Текст книги "Поиграем со смертью?..(СИ)"

Автор книги: Tamashi1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 45 страниц)

Чё? Она подбила демона на кражу со взломом? Инн, ну ты даёшь… Крута, мать, ничего не скажешь.

– Он светит лазерной полосой. Ширина чуть больше двухсот, высота – около пятнадцати миллиметров. Целься в глаза, как только до них метров пять будет. Эта штука безопасна, ослепляет временно.

Дальнейший разговор был нецелесообразен – к реке выскочили трое солдат, и как только они достигли указанной Инкой точки, я врубил фонарик. Лазерная полоса мгновенно лишила их зрения, и солдаты, рухнув в воду, закрыли глаза и поползли назад, что-то непрерывно крича. Я перебрался за ствол дерева, при этом от леса меня укрывал огромный куст, девчонки поступили так же, только несколько правее меня – между нами оставалось небольшое, почти открытое пространство. На том берегу из-за деревьев вышли ещё трое, но, увидев ползущих к деревьям товарищей, мгновенно спрятались за деревья и открыли по нашему берегу огонь. То, что нужно! Они растратят патроны, а добраться до нас не смогут: река – это открытое пространство, на котором я их стопудово поймаю лазером. Только бы они не решили нас обойти по большой дуге, а то окружат… Я бросил взгляд на часы. Один час. Нам осталось продержаться всего один час… Застряньте на том берегу, а! И солдаты меня словно услышали – они не спешили пересекать реку, явно опасаясь, что у нас в запасе не только «странный свет», но и что-то более опасное. Пальба начала наконец стихать, враги поняли, что надо экономить патроны, а спокойная гладь каменистой реки казалась такой же фальшью, как и это временное затишье перед бурей. Минут через десять я краем глаза отметил, что где-то вдалеке, со стороны Инны, двое военных всё же попытались перебраться на наш берег, и махнул рукой девчонкам. Дина кивнула и приготовила баллончик к бою, развернувшись в том направлении, а я подумал, какие же надо иметь железные нервы, чтобы пустить струю пламени в живого человека… Даже если это единственный способ выжить.

Атака началась неожиданно и молниеносно – заросли, где мы прятались, начали обстреливать со стороны леса, и я порадовался, что в этих краях такие толстые деревья и огромные кусты. Лежа на земле и чуть ли не пытаясь в неё вмяться, я продолжал следить за рекой, понимая, что фонарик бесполезен в густом лесу, а девчонки о чём-то едва слышно шушукались. Кстати, а где Грелль? Надеюсь, с ним там ничего не… Стоп. Я беспокоюсь об этом психе?! Да он давно мёртв, к тому же неуязвим! Наверное. А может, и нет… Чёрт. Моя добрая натура мне ещё аукнется… И в этот момент послышался треск кустов справа от девчат, а затем я краем глаза увидел столп пламени, вырвавшийся из их укрытия. Ещё один крик, полный ужаса и боли, вспорол воздух, и к реке кинулся человек, окутанный плотным оранжевым одеялом, лизавшим синий мундир.

Факел, живой факел!

Он рухнул в воду, а с соседнего берега послышались новые выстрелы, и человек в воде вдруг вздрогнул, а затем затих. Его лицо так и осталось в воде, а волосы, словно жуткие водоросли, колыхались на прозрачной, безмятежной глади.

Они. Его. Убили.

Ругань с того берега ясно дала понять, что не все были согласны с только что прогремевшими выстрелами, но человеку в реке это было уже безразлично. А где-то далеко ещё несколько человек начали переправу в том же месте, что и прошлая группа.

– Надо сваливать, – прошептал я, а Инна прошипела:

– Заткнись. Отсюда нельзя уходить… пока. Здесь хоть с одной стороны безопасно!

И снова выстрелы, но очень редкие, и снова треск кустов и рёв пламени. И снова крики, всплеск воды и стоны на этот раз выживших, но обгоревших солдат. Их было двое. А на той стороне осталась группа прикрытия, которая должна была уничтожить нас, если мы решим перебраться на тот берег. Что ты делаешь, Инна?.. Нас же тут окружат!

