Текст книги "Поиграем со смертью?..(СИ)"

Автор книги: Tamashi1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 45 страниц)

– Идём, нечего слушать проигравших, – не обращая внимания на Грошева, велел жнец. – Они всегда плачут над пролитым молоком, хотя сами не донесли кувшин до стола. А вот нам надо «донесённое до стола молоко» на деньги обменять – не дело заставлять организаторов пускать слюнки на твой выигрыш.

– Спасибо, – пробормотала я и, разжав наконец кулаки, осторожно взяла жнеца за руку.

– Спасибо на бутерброд не намажешь! – негромко рассмеялся Величайший и потащил меня прочь от пышущего злобой и чуть ли не плюющегося ядом неудачливого игрока.

– Тогда я приготовлю тебе завтра торт! – просияла я, предвкушая совмещение приятного с очень приятным – готовки с подарком Легендарному.

– Лучше печенья. Они умещаются в карманах.

– Как скажешь.

На душе становилось всё спокойнее, режим «Халк крушить» был выключен, мир принимал привычные очертания, и почему-то мне не хотелось никому дать в глаз – даже Грошеву. Наоборот, впервые в жизни после скандала на меня накатило умиротворение. Может, потому, что впервые кто-то за меня заступился? А может, потому, что впервые в такой момент кто-то меня поддержал? Или, может, просто потому, что рядом с Гробовщиком я злилась, только когда он сам провоцировал меня, да и то последнее время на доведение меня «до ручки» у него уходило очень много времени?.. Не знаю. Но почему-то, сжимая его ладонь, я чувствовала себя так, как никогда прежде. Защищённой. Даже от самой себя…

====== 28) Ва-банк ======

Комментарий к 28) Ва-банк *«Так много людей смотрят на тебя,

Но всё же никто не видит тебя такой, какой вижу тебя я.

Потому что я сижу вдали,

В тени твоего света...»

(Lacrimosa, «Der morgen danach». Перевод с немецкого)

«Leve fit, quod bene fertur onus».

«Груз становится лёгким, когда несёшь его с покорностью».

Ночь прошла спокойно и на удивление мирно – я заснула очень быстро, а проснулась в отличном настроении. Покинув номер, я на всех парусах помчалась вниз – на встречу с прекрасным в лице седовласого, давно умершего пенсионера.

Мы с Гробовщиком ещё вечером договорились встретиться в восемь утра в холле отеля, и потому я спешила, как могла, боясь опоздать. К счастью, не опоздала – знакомой фигуры в чёрном в вестибюле отеля не обнаружилось. Я прислонилась спиной к стене и подумала, что такие вот путешествия плохи ещё и отсутствием завтрака. Нет, конечно, можно было что-то заказать в номер или сходить в ресторан, но я не очень люблю стряпню профессиональных поваров. И дело не в том, что она невкусная, просто когда готовишь для толпы незнакомцев, это больше похоже на штамповку, а когда варишь самый простой суп для того, кто тебе дорог, вкладываешь в него душу, и простейшее блюдо становится безумно вкусным. А ещё я не люблю питаться в ресторанах и кафе, так как постоянно задумываюсь о том, из каких продуктов приготовлена еда, не поваляли ли её на полу перед подачей, не должна ли на кухню наведаться санинспекция… Короче говоря, я тот ещё паникер, когда речь заходит о качестве еды. Потому и предпочитаю готовить сама, причём избегая полуфабрикатов.

