Текст книги "Поиграем со смертью?..(СИ)"

Автор книги: Tamashi1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 45 страниц)

– Нет, – тихо ответила я. – А должна была?

– Нет, – вдруг абсолютно серьёзно сказал Гробовщик и, быстро подойдя ко мне, снова, как и вчера, поймал меня за подбородок и посмотрел мне в глаза. – Ты необычный человек. Веришь окружающим, но не всем, а лишь тем, кого уважаешь. Способна обмануть, но не предать. Ты наивна, и это делает тебя глупой, но ты не полная идиотка и видишь, где заканчивается правда и начинается обман. Ты помогаешь друзьям, но если они предадут тебя, не станешь их жалеть. Ты очень необычный человек. И знаешь, я бы не ответил, спроси ты о содержании новых воспоминаний. Потому что я хочу, чтобы ты мне верила. Абсолютно.

– Я верю, – тихо сказала я, и на губах жнеца появилась едва различимая улыбка. Не усмешка, не ухмылка, а именно самая настоящая улыбка.

– Я очень хорошо умею отличать ложь от правды, – тихо сказал он. – И потому я это вижу. Глаза не умеют врать. И в твоих написано, что ты мне веришь.

На мгновение его улыбка стала широкой и безмятежной, но в ту же секунду жнец вздохнул и, потрепав меня по голове, вернулся на своё место. Притянув чашку с остывшим чаем, он привычным, ехидно-таинственным тоном протянул:

– Думаю, к следующей субботе я успею приготовить всё необходимое и смонтировать Плёнку. Будь готова.

– А я как пионер – всегда готова, – рассмеялась я и, выудив из рук усмехнувшегося Гробовщика кружку, отправилась наливать ему свежий, горячий чай. Горячим ведь он вкуснее, Легендарный сам об этом как-то говорил…

====== 29) Безумие ======

«Fide, sed cui fidas, vide».

«Будь бдительным; доверяй, но смотри, кому доверяешь».

Однажды мать сказала, что я слишком быстро привязываюсь к людям. Наверное, она была права – если человек вызывает у меня уважение, я начинаю доверять ему и очень быстро проникаюсь симпатией. Вот только слишком часто разочаровываюсь. Лишь Стас до самого конца оставался тем человеком, которого я увидела в первую нашу встречу – тем, кого невозможно было не уважать. Остальные, попав в тяжелую ситуацию или оказавшись перед сложным выбором, всегда демонстрировали ту часть своей натуры, которую не было видно в обычной жизни. Они предавали, сбегали от проблем, перекладывали свою вину на других… Нет, я тоже далеко не ангел и играю по правилам, продиктованным этим миром, но одно неизменно – я не предаю. И потому каждый раз, как вижу интересного человека, вызывающего у меня доверие, хочу верить, что в тяжелой ситуации он не проявит одно из трёх ужасных качеств, которые не могут сопутствовать действительно сильному человеку. Предательство, трусость, подлость – три «нельзя» моей жизни, которые я определила для себя сама, и, наверное, это единственное, в чём я вообще никогда не сомневаюсь. Потому я продолжаю мечтать о встрече с человеком, которого смогу уважать, что бы ни произошло в его жизни, и потому слишком быстро привязываюсь к людям. Только вот мать говорила, что это глупо, потому что разочарование принесёт только боль, и я не захочу смотреть правде в глаза, когда окажется, что мой «кумир» совсем не тот, за кого я его принимала. Ошибалась. Она ошибалась, полагая, что я живу в мире иллюзий.

«Не создай себе кумира».

