Текст книги "Поиграем со смертью?..(СИ)"

Автор книги: Tamashi1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 45 страниц)

– Я тебя убью, уничтожив аномалию, – вновь обретя уверенность и относительное спокойствие, бросил он.

– Потому что таков приказ, – пожала плечами Инна, и стало ясно, что она, в общем-то, даже и не против, а скорее, наоборот – поддерживает стремление демона исполнить долг. Как так? Почему? Она же хотела жить…

– Ты решила проиграть? – вскинул бровь Михаэлис, резко помрачнев.

– Нет, я решила выиграть, не подводя тебя под монастырь, – улыбнулась моя подруга. – Ты выполняй свой долг, иди к своей цели, а я пойду к своей. И мы посмотрим, кто окажется у финишной черты первым. Я не собираюсь сдаваться, но и не считаю возможным, чтобы сдался ты. Я знаю, что для меня главное, и цели своей добьюсь. Да и проигрывать в спорах я не люблю, ты же знаешь, так что я выживу, даже если придётся постоянно сражаться с тобой за право жить. Это дружеский спарринг с моей жизнью на кону, не находишь?

– Но если я откажусь выполнять приказ, на кону будет моя жизнь.

– Вот и нечего ставки посреди игры менять. Так интереснее, это бодрит, знаешь ли! – как-то совсем не весело рассмеялась Инна, а я подумала, что любовь и правда меняет людей до неузнаваемости. Похоже, жизнь Себастьяна для неё даже ценнее её собственной.

– Ты обожжёшься, если поверишь мне, – тихо сказал демон.

– Поздно, – обречённо и как-то очень уж спокойно ответила Инна, пожав плечами.

В ту же секунду мир заволокла тьма, и Михаэлис исчез, а Инна, закрыв лицо ладонями, шумно выдохнула.

– Какая же я дура, – пробормотала она, а затем посмотрела в абсолютно чёрное небо с белыми бусинами холодных звёзд и улыбнулась. Эта улыбка не была ни фальшивой, ни печальной – Инна, казалось, улыбалась палачу, который обещал обезглавить её безболезненно… – Но лучше так, чем как раньше…

Любовь – это боль. Это правда. Но порой эта боль настолько сладка, что от неё невозможно отказаться. Кажется, все влюбленные – мазохисты. И я в том числе. Но Инна права – лучше уж так, с болью и улыбкой, чем в беспросветном отчаянии одиночества. Со слезами, которые никому не покажешь. В тишине. В Ничто, которое поглощает тебя без остатка… Ведь так ты можешь хотя бы улыбаться искренне, а не вместо слёз.

====== 41) Чудо ======

«Amor etiam deos tangit».

«Любви подвержены даже боги».

– Инн, ты его так любишь, что готова жизнью пожертвовать?

Мы сидели на лавочке в темноте пустого парка и смотрели на небо, едва проглядывавшее из-за листвы. Звёзды были единственным источником света и казались абсолютно фальшивыми, потому что их свет ничто не погасит, а в жизни так не бывает. Даже если звезда исчезнет, её свет будет ещё много лет достигать Земли, а ведь в жизни, если свеча погасла, она умирает сразу. И мир становится чёрным. Снова.

– Я всегда хотела жить больше всего на свете, – тихо ответила Инна, откинувшись на спинку лавочки. – И это не изменилось. Но я не хочу ставить его перед выбором. Нет, я не собираюсь жертвовать собой, чтобы он выполнил приказ и получил награду – я не псих такой фигней страдать. Но я не хочу, чтобы ему было больно. Вот и всё. А значит, не хочу, чтобы он вставал перед выбором: убить меня и выполнить приказ или помочь спастись. Я не верю в чудеса и знаю, что выбор очевиден, но знаешь… Я же вижу, он искренне смеётся, когда ему смешно, искренне злится, когда я делаю глупости… Это ценно для меня, потому что он настоящий. И знаешь, я не фантазёрка, но и не слепая – я вижу, что ему легко со мной общаться. Сначала он язвил вечно, гадости делал, а потом… Потом он перестал топтаться на моих любимых мозолях, равно как и я – на его, и всё это ехидство стало просто шутками – забавно вот так подкалывать друг друга, но беззлобно, зная, что твою шутку поймут, и понимая, что ни одна из подколок не направлена на то, чтобы принести боль. Это тоже ценно для меня. И ему, с его вредным характером, думаю, тоже нравится препираться со мной, потому что он очень азартен, а ещё, думаю, потому что он знает, я не пытаюсь его унизить. Так что, думаю, если ему придётся выбирать, он убьёт меня с чистой совестью, но пожалеет о том, что лишается вот такого общения и чьего-то доверия. А я ведь совсем дура – ему поверила. Поверила, что никогда и ни за что он не предаст меня. Убьёт – да, но не предаст. Ведь он с самого начала сказал, что его главная цель – моя смерть. Так что здесь всё честно.