Интересно, а что обычно ест Гробовщик? С тех пор, как паранормальные существа ворвались в мою жизнь, он питался у меня и, наверное, был доволен (если Величайший чем-то недоволен, он терпеть не будет – сразу все претензии выскажет, если, конечно, подобное высказывание не разрушит каких-то его планов). А вот о том, как он жил раньше, я ничего не знала, и это немного расстраивало… Впрочем, кто я ему, чтобы он делился своими тайнами? Просто подопытная мышь. Но меня это устраивает. Ведь о полезном подопытном экземпляре заботятся куда больше, чем о бесполезном товарище… Да и, как говорится, лучше скутер в руках, чем Ламборджини в мечтах, и если уж мне не светит стать Величайшему другом, то буду радоваться тому, что имею. Вот только иногда, в такие минуты, как прошлым вечером, когда он взял меня за руку, мне кажется, что вообще ничего не имеет значения – ни то, кто я для него, ни то, скоро ли он уйдет, ни то, о чём я мечтаю. И важно лишь, что он рядом. Потому что с этой печальной Смертью, носящей маску весёлого прозектора, я чувствую то, чего не могу испытать в одиночестве, а тем более с другими людьми. Покой, уверенность и счастье. Ведь мне не много для счастья надо – лишь знать, что меня принимают такой, какая я есть, без оговорок и оглядок на моё прошлое. А может, это как раз и есть «слишком много», потому никто раньше, кроме Стаса, меня не принимал? Может быть. Я не знаю. Я вообще ничего не знаю… Но хочется верить, что всё же это не самое эгоистичное желание на свете. Иначе оно будет обречено…

Жнец спустился точно в восемь, блеснув пунктуальностью и ухмылкой от уха до уха, и сразу же заявил, наплевав на мою нелюбовь к чужой стряпне:

– Без еды твой хрупкий организм будет неспособен трезво мыслить и активно двигаться. Выбирай, где хочешь перекусить, я к человеческой стряпне равнодушен и могу съесть что угодно.

– Совсем равнодушен? – печально вздохнула я, понимая, что и по этому фронту меня конкретно обломали. Я-то думала, Легендарный не возмущается на мою готовку, потому что она его устраивает, а он просто всеядный…

– Ну так что, куда пойдём? – проигнорировал мой вопрос жнец.

– Может, тогда, по пирожку сгрызём? – призадумалась я. – Здесь неподалеку есть небольшая пекарня, где я пару раз покупала выпечку. Вроде, там всё чистенько, да и вкусно. Что скажешь?

– Что ж, посмотрим на эту «чистенькую» забегаловку, – коварно ухмыльнулся Величайший и, достав из кармана брюк печенюшку в форме косточки, последовал на выход. Вот мне интересно, а где он эти печенья берёт? И из чего они сделаны?.. Они же безумно твердые, но, если помусолить, очень вкусные.

Что интересно, «забегаловка» у жнеца нареканий не вызвала – в ней и впрямь было чисто, уютно, а продавщица сияла фальшивой благожелательной улыбкой, за которой притаилась усталость, читавшаяся в глазах. Пироги оказались довольно вкусными, сервис – качественным, и потому вселенский Апокалипсис обошёл эту торговую точку стороной. Мы же с Гробовщиком перекусили, хоть я и не хотела ничего есть вне дома, а затем отправились на автовокзал, надеясь на то, что дорога домой окажется не менее удачной, чем вчерашний «заезд патологоанатомов». Впрочем, это я надеялась на такие мелочи. О чём думал жнец, понятия не имею.

Как только мы выбрались со станции метро, я подумала, что погода решила поиздеваться над людьми. Жара набирала обороты, планомерно приписывая себе дополнительные градусы Цельсия, а прохожие буквально растекались по асфальту, распивая пиво-воды и заедая всё это богатство мороженным. И только Легендарный стойко и мужественно переносил погодные аномалии, словно его весь этот температурный беспредел и не касался. Везёт же существам без крови! Или у жнецов кровь есть, но за неимением души она и на климат Тартара бы не отреагировала?

Мы с Величайшим молча шли по не слишком людной пыльной улице, в относительной тишине прогуливаясь мимо торговых палаток неподалеку от автовокзала, когда за нашими спинами раздался насмешливый мужской голос:

– Глядите, чуваки, тут кому-то холодно!

Ну вот, начинается! Не могла эта поездка спокойно закончиться, да? Кому там спокойно не живётся?

Я обернулась и ожидаемо обнаружила трёх ржущих во всё горло парней лет по шестнадцать-семнадцать, у которых явно ещё детство в филейной части играло, а гонор затмевал здравый смысл. И почему мне постоянно «везёт» на подобные встречи?