Я вижу все недостатки окружающих, но принимаю их как должное – такой уж у них характер, у меня нет права их осуждать за мелочи, которые не влекут катастрофических последствий. А если человек переходит грань и присягает на верность одному из трёх «табу», я не стараюсь закрыть на это глаза и сделать вид, что всё хорошо. Я ведь живу не иллюзиями, а реальностью. Наверное… Просто, увидев это, я вычёркиваю этого человека из своей жизни. Без права возврата, без возможности общения. Я не хочу иметь ничего общего с такими людьми, а потому ухожу из их жизни и не считаю это чем-то ужасным. Я ведь сразу, ещё в начале общения даю понять, что с предателями не общаюсь. И потому мой уход – всего лишь следствие моих принципов. Это же логично? Наверное, да. Но, как бы то ни было, именно поэтому я, существо, ненавидящее принимать решения, а тем более отстаивать свою точку зрения, решила помочь Инне и даже с травмированной рукой отправилась в прошлое. Я ведь даже готова была с Лёшей и его сестрой спорить, если бы они отказались меня с собой в прошлый раз брать! А мне это крайне несвойственно… Хорошо, что они не имеют права меня оставить здесь – так я смогу им хоть немного помочь, наверное. Они ведь в истории всё же разбираются несколько меньше, так что я хоть определить эпоху могу, а это уже кое-что. Да и на радикальные меры в отношении врага они не способны… были. Теперь не знаю.

Инна… Её взгляд мне знаком. Когда они вернулись от Влада, её глаза были похожи на мои собственные в тот день, когда я впервые переступила через чужую жизнь. И почему-то мне кажется, что теперь Инна сможет нажать на спусковой крючок, если это будет единственным выходом. Значит, буду помогать с опознанием эпох, хоть в этом пригожусь. Надеюсь. Некоторые времена ведь с первого взгляда можно опознать даже с тройкой по истории. А впрочем, время покажет, что будет дальше. Глупо строить планы – они почти никогда не сбываются. Надо просто стараться делать всё, что можешь, для того, чтобы не стыдиться самого себя, а остальное – условности, которые предлагает нам судьба. Препятствия, которые она подбрасывает нам в качестве проверки боем.

Интересно, а Лёша с Инной смогут пройти сквозь все тернии с высоко поднятой головой? Не знаю… Но я хочу в это верить. Хочу верить в них. Ведь я их уважаю. Обоих. И сейчас в моей жизни есть лишь пять авторитетов: Осиповы, Влад с Галей и Гробовщик. С семьёй Звягинцевых я пересекаюсь редко, только когда Влад просит меня провести урок бондажа на заседании клуба или сессию одному из его друзей, временно не имеющему пары, а также когда мне плохо, и я прошу у них поддержки в виде сессии с Галей. Наши отношения больше похожи на деловые, чем на дружеские, если честно, но это всех устраивает: я не лезу в их жизнь, они – в мою, и у нас царит взаимопонимание и мир. А то слишком часто, когда человек начинает интересоваться моим прошлым, в нём просыпается странное отвращение и, услышав слова: «Мне ставили диагноз „Пограничное расстройство личности”, но затем поставили его под вопрос», – меня называют сумасшедшей, а узнав о не самых приятных моментах моей жизни, считают святым долгом сказать, какой я ужасный человек. Может, и ужасный, не спорю. Да, наверное, так и есть. Но разве ударить сверстника, жестоко избивающего кота, – это так гадко, а выбросить из окна второго этажа одноклассника, издевавшегося над «слабаками», – так ужасно, что меня нужно линчевать, в отличие от моих «жертв»? У каждого мораль своя, хотите – линчуйте. Если получится, значит, это моя кара. Если нет – значит, я заплачу позже. Ведь за всё в этом мире приходится платить. Вопрос лишь в том, когда и как. И, наверное, я уже плачу по счетам, учитывая, что меня начинают ненавидеть или презирать почти все, с кем я общаюсь. Начиная от родителей и заканчивая поверхностными знакомыми. Но почему-то я надеюсь, что когда-нибудь встречу того, кто примет меня вместе со всем моим прошлым. Ведь будущее можно попытаться изменить, но прошлое останется с нами до самого конца, и его не переписать… И, наверное, именно из-за этого я верю, что Гробовщик не оттолкнёт меня, даже узнав о самых страшных тайнах. Я уважаю его, я верю ему, потому что хочу верить, и я надеюсь, что он, жнец со странными для этого мира принципами, протянувший мне руку помощи в деле, которое все считали безнадёжным, не станет презирать меня за прошлое, которое я сама ненавижу. Наивно? Наверное. Но это ведь не так уж и плохо, разве нет? Верить в чудо, зная, что судьба вскоре устроит очередную подлянку. Мечтать, трезво смотря на мир. Надеяться на лучшее, ожидая худшего. Это пессимизм? Оптимизм? Реализм? А может, просто попытка не свихнуться от окружающего мира?..