– И что сделаешь, если ему всё же придётся выбирать? – тихо спросила я.

– Постараюсь не оставить ему выбора, – пожала плечами Инна. Флегматично и спокойно, словно уже давно всё для себя решила. – Странно, но для меня всегда на первом месте были мои интересы, моя жизнь, моё спокойствие. А вот за этот месяц они изменились. Не потому, что он обо мне заботился и бинты менял. Потому что Себастьян мне улыбался. По-настоящему, искренне. Потому что он говорил мне то, чего никто никогда не говорил: что я могу быть самой собой, и это нормально, что не стоит ломать себя и меняться в душе, подстраиваясь под окружающих… Он меня принял. А я в него влюбилась, и это самая главная моя ошибка. Только вот лучше я буду дурой, чем вернусь к тому, с чего начинала.

– С одиночества, – тихо сказала я и подруга кивнула. – Инн, знаешь, у меня ведь нечто похожее происходит.

Инна вскинула бровь и озадаченно на меня посмотрела, а я вздохнула и сказала:

– Я люблю Гробовщика, но знаю, что для него важнее всего эксперименты. Думаю, за это время мы стали друзьями, ну, или хотя бы товарищами, потому как он явно меня ценит, но лишь как подопытного кролика. Вот только на большее рассчитывать не приходится – он бессмертен и скоро уйдёт. И я знаю, что мне будет очень больно, когда он исчезнет, и жизнь снова станет абсолютно чёрной, но… лучше я испытаю эту боль и сохраню воспоминания о Гробовщике, чем забуду эти месяцы. Ты говоришь, что Себастьян «настоящий», а я… Я думаю, что Легендарный – это огонёк свечи. Не свет далёкой звезды – они фальшивые, их не загасить, не уничтожить, они идеальны. А он – нет. И это делает его пламенем свечи, которая разгоняет темноту вокруг. Это пламя может погаснуть, исчезнуть, и от того оно лишь ценнее. Его хочется беречь и защищать. Звёзды защищать не хочется – с ними и так всё будет хорошо, они же идеальны. А вот свеча может погаснуть, её пламя может задрожать, окалина посыплется… И поэтому хочется защищать её – не от угасания даже, а от ветра, который может помешать ей гореть ровно. То есть я тоже не хочу, чтобы Гробовщику было больно, и потому всегда буду помогать ему – во всём. Даже если он захочет забрать мою жизнь ради своего эксперимента. Я ведь свою жизнь не ценю, понимаешь? Она бесполезна. А он… если ему пригодится эта бесполезная штука, мне не жалко. Потому что так я смогу хоть ненадолго оградить свечу от ветра.

Мы помолчали, а затем Инна взяла меня за руку и, глядя в небо, прошептала:

– Дуры мы. Но не совсем – хоть в чудеса не верим. Только знаешь, мне кажется, что защищать того, кого любишь, от любых бед – это правильно, даже если он возмутится или рассмеётся, назвав тебя идиоткой. Потому что это наше желание, и мы имеем право его исполнить. Даже если им наша помощь и защита не нужна, она нужна нам – ведь если позволить кому-то или чему-то причинить боль тем, кого мы любим, мы себя уважать перестанем. Мы сами станем предателями.

– Именно, – улыбнулась я. Неужели Инна тоже это понимает? Это так здорово… А я думала, она к подобным вещам спокойно относится: не помог ты сильному, и ладно – он же сильный, сам выкрутится…

– Так что пусть кто что хочет, тот то и говорит, – улыбнулась Инна в ответ. – А мы просто будем продолжать жить, но уже не только ради себя, но и ради них.

