Текст книги "Поиграем со смертью?..(СИ)"

Автор книги: Tamashi1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 45 страниц)

Словно в ответ на мои мысли, а может, просто проследив за моим взглядом, Гробовщик рассмеялся и пояснил, что он уже не работает в том самом похоронном бюро, что и раньше – со времён, описанных в манге, как оказалось, прошло пятьдесят лет, и того бюро просто не существует. Оно закрылось после происшествия на пароходе «Кампания», и Гробовщик даже не пытался его возродить. Однако через десять лет после той истории, когда с Владыкой Эмма были улажены все разногласия, он приобрёл частный дом в пригороде Лондона, который был превращён в новое похоронное бюро – именно в нём мы сейчас и находились. Правда, благодаря куда большим, чем у прошлого агентства, размерам здания, Гробовщик сумел организовать в подвале морг и прозекторскую, в которой я только что побывала, а также кучу лабораторий, расположенных на втором этаже. Ещё здесь, как я поняла, находилась и спальня жнеца, а также «зал прощания», мимо которого меня пронесли после гостиной, в которой, думаю, клиенты выбирали гроб для своего умершего. Короче говоря, Легендарный отлично устроился, и хотя дом дышал затхлостью, сыростью и общей запылённостью, здесь было очень мило – мрачно, спокойно и без излишеств. Эх, ещё бы убраться тут, да ремонт небольшой сделать…

А тем временем Гробовщик дошёл до конца длинного коридора и открыл незапертую дверь. В его спальне оказалось просторно и очень уютно, правда, в сугубо моём понимании. Чёрные тяжёлые портьеры на высоких стрельчатых окнах, тёмно-серые стены, чёрный пушистый ковёр на полу, широкая кровать под балдахином из чёрного атласа, огромная круглая люстра на цепях, как в подвале, только серебристая, тумбочки по обеим сторонам кровати, на одной из которых стоял графин с водой, а на другой – песочные часы и ваза с засушенными розами. У окна располагалась конторка, а у стены напротив – массивный деревянный шкаф. Ничего лишнего, очень лаконично, и разве что гравюры, развешанные по стенам, оживляли обстановку – на монохромных картинах застыли пейзажи разрушавшегося мира. Пожар, наводнение, извержение вулкана, землетрясение, торнадо и выжженная пустыня. Интересная подборка тем, и ведь ни на одной картине не было ни людей, ни животных – лишь природа, решившая показать клыки.

Меня положили на широченную кровать с довольно жёстким матрасом и укрыли чёрным покрывалом. Я покосилась на графин, и Гробовщик вновь спас меня от жажды, после чего задёрнул шторы и, снова проверив мой пульс, пожелал мне сна без сновидений. Я закрыла глаза и буквально тут же вновь провалилась в вязкую мглу. Без снов.

Проснулась я в отличном настроении, и, судя по бодрости моих бренных останков, от недавней эпопеи не осталось и напоминания. Это не могло не радовать, поэтому я, потянувшись и смачно зевнув, подумала, что ортопедический матрас – отличное спальное место, потому как на нём позвоночник точно болеть не будет. По крайней мере, я выспалась на этой конструкции просто прекрасно. Открыв глаза, я с недоумением обнаружила за конторкой строчащего что-то жнеца. Он что, всю ночь работал, что ли? А о здоровье своём думать кто будет?!

– Доброе утро, – пробормотала я хрипло и, найдя взглядом бокал, рискнула взять его самостоятельно. Что интересно, слабости не осталось и в помине, и мне сей подвиг удался абсолютно без проблем, а потому я, опустошив целых два бокала, решила больше не разлёживаться. Вот только стоило лишь мне спустить ноги на пол, как жнец, всё ещё увлеченно что-то писавший, пробормотал:

– Не смей вставать.