Целую неделю я всё больше убеждалась в правильности своего решения довериться Гробовщику. С того самого дня, как он решил провести эксперимент с Плёнкой, что-то незримо изменилось в наших отношениях, и я даже не могла сказать, что именно. Просто шутки Величайшего стали куда более ядовитыми и жестокими, но только тогда, когда они были направлены не на меня. В мой адрес колкости звучали лишь тогда, когда он пытался вывести меня из себя, но почему-то у него это перестало получаться. Да, я безумно злилась на его жестокие слова, но когда после предложения об эксперименте Легендарный попытался довести меня «до ручки», и я замахнулась для удара, что-то словно щёлкнуло у меня в голове, и я ушла в свою комнату. Пару минут я размышляла, почему не смогла его ударить, хотя он говорил просто ужасные вещи, а потом поняла… точнее, надеюсь, что поняла, а то мало ли… Просто я не смогла поднять на него руку. Не смогла причинить ему боль, хотя знала, что для него мой удар – что комариный укус. Просто боль бывает разной, и если бы он меня ударил, мне было бы больно, очень больно, но не только физически – душа бы разрывалась на части… А потому я решила, что больше никогда не сорвусь на Легендарного. И, что интересно, это было совсем не сложно. Потому что какие бы гадости он ни говорил, я знала, что делает он это из благих побуждений, и за его словами нет желания причинить мне боль. А ещё потому, что, глядя на усмешку Величайшего, я вспоминала его улыбку и не могла причинить боль тому, кто в меня поверил… А может, я просто глупая, наивная девчонка. Но это не имеет значения, главное, чтобы Гробовщик мог улыбаться, а не ухмыляться, не важно, от чего. Остальное мелочи.

Всю эту неделю жнец активно тренировал меня в контроле над гневом, пытался разобраться с Ининой аномалией, для чего ставил мою подругу в неоднозначные ситуации, а ещё постоянно куда-то пропадал, говоря, что работает над созданием новой Плёнки для своего эксперимента. Или можно сказать «нашего эксперимента»? Нет, нельзя – крыса в лаборатории лишь расходный материал, и её имя в графе исследователей не ставится. Её дело – предоставить своё тело, так что вклад у неё исключительно физический, и эксперимент «её» ровно настолько, насколько он принадлежит микроскопам, пробиркам и химикатам. Но это мелочи, ведь без крысы всё равно эксперимент не провести. Хотя её можно и заменить. Но с таким же успехом можно выбрать для проекта другого исследователя, ведь незаменимых людей нет. А потому нужно рассматривать ситуацию, исходя из изначальных данных, а не размышлять «что было бы, если бы»…

В результате же исследований жнеца и его активной подготовки к эксперименту, в субботу утром он полыхнул белым маревом в моей спальне, наплевав на то, что часы показывали лишь шесть утра. Короче говоря, я ещё спала, когда моего плеча что-то коснулось и принялось мою сонную тушку тормошить. Нет, я не агрессивная по утрам, просто у меня рефлекс. Ещё с психушки. И если на меня, фактически, бессознательную, оказывают физическое воздействие, я начинаю отбиваться… Так произошло и на этот раз – стоило лишь моему ещё неадекватному разуму осознать, что рядом кто-то есть, как тело тут же среагировало. В душе поднималась паника и ярость, а руки уже пытались нанести удар по невидимому ещё врагу. Но вместо обычного звука удара я услышала смешок, и меня в тот же миг скрутили. Я запаниковала. Распахнув глаза, я увидела лишь чёрную наволочку, в которую меня вжали носом, но где я, было непонятно. В голове всё смешалось, вспомнились картины прошлого, норовившие заменить настоящее.

Белый потолок. Серый пол. Бежевые стены. Грязная наволочка.

Высокие мужчины. Жилистые женщины. Пухлые врачи. Безжизненные больные.

Разговоры. Смех. Уколы. Удары.

Это не Ад, это реальность. Это мир вокруг нас, мир внутри нас. Это мы. «Безумцы».

