Текст книги "Поиграем со смертью?..(СИ)"

Автор книги: Tamashi1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 45 страниц)

– Ну, может быть, – признал поражение я, подумав, что шанс-то у Грелля был, только если Гробовщик у нас тоже фанат Голубой Луны. В противном случае у Динки шансов больше. Хотя она смертная, а значит, для Легендарного она даже хуже жнеца-гея. Ведь они к нам относятся как к мешкам с костями, и потому максимум, что им от нас может быть нужно – секс. На большее ей рассчитывать не стоит.

– Фигово, – решил я поделиться наболевшим с Сатклиффом, пытавшимся заварить чай. – Если даже Динка и заинтересует Гробовщика, то только на одну ночь, и всё. Надо бы мне с ней об этом поговорить…

– А это разве не будет вмешательством в её жизнь? – хитро так протянул Грелль, и я удивлённо на него воззрился. – Заметь, она твоего совета не спрашивала, да и любой, кому будут указывать, кого любить, а кого нет, возненавидит советчика. Влюблённые не видят дальше собственного носа, потому так часто обжигаются. Но если они не будут обжигаться, то и не найдут того, кто их примет.

Это ещё что за лекция о любви такая? Я нахмурился и, отобрав у жнеца заварку, начал самолично заваривать чай. Грелль же уселся на стул и, как-то на удивление печально на меня глядя, спросил:

– Ты всё-таки влюбился в эту скучную девчонку?

– Нет, – покачал головой я, совсем не разозлившись на этот вопрос. Кажись, я к нему уже привык. – Просто волнуюсь за неё – Динка мой друг. Но ты, кажись, прав. Она обидится, если я полезу не в своё дело. Вот только жаль, что она не видит очевидного: мы из разных рас, и смертные для жнецов – лишь мешки с костями, не более того. На любовь до гроба ей рассчитывать не приходится – она состарится и умрёт, а Гробовщик будет вечно молодым. Зачем ему старуха? Зачем ему смотреть, как она умирает, даже если вдруг он увидит в ней не просто очередной набор сухожилий и мышц, а личность? Да и не увидит он её замечательных душевных качеств – она априори для него только подопытный кролик, не больше. Наши расы слишком разные.

– Верно, но только отчасти, – подозрительно тихо ответил Грелль. – Да, смотреть, как любимый умирает, тяжело. Как стареет – тоже. Человеческая жизнь для нас как один миг, потому мы не можем связать себя с людьми узами настоящей любви и быть верными смертному до его гроба. Но почему ты отвергаешь мысль о том, что жнец может влюбиться в человека? Не обращай внимание на моего напарничка, у Нокса вообще любовь измеряется только постелью. Но, Лёшечка, быть со смертным, которого полюбишь, хотя бы несколько лет – разве это не прекрасно? Наши жизни не имеют финальной точки, мы в любом случае переживём своего партнера, а потому смотреть, как он умирает, никто не согласится. Но год, два, три быть счастливым со смертным – почему нет?

– Потому что мы для вас – низшие существа, – озвучил я очевидную истину, разливая чай по чашкам.

– Не скажи, – усмехнулся Грелль и, подперев рукой подбородок, заговорщическим шёпотом поведал: – Смертные для нас и впрямь в большинстве своём – мешки с костями, слишком хрупкие, слишком слабые, слишком недолговечные. Они нам неинтересны ввиду своих физических особенностей – кому нужно слабое существо рядом? Но если человек сумеет заинтересовать жнеца, его отношение может измениться. Открою тебе страшную тайну, Лёшечка! – я аж напрягся. Кажись, сейчас Грелль опять съедет на обсуждение наших с ним взаимоотношений. – Сначала я видел в тебе лишь симпатичную игрушку, которая может меня позабавить. Но в Америке ты меня удивил – кинулся на помощь тем деткам, зная, что, скорее всего, не выживешь, пообещал сходить со мной на кладбище ради их спасения, хотя очень боялся этого похода. Меня это заинтриговало. Потому теперь это не только игра. Ты мне интересен.

– Окстись! – пробормотал я и одарил Грелля полным глобального ужаса взглядом. – Надеюсь, ты там в меня влюбляться не надумал?