– Ради них в первую очередь, – осторожно сказала я, опасаясь возмущения подруги, но его не последовало – она грустно рассмеялась и прошептала:

– К сожалению, так. «Влюблённые безумны». Только в этом безумии есть своя притягательность.

– Да уж, она сильнее наркотиков привязывает.

– И разрушает сильнее героина. Но зато рядом с тем, кого любишь, можно на самом деле жить, а не существовать. И если даже всё вокруг – фальшивка, тот, кого любишь, – нет. А значит, и твоя жизнь рядом с ним – не сон. И от этого ещё больнее.

– Но, в то же время, это счастье.

Инна кивнула. Повисла тишина. Мы молча вглядывались в темноту, думая каждая о своём, но, наверное, не так уж наши мысли и разнились. Вот только середина сентября – не то время года, когда ночёвка на лавочке принесёт пользу организму, потому, окончательно замёрзнув, мы с подругой отправились домой.

На следующее утро я была выловлена Величайшим, который сказал, что бродить по ночным улицам – не лучшее занятие в холодное время года, и меня, если честно, слегка простудившуюся, заставили выпить какую-то горькую, дурно пахнущую настойку производства Легендарного. Я разнежилась от такой заботы и напекла ему пирогов (хотя я их ещё вчера решила для него напечь, но это мелочи), а заодно приготовила заказанный вчера за ужином пудинг. Мы пили чай и болтали о Плёнке и о том, как она устроена, как вдруг Гробовщик замолчал и, став удивительно серьёзным, спросил:

– Ты расскажешь о том, что записано на самом страшном для тебя фрагменте Плёнки?

Я подавилась чаем, но, прокашлявшись, тяжко вздохнула и печально воззрилась на жнеца. Не хотелось всё это вспоминать, но… есть такое слово «надо». А значит, придётся вспомнить…

Я закрыла глаза и, подперев щёки руками, постаралась абстрагироваться от собственных ощущений, как учил меня Легендарный. Он молча ждал моего ответа, а я пыталась успокоиться и, как только мне это удалось, начала рассказ.

– Мне шестнадцать было, когда я со Стасом познакомилась. Я как раз лежала в психушке на очередном обследовании, где мне сняли диагноз, точнее, под вопрос поставили. Мы подружились – он стал мне как старший брат. А потом, месяцев через десять где-то, нам не повезло. Стас не был суперменом и драться практически не умел – он вообще был с детства болезненным, и хотя мозги у него работали, как компьютер, особенно в покере и бизнесе, то вот тело подкачало. Он был слаб физически. Однажды мы возвращались из театра – я, Стас и его сестра. Мы отвели её к ней домой, а Стас пошёл меня провожать – он галантный до ужаса был, хотя, как оказалось, защитить от нападавших не смог бы, и такие вот провожания были бессмысленны с этой точки зрения. Нас попытались ограбить – трое гопников в подворотне «прикурить» попросили. Мы попытались уйти, но Стаса ударили. Он пытался драться, но так как всегда физически был очень слабым, его тут же повалили на землю и начали бить. Ногами. Я не знаю, я… – голос сорвался, а я глубоко вздохнула и медленно выдохнула. Слёзы душили, но я не роняла их – ни к чему. Потому что я должна быть сильной.

– Я просто вырубилась – в мозгу что-то щёлкнуло, всё красным стало. Такой злости никогда не чувствовала. Я их била, била, била… Я не помню почти ничего – только красную пелену перед глазами и удары. Я с десяти лет айкидо занимаюсь. Умею бить так, что с одного удара вырублю. Но я не могла остановиться. Ненависть такая… и больно было – потому что из-за меня самому дорогому человеку такую боль причинили… и я их била. Меня попытался оттащить Стас, но я… – голос совсем сорвался, и я закусила губу, а потом тихо сказала: – Я не помню как, но его я тоже ударила. И он потерял сознание. А я… я тех… – шумно выдохнув, я сжала ладони в кулаки так сильно, что ногти впились в кожу, и, всё так же не открывая глаз, тихо закончила:

– Я слышала крик Стаса. Он пришёл в себя и просил не убивать. Но я не понимала его. Это был словно инородный гул без смысла. Только потом, вспоминая, поняла, что он говорил. Только я… всё равно убила.