Подростки продолжали самоутверждаться путём попыток унизить нас с Гробовщиком, а тот косился на меня и ехидно усмехался, словно проверял, сорвусь я или нет. Я же старалась абстрагироваться от потоков нецензурщины и прочей гадости, глубоко вдыхая, медленно выдыхая и считая удары собственного сердца.

Сжать кулаки на вдохе. Закрыть глаза. Один удар, два, три. Открыть глаза, выдохнуть, отпуская злость. Четыре, пять, шесть. И так по кругу, по кругу, по кругу…

Ярость уходила, сменяясь зудящим чувством раздражения, и постепенно пульс выравнивался, а желание немедленно заткнуть эти поганые рты сходило на «нет». Легендарный довольно улыбался, совершенно не обращая внимания на зарвавшихся подростков, а я потихоньку приходила в себя.

Интересно, почему многим так нравится издеваться над окружающими? Чувствуют себя сильнее в эти моменты? Глупость какая. Если бы Гробовщик хотел, он давно бы превратил этих идиотов в фарш. Но они продолжали хохотать и издеваться над нами, повышая свою самооценку и не подозревая о том, что смеются над Смертью, которая слишком мудра, чтобы отвечать на их выпады. Но ведь даже у жнецов терпение не ангельское…

– Что, патлатый, даже подружку свою защитить не можешь, а? Не мужик? А, ну, типа, волосья как у бабы, значит, и сам баба? Трус!

Я замерла. Мир вокруг был на удивление чётким. Никакой всепоглощающей алой ненависти, никакого желания разорвать врага на части. Он просто должен заплатить за свои слова. Потому что я не позволю называть человека, смеющегося, когда душа рвётся на части, трусом!

Я обернулась. Гробовщик сложил руки на груди, и усмешка с его губ исчезла. Идиоты, шедшие за нами, расхохотались ещё сильнее.

– Чё, типа теперь баба будет этого патлатого слабака защищать?

Удар. Мощный, чёткий, уверенный. Ещё один. И последний. Три твари, забывших о первом правиле жизни, три удара, показавших им, что такое «естественный отбор». Я присела на корточки рядом с тем, кто назвал Гробовщика трусом, и процедила:

– Сильные выживают, слабые умирают. Но чтобы быть сильным, не нужно уничтожать слабых. Это удел абсолютных слабаков – издеваться над теми, кого они считают слабее себя.

– Да пошла ты, – пробормотал этот идиот, и в следующую секунду его затылок вновь познакомился с асфальтом – на этот раз с ускорением. Отпустив сальные, мерзкие волосы стонущего парня, я процедила:

– Принеси извинения, и мы уйдём.

– Да пошла…

И ещё один удар. А мир был на удивление чётким и красочным, словно это не во мне вскипала ненависть.

– Принеси извинения, или в следующий раз заработаешь трещину в черепе.

Он понял, что я не шутила. Наверное, увидел в той ухмылке, что не сходила с моих губ. Улыбайся, когда больно, смейся, когда хочешь плакать! Это и есть настоящая сила. Пережить всё, что ссудит судьба, не сдаться, не свернуть с выбранного пути. Смех сквозь слёзы – это не только маска. Это обещание идти до конца.

– Из… вини…

Не говоря ни слова, я встала и пошла прочь от двух лежавших без сознания идиотов и одной твари, которая получила по заслугам. Как-то меня спросили: «Какое право ты имеешь „наказывать” других, если сама совершаешь ужасные поступки?» Я ответила: «За мои грехи меня наказывают постоянно. И главное наказание ещё впереди. Я приму его, каким бы оно ни было, может, потому я и имею право наказывать тех, кто не хочет признать собственные грехи? Я грешна. Они тоже. Различие лишь в том, что я не считаю себя святой или достойной прощения». Это правда. Мои грехи не простить, слишком они тяжелы. Но безгрешных людей нет, и если я попаду в Ад, то лучше буду жить так, как диктует мне моя совесть, чем спрячусь в четырёх стенах, убегая от своей судьбы и неизбежной расплаты за всё совершённое. За каждый вздох. За то, что родилась. Ведь люди даже рождаются во грехе…

Вытерев руки платком, я выбросила его в урну и направилась к автовокзалу. Настроение было на нуле, но вины я за собой не чувствовала. Да, я их ударила, а значит, сорвалась и не сумела оправдать надежды Величайшего. Но в то же время я не потеряла контроль над собой и ударила их сознательно. И если бы история повторилась, я поступила бы точно так же. Потому что лучше не оправдать его надежд, чем позволить какому-то уроду оскорблять того, кто заслуживает лишь уважения.