Я вздохнула и улеглась обратно, а он через пару минут отложил перо и, подойдя ко мне, вновь начал проверку жизненных функций моего организма, причём на этот раз куда более полную. Проверялись рефлексы, координация, чувствительность кожного покрова и прочие важные мелочи. Даже зрение моё не обделили вниманием, хотя оно всегда было отличным, и у окулиста я бывала лишь во время плановых осмотров. Наконец был вынесен вердикт «полностью здорова», и Гробовщик спросил, как я себя чувствую не в физическом плане, а морально. Я призадумалась и ответила, что почему-то мне очень хорошо и спокойно, а ещё бодрость и энергичность зашкаливают, так что хочется заняться чем-нибудь полезным. Жнец хмыкнул и ответил, что это может подождать, поскольку ему необходимо понять, не повлиял ли на мою психику этот эксперимент, а я ответила, что вроде не повлиял. Несколько психологических тестов и куча вопросов развеяли опасения Легендарного, после чего он спросил, что же я так жажду сделать. Я ответила: «Умыться и приготовить завтрак», – на что Гробовщик расхохотался и махнул рукой в сторону непримечательной двери у шкафа. Я тоже засмеялась и пошла, куда послали, а точнее, в светлую, но очень маленькую ванную комнату, где мне пришлось воспользоваться умывальником вместо раковины ввиду её отсутствия.

Освежившись и взбодрившись, я вернулась к убиравшему постель жнецу, и тот факт, что он решил стать хозяюшкой, вызвал во мне лавину негодования. Ну как так?! Это моя работа, а не его! Зачем он напрягается? Подлетев к жнецу, взбивавшему подушку, я схватила покрывало и сделала просительную моську. На секунду Гробовщик замер, а затем снова разразился громогласным смехом и, махнув на меня рукой, вернулся за свою конторку. Правда, писать жнец ничего не стал – распахнув портьеры, он предложил мне приготовить нам завтрак из «того, что найдётся на кухне», причём точный перечень имеющихся продуктов был хозяину дома неизвестен. Я радостно кивнула, предвкушая погружение в дебри кулинарии, и вскоре мы уже стояли на просторной кухне, оформленной в серых тонах и на удивление пыльной – казалось, что сюда заходят лишь затем, чтобы сделать бутерброд на скорую руку и сбежать в лабораторию…

– Ты чем вообще питаешься?! – офигело спросила я, открывая абсолютно пустой деревянный шкаф.

– Чем придётся, – уклончиво ответил жнец и уселся за небольшой круглый столик в центре кухни. – Но чаще всего покупаю нечто, требующее лишь разогрева.

– Угу, пицца, гамбургер и пирожки – братья гастрита! – возмутилась я.

– Он мне не грозит, – рассмеялся Гробовщик.

– Да без разницы, – поморщилась я, выискивая в другом шкафу что-нибудь не испортившееся и пригодное для приготовления завтрака. Только вот такого было мало. – Ладно, хотя бы пока ты у меня живёшь, буду кормить тебя здоровой пищей…

– Заботишься о моём здоровье?

– Не только.

– О комфорте?

– Угу.

– Даже после того, что произошло вчера?

Я нахмурилась и, зажав в руке пакет спагетти, обернулась к жнецу. Он был на удивление серьёзен и, сложив кончики пальцев, смотрел на меня поверх них. Это что, он думает, что я его винить во вчерашнем буду? Но он же предупреждал, что будет больно, так за что я должна злиться? За то, что не думала, что будет настолько больно? Но это моя ошибка, а не его.

– Ты меня предупреждал о последствиях, я согласилась, – ответила я немного раздражённо. – Какие у меня могут быть претензии, по-твоему? Да, я не думала, что это так больно, но ты же предупредил…

– Нет-нет-нет, – перебил меня Гробовщик и, сложив руки в замок, прижал их к щеке, – всё не так. Я предупреждал тебя о том, что будет больно, но и сам не ожидал, что боль будет столь сильной. Ты кричала – полагаю, многое из того, о чём ты думала, было произнесено.