Судя по всему, на нашем берегу находилось пятеро солдат, остальные были за рекой, не считая двоих, пытавшихся затушить себя в холодной воде. Вот только от этого нам было не легче – они уже не лезли на рожон, и просто ждали, пока мы сами выберемся из укрытия. А до отправки в наш мир оставалось не так уж много… И тут раздался едва слышный голос Инны:

– Чёрт, не рассчитала. Баллоны…

Ну вот. У неё закончился газ в баллончиках. Зашибись, ситуация! Можно понадеяться, что они не пойдут на приступ, но если пойдут…

– Как только атакуют, бежим в сторону чащи, – прошептала сестра, а я подумал, что что-то не так. Уж больно у неё был странный голос – какой-то безжизненный и пустой… У неё не было плана? Или же?..

Участившиеся выстрелы прервали мои мысли, а треск кустов ясно дал понять, что солдаты пошли на приступ. И я отрешенно подумал, что этот треск странно похож на биение сердца – неровное, сдавленное, сумасшедше-отрывистое. Сестру я видел краем глаза – её закрывала фигура вжавшейся в землю Дины. Вот только когда Дина чуть посторонилась, я заметил то, что заставило меня замереть и почувствовать, как по спине бежит табун из мурашек.

Длинный чёрный ствол пистолета.

Я даже не заметил, что с меня градом начал лить пот, и понял это, только когда он начал заливать глаза. Я рыпнулся было к сестре, но пуля, пробившая дерево возле моего плеча, заставила меня снова прижаться к земле. Поднимусь – стану идеальной мишенью. Останусь сидеть – сестра нажмет на спусковой крючок. Что ты делаешь, Инна, уползай оттуда, пока не поздно!..

Кусты раздвинулись, а в следующий миг я увидел бледное, как полотно, лицо Инны, наставившей пистолет на солдата, с ненавистью смотревшего на неё и явно ожидавшего атаки пламенем, потому что он медлил с выстрелом и словно отгораживался левой рукой, обмотанной мокрой тканью (чужой мундир?) от несуществующего огня. Руки Инны дрожали, глаза бегали по лицу пришедшего, а губы беззвучно шевелились. Что она говорила? Молилась? Только не моя сестра… А в следующую секунду случилось сразу три вещи. Солдат американской армии ухмыльнулся и наставил на Инну револьвер. Я поднял фонарик и направил лазер ему в глаза. Грянул гром.

Солдат вздрогнул, зажмурился, и на его губах застыла непонимающая усмешка. А затем он как-то очень медленно выронил из руки револьвер и осел на землю. На синем мундире расплывалось багровое пятно. Как и на траве под замершим телом.

Она попала ему в сердце она попала ему в сердце она выстрелила чёрт возьми она прострелила его грёбаное сердце!!!

– Тихо.

Я вздрогнул и посмотрел на Дину. Она что-то шептала Инне, но я различил только: «Тихо. Так было надо». А её палец лежал на спусковом крючке, и в глазах, абсолютно пустых, не было ни сочувствия, ни ужаса, ни раскаяния. В них ничего не было. Только пустота.

Инна не смогла нажать на курок, солдат направил на неё револьвер, Дина выхватила пистолет у моей сестры и убила нападавшего. Она убила врага. Врага. Она спасла мою сестру. Она убила человека, который хотел убить нас. Да.

А ещё она сожгла солдат на поляне.

Я сглотнул и перевёл взгляд на реку. Нас не собирались штурмовать с той стороны, но смотреть на Дину я почему-то не мог. Как и на Инну, у которой на лице застыло выражение такого шока, которого я никогда в жизни не видел. Наверное, у меня морда не лучше. Ну и плевать.

– У нас есть два револьвера! – вдруг крикнула Дина, и я чуть не подпрыгнул на месте. – Мы не на вашей стороне, но и не имеем ничего против вас. Просто дайте нам уйти, и никто больше не пострадает. Вы видели, какое у нас есть оружие, и знаете, что теперь у нас ещё и револьверы. Просто дайте нам уйти. И мы вас больше никогда не побеспокоим.

– Вы – пособники краснокожих! Вы на стороне Британии? Плевать! Вам отсюда не уйти!

– Зря.