– Стало легче? – послышался за спиной знакомый насмешливый голос, и я вздрогнула. Резко затормозив, я обернулась и тихо сказала:

– Прости. Я тебя подвела. Но я не могла иначе.

– Не могла или не хотела? – остановившись в паре метров от меня, уточнил Величайший и усмехнулся.

– Не знаю, – пробормотала я, глядя на пыльный серый асфальт. – Наверное, и то, и другое. Я не совсем сорвалась. Просто я никому не позволю говорить о тебе такие гадкие вещи.

– Пора бы уже тебе понять, что меня абсолютно не трогают замечания смертных. Они глупы и не способны понять меня, так почему я должен хоть как-то реагировать на их слова? Это для меня лишь комариный писк, не более. Жаль, что ты не хочешь осознать простую истину – слова тех, кто нас не понимает, не способны нас изменить, а значит, и отвечать на них смысла нет. Ведь это лишь слова, а они не имеют ценности, если за ними не стоит истина.

– Прости, – снова пробормотала я, понимая, что Гробовщик прав. – Ты прав, и я хочу научиться тоже пропускать глупые выпады мимо ушей, но…

– Но? Ты ведь не потеряла контроль над собой, значит, могла сопротивляться желанию познакомить кулаки с их носами. Так почему же ты пренебрегла моими уроками и советами, ударив их?

Я подняла взгляд на Легендарного и сказала то, чего говорить не хотела. Но я не могу ему врать. И не хочу. Только ему, потому что он понимает меня и мою правду.

– Потому что есть вещи, которые говорить нельзя. Может, тебе и наплевать на то, что о тебе думают смертные, но есть слова, которые не должны звучать в твой адрес. Пусть даже меня так назовут – я сделаю всё, чтобы сдержаться и не ударить в ответ. Но только не так. Называть трусом человека, защищающего меня от самого страшного – от меня самой, я не позволю. Потому что существует три самых больших кошмара: трусость, предательство и подлость. И обвинять в самом ужасном того, кто никогда и близко не подойдёт к этим кошмарам, я не позволю. Даже если придётся их избить. Даже если придётся разочаровать тебя. Потому что на свет не должна падать такая грязная тень. Никогда.

Мы молчали. Я смотрела на чёлку, скрывавшую глаза жнеца, и понимала, что в любую секунду он может уйти, и я больше никогда его не увижу. Если он решит, что я оказалась плохой ученицей, он может меня оставить. Но это было неважно, потому что решения своего я не изменю. Что бы ни случилось, я не позволю этим грязным словам приблизиться к человеку, которого безмерно уважаю. Пусть я эгоистка, я заплачу за этот грех, даже если в оплату потребуют самое дорогое. Но я не позволю называть того, кто мне дорог, таким ужасным словом и не позволю причинить ему боль. Потому что даже если ему плевать на смертных, это слово ужасно. И оно не может не ранить.

И вдруг Гробовщик в два шага преодолел разделявшее нас расстояние и, схватив меня за подбородок, приблизился к моему лицу. Он пристально смотрел мне в глаза, впервые решив на самом деле в них заглянуть – ведь у жнецов ужасное зрение, и без очков он не мог разглядеть черты моего лица, даже стоя на расстоянии вытянутой руки.

– А теперь скажи правду. Почему ты не хочешь, чтобы меня так называли? – процедил Величайший несвойственным ему ледяным тоном, и я тихо ответила, не отрывая взгляд от пепельной чёлки:

– Потому что не хочу, чтобы тебе было больно.

Тишина. И только где-то очень далеко, в ином мире, бурлила жизнь. Моё время замерло, и почему-то все тревоги исчезли. Не важно, что будет дальше, потому что я выбрала свой путь. Сама. Быть верной тому, кто мне дорог, и защищать его любой ценой. Это не так много, но и не совсем уж мало. Это то, о чём я мечтала для себя, но что решила подарить ему. Тому, кто всегда смеётся сквозь слёзы.