– Пока нет, – захихикал жнец, и у меня аж от сердца отлегло. – Но ты меня заинтересовал как личность. Ты слаб физически, как все смертные, но у тебя есть стержень, что меня в тебе привлекает.

– Слава Богу, что не влюбился, – поставив перед ним чашку чая, искренне сказал я. – Ты в принципе неплохой мужик, хоть и с заскоками, и пока это всё игрой было, мне тебя посылать было просто. Но реально чувства ранить я не хочу, так что не смей в меня влюбляться – я всё равно натурал!

– Посмотрим, посмотрим, – протянул жнец, и я закатил глаза, но Сатклифф, к счастью, сменил тему: – Так что, чисто теоретически, даже у твоей обделённой внешностью подружки есть шанс заинтересовать Легендарного. И если это произойдёт, хотя бы пару лет счастья он ей сможет обеспечить. Почему же ты не хочешь поддержать подругу, а вместо этого решил «вразумить» её, лишив мечты?

Я призадумался. В принципе, если Грелль сказал правду, то шанс у Динки есть – она очень интересная личность. Да и прав жнец, с какого фига я решил, что моё мнение – главное и окончательное, а жизнь сложится именно так, как я предполагаю? Если Динка и ошибётся, то это будет её ошибка, а на ошибках учатся. А вот если я своими нравоучениями лишу её надежды на счастье, пусть и недолгое, то грош мне цена как другу. Пусть уж лучше она набьёт себе шишку своими собственными ошибками, чем я сознательно испорчу подруге жизнь, ведь если Грелль считает, что у неё есть шанс, значит, он и впрямь есть.

– Ты прав, – вздохнул я и уселся на своё законное место с чашкой в руках. – Спасибо, мозги вправил.

– Для чего же ещё нужны друзья! – всплеснул руками Грелль и рассмеялся. – Обращайся, если что!

– Ловлю на слове, – хмыкнул я и, изобразив пальцами пистолет, «пальнул» в Сатклиффа.

– Ах, я так рад быть пойманным тобой, Лёшечка! – картинно закатил глаза жнец и, приложив руку ко лбу, распластался по стулу, как подстреленный. Я рассмеялся, потому как во всём этом спектакле было куда больше ехидства, чем картинного жеманства, и Грелль ко мне присоединился. Кстати, мне кажется, я начал его лучше понимать, и это заметно изменило наши взаимоотношения. Всё-таки у Грелля хоть и дофига тараканов в голове водилось, он был крайне интересным, умным и внимательным собеседником, да и вообще, когда фигнёй не страдал, становился отличным товарищем. Вот только когда его заносило… Но не будем о грустном.

Вскоре из ванны выползла Дина, и я, как бравый рыцарь, поинтересовался состоянием её руки. Как оказалось, вчера вечером над раной моей подруги помудрил Гробовщик, а потому она почти не болела, и хотя драться Динка бы не смогла, всё же подвижность её ограничена не была. Это безмерно радовало – Спирс ведь сказал, что драться нам в ближайшее время вряд ли придётся. Динка данную новость выслушала без особого энтузиазма и лишь сказала, что отсутствие сражений вряд ли очень сильно облегчит нам жизнь, но всё же признала, что с её раной бои были бы явно излишними, так что новость скорее хорошая, чем плохая. А ещё я сказал подруге, что сдержу слово и ни в коем случае не полезу в её прошлое, и если она волнуется из-за вчерашнего нашего поступка, то не стоит, ведь мы это сделали только чтобы удостовериться, что она жива и не нуждается в срочной медицинской помощи. Динка оттаяла и разулыбалась, сказав, что верит мне, и я ещё раз пообещал не лезть в её прошлое. Если честно, у меня прям камень с души свалился, учитывая утренние треволнения, да и Динка, кажись, пришла в норму – по крайней мере, она бодро принялась за готовку, даже у Грелля поинтересовавшись, чего он хочет на завтрак. Жнец от её стряпни ожидаемо отказался и слинял вниз, к геркулесовой каше демона, которая, кстати, была на удивление вкусной, а ведь обычно овсянка до безобразия мерзкая. Я же, нарезая салат (сам вызвался помочь), рассказал Динке о проблемах сестры, на что она удивительно спокойно ответила:

– Инна выкрутится. Ты видел вчера её глаза? Я знаю этот взгляд. Он бывает у тех, кто переступил через чужую жизнь.