Это безумие. От него не сбежать. Ведь оно везде. Даже во мне.

В моей душе.

Ненавижу!

Я пыталась вырваться, не замечая, что меня держит не санитар, а из горла вырывались сдавленные хрипы. Я не кричала. Зачем кричать в Аду? Тебя всё равно никто не услышит.

И вдруг меня резко отпустили, а где-то на краю сознания прозвучал знакомый голос. Но я не поняла ни слова и лишь вскочила на кровати, стремясь убежать куда-нибудь и зная, что меня не отпустят. Но… вокруг не было гадких бежевых стен и замызганных простыней на худых, как спички, больных. Вокруг был чёрный уютный мир без единого просвета, такой безразличный, такой привычный, такой тёмный – как эта жизнь… Но, в отличие от неё, спокойный и размеренный, без единого яркого (или грязного. Ненавижу грязь!) пятна. Я застыла, стоя в центре собственной кровати, и наконец поняла, что происходит. Паника уже прошла, осталось лишь недоумение и дрожь в коленях, но и они постепенно исчезали. Я же во все глаза смотрела на жнеца, который почему-то не ухмылялся и просто молча, плотно сжав губы, стоял неподалёку.

– Прости, – пробормотала я и осела на матрас. Почему-то разболелась голова – наверное, давление опять подскочило, но это были мелочи, и я просто теребила край длинной, в пол, чёрной спальной рубашки, разглядывая готичную простыню.

– Ничего, но реакция любопытная, – ответили мне через пару секунд, и Гробовщик, подойдя к кровати, начал вытирать мои губы чёрным носовым платком. Опять кровь пошла, что ли?

– Да я и сама могу, – пробормотала я, попытавшись изъять у жнеца орудие оттирания крови, но была одёрнута словами:

– Можешь, но не будешь. Запрокинь голову и рассказывай, почему так реагируешь. Что ты вспомнила?

– Психушку, – нехотя пробормотала я и откинула голову. Кровь и впрямь вяло покидала мой организм, что сразу начало причинять дискомфорт, стоило лишь мне послушаться Величайшего. Ну да ничего, главное кровотечение остановить.

– Конкретнее, – не сдавался Гробовщик, продолжая работать спасителем моего несчастного носа. Хотя, скорее, он мои простыни от грязи спасал, потому как нос-то такую мелочь пережил бы без последствий.

– Ну, в первый раз меня положили в психушку, когда мне было десять, – рассказывать подробности того периода не хотелось, но это же Гробовщик, значит, наверное, я могу переступить через нежелание вспоминать то время и страх того, что меня не поймут? – Я уже говорила, сводный брат начал мучить нашего пса, поджигал ему шерсть спичками, ну я и избила его, когда увидела. Собака-то в чём виновата? В том, что восьмилетний идиот решил позлить родителей, не купивших ему машинку, а вместо этого подаривших щенка? Лучше бы они ему и впрямь тогда машинку купили – может, хоть пёсику не пришлось бы через всё это проходить… Я этого придурка тогда сильно избила, меня мать оттащила, и после этого отчим запихнул меня в психушку. Но мне не повезло – эта больница не отличалась добрым, понимающим персоналом. Знаешь, я потом лежала и в крупных клиниках, так вот там персонал довольно лоялен к пациентам: хотя отношение к больным по большей части как к неполноценным, всё же более или менее приемлемое. А вот в мелких клиниках больных зачастую и за людей-то не считают. Хотя, может, это просто мне «повезло» именно на такую больницу нарваться… У нас палата была на десять человек, правда, лежало в ней тринадцать – на пол матрасы кидали, потому как мест не было. В том отделении всякие люди были: и те, кого на уточнение диагноза запихнули, и те, у кого он давно стоял… Разве что буйные отдельно лежали, да алкоголики с наркоманами, а так каких только диагнозов там не было. Работали с нами тётки-садистки, худые, как палки, но очень сильные – если больной от укола отбрыкивался, они могли и зафиксировать. Сами, без помощи санитаров. И это было полбеды, потому как санитары когда приходили, они фиксировали куда более жёсткими методами, а двое вообще явно сами нуждались в проверке психики – им по кайфу было больных бить. Вот ни за что, просто мимоходом. А если уж больной уколу сопротивлялся, то всё, считай, нарвался на сеанс пересчитывания рёбер. Бить так, чтобы следов не оставалось – единственное искусство, которым они профессионально овладели. Ну и с ними ещё одна медсестра постоянно так «развлекалась» – пощёчину влепить для неё не было проблемой. И если тебе покажется, что бить «психически нездорового» ребёнка – это нонсенс, я тебя разочарую. У нас в детсадах воспитательницы порой бьют детей из ясельной группы, и это факт, а санитары – пациентов, начиная от стариков и заканчивая детьми. Потому что дети, как и «психи», ничего не расскажут, а если и расскажут, им не поверят. Логика современного общества: лучше я буду верить заслуженному воспитателю, чем собственному ребёнку. А уж если жалуется «псих», вообще не стоит внимания обращать, он ведь неадекватен, мало ли, что ему приглючилось? Следов-то от побоев на теле нет. А откуда им взяться, следам этим? Менты, в смысле, полицейские, отлично знают, что ударить можно очень больно, но без последствий в виде ссадин и гематом. А если даже они появятся, к «психу» некоторое время не будут пускать посетителей, сказав, что у него ухудшение.