Я вздрогнула, подумав, что наверняка ничего хорошего в тот момент сказать не могла, и почувствовала, что краснею. Это плохо… Я тут же зарылась в шкаф, а Гробовщик продолжил:

– По моим расчётам, физическая боль во всём теле должна была быть на уровне первых болей в животе при аппендиците, не более того. Больший удар должны были нанести воспоминания, но всё пошло не так. Я знал, что при просмотре воспоминаний люди вновь переживают старые эмоции, а когда воспоминание очень яркое, доходит до нового переживания физических ощущений. Однако, поскольку перед глазами человека обычно проносится вся его жизнь, подобные моменты длятся лишь несколько мгновений. Понимаешь ли, у смертных, не внесённых в список, я Плёнку ещё ни разу не извлекал, и все выводы были сделаны, основываясь на поведении умирающих. Отсюда просчёты в моих теориях. Насколько я понял, живые переживают просмотр короткого фрагмента плёнки так, словно вновь переживают ту ситуацию, но и такой вариант я учитывал, а вот чего не учёл, так это твоих личностных особенностей. Сейчас ты уже справилась с призраками прошлого, однако в тот момент эмоции были слишком яркими, и, переживая их вновь, ты не просто заново испытывала то, что испытала тогда. Столкнулась твоя нынешняя жизненная позиция и безысходность прошлого, они вызвали отторжение и причинили боль. К тому же, насколько я понял, ты так сильно подавляла эти воспоминания, что при просмотре они вызвали очень бурную реакцию неприятия. Ты пережила то, что случилось в прошлом, ощущая то же, что и тогда, но многократно усиленное из-за долгих попыток отгородиться от этих воспоминаний. Но в то же время ты восприняла эти события уже по-новому, основываясь на своём нынешнем мироощущении, и это вызвало диссонанс – память не принимала выводов разума. Тело же среагировало на диссонанс в душе и постаралось избавиться от воспоминаний, причинявших боль, вытолкнув Плёнку, потому физически всё прошло также куда болезненнее, чем ожидалось. Это был мой просчёт.

Я опешила. Не думала, что Гробовщик может в чём-то ошибаться… Но ведь он тоже не робот, а значит, и он может чего-то не учесть, правда же?

– Но ты ведь меня предупреждал о том, что есть вероятность непредвиденного исхода, – вздохнула я и наконец положила макароны на стол. Жнец смотрел на меня из-под чёлки-шторы, а я улыбнулась, потому что он и правда был не виноват, и закончила мысль:

– Так что не думай, что я обижаюсь, ладно? Это же эксперимент был, а чего только не случается на первых опытах. Первая ракета вообще в космос не попала, а у тебя всё получилось. «Первый блин всегда комом», так что всё нормально.

Жнец молчал, почему-то не ухмыляясь как обычно, а я нашла небольшую кастрюльку и начала варить спагетти. Пару минут на кухне висела тишина, а затем Гробовщик сказал:

– Что ж, если ты так радеешь за этот эксперимент, сообщаю, что он прошёл успешно. Однако теперь мне нужно выяснить некоторые подробности. Расскажешь о своих ощущениях более подробно?

Я поморщилась, не желая вспоминать вчерашний кошмар, но кивнула. Ради этого ведь всё и затевалось, так что это было ожидаемо. Пока макароны пытались стать пастой, я рассказывала жнецу всё, что помнила, хотя помнила крайне мало, в основном – боль и ужас, а он, делая пометки в небольшом блокноте, загадочно ухмылялся. Когда с отчётом было покончено, меня попросили рассказать, что я помню о вживлённых воспоминаниях, и я подумала, что это странно – тот день в парке аттракционов казался одновременно очень настоящим, словно это и впрямь произошло, но в то же время слишком неестественным. А вот что именно было не так, сформулировать я не могла, потому просто описала события того дня. Гробовщик же, выслушав меня, повелел описать свои ощущения, и я, повздыхав, решила просто рассказать, что чувствовала, а выводы пусть делает уже Легендарный. Он же умный, он поймёт…

– Вроде бы очень хорошие воспоминания, и я верю, что так оно и было. Не только душой – разум тоже это принимает. Даже некоторые строки любимых песен прочно ассоциируются с тем днём, и вспоминая слова: «А я в начале пути, и мне ведь нужно пройти целых восемь шагов к раю», – я улыбаюсь, потому что само собой вспоминается предвкушение, которое я испытывала, оказавшись в парке… Ох, ну это и правда выглядит так, словно было на самом деле – мне даже не верится, что это всё вживлено! А ты тогда сказал, что я это всё вспомню, только когда ты начнёшь Плёнку менять и… Нет в моей жизни ничего, что отвергало бы те кадры, мне кажется, что это и правда было. Но этого ведь не было, да?