Я так и не понял, что Дина имела в виду – Инка ведь не станет никого убивать ради рабочего места! Да и она сама говорила, что убить не сможет, поэтому что значит «переступил через чужую жизнь», я взять в толк не мог. Но буквально через полчаса этот вопрос отошёл на последний план. Мы позавтракали и зарылись в интернет, разыскивая информацию о различных природных катаклизмах и способах в них выжить, но стоило лишь нам открыть страницу о наводнениях, как мир полыхнул белым. Мы не успели…

====== 25) Контраст ======

Комментарий к 25) Контраст В данной части опять появится предложение, лишённое знаков препинания. Это не ошибка – так планировалось. Спасибо всем, кто продолжает читать эту работу)

«Ex malis eligere minima».

«Из зол избирать наименьшее».

Открыв глаза, я с удивлением обнаружил, что стою на своих двоих – сознание при перемещении я не потерял, да и голова абсолютно не болела. Видимо, и впрямь к таким переходам быстро привыкаешь… Вот только обстановка вокруг отнюдь не радовала – мы готовились к потопу, а получили пожар. Я, Дина и Спирс стояли в центре небольшой симпатичной комнаты с односпальной кроватью, шкафом и тумбочкой, на которой стоял кувшин воды. И всё бы ничего, да вот только в коридоре бушевал пожар, уже ползший к нам по полу и потолочным балкам. А ещё с нами не было Инны, и это заставило меня метнуться к коридору. В ту же секунду меня схватили за плечи и оттащили обратно, а перед дверью рухнула горящая балка. Алые языки пламени лизали старое дерево, распространяя удушливый аромат гари, а дым сизой пеленой скрадывал детали обстановки. Мы очутились в Аду. В самом пекле…

Оттащивший меня жнец заявил, что Инна в коридоре, и мне не следует вмешиваться – она должна спастись сама, и мне не позволят ей помочь. Я хотел было возразить, но вовремя понял, что это будет бесполезно, и потому просто занял наблюдательную позицию рядом со жнецом. Инка, что интересно, перенесла перемещение хуже нас с Диной – она лежала в коридоре без сознания, а вокруг неё бушевал огонь. Я сжимал кулаки, глядя на безжизненную фигуру сестры, а Дина, распахнув окно, осматривала местность. Куда нас занесло? В какое время? Есть ли у нас шанс спастись?..

Внезапно Инна пошевелилась, и я заорал:

– Инка! Подъём! Горим!

Сестра встрепенулась и распахнула глаза, а в следующую секунду я услышал шипение и полный ненависти голос, проклинавший жнецов, демонов и их начальство. Ругая нечисть на чём свет стоит, Инка встала, скинула куртку, набросила её себе на голову, но в следующую секунду покачнулась и упала – кажется, у неё закружилась голова. Вот только мой крик оборвался на полуслове. Я замер. Как в замедленной съёмке я наблюдал картину, которую не скоро забуду.

Вот Инна поднимает голову, услышав скрежет. Вот балка, объятая пламенем, с грохотом обрушивается вниз, удерживаясь у потолка лишь одним концом. Вот сестра вжимается в пол, глядя на огонь полными ужаса глазами. Вот громовой удар знаменует столкновение балки с полом… а впрочем, нет, не с полом. Дерево, объятое огнём, упало на хрупкий столик, возле которого лежала сестра. Но он почему-то не сломался.

Инка тут же выкатилась из-под балки, и в следующую секунду столик с жутким треском раскололся на части, а искры разлетелись в стороны от того места, где только что лежала моя сестра. Инна же вновь накинула на голову куртку и со всех ног кинулась в огонь. Перепрыгнув доску, горевшую у порога нашей комнаты, она влетела к нам и, скинув куртку, начала сбивать ею пламя, которое успело вспыхнуть на её штанине. Я тут же кинулся к сестре и, тоже сбросив куртку, попытался ей помочь, но Инка велела не мешать, и я бросил эту затею. Наконец, сестра справилась с огнём и, подлетев к Дине, спросила:

– Где мы?