– Глупая девочка, – едва слышно произнёс жнец и отпустил меня, впрочем, не отстраняясь. – Неужели ты думаешь, что мне нужна защита?

– Нет, – вздохнула я. – Ты защитишь себя сам от чего угодно, а я слишком слаба для этого. Но я точно знаю, что если есть рядом тот, на кого можно положиться, жить становится легче. Просто потому, что ты больше не один. Ведь самое приятное, но и самое страшное – это одиночество. Я просто хочу, чтобы ты был счастлив. Только не знаю, что для тебя счастье…

– И пытаешься дать мне то, о чём мечтаешь сама, – хмыкнул Гробовщик и усмехнулся.

– Да нет, не «пытаюсь», – тихо ответила я и грустно улыбнулась. – Просто уже не могу и не хочу иначе.

Пару секунд Легендарный вглядывался мне в глаза, а затем вздохнул, махнул рукой и, ни слова не говоря, направился к вокзалу. Наверное, это и к лучшему, ведь я уверена, что мои и его представления о счастье слишком сильно различаются, а потому вряд ли ему так уж нужна моя забота. Но как бы то ни было, я верю, что она не может быть неприятна, и потому буду дарить ему внимание и тепло просто для того, чтобы он стал хоть немного, на одну тысячную счастливее. Он мне важен. И я хочу, чтобы он улыбался искренне. Наверное, я слишком многого хочу… ну и ладно, не важно. «Мечтать не вредно».

Домой мы ехали молча, я смотрела в окно, на проносящийся мимо пейзаж, а Гробовщик дремал, сложив руки на груди. А может, лишь сказал, что подремлет, а сам о чем-то размышлял, не знаю. В моём плеере звенели переливы прекрасных грустных мелодий, и полный тоски голос пел о любви, смерти, боли и раскаянии. Готичные мелодии швейцарской группы Lacrimosa сменяли одна другую, но лишь когда мир вокруг заполнился словами о свете и тьме, я улыбнулась.

«So viele Menschen sehen Dich

Doch niemand sieht Dich so wie ich

Denn in dem Schatten deines Lichts

Ganz weit dort hinten sitze ich»...*

Ведь света без тьмы не бывает, правда? И чем чернее тьма вокруг нас, тем ярче сияет свет, который мы однажды находим…

Мы вернулись домой, не проронив ни слова, а в голове моей всё ещё звенели немецкие строки о тьме, надеющейся обрести свой свет. Надежда – глупое чувство… наверное. Она редко оправдывается, но она слишком живучая. И умирает порой лишь вместе с нами. Но она же и помогает нам двигаться вперёд, разве нет? Поэтому я даже не знаю, стоит ли надеяться на лучшее, или надо быть реалистом и не ждать от жизни чуда. Но разве это плохо, иногда мечтать о несбыточном? О том, чтобы свет увидел тьму и помог ей самой стать светом?..

Вечер прошёл на удивление тихо и спокойно. Я готовила, Грелль болтал с Лёшей о захоронениях в Императорском Склепе, Инна и её демоны остались у неё и, как сказал Алексей, пытались разобраться в причинах появления аномалии, обсуждая прошлое Инны. Нокса не было – он как всегда умчал в неизвестном направлении, объявив, что вечер – это свободное от работы время, а Гробовщик, переодевшись в свою любимую мантиеобразную униформу, исчез, ни слова никому не сказав. Наверное, я всё же его чем-то обидела… а может, и нет. Я не понимаю его и одновременно с тем очень хорошо понимаю – даже не знаю, как объяснить. Я никогда не знаю, что у него на уме, но очень часто замечаю эмоции, которые он прячет. А может, мне это лишь кажется… Нет, не стоит об этом думать, а то с ума сойду. Надо просто жить, а время расставит всё по своим местам.