Я сказала это. Призналась в самом страшном своем поступке. И мне стало очень больно – так же, как тогда, когда я поняла, что причинила боль единственному другу…

– Я забила тех тварей до смерти, и мне не было их жаль. И сейчас не жаль, – голос дрожал, а ногти разрывали кожу. – Но Стас просил: «Ради меня, не делай этого! Не порти свою жизнь! Я не смогу тебя защитить от суда, не смей меня оставлять! Тебя посадят! Сдержи слово, не убивай их!» Только я убила. И подставила этим друга. Именно он, а не мои родители, замял это дело – превышение пределов самообороны мне, конечно, вменили, но огромные взятки сделали своё дело. Я была несовершеннолетней, мне дали условный срок. А родители снова запихнули в психушку – на этот раз в частную клинику, оплатив пребывание там на три месяца. «С глаз долой, из сердца вон». Я – пятно на их репутации. Но мне плевать на это. Единственное, чего я не могу простить себе – я ударила друга и подставила его. Он просил не оставлять его, а я не послушала. Я убила, и тогда мне даже поначалу от этого было жутко, но потом это прошло – мне не было жаль тех тварей, и хотя испытываю чувство вины за то, что лишила жизни тех, кто не должен был умирать, это чувство – ничто, по сравнению с чувством вины перед другом. Я его… предала. Потому что, когда мы познакомились, он сказал, что верит мне. И верит, что я никогда не сорвусь настолько, чтобы убить. А я дала слово, что не сделаю этого. Не сдержала. Предала…

Я закрыла лицо руками и выдохнула. Кислород отказывался поступать в лёгкие, и я сверлила взглядом темноту, не делая вдох. И вдруг мои ладони отстранили от лица и сильно сжали, а тихий голос, печальный и такой родной, произнёс:

– Ты виновата. Но ты заплатила сполна. Грехи – это то, за что человек потом расплачивается в Аду. Там их искупают болью. Но ты ведь заплатила ещё при жизни.

Я вздрогнула и посмотрела на Гробовщика, сидевшего рядом со мной и державшего меня за руки. Ногтями я пропырнула ладони, и они были перемазаны в крови, но жнец крепко держал меня, не боясь перепачкаться, а на лице его не было и тени улыбки.

– Я его тогда спросила, – тихо ответила я, глядя на пепельную чёлку жнеца, – можно ли простить предательство. И сама ответила. Нельзя. А он вдруг сказал, что я его не обманывала и не предавала – ради защиты своей жизни и жизни друга убить можно. Это исключение из правил. Вот только он тогда просил меня не убивать, а я не послушалась. Значит, если даже можно убить ради самозащиты, это всё равно предательство – убить, если просят сдержать слово.

– Скорее, нарушение обещания, а не предательство. Ведь ты делала это для вас обоих и не собиралась причинять ему вреда…

– Я его ударила! – мой крик перебил жнеца, но он крепко сжал мои ладони и боль отрезвила меня. Губы дрожали, на глаза наворачивались слёзы, но Гробовщик вдруг сказал нечто странное, то, что заставило меня застыть на месте.

– Я знаю о многих приговорах Владыки Эмма и понимаю, какова примерная плата за грехи. Ты за эти грехи заплатила. Не только всей свей жизнью, пустой и одинокой. Ты заплатила тем, что у тебя забрали единственного друга.

В голове набатным колоколом звучали слова жнеца. Я задрожала. Не может быть. Не могли же его забрать?..

– Ты же понимаешь, что смертных забирают тогда, когда в Кисеки появляются их имена? – заставил меня вернуться к реальности Легендарный. – За несколько лет до того, что произошло, всё это было уже записано. И дата его смерти тоже. В этом себя винить не смей. Но пойми, что вы могли поругаться, а потом он умер бы, он мог уехать и умер бы, тебя могли отослать в другой город, и он умер бы. Но всё было не так. Тебе дали ещё полгода счастья, его прощение, надежду на лучшее, а потом отобрали всё. И друга, и надежду, и мысль, что ты можешь быть прощена. Тебя заставили заплатить, поманив счастливыми днями и скинув в пропасть. Твой грех был оплачен крушением всех твоих надежд. С небес падать больнее, чем с дивана, а тебя сбросили именно с них. И это была справедливая плата.

