могучего помощника. И потому под видом простого странника он явился на переправу через Рейн и, подав принятый знак, увидел, что славный отшельник тотчас же направился к нему; но намерению императора переправиться через реку, оставшись неузнанным, не дано было осуществиться, ибо Господь запечатлел на его челе такое величие, что святой Гоар узнал Карла Великого еще до того, как тот сел в его лодку.

Подобный гость должен был оставить следы своего пребывания; поэтому, оказавшись на противоположном берегу и отведав местного вина, которое показалось ему отменным, Карл Великий навел справки о земле, на которой оно производилось, и, узнав, что она продается, купил ее и подарил отшельнику, пообещав ему к тому же прислать в подарок бочку и ошейник.

И действительно, спустя несколько недель после того, как святой Гоар перевез в своей лодке императора, он получил оба обещанных предмета. И тот, и другой были изготовлены волшебником Мерлином и каждый из них имел свое особое свойство. Бочка, в противоположность той, что была у Данаид, всегда оставалась полной, если только вино выливали из нее через кран; что же касается ошейника, то с ним все обстояло совсем по-другому.

Пустившись в откровения во время их встречи наедине, святой Гоар пожаловался Карлу Великому на отсутствие порядочности у неверных, ибо, с тех пор как им стало известно о привычках святого Гоара, они, вместо того чтобы честно признаться в своей ереси, бесстыдно отвечали ему, что являются христианами, пересекали реку, охраняемые этим званием, а достигнув противоположного берега, выпивали его вино и уходили, показав ему рожки. И от этого не было спасения, ибо никто так не похож на христианина, как неверный, осеняющий себя крестным знамением.

Император Карл пообещал, что с этой неприятностью будет покончено, и, сдержав свое слово, прислал святому ошейник, изготовленный Мерлином.

И правда, ошейник этот имел особое свойство. Стоило ему коснуться кожи человека, как он уже понимал, с кем имеет дело. Оказавшись на шее христианина, он оставался в своем statu quo^[39] и позволял вину течь изо рта прямо в желудок; если же речь шла о неверном, ошейник тотчас вполовину сжимал ему горло, так что пьющий выпускал из рук стакан, язык у него вываливался и глаза вылезали из орбит. И тогда святой Гоар, который стоял подле него с чашей воды, неспеша совершал обряд крещения, поэтому итог был все тем же. Так что два эти подарка, бочка и ошейник, были бесценными и весьма подходили для того, чтобы действовать вместе.

Святой Гоар понял значение подобных даров, и потому он не только пускал их в ход всю свою жизнь, но к тому же еще и наказал монахам, собравшимся вокруг него и основавшим еще при его жизни аббатство, настоятелем которого он стал, пускать их в ход после его кончины. Монахи не нарушили его волю, и чудодейственные бочка и ошейник переходили из века в век, сохраняя евою волшебную силу.

К несчастью, в 1794 году французы так неожиданно завладели аббатством святого Гоара, что у монахов не осталось времени спасти свою волшебную бочку. Первое, что сделали победители, войдя в монастырь, – бросились в погреб, а поскольку одного крана было недостаточно, чтобы утолить всеобщую жажду, они прибегли к крайнему средству, которое всегда применяют в подобных случаях, и три или четыре раза выстрелили в прославленную бочку, даже не дав себе труда заткнуть пробоины. К вечеру полк был мертвецки пьян, а бочка, потеряв свою волшебную силу, навсегда осталась пустой.

Что же касается железного ошейника, то его забрал тамбурмажор, чтобы приспособить в качестве ошейника для своего пуделя, и любители старины могут видеть его таким, каким он был еще в 1809 году, на прекрасной картине Ораса Верне, которая называется "Полковой пес".

Но вот что стало с ошейником после 1812 года, никто не знает, поскольку при отступлении из России бедный пудель замерз вместе с хозяином.