Почему-то этот ответ, спокойный, холодный и поразительно безразличный, не содержавший ни капли угрозы, был в сто раз страшнее, чем любое обещание немедленной расправы.

Ей всё равно ей просто всё равно Боже она не видит разницу между жизнью и смертью ей просто всё равно и так будет всегда запомни это не изменится ей всё равно!!!

Меня трясло, Инну тоже, люди, скрытые деревьями, о чём-то тихо совещались, Грелля не было видно, а Дина пустым взглядом смотрела на пистолет, словно её здесь и вовсе не было. Ей и правда было всё равно.

– Инна, отдай обоймы.

Даже знать не хочу, зачем они ей. Но Инна отдала требуемое, не произнеся ни слова, а Дина вдруг зашептала:

– Я открою огонь по их укрытию, а вы бегите. Я буду бежать последней, прикрывать отход. Только сначала – красный. Мы должны поджечь лес.

Это речь сумасшедшего, решившегося на суицид с товарищами, что ли?!

– Хорошо.

Инна трясущимися руками достала из сумки последний термос, и Динка начала поливать зажигательной смесью кусты прямо перед собой, а затем выплеснула оставшееся горючее вещество в сторону солдат, и оно разлилось по земле, пропитывая траву и сухие ветви. Сестра подползла к краю плотного зелёного укрытия и приготовилась бежать, сев на корточки. А затем грохот выстрелов стал сигналом к бегству. Инна кинулась в мою сторону, но со стороны солдат тоже зазвучали выстрелы, и сестра вдруг рухнула, зацепившись ногой за корень дерева. Быстрое движение ног, и она перекатилась за мой куст. Я подтащил её к себе, и в этот момент впервые понял, насколько же ей на самом деле страшно видеть смерть. Её трясло, глаза лихорадочно блестели, кожа была белая, как мел, а губы шевелились, повторяя, как мантру, одно и то же.

«Это просто сон, ты спишь, всё исчезнет, как только ты проснешься, это не правда, такого не бывает в жизни, да, бабушка?»

И так по кругу, по кругу, по кругу… Я никогда не задумывался о том, как Инне удалось сохранить рассудок, побывав в таком количестве катастроф, увидев столько смертей, а теперь понял. Бабушка. Она говорила ей, что этого всего нет, и Инна поверила. И продолжает верить. Потому что реальность её уничтожит.

Я поймал сестру за рукав и потянул к краю куста. Дина уже села на корточки, приготовившись бежать, а я включил фонарик и начал водить лазером по тому направлению, где, скорее всего, прятались солдаты. Тихий вскрик сообщил, что в одного я попал, остальные, скорее всего, закрыли глаза, чтобы не попасть под действие луча. В этот момент Динка щёлкнула зажигалкой и со всех ног кинулась к нам, не глядя стреляя в сторону реки – ведь в Инну палили и оттуда тоже. Мы с сестрой тоже подскочили и бросились бежать, а вслед нам неслись пули, но густо растущие деревья не позволяли попасть тем, кто был за рекой, а взметнувшееся к небу пламя отвлекало тех, кто находился рядом. Треск огня сливался с криками, призывавшими не дать нам уйти, грохотом выстрелов и биением моего собственного сердца. Оно, кажется, хотело пробить дыру в груди и, переломав ребра, упасть на землю – лишь бы подальше от плена… Но мы всё бежали и бежали, а сердце всё так же билось по ребрам, не в состоянии спастись.

Не знаю, куда и как мы мчались – дороги мы явно не разбирали, хотя Инна задавала направление бега, так что на счёт неё я уверен не был. Но лес вскоре начал редеть, и мы оказались перед той самой деревней индейцев, которую покинули всего пару часов назад, и которую уже оставили солдаты. Вот только это была не она. Вместо вигвамов стояли чёрные, обугленные ветки, на некоторых ещё плясали языки пламени. Вместо жителей, столпившихся в круг и обсуждавших пришельцев, лежали исковерканные, лишённые скальпов тела.

«Ты знаешь, как снимают скальп?»

Лучше не знать, лучше не смотреть, лучше не понимать… Но я понимал. И я видел. Видел кровь, видел боль, видел смерть. Некоторые тела, лежавшие рядом с тем, что некогда было вигвамами, тоже обуглились, и в воздухе витал тошнотворный, страшный запах.