– Я… заплатила? – прошептала я, не понимая, почему он так говорит. Разве может вообще быть что-то, что может стать расплатой за такое?..

– Любой грех можно искупить, – тихо ответил жнец и, приблизившись ко мне, приподнял чёлку, всё ещё сжимая мою правую руку. – Вопрос только в том, что человек должен для этого пережить. Вопрос в том, какую плату назначит Владыка Эмма на Великом Суде. Но ведь до него таксу назначает сама жизнь. Неужели думаешь, что она может ошибиться в наказании?

– Нет, но… разве этого достаточно? – едва слышно спросила я, боясь поверить словам Гробовщика. Но его глаза, печальные и уставшие, горели абсолютной уверенностью, и моё сердце пропустило удар. Неужели я могу… поверить в это?..

– Не нам решать, – ответил Легендарный и печально улыбнулся. – Но вот что я знаю точно: терять дорогих людей – самое страшное. И эта боль может оплатить очень многое. Ведь ты не предавала друга, ты ударила не его, а кого-то, кто пытался тебя остановить. Ты не понимала, что это был он. А нарушение обещания – это всё же не предательство. Скорее, очень крупная подстава, но это можно простить.

– Простить, – эхом отозвалась я.

– Да. Простить. После расплаты. А ты заплатила. Пора прощать, Дина.

Прощать. Я должна… простить себя?

Сердце забилось в бешеном ритме, и я изо всех сил сжала ладонь Легендарного. Он грустно улыбался, глядя на меня, а я закусила губу и всхлипнула.

– Сегодня можно немного побыть слабой, я разрешаю, – вдруг сказал жнец и, прижав меня к себе, крепко обнял. – Но только сегодня, а то постоянный плач раздражает.

Я снова всхлипнула, вцепившись в накидку Легендарного, а он начал осторожно гладить меня по волосам и прошептал:

– Поплачь, иногда это помогает. А ещё прости себя, как он простил. Его мнение ведь важнее твоего, не находишь?

И вот тут сил у меня не осталось. Я расплакалась, сжимая чёрную ткань и забыв о том, что слёзы – признак слабости. Потому что я поняла – Легендарный прав. И если меня простил Стас, значит, я и сама могу себя простить после того, как заплачу сполна. Но я ведь уже заплатила, по словам жнеца. Значит… я могу… простить…

Я всхлипывала, плечи дрожали, а горячие капли падали на похоронную накидку. Меня крепко прижимал к себе самый добрый и самый понимающий человек на свете, и я отпускала свою боль и презрение к самой себе. Я делала шаг в будущее. Возможно, не такое чёрное, как прошлое…

– Я не предам тебя, – пробормотала я, а жнец вдруг тихо рассмеялся и сказал то, чего я никак не ожидала услышать:

– Знаю. Потому и позволил тебя стать чем-то важным для меня. Знаешь, мёртвые прекрасны. Но безвольны. Они не причинят боли и даже не исчезнут – они всегда рядом и прекрасны в своей честности, молчаливой покорности и чудесной неторопливости. С ними время застывает. Но они не могут выражать своё мнение, и настоящих чувств, ещё живых, от них не дождаться. Поэтому ты – особенная загадка, которую я разгадал.

Я вздрогнула, но Легендарный ещё крепче прижал меня к себе и, зарываясь пальцами в мои волосы, прошептал мне прямо в ухо:

– Но знаешь, мне понравилась разгадка. Живая, так похожая на мёртвую, со своим мнением и волей, но не перечащая. Ты умерла при жизни, душа застыла в темноте. И ты – живой мертвец, но не «странная кукла», не зомби. Просто твоя душа изломана и впала в кому. Не тело. Это особый вид смерти, который, пожалуй, мне тоже нравится. Тебе он к лицу. Ты не живая и не мёртвая, ты на грани. И можешь в любой момент сделать шаг в пропасть. Ты – немёртвая умершая. Это любопытно. Но, пожалуй, я не хочу, чтобы ты делала этот шаг. Застынь. Оставайся на грани вечно. Оставайся прекрасной в этой коме.