– Не было, – подтвердил Гробовщик хитрым тоном. – А почему ты всё же сомневаешься, если память и чувства принимают эти кадры как данность?

– Ммм, я не знаю, – вздохнула я, пытаясь превратить во что-то съедобное сухарики, оливковое масло и жалкую кучку не испортившихся ещё овощей. – Это на подсознательном уровне, что ли…

– Опиши свои эмоции от воспоминаний, – приказал Гробовщик, а я поняла, что вот оно. То, что не давало мне покоя.

– Точно! – обрадовалась я и начала тараторить: – Эмоции! Они слишком яркие. Понимаешь, я была счастлива, например, когда играла в покер со Стасом, или когда ты мне помог на турнире, отведя от Грошева… Но таких чистых, ярких эмоций не испытывала. Если есть счастье, то должна быть и грусть – даже когда смеёшься над комедией, отсмеявшись, вспоминаешь, что с утра у тебя прокисли щи и немного расстраиваешься. А там было только счастье, абсолютное и настолько яркое, сильное, что кажется… ну…

– Неестественным? – подсказал Гробовщик, что-то застрочив в блокноте.

– Именно! Словно меня вырвали из жизни и поместили в стерильный, идеальный мир!

– А идеала в жизни нет, – протянул жнец.

– Вот-вот! – меня так вдохновило то, что я сумела себя понять, что настроение, и так замершее на пункте «отлично», вообще улетело в заоблачные дали. Но даже и теперь оно не дотягивало до того состояния эйфории, что я испытывала в фальшивых воспоминаниях. – Слишком на той Плёнке эмоции яркие, чистые и не смешивающиеся. Вот я ем пирожок – ах, как вкусно, это восхитительно! Вот поднимаюсь на Колесе Обозрения – ах, это полёт, какая радость! Но к этим эмоциям не примешиваются другие, а обычно мы залпом чувствуем несколько эмоций. Плюс они слишком яркие и чистые – слишком идеальные. И потому кажутся неестественными. А ещё странно то, что после напряжения в больнице я так быстро расслабилась, а вернувшись, сразу опять впала в пессимизм. Да, память была заблокирована твоими словами о том, что я ничего не вспомню до сего дня, но эмоции! Они-то почему исчезли? Вот как-то так…

– Отлично, ты дала мне пищу для размышлений, – довольным тоном изрёк жнец и уточнил: – Но разве тебе совсем не с чем сравнить силу и чистоту этих эмоций? Они настолько яркие?

– Ну… – я призадумалась и, наконец, неуверенно ответила: – Разве что вчера, после того как очнулась, я испытывала эйфорию, и она была такой же яркой. Но всё равно к ней примешивались другие эмоции, она не была абсолютно чистой, понимаешь?