ЛОРЕЛЕЯ

Впрочем, славе святого Гоара способствовало страшное соседство, а точнее, страшная соседка, фея Лора, давшая свое имя огромной отвесной скале, которая находится на расстоянии одной восьмой льё вверх по течению от руин Катценельна и которую, в память о ней, называют Лоре-лея.

От самого Кобленца мы слышали рассказы об этом отрезке Рейна, не говоря уж о связанной с этим местом поэтичной легенде, самой интересной из тех, какими река, на всем своем протяжении, одаряет путешественников. И правда, когда мы проплывали по этому отрезку реки, даже самые нелюбопытные пассажиры поднялись на палубу, а вся команда пребывала в том волнении, какое на Роне обычно овладевает людьми, когда они приближаются к мосту Святого Духа. В самом деле, в этом месте Рейн сужается и мрачнеет; течение его ускоряется, поскольку на протяжении пятисот шагов его воды текут под уклон в пять футов. Наконец, появляется, словно вдающийся в море мрачный высокий мыс, скала Лорелея, и становятся видны выступающие из воды верхушки камней, скатившихся с ее склонов и усеявших этот проход подводными рифами. Именно на вершине этой скалы и сидела фея Лора.

То была девушка лет семнадцати или восемнадцати, настолько красивая, что спускавшиеся по Рейну лодочники забывали, глядя на нее, управлять своими судами, так что те разбивались о камни, и дня не проходило без того, чтобы здесь не оплакивали какое-нибудь новое несчастье.

Епископ, живший в городе Лорх, прослышал об этих страшных происшествиях, повторявшихся столь часто, что они казались проявлением злого рока, и, когда облаченные в траур дочери, жены и матери тех, кто погиб по вине прекрасной Лоры, явились, обвиняя ее в колдовстве, он приказал, чтобы она предстала перед ним.

Прекрасная Лора дала обещание явиться, но, когда день, в который ей следовало прийти, настал, она забыла об этом, и епископ послал двух стражников, чтобы те привели ее силой. Они отыскали ее сидящей, как обычно, на скале: она напевала старинную балладу, как это делают кормилицы, баюкающие детей, но при виде посланцев встала и без всякого сопротивления последовала за ними.

Вскоре Лора предстала перед епископом, который намеревался сурово допросить ее; но, едва увидев девушку, епископ, не в силах устоять перед ее неодолимыми чарами, встретился с ней взглядом, а затем произнес голосом, выдававшим сострадание, которое он к ней испытывал:

– Правду ли говорят, прекрасная Лора, что ты колдунья?

– Увы, монсеньор! – ответила бедная девушка. – Будь я колдуньей, у меня достало бы чар удержать моего любимого, и мой любимый не покинул бы меня, а я не проводила бы дни и ночи на скале, ожидая его возвращения и напевая балладу, которую он любил.

Сказав это, прекрасная Лора запела балладу, и епископ понял, что девушка безумна.

И тогда, не помышляя уже о том, чтобы наказать ее, он проникся к ней жалостью и, опасаясь, при виде ее помешательства, что, погубив тело, она может погубить и душу, приказал отвести ее в монастырь Мариенберг и грамотой препоручил ее настоятельнице монастыря, приходившейся ему родственницей.

Прекрасная Лора удалились верхом на самом спокойном, какого только удалось отыскать, иноходце, ибо епископ опасался, как бы по дороге с ней не случилось несчастья, и сам провожал ее взглядом, пока она и сопровождавшая ее охрана не исчезли из виду за замком Ноттинген; и все шло спокойно, но вот показались скалы, на которых она обычно сидела в ожидании своего любимого.

И тогда она попросила, чтобы ей позволили подняться на вершину скалы и в последний раз бросить взгляд на Рейн и посмотреть, не возвращается ли тот, кого она так долго ждала; а поскольку епископ распорядился, чтобы ей ни в чем не перечили, стражники помогли ей спешиться, и двое из них пошли в нескольких шагах позади нее, на тот случай, если она вздумает скрыться.