– Что ты?.. – меня перебили, не дав закончить:

– Оставайся со мной. Навсегда.

Я вздрогнула и, отстранившись от жнеца, растеряно на него посмотрела. Чёлка снова закрывала его глаза, и я осторожно, боясь, что меня остановят, сдвинула её. Настороженный взгляд Легендарного говорил о том, что он не шутит, но неужели всё-таки чудеса случаются?.. Или меня сейчас опять столкнут в пропасть, сказав, что я лишь эксперимент?..

– Зачем? – тихо спросила я, и Легендарный едва заметно нахмурился. Секунду он молчал, а затем ответил:

– Если заменить всю Плёнку живого ещё человека на фальшивую копию, к которой будут периодически прикрепляться пустые кадры, на которые затем будут записываться события его жизни, он станет бессмертным. Я рассчитал это, и уверен на девяносто девять процентов. Поэтому давай поставим главный опыт. Можно ли обмануть Кисеки и победить смерть? Можно ли продлить жизнь того, кто должен умереть? Давай продлим твою жизнь.

– Зачем? – повторила я. Мне просто нужна была правда.

– Пожалуй, мне нужен помощник, готовый ради меня на всё. А ещё я хочу любоваться этой необычной коматозной красотой, – Легендарный замолчал, а через несколько секунд приблизился ко мне вплотную и тихо произнёс: – А может быть, я просто хочу впустить кого-то в свою жизнь и никогда его не терять. Привязать к себе того, кто мне дорог, посадить на цепь и не отдавать смерти. Обладать тем, кто мне дорог, полностью – телом, душой и самой жизнью. Я хочу, чтобы ты была моей. Всегда. Лишившись возможности появиться в этом мире, завести ребёнка или выйти замуж по вашим обычаям… Я хочу, чтобы ты отдала мне всё. А взамен я хочу дать тебе кое-что другое…

Удивиться я не успела. Моих губ коснулись холодные, но удивительно нежные губы самой Смерти. Я вздрогнула, но его ладони заскользили по моей спине, и я сдалась. Неужели чудеса всё-таки случаются?..

Его поцелуй был очень нежным и осторожным, но ничуть не сдержанным. Легендарный не хотел причинить мне боль, напугать, но впервые он не сдерживал своих чувств. Закрыв глаза, отвечая на поцелуй самого дорогого в моей жизни человека, я чувствовала то, чего не испытывала никогда прежде – абсолютное счастье. Почти такое, как та эйфория, которую испытываешь после замены Плёнки, но куда более ценное. Потому что любовь куда важнее жизни. Зарываясь пальцами в шелковистые пепельные волосы, я отдавала Величайшему всю себя без остатка, а он принимал все мои чувства. И я понимала, что он и правда принимает во мне абсолютно всё, как и я – в нём. А значит, он меня тоже любит…

Когда он отстранился, я сдвинула его чёлку и молча ждала приговора. Что он скажет? Как мне жить дальше?..

– Ты пойдёшь со мной? – наконец разрушил тишину Гробовщик, и у меня с сердца упал камень.

– Да.

– Даже если я лишу тебя возможности умереть, жить в этом мире и иметь детей?

– Да.

– И ты будешь слушаться меня беспрекословно вечно?

– Да.

Легендарный помолчал, а затем тихо спросил:

– Почему?

Ответ он знал, но, кажется, всё же хотел его услышать… Зачем? Не знаю. Только знаю, что…

– Я люблю тебя, – прошептала я, и на губах Величайшего появилась улыбка. Чистая, светлая, добрая… счастливая.

Он прижал меня к себе и, зарывшись носом в мои волосы, о чём-то размышлял, а потом сказал нечто совсем уж странное, причём шутливым тоном, но на удивление серьёзно:

– Тогда я объявляю нас мужем и женой. Возражения не принимаются, жалобы тоже. Подопытным следует всюду идти за исследователем. А исследователь не может оставить свой самый ценный образец.

– Образец, да? – рассмеялась я тихо. Его шуточки никогда не изменятся… И это хорошо.