Следующим утром я проснулась в ужасном настроении. Было грустно, тоскливо и ужасно тошно. Но раскисать мне было некогда, и я, приняв душ, поспешила заняться приготовлением завтрака. Даже если никто, кроме меня, его есть не будет, даже если Гробовщику всё равно, чем набить желудок, даже если мои жалкие попытки позаботиться о дорогих мне людях никому не нужны, я всё равно буду готовить этот бесполезный завтрак и надеяться, что хоть когда-нибудь, хоть кому-нибудь он придётся по душе. Наверное. А может, и нет – человек предполагает, а Бог располагает… Но, как бы то ни было, приготовив завтрак, я начала разбирать сумку, оставленную вчера нераспакованной, а закончив с этим, решила собираться на работу. Точнее, к одному из нескольких учеников, которых родители заставили зубрить историю даже летом. У одного были ужасные оценки по этому предмету, и таким образом родители его наказали. Второму в следующем году предстояло поступление на истфак, и ему не дали отдохнуть от науки, которую слишком просто подзабыть, если постоянно не освежать в памяти имена и даты, а для простого напоминания, без изучения нового материала, подойдёт и простой студент, чьи услуги стоят намного меньше услуг институтского преподавателя, готовившего парня к поступлению. Мать третьей ученицы же считала, что её дочь должна быть отличницей по всем предметам, но на берущих большие деньги институтских репетиторов у них денег не было, а потому за помощью обратились ко мне – я назначала цены ниже школьных учителей, а учитывая, что именно учителя подтягивали эту девушку по основным предметам, «второстепенные» были свалены на плечи студентов-отличников, решивших подзаработать репетиторством. То есть, на таких же обделённых постоянной работой ботаников, как я. Наверное. А может, и нет, не знаю… Ну и ладно.

Грелля и Нокса дома не было, наверное, они отправились с Инной на новое место работы, а из комнаты Гробовщика не доносилось ни звука. И я почему-то поймала себя на мысли, что хочу его увидеть. Глупая, успела привязаться к нему за такое короткое время! Кошмар… Но я почему-то не хочу ничего менять. Точно глупая.

Переодевшись в брюки и свободную чёрную рубашку, я приступила к завтраку, но стоило лишь мне налить себе чаю, как кухня полыхнула белым, и передо мной обозначился объект моих тяжких раздумий собственной персоной. Гробовщик уселся на стул напротив меня, а я подорвалась и помчала к плите – наливать ему чай, благо, блины уже стояли на столе. Интересно, Величайший всю ночь где-то бродил? Впрочем, не моё это дело…

– У меня к тебе интересное предложение, – вырвал меня из раздумий голос жнеца, на удивление серьёзный. Я поставила перед ним чашку и вернулась на своё место, спросив:

– Какое?

– Подумай хорошенько, прежде чем дать ответ. Я предлагаю тебе поучаствовать в эксперименте. Очень опасном эксперименте. Для его проведения мне нужно твоё согласие и абсолютное доверие, иначе ничего не получится. Но предупреждаю, эксперимент этот может стоить тебе жизни.

Я нахмурилась и, внимательно посмотрев на Гробовщика, спросила:

– А можно поточнее? Что за эксперимент?

– Сейчас поясню, не спеши, – увернулся от прямого ответа он. – Сначала ответь, ты доверяешь мне на все сто процентов? Подумай хорошенько. Это не вопрос о доверии в экстренной ситуации, это вопрос об абсолютном доверии.

Я призадумалась. Глядя на пепельную чёлку, всегда скрывавшую от мира глаза, а значит, и душу жнеца, я размышляла, могу ли доверять ему абсолютно во всём. Да, он не предаст и не подставит меня, но могу ли я верить ему, не задумываясь о последствиях? Наверное, да, потому что он ещё ни разу не сделал чего-то, что могло бы мне навредить. А впрочем, это не являлось гарантией на будущее. Вопрос был в другом – хочу ли я ему верить? И я, даже не пытаясь разобраться в себе, потому как это бесполезный номер, просто подумала о том, что Гробовщик – самый дорогой для меня человек на свете. Потому что он меня принял. И я хочу ему верить.

– Я тебе доверяю, – наконец ответила я, и Величайший негромко рассмеялся.

– Слишком быстрый ответ.