– Значит, тебя там били, – сделал верный вывод Гробовщик.

– Точно так, – хмыкнула я, стараясь абстрагироваться от воспоминаний, как он меня учил и рассказывать всё так, словно это произошло не со мной. – Уколы, которые мне кололи, вызывали постоянное желание спать, и я тогда даже во времени не ориентировалась. Конечно, я не хотела, чтобы мне их делали, и пыталась брыкаться, но неизменно за это получала от тех троих. Но я пытаюсь отбиться от окружающих спросонья не поэтому.

Я вздохнула, а жнец зажал мне нос платком, и примерно с минуту я молчала, собираясь с мыслями и дожидаясь, когда кровь остановится. Наконец, отпустив меня, Гробовщик сел рядом и жестом велел продолжать, разглядывая тёмные пятна на чёрном клочке ткани.

– Просто у той медсестры привычка была дурная. Как только у неё на ночном дежурстве было плохое настроение, они с теми санитарами поднимали «провинившихся» больных и волокли в душевую. Там пол был кафельный, и всегда было очень холодно, – по моей коже побежали мурашки, но я усмехнулась и отогнала от себя пробиравшие до костей воспоминания. – Нас туда загоняли и врубали холодную воду. Говорили: «Закаляйтесь, уроды, здоровее будете». Душевая маленькая была, с двумя кабинками, рядом расположенными. Ну, как «кабинками»… Два корытца, над которыми душевые колонны были в стену вделаны, а между ними – перегородка. От остальной комнаты они дверьми не отделялись, так что вода, когда мы мылись, постоянно на пол попадала. Вот туда эти «медики» загоняли человека по четыре, врубали ледяную воду и смеялись, обзывая нас по-всякому и по очереди под душ заталкивая. А если кто-то пытался сбежать, его били. Очень холодно было и страшно – казалось, что это никогда не закончится…

Я вздохнула и опустила голову. Кровь остановилась, настроение упало на отметку «хуже некуда», в памяти вставали нещадно уничтожаемые мною образы, а по коже дружным табуном маршировали мурашки. Но я не собиралась ни кутаться в одеяло, ни прекращать рассказ. Я просто с ухмылкой заканчивала пересказ банальной истории, которая не так уж редка для этого мира, безразличного к судьбам слабых. Вот потому слабые и должны становиться сильными – чтобы ни одна тварь не могла больше причинять боль ни им самим, ни тем, кто рядом с ними…

– Мне тогда поставили диагноз и выписали. А через год примерно в новостях промелькнул сюжет о том, что началась проверка деятельности тех санитаров. Только вот когда я через пару лет глянула в сети, чем всё закончилось, оказалось, что медсестра ограничилась выговором с занесением, а санитаров уволили, но они устроились в другую клинику. Врачи же отрицали очевидное – говорили, что были не в курсе происходящего, хотя лично у меня мой лечащий пару раз видел ссадины, которые я сама бы получить не могла. Справедливость восторжествовала, да? Ну да ладно, им потом воздастся.