– Любимый образец, – прошептал жнец, и холодные губы коснулись моего виска.

Я замерла. Он это сказал?.. Он это сказал?! Да быть того не может!

– Гробовщик! – я повисла у жнеца на шее, крепко обняв его, а Легендарный вдруг рассмеялся и загадочным тоном прошептал:

– У меня вообще-то имя есть.

– Какое? – спросила я, и тут же спохватилась: – Прости, я…

– Да нет, раз уж ты настолько ценный образец, я тебе его скажу. Только никогда и никому не открывай его, потому что это – моя тайна, – протянул он и, приблизившись губами к моему уху, едва слышно произнёс всего одно слово.

Имя, которое скрепило самый главный договор моей жизни. Нашу любовь. Потому что теперь я точно знала – он мне верил… и любил.

====== 42) Надежда ======

«Memento mori».

«Помни о смерти».

Идиллию, наполненную тишиной и умиротворением, сменил взрыв. Нет, не бомбы, но лучше бы так, право слово! Потому как взрыв негативных эмоций порой ранит сильнее… Гробовщик обнимал меня, мерно перебирая мои локоны длинными чёрными ногтями, а я, уткнувшись носом ему в шею, улыбалась, прижимаясь к самому дорогому мне человеку. К моей свече, разогнавшей тьму и уничтожившей Ничто, которое меня затягивало… Вот только звонок в дверь заставил меня вздрогнуть и крепче прижаться к Легендарному, потому что в памяти вспыхнула сегодняшняя дата.

В июле и августе родители приезжали, когда я была дома одна, и как обычно устраивали мне скандалы, от которых меня в прямом смысле отпаивал Величайший – валерианой и какими-то травяными настоями. К тому же, в июле он меня спровоцировал на срыв, и за те удары мне было безмерно стыдно, потому что это казалось сейчас чем-то гадким и отвратительным… На дворе было четырнадцатое число, да ещё и воскресенье, а они чаще всего приезжали именно в середине месяца. К тому же, Инна с Лёшей ещё вчера собирались сходить на рынок за зимней обувью, а с характером моей соседки, такие походы всегда выливались в долгоиграющую Одиссею, потому как её придирки к качеству были огромны. А это значило лишь одно – за дверью всё же были те, кого я меньше всего хотела бы увидеть…

– Откуда такая паника? – протянул вдруг жнец, потрепал меня по волосам и встал. – Идём, представишь меня своим «родителям»… – он приложил к губам длинный чёрный ноготь и, глядя в потолок, глубокомысленно добавил: – Сегодня хороший день, почему бы не завершить его смехом? Идём, попрощаешься с родителями, ты их больше не увидишь.

– Не увижу? – удивлённо переспросила я, вставая.

– Конечно, – хитро улыбнулся жнец, обернувшись ко мне. – Такие смертные не должны портить нервы моему дорогому образцу… моей немёртвой умершей. Ведь нервы плохо восстанавливаются, особенно у трупов!

Он негромко рассмеялся, и я улыбнулась, подумав, что быть не живой, не мёртвой, не «странной куклой» и не одним из сотен подопытных, а «немёртвой умершей», чем-то особенным для Легендарного, безумно приятно. Странно, но по имени я его не хотела называть даже в мыслях, словно боялась, что их кто-то подслушает… Но из раздумий меня вывел повторный звонок, и жнец, усмехнувшись, отправился в свою спальню. Я же с тяжким вздохом пошла на заклание – открывать родителям.

Они, как всегда, были не в духе. Пока мать отчитывала меня за нерасторопность в открывании двери, отчим копался в шкафу в прихожей. Обыск начался с порога. Мне решили поднять нервы, даже не говоря «привет»? Отлично, зашибись! Чего они добиваются, интересно?..