Запах смерти.

Там, на поляне, где сгорели (они заслужили) солдаты американской армии, запах был другой. Там не было отчаянья. Там не было детей, у которых срезали кожу вместе с волосами. Там не было женщин, по которым проскакали лошади.

И там не было борьбы.

Да, чёрт возьми, да! Коренные американцы, знавшие, что умрут, шли на смерть с высоко поднятой головой, а в невысоком кольце огня прибывшие с другого континента люди (они заслужили, чёрт побери!), решившие захватить этот, бежали прочь от огня и многие – от тех, кто этот огонь зажёг! Там пахло страхом. Здесь – борьбой. И только один запах был общий.

Красная смерть.

– Бежим, – Дина дёрнула меня за руку, и я вздрогнул, словно меня ударили электрошоком.

«Не трогай меня».

Почему? Это же Дина. Моя лучшая подруга Дина, которая всегда…

Ей всё равно чёрт возьми ей всё равно!

Я тряхнул головой, схватил Инку за рукав и потянул к деревне. За нами наверняка гнались, но мне было уже всё равно. Сил не осталось. Ни на что. Инна тут же начала тушить какой-то тряпкой один из вигвамов, на котором остались ещё не до конца догоревшие шкуры, и как только огонь утих, мы втроём спрятались за этим ненадежным укрытием, распластавшись по земле и попытавшись стать как можно незаметнее. Дина зарядила пистолет, и щелчки, звеневшие в тишине мёртвой деревни, казались неестественно громкими. А может, это был всего лишь обман моего сознания… Мы затаились, а из леса выскочили шестеро солдат, но вполне возможно, что скоро их будет больше, и тогда…

Дина подняла пистолет.

Я вздрогнул в который раз за этот чёртов день и, стряхнув с себя оцепенение, заставил себя посмотреть на часы. Пять минут. Нам надо продержаться всего пять минут… Губы Дины были неплотно сжаты, в глазах царила абсолютная пустота, словно её вообще не было с нами, а палец спокойно и уверенно лежал на курке.

Ей всё равно.

Я хотел было остановить её, попросить не стрелять без необходимости, но вовремя заметил, что она и не собиралась нажимать на курок – Дина просто держала пистолет так, чтобы в случае опасности выстрелить без промедления. Она не наводила мушку на солдат, да и не могла этого сделать – мешали всё ещё горевшие шкуры на остатках вигвама. С нашей стороны сестра пламя сбила, а вот со стороны леса – нет, и, думаю, солдатам казалось, что вигвам полностью объят догорающим пламенем. Только бы оно не распространилось вновь…

– Им негде здесь прятаться, наверное, ушли в лес.

– Проверь на всякий случай.

– Ладно…

Один из солдат, лет двадцати на вид, с кудрявыми растрепанными волосами и короткими чёрными усиками, почему-то вызывавшими у меня неясные рвотные позывы, двинулся в нашу сторону, и Дина прищурилась, явно не собираясь подпускать его слишком близко. Парень прошёл мимо пары обугленных деревянных каркасов, похожих на кости динозавра, только чёрных, обошёл площадь в центре деревушки, не приближаясь ко всё ещё горящим вигвамам (он боится огня? Теперь да! Он боится огня! Он заслужил! Они все это заслужили!), и пошёл назад. Я выдохнул с облегчением, а он вдруг перевернул ногой одно из тел. Мальчик. Тот, что закрыл собой мать. Солдат сплюнул.

– Грязные краснокожие…

Убей его. Убей его, и мне не будет жаль.

Я почти видел, как вязкая белая слюна стекает в окровавленного затылка маленького мальчика.

Я почти слышал, как радостно, с чувством полного морального удовлетворения, билось сердце этого подонка.

Я почти знал, что он должен сдохнуть.

Обязан. Сдохнуть. Как. Крыса.