– Великий лондонский пожар, – флегматично ответила Динка, и я подошёл к девчатам.

Вид за окном поражал воображение, но если кто подумал, что я увидел шикарные особняки или дворец, он ошибся. Мы были на третьем этаже каменного дома, под которым расположилась узкая, грязная, унылая улочка, мощёная грубо обтёсанным булыжником. Дома перед нами, насколько хватало глаз, были объяты пламенем. Где-то вдалеке, слева, виднелись ещё не пострадавшие здания, но мы бы туда попросту не добежали, учитывая ширину улочек и странность самих домов – верхние этажи были больше нижних, и потому крыши находились на мизерном расстоянии друг от друга. Над ночным городом расстилалось красное марево, а чёрное небо не было видно за плотными клубами серого дыма.

Инка вытащила из рюкзака верёвку и быстро привязала один конец, второй сбросив вниз. Динка же протараторила, пока сестра копалась с временным «лифтом», который должен был доставить нас вниз:

– Собор Святого Павла пока не горит, видите его крышу? Вон там, – она указала на тот самый, не объятый пламенем район. – Значит, сейчас ночь с воскресенья на понедельник. Первый день пожара. В воскресенье вечером начался огненный смерч, но, учитывая, что мы в норме, нас забросили далеко не в эпицентр. Значит, наверное, шанс спастись есть. Надо идти к реке. Она у нас за спиной. Но портовые районы горели ужасно – там не пройти. Значит, надо идти в сторону Собора Святого Павла, а уже оттуда, по не горящей территории, к Темзе.

– Легко сказать, – проворчал я и закашлялся.

Дина лишь пожала плечами, а Инка велела нам повязать на головы тряпки, чтобы спрятать волосы и прикрыть рты свободными краями – дышать через фильтр, пусть и фиговый, должно было быть хоть немного легче. Как только мы выполнили указание, сестра, проделавшая ту же операцию, вылила содержимое кувшина нам на головы, а точнее, на платки, и мы быстро спустились вниз по верёвке. Вот только легче дышать на улице не стало – дым, гарь, копоть и угарный газ перехватывали горло и давили на лёгкие. Было нестерпимо душно, жарко и страшно, а вокруг нас разверзлась преисподняя, из которой вздымались к небу алые столбы пламени, заволакивая чёрное небо уродливыми серыми тучами, не обещавшими дождь. Пепел сыпался из дымовых клубов вместо воды…

Мы кинулись бежать по узким улочкам, петляя по средневековому Лондону, а огонь трещал, выл, стонал, разрушая всё на своём пути. Он пожирал город, его грехи, болезни и радости под аккомпанемент грохота рушившихся домов. И этот огненный Ад не собирался отступать – у него в меню было ещё больше половины Сити… Инна бежала первой, Динка – следом за ней, буквально по пятам, и если сестру вело не в том направлении, Дина корректировала наш маршрут. Я бежал за подругой, а жнец замыкал нашу похоронную процессию, внимательно вглядываясь в стены домов, словно боялся, что они на нас рухнут. Впрочем, не зря боялся…

Горело всё, и мне даже начинало казаться, что сам воздух плавится, заставляя пылать каменные стены. Крыши, отправляя к небесам алые искры, рассыпались на части, срываясь вниз и осыпая землю огненным дождём. Из окон выпадали рамы, с таверн срывались таблички, двери с грохотом обрушивались на мостовые, лишившись косяков… Порой улицы становились похожи на трубы, а верхние этажи домов практически смыкались над нашими головами, и тогда на землю падали раскалённые докрасна, объятые огнём балки. А мы всё бежали и бежали вперёд, не сбавляя темпа, задыхаясь от кашля, и лишь когда на меня или Дину должно было что-то рухнуть, жнец кидался вперёд и буквально вырывал нас из лап смерти. Забавно, Смерть спасала жизнь смертным… Но смешно мне не было – слишком у Спирса было серьёзное выражение лица, вот только усталость и безразличие в глазах давали понять, что он нас спасал не по доброте душевной, а лишь из-за приказа. А приказов Уильям Т. Спирс никогда не ослушается…

Инне повезло меньше – ей жнец не помогал и лишь цепким взглядом следил за тем, откуда приходило к моей сестре спасение. Первый раз оно пришло внезапно: Инка замерла от резкой боли в икре и, присев на корточки, начала растирать ногу, а в следующую секунду прямо перед ней рухнул кусок горящей крыши. И буквально тут же нога у сестры болеть перестала, по крайне мере, Инка вскочила и помчала дальше, бросив нам:

– Судорога. Уже прошла.