Не знаю почему, но я в это верю. Или хочу верить? Не знаю. Но не может же оставаться зло безнаказанным, в то время как за мелкие прегрешения на нас обрушиваются огромные несчастья, правда?

– Значит, ты боишься, что тебя отведут в ту душевую, потому и отбиваешься, – подвел итог жнец. – А тогда ты отбивалась?

– Откуда ж эта привычка, по-твоему, появилась? – невесело рассмеялась я, не глядя на Гробовщика, и обняла колени. – Каждый раз пыталась отбиться, а из душевой – вырваться. Пыталась драться. Но я тогда совсем слабая была, даже драться не умела, потому ничего не получалось. Помнится, мне один раз так заехали в челюсть, что огромная ссадина осталась. Я попыталась увернуться, удар прошёл по касательной, и в результате мне часами санитара кожу стесало. Я врачу сказала, откуда рана, а он заявил: «Не выдумывай. Или ты и впрямь это видела?» Я ответила, что это правда, а он приказал мне дополнительные уколы колоть. После них я вообще варёная была и плохо соображала, что происходит. Только страх перед душевой оставался и желание сбежать. А ещё желание заставить тех уродов пройти через то, через что они нас провели. И я продолжала драться. Вот с тех пор и пытаюсь ударить любого, кто окажется рядом с утра.

– Правильно, – почему-то одобрил мои утренние бзики Гробовщик и потрепал меня по голове. Я озадаченно воззрилась на Легендарного, а он улыбнулся и сказал:

– От возврата в прошлое по утрам сложно избавиться, а прекрати ты отвечать ударом на те воспоминания, я бы разочаровался в тебе. Так что не удивляйся. Впрочем, можно попытаться избавиться от таких ассоциаций. Хочешь попробовать?

– Как? – опешила я. Да уж, вот в чём Гробовщик разительно отличается ото всех людей, так это мировосприятием. И если все, кто знает о причинах моего боевого настроения по утрам, говорили мне: «Прекращай кидаться на людей, оставь уже в прошлом все эти воспоминания», – жнец поддержал меня в нежелании смириться с таким прошлым. Даже Стас советовал забыть тот период времени и попытаться понять, что раз сейчас мне никто вреда причинить не желает, нечего бороться с призраками прошлого. Может, это из-за того, что Гробовщик – не человек, может, из-за того, что он живет уже много столетий, но я думаю, всё гораздо проще. Ну, или сложнее. Просто у него иной взгляд на мир, не такой, как у людей, и это делает его особенным – способным понять то, чего не понимают другие.

– Можно, конечно, заменить Плёнку с теми воспоминаниями, – начал жнец, но я тут же поморщилась и отвернулась от него. На такой вариант я была не согласна. Это побег от самой себя, трусость. А я не хочу убегать. Даже от своего прошлого.

– А можно пойти по более трудному пути, – закончил он свою мысль, и я тут же кивнула.

– Да, лучше не удалять воспоминания.

– Ответ правильный, – рассмеялся Гробовщик, и я вздохнула. Вот вечно он так – без проверок не может. И это правильно, наверное, ведь только проверив человека «на вшивость» можно понять, каков он.

– Тогда что нужно делать для «сложного пути»? – уточнила я.

– Понадобится целый комплекс мер, и я добавлю его к твоим тренировкам над гневом! – воодушевлённо ответил Легендарный, явно загоревшись проведением очередного эксперимента. Я кивнула и с благодарностью посмотрела на Гробовщика, а он потрепал меня по голове, усмехнулся, но внезапно резко нахмурился и, подперев щёку кулаком, спросил:

– А что насчёт попыток суицида?

Я резко нахмурилась и отвернулась, но жнец продолжил:

– Они имели отношение к тому, что происходило в психиатрической лечебнице, или были вызваны чем-то иным?

– Жить не хотела, – проворчала я, сверля взглядом простынь.

– Почему?

Вот вечно он так! Придётся рассказывать… И почему ему вечно надо заглянуть в самые тёмные уголки моей души?..