Мать сняла пальто и, оставшись в сером брючном костюме, прошла в гостиную. Она как всегда являла собой образец педантизма и аккуратности: русые волосы до лопаток были собраны заколкой в хвост так, что ни одна прядь не выбивалась, блуза была отглажена, на брюках застыли стрелочки, стекла очков сверкали чистотой. Да и отчим не отставал – чёрный костюм-тройка был идеально выглажен, синий галстук затянут под горлом, а чёрные волосы были прилизаны волосок к волоску. Я, конечно, фанат чистоты и аккуратности, но их педантизм даже меня всегда убивал…

– Покажи руки, – скомандовала мать, и я, скрепя сердце, закатала рукава. Сейчас начнётся…

– Ну надо же, всё нормально, – таким удивлённым тоном протянула она, словно я всю жизнь сидела на героине, а месяц назад бросила. – Но почему в квартире не убрано? Посмотри, раскладушка, вместо того, чтобы стоять в кладовой, стоит в углу! Зачем тебе она, кстати?

Упс, в прошлые визиты родители не заметили присутствия жнецов, потому как я заблаговременно сплавляла их вещи Инне на хранение. А вот вчера забыла, со всеми вечерними треволнениями… И как быть? Если они узнают, что я живу с тремя мужчинами, мне мало не покажется. Они и так мне всегда мозг взрывают отповедями, а уж в такой ситуации…

И тут на пороге комнаты появился Гробовщик. Широкие чёрные брюки, идеально выглаженная мною вчера рубашка с широченными рукавами, остроносые ботинки, которые жнец даже дома на тапочки менять отказывался, рассыпавшиеся по спине серебристым водопадом длинные волосы и цепочка с черепами – одну такую он недавно подарил мне, но у него, кажется, их было несколько… Мама замерла, отчим удивлённо уставился на пришельца, а я нервно сглотнула. Что-то будет…

– У нас гости! – всплеснул руками Гробовщик и, подойдя ко мне, прислонил к губам длинный ноготь, всем своим видом показывая, что оценивающе разглядывает моих родителей. Вот только глаз из-за чёлки видно не было, и я подумала, что это его очень натуральное веселье и любопытство на самом деле наиграны – ведь от него исходила просто убийственная аура.

– А Вы кто? – нахмурился отчим.

– Ах да, как же я забыл представиться? Но, раз уж вы в моём доме, вы первые. Прошу, не стесняйтесь, – решил поплясать лезгинку на нервах моих родственничков Легендарный.

– В каком это смысле? – опешила мать.

– В прямом, – коротко, чётко, лаконично. – Так вы представитесь?

– Мы – родители Дины, а Вы кто?! – поправив на носу очки, гневно спросила мама.

– Ох, полагаю, у вас небольшая амнезия, – притворно ласково протянул Величайший, манерно всплеснув руками. – Среди вас только один человек может носить это звание. Второй к моей жене отношения не имеет.

Я вздрогнула, и по спине промаршировал табун мурашек, но не от испуга, а от радости. Не ожидала, что он такое скажет… Он что, не шутил, когда «объявлял нас мужем и женой»?.. А вот родители впали в транс. Я счастливо улыбалась, с восторгом глядя на жнеца, а тот ухмылялся от уха до уха, постукивая по губе чёрным ногтем. Первой от шока отошла мама и, не сдерживая голос, закричала:

– Дина! А ну, живо объяснись!

– Представь нас, – повелел Величайший тихим, спокойным тоном.

– Моя мать, Светлана Владимировна, – тут же отозвалась я, не глядя на родителей. – Отчим, Дмитрий Петрович. А это Гробовщик.

Все это было сказано на одном дыхании, и мне и в голову не пришло назвать жнеца по имени, а он почему-то обернулся ко мне, и ухмылка на секунду превратилась в улыбку. А вот мать впала в транс. Она полным ужаса, отвращения и возмущения взглядом сверлила Легендарного, а тот явно ловил кайф от её состояния.

На этот раз отчим оклемался первым и провопил:

– Это ещё что за кличка?! Имя у него есть? И какого чёрта здесь вообще происходит?!

Лицо отчима побагровело, он сжимал и разжимал кулаки, а Легендарный ухмылялся, явно строя коварные планы. Мне же было удивительно легко и спокойно – как никогда раньше в такие дни. Ведь с родителями я всегда чувствовала себя лишней, неправильной, испорченной… какой-то не такой, как надо. И это убивало. А вот сейчас мне было весело, потому что жнец искусно плясал на нервах моих родителей, а ещё очень спокойно, потому что рядом с ним я всегда обретала уверенность. Не в себе – в будущем…