Через пару поворотов мы оказались в той самой «трубе» из странных домов с увеличивающимися этажами, и на Инну полетела горящая балка. Но мой крик сестру не достиг. Она пробежала прямо под этой самой балкой, застывшей над землей – её падение затормозила другая, едва тлевшая деревяшка, которая вообще непонятно почему рухнула вниз. Видимо, чтобы спасти мою сестру, зачем же ещё? Ведь как только Инна промчалась под пылавшей аркой, эта шаткая конструкция обрушилась на дорогу, и нам с Диной пришлось перепрыгивать через костёр, как в ночь на Ивана Купалу…

Но стоило лишь нам выбраться на более широкую улицу, как сестру отвлёк грохот обрушившихся этажей в доме за нашими спинами, на который она обернулась. А на то место, где она должна была находиться, не притормози её резкий звук, упала горящая деревяшка внушительных размеров. Инна стояла, глядя куда-то вдаль, влажный платок скрывал волосы, «маска» из его края сбилась, позволяя рассмотреть лицо моей сестры, сажа и копоть на щеках делали её похожей на работницу угольной шахты, а за её спиной бушевал огонь. И алое марево, взмывавшее к серому облаку дыма, ронявшему на землю слёзы из пепла, казалось мне чудовищной рамой для самой отвратительной в мире картины. Умиравший город, слёзы неба, превратившиеся в прах, и языки пламени в безразличных, спокойных зрачках моей сестры, которой было откровенно наплевать на погибавшее в огне будущее тысяч людей. И мне на секунду показалось, что я смотрю не на человека, а на демона. Ведь даже глаза её сейчас стали алыми, как кровь. Их окрасил в цвет смерти огонь, но лишь её собственная душа могла окрасить их безразличием…

И мне показалось, что на этот раз она не нуждалась в шёпоте, убеждавшем её, что происходящее – лишь иллюзия.

Инна вдруг усмехнулась и кинулась бежать, на ходу поправляя «маску», а я провожал её фигуру недоуменным взглядом и вспоминал слова Дины. «Я знаю этот взгляд. Он бывает у тех, кто переступил через чужую жизнь». И, кажется, я наконец понял, что она имела ввиду. Главное, что ты выживешь, да, Инна? Остальное значения не имеет, даже если на кону будут тысячи чужих судеб. Ты через них попросту переступишь.

Я бросился следом за сестрой, которая никогда не была мне близка, но которую я уважал, и которая теперь стала для меня самым непонятным существом на планете. Динка бежала прямо передо мной, но мне казалось, что и её я не знаю – в движениях моей подруги сквозило спокойствие и целеустремленность, словно вся эта картина её нисколько не ужасала. А вот я был в панике и думал о том, сколько людей погибло в этом чудовищном духовом шкафу, а сколько лишились крова и всего, что имели… Наверное, я и правда просто глупый, наивный мальчишка. Я думаю о других, когда надо думать о том, как спасти собственную шкуру. Но если это делает меня идиотом, я не хочу умнеть. Потому что я не хочу становиться демоном. Я просто хочу, чтобы добро побеждало зло.

Наивный…

И тут мы выскочили на улочку, застроенную деревянными двухэтажными домиками с соломенными крышами, которые напоминали огромные костры. Если у каменных домов хотя бы стены не поддались огню, здесь все было алым, словно мы сунулись в жерло вулкана. Инка резко затормозила и, прокашлявшись, поймала Дину за рукав.

– В обход? – хриплый голос, пот, стекавший по щекам ручьями, и решительный взгляд, не знавший слова «сдаться». Инна начала вытирать лицо тем самым краем тряпки, что служил ей маской, и я последовал её примеру – из-за за обильного потоотделения даже просто держать глаза открытыми было тяжело.

– Да, здесь не пройти, наверное, – сквозь кашель ответила Дина, и вдруг из соседнего переулка появилась сгорбленная фигура.