Но, едва коснувшись ногой земли, она бросилась бежать, причем так легко, что казалась ласточкой, летящей низко-низко над землей, и так проворно перепрыгивала с одного утеса на другой, какими бы высокими и обрывистыми они ни были, что можно было подумать, будто это бесплотный призрак, а не человеческое существо, еще живущее среди людей.

И вот она оказалась на вершине утеса, в том самом месте, где он нависал над рекой; она подошла к его краю, подняла оставленную там ею накануне арфу, и грустным голосом, лишавшим разума тех, кто слушал ее, принялась петь свою неизменную печальную балладу. Но на этот раз, закончив пение, она прижала арфу к груди, устремила взор к небу и, бросившись вниз, с развевающимися на ветру волосами стала медленно падать, но не так, как падает в пропасть человеческое тело, а как взлетает голубка; в тот же миг сопровождавшие ее стражники громко закричали, однако прекрасная Лора уже исчезла в волнах.

Охранники вернулись к епископу и рассказали ему о случившемся; и тогда епископ, покачав головой, увенчанной митрой, приказал отслужить мессу за упокой души несчастной безумицы, хотя сам он мало надеялся на действенность этой мессы, ибо знал, что самоубийство – это преступление, которое Бог почти никогда не прощает.

И правда, несколько дней спустя ему сообщили, что люди снова видели прекрасную Лору на вершине ее утеса и от ее нежной красоты и нежного пения снова погибли лодочники; ну а поскольку у него не было никаких сомнений в том, что она бросилась в реку, он подумал, что на этот раз речь действительно идет о каком-то колдовстве, и велел позвать к нему ученейшего звездочета, сведующего в магии.

Изучив расположение светил, звездочет заявил епископу, что прекрасная Лора в самом деле умерла, но, поскольку она умерла в смертном грехе, ей суждено возвращаться туда, где она находилась при жизни, и что она будет возвращаться туда до тех пор, пока ей не встретится юный рыцарь, который заставит ее забыть о ее первой любви.

Епископ был слишком благочестив, чтобы противиться предначертаниям небес; однако он велел объявить во всеуслышание, чтобы все остерегались феи Лоры, ибо в наказание за свои грехи несчастная безумица превращена в злую колдунью; и никто ни на миг в этом не усомнился, ибо нежные песни, какие она пела прежде, звучали теперь в ее устах как злая насмешка, и если какой-нибудь лодочник разбивался о камни у подножия ее скалы, то в ответ на его предсмертные крики слышались раскаты ее хохота: так по ночам в лесу ухают совы в ответ на крики заблудившихся путников.

Так продолжалось более века; епископ умер. Поколение, знававшее бедную Лору, постепенно ушло, передав рассказ о ней следующему поколению, а затем сменились четыре других поколения, передавая из уст в уста историю о том, как появилась здесь эта злая колдунья, которую можно увидеть сидящей, словно призрак, на ее скале и раскаты хохота которой можно услышать всякий раз, когда какая-нибудь сбившаяся с пути лодка переворачивается кверху дном в ночном мраке.

Прошло еще более ста лет; и вот однажды вечером, в те времена, когда в Германии правил император Максимилиан, а недоброй памяти Родриго Лансоль Борджа был папой в Риме, какой-то молодой охотник, заблудившийся в долине Лигренкопф, внезапно добрался до выхода из нее и оказался на берегу Рейна.

То был один из тех теплых летних вечеров, когда прохлада прозрачных вод влечет к себе; поэтому утомленный долгим путем молодой охотник спешился, чтобы искупаться. Но, прежде чем войти в реку, он, желая указать своей свите, где его следует искать, протрубил в рог; и тотчас же сыгранная им мелодия повторилась так отчетливо, что рыцарь решил, будто ему отвечает какой-то оруженосец; он подал тогда второй сигнал, который был снова повторен с такой точностью, что молодого человека стали одолевать сомнения; наконец, после третьей попытки он покачал головой, говоря себе:

"Должно быть, это эхо!"