А огонь трещал, весело подмигивая чистому небу, словно это дети сжигали чучело Масленицы, празднуя приход весны. Эта холодная весна никогда не уйдёт отсюда. Уже никогда. Её не отпустит чучело Масленицы, умершие дети и память тех, кто уйдёт в лето…

Солдаты уходили. Медленно и неохотно. Им предстояла погоня по лесу, но как же не хотелось снова куда-то бежать. Им предстояла месть, и как же хотелось спустить курок, наведя дуло на врагов… И месть победила. Они направились к лесу, но из него вдруг вышло Нечто. У него были красные глаза, горевшие огнём (это погребальный костёр), алый плащ (это мантия судьи), и багровые волосы (это колпак палача). В руках оно держало окровавленное орудие правосудия и усмехалось пустой усмешкой.

Это смерть о Боже она пришла за нами и она не уйдёт ей нужна кровавая жатва она хочет окрасить мир в алый алый алый!!!

– Какое право ты имеешь унижать мёртвых, смертный?

Взревело механическое существо, решив стать плакальщицей над телами индейцев. Грохот выстрелов слился в монотонный гул. Глаза. Я видел только эти горящие огнём ненависти глаза и красный дождь, падавший на лицо самой Смерти. Смерть усмехалась, но совсем не весело, а её глаза были полны ненависти и немой ярости. И вдруг всё стихло. Дождь закончился. Плакальщица проводила мёртвых в последний путь, принеся им свои слёзы (красные слёзы) и верные прощальные дары. Это конец. Теперь лето может наступить даже здесь. Потому что чучело Масленицы догорело, но умершие дети отомщены. Все, до одного.

Как умерли все, до одного, убийцы.

Догорали вигвамы, обугливались последние кости этих древних динозавров, а я точно знал, что в памяти отложится каждая секунда, но ничто я не запомню так же чётко, как храброго мальчика, алое Нечто и улыбки на ещё живых лицах детей, когда я впервые открыл глаза в этой ещё живой деревне.

Прощай, весна. Мы уходим в тёплое лето. Но мы не забудем, и дети уйдут в него вместе с нами…

Вспышка.

Белое облако уступило место бездонной темноте. Боли я почти не чувствовал, а может, это мне лишь казалось. Только в этот раз, погружаясь во мглу, я точно знал, что есть вещи куда страшнее боли и даже смерти.

Забытьё.

====== 15) Последствия ======

Комментарий к 15) Последствия С некоторыми фразами в этой главе произошло то же, что и в прошлой – они потеряли знаки препинания. Так задумывалось, надеюсь, это не вызовет неудобств. Спасибо всем, кто остаётся с нами.

«Ex nihilo nihil fit».

«Из ничего ничто не происходит».

Открыв глаза, я обнаружил, что лежу на полу собственной кухни, а рядом без сознания лежат Инна и Дина. Передо мной же, подбоченясь, стоял Грелль Сатклифф и усмехался в привычной манере.

«Красная смерть».

Я вздрогнул, а жнец тут же подошёл ко мне и, присев на корточки, затараторил что-то, но я перебил его, пытаясь сесть.

– Грелль.

Жнец замолчал и заинтересованно на меня воззрился, улыбаясь во все свои тридцать два (или сколько?) обпиленных зуба. А глаза его оставались странно-холодными, как льдины, и только где-то в глубине догорал тот самый огонь, который уничтожил убийц.

– Почему?

Жнец вскинул бровь, а затем замялся, оглянулся, словно проверяя, что рядом никого нет, и с его губ сползла ухмылка. Острые зубы и губы, перепачканные в крови, приблизились к моему уху, но страшно мне не было. Я просто ничего не чувствовал. Ничего, кроме едва различимого желания узнать, почему он это сделал.

– Они осквернили мёртвых – это очень плохо. И я не люблю, когда смерть пускают на конвейер, – едва слышно прошептал Сатклифф, а затем добавил почти неразличимо: – А ещё они убивали тех, кто этого не заслужил: мальчиков, которые могли вырасти в сильных, смелых мужчин, и девочек, которые должны были продолжить род, – их нельзя трогать, пока они не выполнят предназначение. Дети должны жить, чтобы вырасти. А потом их можно убить – когда выполнят своё предназначение. Или если откажутся его исполнять.