Мы замерли, а человек, едва передвигавший ноги, вдруг громко, надрывно закашлялся, а когда кашель утих, посмотрел на небо. Серые драные штанины лохмотьями свисали с худых, как спички, ног. Коричневая рубаха, которую можно было назвать лишь тряпьём, прикрывала выпиравшие кости этого живого скелета. Красное лицо, запавшие глаза, сухие, потрескавшиеся губы и полные муки глаза. Он покачивался в такт дрожащим языкам пламени и смотрел на скрытое от наших глаз небо, а затем вдруг захрипел и рухнул на раскалённую пыльную землю, как подкошенный. Секунда, и я рванулся к нищему, потерявшему сознание, но меня схватили за руку и рывком дёрнули назад. Я обернулся. Инка держала меня за руку, и в её глазах плескалась ярость.

– Только попробуй, – прошипела она.

Чего?! Это я должен человека на верную смерть в огне бросить?!

– А не пошла бы ты…

– Заткнись, – оборвала меня Инка. – Он болен. Хочешь сдохнуть от чумы?

– Чего? Какая чума, Инн, ты с дуба рухнула?! Он просто…

– Бубонная чума, – вмешалась Дина. – Великий лондонский пожар уничтожил последние очаги заражения. Великая чума пришлась на тысяча шестьсот шестьдесят пятый год, но отдельные случаи заболевания фиксировали вплоть до этого дня.

– Да он просто нищий, потерявший сознание от голода! – крикнул я и рванулся к мужчине. Но в ту же секунду меня сбили с ног, а следом затылок пронзила тупая боль – меня со всей силы приложили головой о землю.

– Ты будешь меня слушаться, Алексей! Или подохнешь! Выбирай: или делаешь, что я говорю, и выживаешь, или выбираешься из этого чёртова пожара в одиночку – без меня, Дины и Спирса! Зато с чумным больным, который испускает дух! Ну?!

Я с ужасом посмотрел на сестру. В её лице не было ничего человеческого – только холодная, жестокая решимость довести задуманное до конца. Слушая её голос, я подумал, что она в ужасе, ведь Инна кричала, но… в её глазах не было ни паники, ни страха, ни отчаянья. Ни даже злости. В них застыло безразличие и обещание переступить даже через мою жизнь, если потребуется.

Нищий вдруг вновь закашлялся, и я обернулся. Зря. Тело мужчины содрогалось в конвульсиях, он надрывно кашлял, царапая землю, а на пыльную дорогу с потрескавшихся губ срывались алые капли.

Он был болен. Он умирал. И если я помогу ему, заражусь чумой…

– Понял, спаситель мира? – процедила Инка и снова приложила меня головой о землю. А жар становился просто нестерпимым… – Ты его не спасёшь! Он уже мёртв! Либо ты встаёшь и идёшь за мной, либо горишь в этом Аду, понял?! У тебя выбор есть, у этого четырёхсотлетнего трупа – нет. Выбирай.

Инка встала, отпустив ворот моей куртки, и я вновь посмотрел на нищего. Он уже не дрожал, и лишь едва заметно скрёб пальцами по земле. А огонь раскалял воздух, и рядом с больным падали пучки горевшей соломы, обещавшие его сжечь. Если я ему помогу, я сам умру. Если оставлю здесь, умрёт он. Сгорит. Но ведь он уже мёртв, разве нет? И даже если я его выведу, через три часа он исчезнет, словно его и не было! Но так он всего лишь исчезнет, а если я его брошу – сгорит! Но… я тоже не хочу умирать… Но ведь чума излечима, разве нет? Я ведь смогу потом обратиться к врачу и…