– Понимаю, – усмехнулся Легендарный и поведал одну из тайн загробного мира: – Вчера эйфорию испытывала не ты, а твоя душа. Понимаешь ли, когда жнец извлекает Плёнку, шанс остаться в живых крайне ничтожен, и душа осознает, что скоро покинет тело. Это тоже вызывает боль – моральную, конечно. Но если душа остаётся в теле, это счастье ни с чем не сравнить, поскольку она продолжает жить, чудом избегнув смерти. Жнецы не рождаются таковыми – как и шинигами, мы когда-то были людьми. Но после смерти, на Великом Суде Владыки мира мёртвых, мы пожелали продолжить жить, и после сдачи определённого экзамена нам были выданы бессмертные тела – точные копии наших прежних тел на момент смерти, но с усиленными физическими свойствами, такими как регенерация, высокий болевой порог и прочее. Когда душа смотрит в Зеркало Истины на Великом Суде, она видит всю свою жизнь – в нём проигрывается Плёнка, доставленная жнецами. Просмотрев Плёнку, Эмма-Дай-О выносит приговор, а саму Плёнку передают в архив. Однако душа, увидев собственное прошлое, запечатлевает его на самой себе, и потому потерявший память умерший вновь обретает её. Вот только эмоций прежних он не испытывает и даже не может их вспомнить. Лишённая тела душа не имеет нервов и знакомой смертным психики, потому эмоции очень сглажены. Они не слабые – они просто другие, не такие, как у живых. Однако, обретая новое тело, душа испытывает ярчайшую эмоцию – то же, что почувствовала ты, когда очнулась. Эйфорию от того, что жизнь или её подобие всё же не исчезла. Эйфория эта настолько сильная, что заставляет душу начать испытывать эмоции, очень похожие на человеческие, но… – Гробовщик вздохнул и, убрав блокнот в карман кладбищенской хламиды, явно нехотя закончил мысль: – Понимаешь ли, наши эмоции отличаются от ваших, насколько я сейчас понял, именно силой и чистотой. Создавая фальшивую Плёнку, я основывал эмоции, закладываемые в неё, на собственном опыте. Человеческих эмоций я не помню, а мои именно такие. Яркие, как то чувство эйфории, ведь после того, как душа обретает бессмертное тело, эта эмоция становится «первой эмоцией нового рождения», и она определяет силу всех остальных. Когда рождается человек, думаю, он испытывает сразу несколько чувств – от страха до холода, от радости до любопытства, потому эмоции и получаются в дальнейшем смешанными, зачастую противоречивыми и не столь яркими. Когда же «рождается» жнец, он испытывает лишь счастье – абсолютно незамутнённое, и потому его эмоции на человеческие не похожи. Я упустил это из виду, поскольку не помню своих человеческих эмоций и воспринимаю свою память ныне именно эмоциями жнеца. Вот в чём был мой просчёт – я делал из умерших людей подобие жнецов, а тело, лишённое души, не способно испытывать столь яркие эмоции. Ведь оно помнит эмоции, пережитые при жизни. Память тела – это способность запоминать как какие-либо действия, так и ощущения, на этом основаны принципы аутотренинга. Вот в чём я просчитался – эмоции жнеца нельзя вживить в тело человека, потому как они будут отторгаться. Казаться фальшивкой. И труп начинает считать самого себя фальшивкой, полагаю. А фальшивка не имеет права на своё мнение – она ведь лишь кукла. «Странная кукла», не больше. Ты мне очень помогла, теперь я знаю, в каком направлении работать. Твою Плёнку я сохранил в том самом растворе, так что эмоции с неё не слетят. Помнишь, я говорил, что Плёнка, потерявшая верхний слой, будет отторгнута организмом? Этот слой – и есть эмоции. Потому в архивах Плёнки лежат без них – верхний слой разлагается без возможности восстановления, и это не даёт ни изучить их, ни вживить кому-либо.

– Ничего себе, – пробормотала я, не ожидавшая таких откровений, если честно.

– Ты же мне помогла, вот я и решил тебя немного отблагодарить, – рассмеялся Гробовщик. – А учитывая твою тягу к знаниям, что может быть лучше очередной порции новой информации?

– Ничего, – согласилась я, подумав, что, наверное, что-нибудь найти всё же можно.

– Хммм, а поконкретнее?

– Ты что, мысли читаешь? – опешила я, прекращая перемешивать странный салат и воззрившись на Гробовщика, как космонавт на НЛО.

– Нет, конечно, – ответил Легендарный и расхохотался, а отсмеявшись, вкрадчивым тоном пояснил: – Но я ведь говорил, что ложь чувствую за версту.

– Это не ложь, – поморщилась я. – Знания важны и я люблю их получать. Просто я подумала, что, наверное, если поискать, что-нибудь лучше можно было бы найти.

– Например? – заинтересовался Гробовщик и пошёл к шкафу – за тарелками.

– Например… – я призадумалась и пожала плечами. Слишком сложно было на такой вопрос ответить… наверное.