И, положив рог на землю, он разделся и бросился в воду.

Вальтер, так звали молодого купальщика, был сыном пфальцграфа; ему едва минуло восемнадцать лет, но он уже слыл не только самым красивым, но и самым храбрым и самым ловким из молодых сеньоров, живущих на рейнских берегах от Майнца до Нимвегена.

И потому при виде этого прекрасного юноши, над которым она стала насмехаться, вторя звуку его рога, и который, если так можно выразиться, отдался ее власти, фея Лора внезапно ощутила в своем сердце чувство, угасшее в нем, как ей казалось, навсегда; но, обманывая себя самое, она приписала свое беспокойство жалости. Фея Лора заблуждалась: это была любовь.

Что же касается молодого человека, то он заметил ее сидящей на скале и поплыл к ней; фея Лора, с радостью следя за его приближением, принялась напевать старинную балладу, которую уже забыли все вокруг, кроме нее одной; услышав ее голос, Вальтер удвоил усилия, чтобы добраться до подножия скалы. Но фея подумала вдруг, что ее и прекрасного юношу разделяет бездна, поглотившая стольких несчастных; поэтому она прервала пение и скрылась, так что все вокруг погрузилось в мрак и безмолвие.

И тогда Вальтер понял, что ему довелось стать жертвой наваждения, и, ощущая, что помимо воли его влечет какая-то сила, вспомнил о бездне; к счастью, это произошло вовремя, и, благодаря своей силе и ловкости, юноша сумел доплыть до берега; едва выйдя из воды, он увидел своего старого оруженосца Блюма. Тот услышал, как трижды прозвучал рог, и прибежал на зов.

Вскоре Вальтер и старый оруженосец присоединились к свите, после чего все охотники двинулись по направлению к замку. Каждый из них весело рассказывал по пути о совершенных им за день подвигах, и только Вальтер ехал, в задумчивости склонив голову на грудь: он думал о дивном видении, которое показалось лишь на миг, но оставило в его душе столь неизгладимое впечатление.

Назавтра и во все последующие дни тщетно смотрели рыбаки на утес феи Лоры: ее не было там видно. Но зато с того самого дня что бы ни предпринимал Вальтер, все ему удавалось; его словно охранял добрый дух, помогая ему преодолевать все препятствия.

И в самом деле, если небо затягивалось тучами, угрожая страшной бурей, то стоило Вальтеру выйти за порог, как в ту же минуту небо прояснялось. Когда кто-то рассказывал о появившемся в округе необъезженном скакуне и Вальтер, по своему обыкновению, требовал, чтобы этого скакуна привели к нему, то стоило ему оседлать коня, как тот превращался в кроткую овечку. Стоило юноше почувствовать жажду, как перед ним открывался источник с чистой и прозрачной водой; стоило ему утомиться, как он обнаруживал ложе из цветов…

Так что теперь на берегах Рейна не говорили ни о чем другом, кроме его ловкости и удачи; пущенная им стрела поражала любую цель, будь то орел, парящий высоко над землей, или лань, убегающая в самую густую чащу; его соколы были самыми отважными, а его псы – самыми верными.

Но вот однажды, когда его свора преследовала косулю и, чтобы догнать ее на крутых тропах, по которым она мчалась, юному охотнику пришлось спешиться, он заблудился и, хотя местность была ему знакома, никак не мог отыскать дорогу; ему казалось, что вследствие какого-то необъяснимого колдовства, которое он смутно ощущал, все окружающее предметы приняли иные очертания.

Однако, словно подталкиваемый неведомой силой, Вальтер продолжал двигаться вперед. Скоро до него донеслись звуки арфы, и, полагая, что рядом, должно быть, находится какой-то замок, он двинулся туда, откуда лились эти звуки. Но, по мере того как он двигался вперед, звуки удалялись, раздаваясь при этом достаточно близко, чтобы он не переставал их слышать, но при этом оставаясь слишком далеко, чтобы он мог видеть музыкальный инструмент, который издавал их.