– Алексей, – Инна присела рядом, загородив от меня нищего, и её голос вдруг стал спокойным, тихим и полным уверенности в своей правоте. – Этот человек мёртв. Но даже если ты вытащишь его отсюда, он исчезнет. Подумай вот о чём: он мучается. Ему очень больно. У него нет сил даже стоять, не то, что идти. Он умирает, но никак не может умереть. Он мучается от боли и невозможности ни умереть, ни покончить со всем этим. Да, чума лечится. Современная чума. Эти же палочки – семнадцатого века. У каждого вируса есть свой штамм, знаешь? Как у гриппа есть сотни разновидностей, и от каждого вакцина своя. Кто даст гарантию, что чуму семнадцатого века смогут вылечить антибиотики двадцать первого? Ты хочешь рискнуть? Ради того, чтобы продлить агонию умирающего? Ты хочешь заставить его мучиться ещё дольше? Здесь он умрёт, задохнувшись угарным газом – его лёгкие уже еле работают. Ты видел, он кашляет кровью – видимо, его лёгкие уже не выдерживают. Они не смогут поддерживать жизнь в таком душном месте. Он не сгорит – он задохнётся. Продлишь его мучения или позволишь умереть, не мучаясь лишние три часа?

Я переводил взгляд с сестры на Дину и думал о том, права ли Инна. Но мои размышления прервал Спирс, бросивший:

– Времени нет, скоро все пути будут отрезаны. Этому человеку не помочь. Не стоит играть в Бога, Вам не спасти в этом мире ни одного смертного. Либо Вы идёте по доброй воле, либо я заставлю Вас идти – кармический баланс нарушать нельзя. Мёртвые должны быть в могиле, живые – жить.

Играть в Бога, да?.. Вот что я всё это время делал? Их не спасти, так? Никого. Тогда зачем вообще кому-то помогать, если ничего не изменить? Бесит! Бесит это всё! Почему невозможно ничего изменить? Почему нельзя никому помочь? Потому что они все давно умерли? Но ведь вот они, перед нами, живые! Или… уже нет? Или это лишь тени давно умерших людей?..

– Они давно умерли, Лёша, – тихо сказала Инна, и я встал.

– Идёмте, – я не узнал свой голос. Потому что в этот момент я себя ненавидел. Я не Бог, и не мне решать, жить человеку или умереть. Но я отказался помогать тому, кто нуждался в помощи. Я не хотел вершить судьбы – лишь хотел помочь тем, кто нуждается. Вот только мне пришлось делать выбор. Он или я. И я выбрал свою жизнь.

Мелочный. Эгоистичный. Трус.

Ненавижу себя…

Инна схватила меня за руку, но я её отдёрнул, и сестра, одарив меня раздражённым взглядом, бросилась бежать. Мы вновь мчались по залитым алым маревом узким улочкам с липкими, скользкими камнями, усыпанными мусором и облитыми помоями. А я всё никак не мог оглянуться, чтобы посмотреть на человека, которого мы бросили умирать.

Подло. Жестоко. Беспощадно.

Ненавижу этот мир…

Воздух раскалился до предела, горло разрывало удушье, кашель стал почти беспрерывным, и мне казалось, что я скоро выплюну на землю собственные лёгкие… как тот нищий. Но мы бежали вперёд, в оранжевое пекло, роняя капли пота и слёз, которые из нас выжимали жар и кашель. А конца этим грязным узким улочкам видно не было, и огненный лабиринт превращался в ловушку. Безвыходную ловушку.

Нас решили поджарить заживо.

Воздуха не хватало, мы натыкались на тупики, разворачивались и бежали обратно. Петляли, как слепые в темноте, а мир рушился на наших глазах, снова окрашивая всё вокруг в алый. Вот только на этот раз – собственноручно… И рушившиеся крыши, падающие балки, осыпавшиеся старые каменные стены становились привычным фоном, который пугал уже не своей ужасающей неотвратимостью, а этой самой, пресловутой обыденностью.

Словно Ад стал нормой, а разрушение – единственно возможной реальностью.

И рёв пламени, его треск уже словно не звучали для нас, отгоняемые сознанием. Даже постоянная опасность обрушений почему-то стала не больше, чем безумной игрой. Только порой жнец вдруг кидался к нам с Диной и спасал наши жизни… но даже это перестало пугать.

Это всего лишь Ад всего лишь смерть слышишь они тебя поглотили!

Мы привыкли. И это было самым страшным.