– Что вызывает более яркие положительные эмоции, чем учёба? – подтолкнул меня к размышлениям Легендарный, и я, вспомнив вечер турнира, осторожно попросила:

– Дай руку…

Гробовщик как стоял с посудой в руках, так и замер, после чего воззрился на мою руку (ну, мне так показалось) и, усмехнувшись, наконец, расстался со своей ношей. Взяв меня за руку и несильно её сжав, он спросил:

– Ну и?

– Да, это всё же лучше, – улыбнулась я, подумав, что почему-то, когда он держит меня за руку, я всегда ощущаю удивительный покой и умиротворение. Словно ничего плохо в этом мире нет. Интересно, почему?

– И что же ты чувствуешь? В подробностях, – он прирожденный командир, это факт. А ещё ученый до мозга костей, и это очень мило.

– Покой, уверенность, умиротворение, радость, непонимание того, почему я вообще успокаиваюсь, удивление, защищённость, желание подарить и тебе похожие эмоции, настороженность и нежелание этого лишаться. Может, и ещё что, даже не знаю.

– Ты очень интересная смертная, – пробормотал Гробовщик и, сжав мою руку, приблизился к моему лицу. Да уж, его близорукость вечно заставляет его идти на крайние меры… – Мне нужно ещё многое исследовать, и если я создам Плёнку, похожую на настоящую, мне надо будет на ком-то её испробовать. Зная, что может произойти, поможешь мне?

Я замерла. Сердце сжалось от страха и нехороших предчувствий. Переживать всё то же самое… Нет уж, я этого не хочу. Но… в памяти вставали слова, которые Гробовщик произнёс вчера перед операцией – ему нужны эти знания, они могут во многом помочь. Эту боль ведь можно потерпеть, правда? А может, в следующий раз будет даже не так больно… Я не мазохистка и боль не люблю, но если уж расставлять приоритеты, помощь Гробовщику для меня, наверное, важнее собственных желаний. Да и со страхами надо бороться, а сильный человек боли не боится. Как и своего прошлого. Я просто хотела помочь ему, но в то же время надеялась стать сильнее и перебороть саму себя. Я хотела стать такой, как он: сильной, смеющейся, когда хочется плакать, идущей наперекор собственной судьбе… Но я в тени его света и не могу приблизиться к почти-идеалу. Вот только если не пытаться, ничего и не получится, так? Поэтому…

– Это ведь принесёт тебе пользу? – тихо спросила я.

– И очень большую, – без тени ехидства ответил жнец.

– Тогда… ладно. Сделаю, что смогу. Только не забирай воспоминания о Стасе и о себе, ладно?

– Безусловно, – усмехнулся Гробовщик и внёс ещё одно предложение: – Что если мы проведём ряд опытов? Создадим некое воспоминание, сходив в парк развлечений, и ты сравнишь полученные эмоции с теми, что запечатлены на вживлённой вчера фальшивке. Затем я извлеку эти воспоминания, заменив на их точное подобие, созданное мной. После этого я изучу вырезанный отрезок и создам его копию, которой заменю фальшивку номер два, а настоящие воспоминания вживлю вместо иного дня. Ты сравнишь эти воспоминания и скажешь, что в них различно, после чего фальшивка номер два будет заменена на новую фальшивку номер три с другим сюжетом и доработанными эмоциями. Ну что? Согласишься на такой эксперимент?

Ох… Четыре замены? Это кошмар… Но… я ведь сильная, да? Я должна быть сильной. Значит, я это переживу. Что нас не убивает, даёт пинок под зад, не более того. Значит, я выдержу. Ведь Гробовщику это всё же нужно… Почему я так хочу ему помочь? Что за фанатская привязанность? Или это не фанатизм? Или я просто… чёрт, почему я себя никогда не понимаю?

– Хорошо, – пробормотала я и сжала руку жнеца. Тот усмехнулся и спросил:

– Даже учитывая то, что боль может повториться?

– Да, – кивнула я уже куда более уверенно, и ухмылка вдруг сменилась на улыбку, а жнец тихо сказал:

– Учитывая, что часть твоих воспоминаний содержит эмоции жнеца, полагаю, и вероятность этого крайне высока, что столь сильные положительные эмоции, вживлённые в никогда не испытывавшее подобного тело, помогут тебе пережить следующие операции куда легче. Я уверен на девяносто процентов, что боль будет намного меньше.