Я посмотрел на Сатклиффа, а тот вдруг подмигнул, встал и, прижав руки к сердцу, затараторил:

– Ах, Лёшечка, главное – они хотели убить тебя, моего милого мальчика, ну как же так? Это была бы огромнейшая несправедливость! Только я могу это сделать! Я стану тем жнецом, что отделит твою душу от тела! За-пом-ни!

Сатклифф подмигнул мне, а я едва различимо кивнул и подумал, что, возможно, начал он всё это и впрямь из-за меня. А потом его «переклинило», и он решил перекрасить мир. Но вот почему именно его «переклинило», я не понимал, а Грелль, кажется, мне это только что поведал…

«Дети должны жить, чтобы вырасти».

И я согласен с этим, хоть и не по той причине, что движет Греллем Сатклиффом.

Дина зашевелилась, открыла глаза, и я вдруг с удивлением обнаружил, что они не пустые. Зелёные глаза моей подруги заволакивала мутная пелена, словно она не понимала, что происходит, или не помнила… а может, просто не хотела вспоминать?.. Однако, как только её взгляд сфокусировался, я понял, что она всё вспомнила, потому что в зелёных глазах я прочёл лишь одно – боль. Ей было больно, дико больно, не физически – от воспоминаний. Дина поджала губы, отвернулась от меня и медленно встала. Инна начинала потихоньку приходить в себя, а я тихо спросил подругу:

– Дин, что я могу?..

– Не подходи ко мне, – едва слышно ответила она и, пошатываясь, пошла к коридору. – Сутки. Дай мне сутки.

Я знал, почему Дина живёт одна, я знал о её «конфликте» с родителями, я знал, что иногда ей необходимо остаться одной – когда родители приезжают проверить состояние квартиры и локти моей подруги на предмет следов от инъекций. Но Дина никогда не употребляла наркотики, всегда содержала квартиру в идеальной чистоте, и им не к чему было придраться. И тогда они начинали напоминать ей о том, что послужило причиной «конфликта», о которой я знал совсем немного, и в такие дни Дина всегда говорила: «Дай мне сутки». Я уходил, а через сутки она была как новая, только какая-то бледная, но я никогда не думал, что те скандалы можно сравнить с тем, что она пережила сейчас. Потому как я знал лишь малую часть того, о чём напоминали Дине родители. И не хотел знать больше…

Инна застонала и схватилась рукой за затылок, а затем разлепила глаза и, увидев наш собственный бежевый линолеум, застонала ещё громче. А затем со всей силы (или дури) шандарахнулась лбом об пол.

– Тихо, уже всё, – пробормотал я, зная, как она ненавидит, когда её жалеют.

– Что это было? – не обратила сестра внимания на мои слова. И к лучшему…

– Ты про Дину? – иногда я бываю понятливым.

– Девочка поступила на удивление правильно! – влез Сатклифф, и я подумал: «А он откуда знает? Его же там не было. Или был, но прятался?» Вот только сейчас куда важнее было объяснить Инне, что всё не так, как она думает… и как думал я. До сего момента.

– Дина не хотела убивать. Она защищалась и защищала нас. Не больше и не меньше, – Инна фыркнула, но я продолжил: – Она только что ушла, но я видел её взгляд. Ей очень больно. Там она абстрагировалась ото всего, как обычно ты, а здесь пришла в норму, и ей стало плохо. Она попросила сутки – прийти в себя. Как обычно после плохих дней.

– Что за дни такие? – влез любопытный жнец, поправляя некогда белый воротник рубашки.

– Не наша тайна, – поморщился я и отметил, что почему-то сейчас, после жуткой сцены, открывшей истинное лицо (ужасное лицо) Грелля Сатклиффа, он вызывает у меня куда меньше отторжения, чем раньше.

Он смерть, и он имеет право убивать, но он сделал это из принципов, которые мне близки. И он остаётся верен им, несмотря ни на что. А верность принципам я всегда уважал.

– Ой, да мне эта девчонка и не интересна, – надулся жнец, а я хмыкнул и обратился к Инне:

– Не трогай её сутки. Пусть одна побудет.

– Знаю, надо только этих предупредить, – Инна кивнула на жнеца, тот ухмыльнулся, и я подумал, что, кажется, он предвкушает ночёвку в моей квартире. Но мне на это было как-то наплевать. Почему-то я абсолютно ничего не чувствовал – словно что-то умерло во мне.