Инна ещё дважды чудом спаслась от смерти. Сначала дверь повисла на запоре, непонятно как удержавшись от падения на мою сестру, а затем из подворотни вдруг вылетел мужчина лет сорока в довольно потрёпанном наряде, тащивший за плечом объёмный тюк, и, врезавшись в Инку, грохнулся на землю, уронив и её. А рядом с ними обрушился целый этаж, выступавший над улицей, и серые камни, покрытые чёрной сажей, словно нехотя продолжало лизать пламя, догоравшее на головешках. Англичанин выглядел ошалело и испугано, но на наш странный внешний вид даже внимания не обратил. Видимо, настолько был напуган. Он подскочил, закинул тюк обратно за спину и окинул нас мутным, полным ужаса взглядом. Я тоже успел мельком его рассмотреть: на ногах лондонца красовались чёрные штаны, серые чулки и видавшие виды башмаки с пряжкой, а дополняла образ «скромного труженика» странная «куртка» до пояса из чёрного сукна, плотно облегавшая упитанную фигуру, которая характеризовалась объёмными на плечах рукавами и стоячим воротом, из-под которого торчал некогда белый, а ныне – грязный воротник рубашки. Англичанин наконец обрёл дар речи и, всё ещё глядя на нас ошалевшими глазами, затараторил:

– Вы тоже вернулись за вещами? Надо бежать! Я успел – забрал, что смог! Надо бежать! Торопитесь, надо идти к реке!

– Нет, надо идти в сторону Собора Святого Павла, – перебила его Инка. – Портовые районы все в огне, туда не пробиться – мы пробовали.

– Проклятье! – выругался мужчина и, осмотревшись по сторонам, рукавом стёр струившийся по лицу пот. – Тогда нам надо на запад. Благодарю за совет. Надо бежать!

– Да, только как до Собора добраться? Мы заблудились, – снова влезла Инна. О, она уже начала окучивать местное население просьбами о помощи! Да уж, ей палец в рот не клади – руку по ключицу отгрызёт.

– А? Ааа! Да. За мной! – приободрился идеей сотрудничества англичанин, явно не желавший больше бродить в одиночестве по этому раскалённому лабиринту Минотавра.

Мы вновь помчали в том же направлении, что и до этого, но теперь на тупики не натыкались, ведь нас вёл местный житель. Что интересно, когда англичанина чуть не пришибло рухнувшей откуда-то сверху деревяшкой, Дина буквально вытолкнула его из-под неё, в то время как Инна и Спирс даже не рванулись к нему на помощь, в отличие от меня. Вот только я был слишком далеко, а потому опоздал, Динке же повезло – она спасла человеку с тюком жизнь. Если честно, у меня закрадывались подозрения о том, что он был мародёром, но так это или нет, было не особо важно – главное, что он не погибнет в этом огромном костре, а остальное – на его совести…

Наконец огонь начал затихать, и уже далеко не все дома вокруг нас напоминали факелы. Только из окон верхних этажей вырывалось пламя, да по крышам ползли алые мазки кровавых красок… Преодолев ещё пару переулков, мы вырвались на пустынную, грязную улицу, и я с удивлением обнаружил, что мы всё же нашли выход из ловушки. Огня поблизости не было. Как не было и гари, заставлявшей дыхание срываться на кашель. Но дышать, если честно, легче не стало – здесь было жарко, душно, а ещё безумно воняло нечистотами. Когда мы проходили мимо одной из подворотен, мне на секунду показалось, что меня вывернет наизнанку от удушающего смрада – вонь помоев, мусора и содержимого ночных горшков в этом переулке была просто невыносима…

Мы двигались всё дальше от пожара и с каждым шагом приближались к Темзе. Один район сменял другой, и наконец воздух, обжигающий, спёртый, стал немного прохладнее, а значит, мы были недалеко от реки. Вот только вскоре нам пришлось замедлить ход, потому как улицы оказались битком набиты горожанами, рвавшимися прочь из города. Тележки и повозки застревали в людском потоке, и алая ночь, окрашенная серым дождём из пепла, освещала сотни насмерть перепуганных лиц, отчаянно желавших выжить. То тут, то там разгорались споры, порой переходившие в драки, а телеги блокировали движение и только добавляли хаоса. Люди кричали, злились, но поделать ничего не могли, и эта человеческая река медленно, словно преодолевая саму себя, текла куда-то вдаль, едва заметно сменяя один квартал на другой. Под ругань, крики и проклятия люди двигались к спасению.