– Ты же сам говоришь, что смертные глупы. Считай это плодом моей глупости, – развела руками я и спросила: – Так что за эксперимент?

– Ты слишком торопишься, – вздохнул жнец притворно-печально и начал помешивать чай своим железобетонным печеньем. Но, подперев щёку ладонью и оперевшись локтем о стол, он, наконец, всё же пояснил: – Впрочем, ладно, расскажу, раз уж ты так во мне уверена. Суть эксперимента в том, чтобы понять, способна ли искусственная Плёнка заменить Плёнку настоящую в ещё живом человеке.

– Как так? – опешила я. – А разве Плёнку можно изъять, не убив подопытного?

– Я бы не сказал, – туманно изрёк жнец и, откусив кусок печенья, уточнил: – Если из смертного вытащить всю Плёнку жизни, он умрёт. Плёнка – это запись всех событий в жизни человека, она связывает тело и душу. И если Плёнка будет изъята, человек умрёт. Однако, если изъять лишь небольшую часть Плёнки и тут же заменить её на искусственную, по моим расчётам, со смертным ничего не должно произойти. Точнее, он не умрёт, но изъятые воспоминания будут заменены на новые, фальшивые.

– И что ты мне предлагаешь? – нахмурилась я, отлично понимая, куда клонит жнец.

– Я хочу вырезать небольшой кусочек твоей Плёнки и заменить его на созданный мною, – спокойным, удивительно серьёзным тоном озвучил мои догадки Легендарный. – Стопроцентной гарантии на то, что в результате эксперимента ты не пострадаешь, не даст никто, даже я, но проводить этот эксперимент можно лишь на том, кто даст согласие и решит помогать в исследовании. Ведь после замены мне нужно будет опросить подопытного и узнать, как им воспринимается фальшивая Плёнка. Со времён моих первых экспериментов я достиг огромных результатов, и искусственная Плёнка стала почти совершенной. Зомби, получающиеся с её помощью, сохраняют память, разум, сознание и иллюзию жизни – чувства, но они не могут меня ослушаться и обречены на выполнение приказов. События на Плёнке воспринимаются ими, как реальные, и они очень похожи на живых людей, но всё же чего-то не хватает. Яркости эмоций, полагаю. Это лишь иллюзия жизни, но не жизнь, потому как мне всё ещё не удалось привязать к телу душу с помощью такой Плёнки. Мне надо понять, что в искусственной Плёнке не так, а для этого её надо внедрить в ещё живого человека. В тебя.

Я перевела взгляд на стол и поджала губы. Вращая в руках чёрную фарфоровую чашку, я думала о том, чем может закончиться этот эксперимент. Нет, я не боялась потерять часть своих воспоминаний – в них было слишком мало хорошего, чтобы за них цепляться. Разве что Стаса я не хотела забывать ни в коем случае. Да и умереть, если честно, я тоже не боялась – все люди умирают. Но вот принять новые воспоминания, которые мне вживит Гробовщик… Не знаю, как они будут восприниматься, но, наверное, я поверю, что это со мной случилось, и это пугало. Ведь я не знаю, что будет на Плёнке… Наверное, именно поэтому Легендарный и просил меня подумать, верю я ему или нет. Бояться каких-нибудь страшных воспоминаний – значит, не доверять ему. Он не вживит мне ничего ужасного, я буду в это верить. А значит, наверное, я могу согласиться?.. Но если он будет выбирать, какое воспоминание мне удалить, значит, он просмотрит всю мою память? Это было бы… И снова тот же вопрос. Доверяю я ему или нет. Верю ли я, что, увидев самые чёрные страницы моей жизни, он меня не оттолкнёт и не возненавидит? Тяжело это. Я не люблю делать выбор. Не люблю решать свою судьбу. Но… если речь о том, верю ли я Гробовщику – то да, я ему верю. И значит, наверное, я могу поверить, что он меня не оттолкнёт?..