Словно я умер.

Я встряхнулся, отогнал воспоминания и тихо спросил сестру:

– Ты справишься, если на ночь одна останешься?

– Естественно! – вот вся она в этом. Чуть что – сразу иголками колется. Причём неадекватно как-то – на помощь куда больше, чем на обиды…

– Как скажешь, – сдался я, закатив глаза.

Инна, пошатываясь, поднялась и направилась к ванной комнате. На этот раз я уступил ей право первой воспользоваться душем – отчасти из-за того, что мне не нужно было идти на работу, отчасти из-за того, что ей, думаю, это было нужнее. Она ведь придумала тот план с костром…

Этот запах этот чёртов запах я не могу дышать!

…она сидела рядом с Диной, когда та нажала на спусковой крючок…

Ей всё равно ей всё равно о Боже ей всё равно!

…она распыляла газ из баллончика, поджигала его и направляла на живых людей…

Факелы живые факелы они плывут и выстрелы выстрелы это мёртвые факелы!

…она должна была нажать на «спуск», но не нажала. Проиграла самой себе. Не сумела сделать запланированное. Она проиграла, но она и выиграла – она не убила. Вот только радоваться она не сможет, потому что…

(ей всё равно?)

…она отдала свою участь подруге. Та вина, которую Инна хотела взвалить на себя, теперь легла на Дину. И этого Инна не простит себе никогда. Будет скрывать эту злость на саму себя за словами: «Я расстроена, потому что проиграла самой себе». Но это не так. Проиграла Дина.

Я тряхнул головой и встал, а Грелль тут же задал провокационный вопрос:

– А ты не боишься ночью спать один, а, Лёшечка?

Я хотел бы возмутиться и сказать, что я не трус, но…

Масленица сожжена.

Картины, только что оставленные в прошлом, вспыхнули в памяти огнём (красным, красным огнём!), и я покачал головой, а затем сказал совсем не то, что хотел. Правду.

– Страшно будет. Очень. Но я должен пережить это и уйти в лето. Иначе эта весна меня не отпустит.

Жнец призадумался, глядя на меня так озадаченно, словно я на иврите разговаривал, а затем ухмыльнулся и кивнул, заявив:

– Тогда переживи это! У тебя впереди много хороших воспоминаний, оставь плохие в глубине памяти! Живи хорошими!

– Точно, – кивнул я и буквально рухнул на стул. Жнец засуетился, поджёг газ на плите, попытался налить заварку в мою кружку, но его «упс» и характерный звон керамики сообщили мне, что надо покупать новую чашку. Ну и ладно. Куплю. Сатклифф извинялся, пытаясь подобрать осколки, а я вдруг подумал: «Но если история не изменилась… те твари выжили?» И почему-то мне вдруг стало очень холодно…

– Грелль, те уроды выжили?

Жнец обернулся и воззрился на меня, стоя на коленях и подбирая с пола осколки, а затем вздохнул, поправил очки и ответил:

– Лёшечка, Владыки не допустят вмешательства в ход мировой истории, так что ваши поездки абсолютно никак не влияют на события, произошедшие в этом мире. Те места, куда вас отправляют… это не совсем история – это лишь «фотоснимок» с истории, который делают Владыки и помещают на временную ось параллельно вашему миру. Каждый «снимок» имеет продолжительность в три часа, и это словно ксерокопия с реальных событий. В них вносят дополнение – вас, и история меняется, но дальше этих трёх часов «снимок» не существует, а потому, как только они истекают, тот мир исчезает. Стирается, словно лишняя копия. Но, Лёшечка, ты не прав, думая, что выжили те самые солдаты. Выжили солдаты на «оригинале», на «фото» – нет. Правда, я убил не всех, потому как следовал за вами по ветвям деревьев – Владыка бы сильно разозлился, позабудь я о своей работе, а в гневе он ужасен. Но сбежавшие кинулись в сторону, противоположную той, куда отправились женщины, так что я с уверенностью могу сказать, что индианки на «снимке» выжили, в отличие от реальности. Да и моя Коса рассекла довольно многих солдат… Так что, скажем так, детки были отомщены.