Так он шел с того часа, когда спустилась тьма, и до самой полуночи. В полночь он оказался почти на вершине горы, возвышавшейся над Рейном: слева и справа от молодого охотника бежала по долине река, напоминавшая широкую серебристую ленту. Вальтер взобрался на вершину горы и увидел, что там, на самом высоком ее пике, сидит женщина.

Женщина эта держала в руках арфу, звуки которой привели его сюда; нежный свет, наподобие предрассветного, окутывал ее, словно она могла дышать лишь воздухом, отличным от земного; и улыбалась она такой дивной улыбкой, что эта улыбка таила в себе все – от первого признания в любви и вплоть до клятвенных обещаний наслаждения.

В то же мгновение Вальтер узнал таинственное существо, которое ему уже довелось увидеть в ту ночь, когда он плавал в Рейне; первым его порывом было подойти ближе, но, сделав несколько шагов, он остановился, ибо вспомнил все, что ему рассказывали о Лорелее; затем, будучи человеком набожным, он благочестиво осенил себя крестным знамением, и в тот же миг свет погас, а та, что его излучала, вскрикнула и исчезла как тень.

Но, скрывшись из вида, она продолжала теперь жить в мыслях Вальтера; в его ушах беспрестанно звучала мелодичная музыка, которая привела его на вершину скалы, а стоило ему закрыть глаза, как он вновь видел окутанную дивным сиянием прекрасную фею, которая наградила его столь нежной улыбкой.

И Вальтер впал в глубокую печаль, ибо рядом с этим видением, постоянно присутствующим в его мыслях, ни одна женщина не казалась ему красивой; и поскольку, не отдавая себе в этом отчета, он понимал, что грезы его устремлены к тому, чего нет на этом свете, всякий раз, когда его спрашивали о причине такой грусти, он качал головой, вздыхал и указывал пальцем на небо.

И вот однажды отец Вальтера объявил ему, что нужно готовиться к отъезду в Вормс, где находился двор императора Максимилиана: речь шла об объявлении войны королю Франции, и император призывал под знамена своих самых отважных рыцарей. Глаза Вальтера тотчас же заискрились радостью при мысли о том, что он сможет стяжать славу на этой войне, и он ответил отцу, что готов тронуться в путь.

Однако уже на следующий день он впал в привычную свою печаль. Снова и снова он слушал звуки, которые не мог расслышать никто другой, снова и снова его взор словно следовал за видением, которое ускользало от всех других взоров, и старый оруженосец, видя эту постоянную озабоченность своего господина, изо всех сил старался ускорить приготовления к отъезду, надеясь на целительную перемену мест.

Но накануне того самого дня, которого с таким нетерпением ждал старый Блюм, Вальтер послал за ним. Оруженосец поспешил на зов своего молодого господина и нашел его еще более мрачным и удрученным, чем обычно; однако Вальтер, по своему обыкновению, протянул руку старому оруженосцу и сказал ему, что у него есть желание, прежде чем покинуть родные рейнские берега, в последний раз половить рыбу в реке, и спросил, не хочет ли тот сопровождать его.

Блюм, не раз разделявший это удовольствие со своим молодым господином, не нашел в такой просьбе ничего необычного; он распорядился погрузить снасти в лодку, а Вальтер приказал, чтобы лодка ждала их напротив деревушки Урбар.

То был один из тех чудных весенних вечеров, когда вся природа, пробуждаясь от сна, дышит гармонией, как если бы все, сотворенное Богом, пело хвалу Всевышнему теми голосами, какими Господь наделил не только человека и все живое, но и все изначальные стихии; ветер издавал необычные мелодии; вечер был напоен неведомыми ароматами; речная гладь, как зеркало, отражала небосвод; падающие звезды, рассекая лазурь среди повсеместно царящего спокойствия, походили на дождь, беззвучно падавший на землю.