– А какие воспоминания ты заберёшь? – тихо спросила я, сверля взглядом бежевую клеёнчатую скатерть. Квадраты переплетались между собой, образуя чёткий геометрический орнамент, и не было в них ничего непросчитанного – лишь логичные, математически верные построения. Вот бы в жизни всё было так же определённо и неизменно…

– Пока не знаю, но полагаю, что-то из детства, – ответил жнец. – Если нанести Косой Смерти слишком большое ранение, Плёнка вырвется на свободу, и её не вернуть. Я сделаю небольшой надрез на коже, Плёнка начнёт появляться, и первые показавшиеся кадры я заменю на новые. Я знаю, как делать надрезы, чтобы попасть в определённый период жизни человека, потому собираюсь изъять какое-нибудь воспоминание из твоего детства, примерно из десятилетнего возраста – это было бы оптимальным вариантом. Так точно не будут затронуты воспоминания о том человеке, который тебе дорог, и знания, необходимые для учёбы в институте. Лето твоего десятилетия, как ты рассказывала, не было богато на книги или контакты с людьми.

– Да, я в психушке месяц провела, – нехотя ответила я. Мы с Гробовщиком часто говорили о моём прошлом, и он знал обо мне очень многое, а потому я не боялась говорить с ним о таких вещах. Раньше меня это дико злило и расстраивало, но за эти дни Легендарный научил меня хоть немного сдерживать эмоции, и потому я уже не впадала в депрессию от одного упоминания о том времени.

– Вот именно, так что не думаю, что тебе дорога память о тех днях, – с легким сарказмом сказал Легендарный и тут же посерьёзнел: – Итак, я вырежу один из тех дней, заменив его на искусственные воспоминания. Однако я не могу дать гарантию, что ты не пострадаешь. В самом худшем случае, ты умрёшь, но есть также варианты физически неполноценного продолжения существования, замена иной части Плёнки, сумбур в воспоминаниях, ухудшение эмоционального состояния или сумасшествие.

– И какова вероятность неудачного исхода?

– По моим расчётам, на все негативные последствия приходится около десяти процентов вероятности. Остальные девяносто гласят о полностью удачном эксперименте.

– А новые воспоминания… Я буду их воспринимать, как настоящие?

– Скорее всего, но о деталях восприятия именно ты и должна будешь мне поведать.

И вновь повисла тишина, а я взвешивала все «за» и «против», пытаясь понять, стоит мне соглашаться или нет. Да, смерти я не боялась, но быть прикованной к инвалидному креслу или впасть в кому, естественно, не хотелось. Вот только я верила Гробовщику, а значит, верила и его расчётам. Он ведь не мог ошибиться, он гений, а значит, всё будет хорошо, так? Но стоит ли рисковать ради этих знаний? Что они принесут людям? Впрочем, нет, люди меня как-то не волнуют. Что они принесут Легендарному? Необходимы ему эти данные, или он может обойтись и без них?

– А этот эксперимент тебе очень поможет? – тихо спросила я, наконец посмотрев на жнеца.

– Да, – коротко, чётко, лаконично. И гадай, Дина, на кофейной гуще о подробностях…

Впрочем, а зачем мне подробности? Он не ошибётся при проведении эксперимента, всё пройдёт так, как он рассчитал, его не отпугнут мои воспоминания, и он не вживит в меня какой-нибудь кошмар. Я в это верю. А значит, если этот эксперимент для Гробовщика важен, я помогу ему. Потому что хочу, чтобы он был счастлив. Глупо, наверное. Просто я и впрямь к нему безумно привязалась…

– Я согласна, – улыбнулась я, а Величайший вдруг тяжко вздохнул и, покачав головой, спросил:

– Что, и не поинтересуешься, что я тебе вживлю? Не попросишь чего-то взамен? Не попросишь гарантий на случай провала – обеспечения лечения и прочего?

– А зачем? – озадачилась я.

Гробовщик тоже озадачился, по крайней мере, на лице его застыло выражение немого удивления, и с пару минут мы недоуменно смотрели друг на друга. А затем он вдруг рассмеялся, громко, надрывно, так, что стены задрожали, и я нахмурилась. Что смешного в моём решении? Почему он смеётся? Считает его глупым?

– И ты даже не предположила, что это может быть шутка? – отсмеявшись, спросил жнец, отодвигая всё ещё полную чашку с чаем подальше от себя.