– Не считала свою жизнь чем-то ценным и важным, да и сейчас не считаю. Она для меня, скорее, обуза. Ну, мне так кажется. Родители считали, что «больной» ребёнок – пятно на репутации и «опасность» для брата. Сама я свою жизнь не ценю. Да и друзей до встречи со Стасом у меня не было. Потому я дважды пыталась отравиться, один раз в тринадцать, второй в пятнадцать. Но родители оба раза возвращались домой раньше положенного срока, «благодаря» капризам брата, и меня откачивала «скорая». И чего ему не сиделось в гостях… – я тряхнула головой, отгоняя злость на брата, и попыталась продолжить: – Так что это не из-за психушки, а от мироощущения, наверное… Точно не знаю, просто жизнь для меня, скорее, навязанное обязательство, нежели удовольствие, если можно так сказать. Вообще. Не из-за чего-то конкретного. Хотя, может, просто потому, что иногда одиночество слишком сильно давит – так, что сил не остаётся?.. Не знаю. Наверное, нет. К этому я привычная. Наверное, просто потому, что жизнь свою ненавижу. Меня заставили родиться, потом заставляли жить, а я не хотела. В этом всё дело, наверное. А конкретных причин было две, как раз когда я резала вены, но это тоже не из-за больницы. Первый раз я попыталась это сделать после того, как…

Я тяжело вздохнула. Болезненные воспоминания ножом полоснули по сердцу, но мне пришлось продолжать. Вот только о подробностях того случая говорить я не смогла бы, и потому не стала уточнять детали:

– После того, как случилась самая большая неприятность в моей жизни, я отправилась на пустырь, где и попыталась перерезать вены. Но меня спас Стас. Он не смог дозвониться до меня и отправился на поиски. Второй же раз я попыталась это сделать после его… смерти, – я шумно выдохнула и быстро закончила: – Откачали меня благодаря тому, что бомж забрёл на стройку, куда я ушла, чтобы меня точно никто не спас. Но он это сделал, попросив прохожего вызвать «скорую». Мне не везёт с самоубийством. А ведь в эти два раза я пыталась себя наказать. Не получилось…

– Судя по расположению шрамов, ты не знаешь, как правильно резать вены, – протянул Гробовщик. – Кровотечение было не слишком обильным, хотя ты наверняка испытала сильную боль. Вряд ли ты серьёзно повредила сухожилия, поскольку подвижность у рук осталась достаточно хорошая, однако такими порезами качественного кровотечения не достичь – лишь не слишком обильное, от которого умирать пришлось бы довольно долго. Если бы ты наносила порезы несколько иначе, могла бы избавить себя от лишних неприятных ощущений и ускорить кровопотерю. Какова же мораль?

Я призадумалась и озадаченно покосилась на Гробовщика. Неужели он не считает мои поступки верхом идиотизма, как большинство людей, или придурью ребёнка, который хочет привлечь к себе внимание, как считали родители? Он что, не особо против?.. Но он ведь Смерть, а значит, суицид для него такая же норма жизни, как и любое другое прекращение существования. Наверное. А может, и нет, но ответ на его вопрос, думаю, я всё же поняла. А потому рискнула сделать предположение, исходя из чистой логики:

– «Не умеешь – не берись»? А если берёшься, изучи вопрос всесторонне?

– Верно, – кивнул Величайший и расплылся в ехидной улыбочке. – Так что не советую ставить такие эксперименты снова. Раз сейчас ты избавлена от постоянного давления родителей, да и крупных стрессов не наблюдается, понадеюсь на твою сознательность. Я не хочу лишиться своего подопытного до завершения исследований.

– Не лишишься, я ведь после последней попытки всё же решила бороться до конца даже с самой жизнью, хоть её и нельзя назвать врагом, – вяло протянула я и вернулась к попыткам просверлить простыню взглядом, мысленно добавив: «А ещё эта жизнь будет моей платой, раз смерть показалась недостаточной и её не приняли. И в таком случае жить ради эксперимента даже почётно». Но на сердце вдруг стало как-то подозрительно пусто. Наверное, потому, что такая причина для жизни мне кажется одновременно и верной, и неверной. И приятной, и неприятной. Вроде бы, принести пользу Легендарному – это здорово, и жить для этого лучше, чем жить без цели, но… всё равно что-то не то.