Почему-то всё остальное стало вдруг абсолютно неважным: и то, что мир исчез, и то, что история не изменилась… Важно было лишь, что дети, женщины, старики – все они были отомщены. И их холодная весна с жертвоприношениями наконец закончилась. На самом деле закончилась…

– Спасибо, – пробормотал я, а жнец рассмеялся, жеманно так замахал на себя руками, словно обмахивался ими, и затараторил что-то о том, что я его зря недооценивал и он вообще «замечательный и неотразимый». Я же отвернулся к столу и подумал, что, зная правду, зная, что они отомщены, я смогу заснуть. И смогу пойти в тёплое, полное счастливых воспоминаний лето.

Вместе с ними.

В эту ночь я вспомнил кое-что. В детстве, когда я был совсем маленьким, мать часто говорила: «Хорошие мальчики видят хорошие сны». И я старался быть «хорошим мальчиком», чтобы Оле Лукойе раскрыл надо мной разноцветный зонтик, когда придёт ночь. Иногда мать была права, иногда ошибалась, но я продолжал стараться вести себя, как «хороший мальчик». Я был им. Но когда наш дом рухнул, сложился, как карточный домик, и в руки матери впились осколки разбившегося от ударной волны окна, я понял, что цветных зонтиков больше не будет. Как я ни старался быть хорошим, по ночам видел лишь кошмары и просыпался в холодном поту. А следующим летом к нам приехала бабушка и сказала: «Кошмары лишь кажутся таковыми. Пойми, что с твоей матерью всё в порядке, и порезы она уже залечила. Зачем думать о прошлом? Оставь его позади и думай о будущем. У тебя впереди много хороших, тёплых воспоминаний. Как жаркое лето». И кошмары вскоре ушли, потому что я понял, что она права. С матерью… со всеми нами всё было хорошо, и я не верил, что когда-нибудь это изменится. А потом было обрушение аквапарка, инфаркт у бабушки, и кошмары вернулись. Но когда её выписали, она сказала: «Ты уже большой мальчик. Прими прошлое со всеми его картинами и живи дальше. Прошлое – часть тебя. Его не стереть. Но ты можешь жить настоящим, надеясь на светлое, тёплое, летнее будущее. Перестань переживать те моменты, перестань бороться с ними. Просто живи дальше и примирись с тем фактом, что прошлого не изменить, зато будущее в твоей власти». И кошмары снова ушли. Наверное, они боялись этой властной, жёсткой женщины, которую боялся и я сам. А может, её слова подарили мне каплю уверенности, которой бабушка была просто пропитана – она никогда не сомневалась, и в этом я мечтал походить на неё. Не вышло. Зато у Инны отлично получилось…

Этой ночью передо мной встал выбор: быть хорошим мальчиком и надеяться на чудо; не думать о жутких картинах, всплывавших в памяти, и надеяться на лучшее будущее; или же принять всё случившееся как данность и перестать бояться этих алых сполохов, возникающих перед глазами, как только веки отгораживают сознание от окружающего мира. И я сделал правильный выбор, по крайней мере, мне так кажется: я полночи думал о том, что произошло в прошлом, и пришёл к выводу, что даже если мы могли сделать что-то большее, уже ничего не изменишь, и на тот момент я сделал всё, что смог. Женщины и дети, которые умерли в реальности, были спасены. Солдаты, которые выжили на «оригинале» истории, были убиты, пусть и не все. Их покарала сама Смерть. И этот исход всё же был намного лучше, чем тот, что оставил след в истории. А значит, я мог принять эти три часа и больше не бояться алых вспышек… Потому что они все были отомщены.

Утро наступило для меня около десяти утра, и, разлепив глаза, я подумал, что бабушка наша была кладезем мудрости – в эту ночь мне вообще ничего не снилось. Странное дело, я сумел принять своё прошлое и двигаться дальше, следуя совету, а вот Инне она, похоже, советовала не принимать ужасные моменты, как реальность. Неужели из-за того, что их было слишком много, и её разум бы просто не выдержал? Значит, меня это тоже ждёт? Ведь путешествий будет ещё много…