Может быть, потому, что от подопытных крыс в конце эксперимента всегда избавляются, как от ненужного мусора?

– Не слышу оптимизма в голосе, – прокомментировал мои слова жнец.

– А его и нет, – пожала плечами я. – Я вообще жизнь свою не ценю, и жить ради эксперимента – это хорошо, но не хочется себя почувствовать бесполезным мусором, когда закончатся исследования…

– Ну почему же сразу «бесполезным»? – озадачил меня Гробовщик. – До того, как я просмотрю всю твою Плёнку в архивах жнецов, ты будешь очень даже полезна. Да и разве результат эксперимента не является отчасти заслугой подопытного, без которого эксперимент не удался бы? Ты смотришь на вопрос с пессимистичной точки зрения, а попробуй изменить угол обзора и поймёшь, что вклад испытуемого в эксперимент и есть его главная польза, которая никогда не исчезнет, в отличие от него самого.

Я удивленно воззрилась на Легендарного, а он сложил платок и усмехнулся, сверля меня взглядом из-за непроницаемой пепельной завесы.

– Значит, польза от меня всё же будет, даже когда я умру? – спросила я.

– Именно. Если, конечно, эксперимент пройдёт удачно.

Я улыбнулась, и на сердце вдруг стало удивительно тепло. Как никогда раньше. Может, оттого, что я впервые почувствовала, что моя жизнь не бесполезна? А может, оттого, что я снова не была одинока?.. Или это всего лишь иллюзия? Если так, то к реальности я возвращаться не хотела бы… но вернусь, если придётся. Всегда возвращаюсь.

Гробовщик же хмыкнул и, вручив мне свой носовой платок, окроплённый моей кровицей, повелел:

– Выстирай. А завтра получишь новые рекомендации для работы над собой.

– Ага, – я улыбнулась и забрала у жнеца загрязнившеюся тряпочку. Он встал и направился на выход, а я прошептала:

– Спасибо. Мне это было нужно.

– Знаю, – не оборачиваясь, ответил он, но замер в дверях и добавил: – Точнее, понимаю. Ты ведь права – одиночество приятно, но только когда не с кем его разделить.

– Одному быть больно, – пробормотала я. – Когда никто не понимает и даже не хочет понять…

– …грустно, – закончил за меня жнец. – Потому мы и смеёмся, разве нет?

С этими словами он вышел из моей комнаты и закрыл за собой дверь, а я уставилась на чёрный платок с засыхавшими тёмными разводами и подумала, что если понимание – это высшее счастье, то я его, кажется, нашла…

====== 30) Память ======

Комментарий к 30) Память *«Это утро на следующий день,

И моя душа лежит разбитая.

Это утро спустя,

Начинается новый день,

И моё время истекает»…

(Lacrimosa, “Der morgen danagh”. Перевод с немецкого)

«Infandum renovare dolorem».

«Вновь воскрешать несказáнную боль».

После пяти минут сидения в одиночестве, я была вынуждена отправиться в душ, углядев наконец, что часы показывали шесть утра, а значит, жнец меня не просто так поднял. Предположив, что Гробовщик закончил работу над фальшивой Плёнкой, а потому пришёл звать меня на экзекуцию, я решила ему нервы не трепать и по-быстренькому собраться. Приняв душ и переодевшись в чёрный спортивный костюм, я завязала волосы в высокий хвост и отправилась на встречу с прекрасным в лице Смерти с косой, вяло жевавшей печенюшки на моей кухне. Легендарный оценил мой боевой настрой словами: «Прихорашиваются перед казнью только кокетки и знатные леди. К какому типу мне тебя отнести?» Я на это лишь рассмеялась и покладисто ответила, что куда хочет, туда пусть и относит, я непритязательная, на что Легендарный повелел мне распустить волосы и оставить дома спортивную куртку – нам предстоял поход в его лабораторию. Я озадачилась, но вопросов задавать не стала и просто выполнила требуемое, а Гробовщик, оставив на столе недопитую чашку чая, заставил мир вокруг вспыхнуть белым светом и перенёс нас в какое-то тёмное, мрачное помещение.