Я аж задохнулась от возмущения. Да как он мог?! Это проверка была?! Соглашусь я или нет? Он настолько мне не доверяет?! Почему? Почему он так уверен, что я его предам? Почему он совсем в меня не верит? И почему он считает, что я вообще способна на предательство?!

– Я не предательница! – рявкнула я и попыталась вырвать руку из хватки жнеца, но он лишь сильнее сжал мою ладонь и спросил:

– Злишься?

– Да! Потому что я тебя не предам! Я вообще никого не предам! Зачем ты так?!

Это был первый раз, когда я на самом деле очень разозлилась на Гробовщика. До этого он меня лишь провоцировал, а вот теперь и правда оскорбил – на самом деле, а не из желания чему-то научить. Но мне не хотелось его ударить – почему-то даже сейчас я не могла причинить ему боль. Нет, не так. Я не хотела ему её причинять. И это злило. Потому что он всё равно этого не поймёт…

На лице жнеца сменялся странный калейдоскоп эмоций, а я пыталась вырвать руку, но о приёмах айкидо даже не вспоминала – почему-то любое физическое воздействие на него мне сейчас казалось нонсенсом. И вдруг Легендарный грустно улыбнулся, а в следующую секунду прижал меня к себе. Я замерла. Это ещё что? С чего бы? И почему… мне так хорошо?.. Почему не хочется отпускать его, почему хочется застыть так и никогда не уходить? Не могла же я… в него… Бред! Он же Смерть! Я для него – скелет, обтянутый кожей, подопытная мышь! Какой учёный увидит в крысе равного себе? Никакой! Так почему я… в него…

Захотелось разрыдаться от безысходности. Стас говорил, что сабмессив чаще всего влюбляется в Доминанта, потому что уже не может без него. Сначала он испытывает лишь уважение, затем привязанность, после Доминант становится нужен ему, как воздух, а потом к некоторым приходит фанатизм, когда Доминант видится чуть ли не идолом. Но чаще всего приходит любовь, а не этот самый фанатизм, хотя одно другого не исключает. Но на всё это уходит долгое время, так почему я за такой короткий срок в Гробовщика… влюбилась?..

– Ты очень необычная, – тихо сказал Легендарный. – Наверное, я начинаю тебя понимать… Знаешь, почему я люблю мёртвых? Одна из причин – они прекрасны в своём молчании. Не солгут, не предадут, не оскорбят, не унизят…

Мне показалось, что я уже слышала от него что-то подобное, но я не могла вспомнить, когда, а Гробовщик продолжал:

– Мои «странные куклы» прекрасны в своём послушании и смирении, но порой это раздражает, ведь у них нет воли. А у тебя она всё же есть, хотя ты послушна почти как они. Почти. И это главное. Поскольку воля у тебя всё-таки есть, и ты можешь сказать о своём недовольстве. Ты как «странная кукла», но ты не странная. Ты необычная.

– Кукла, да? – усмехнулась я, хотя хотелось плакать.

– Как кукла, – повторил жнец, и я подумала, что это очень ценное уточнение. Значит, я всё же не совсем кукла, не совсем игрушка для него? Или это просто глупые мечты, не имеющие оснований? Какая же я дура…

Я прижалась к Гробовщику, а он молча обнимал меня, думая о чём-то своем, и эта его отстранённость казалась уместной, обоснованной, но почему-то очень неприятной. Вот только иногда его ладони на моей спине мелко вздрагивали, прижимая меня к Легендарному чуть сильнее, но тут же отстранялись, будто касались раскалённого железа, и это было правильно. Это прогоняло раздражение и рождало радость. Потому что я не кукла. И не просто скелет, обтянутый кожей. Я – «непонятная загадка», которую он попытается разгадать. А что будет дальше – кто знает…

====== 32) Пропасть ======

«Amor, ut lacrima, ab oculo oritur, in cor cadit».

«Любовь, как слеза, из глаз рождается, на сердце падает».

Вернувшись после завтрака в мою родную квартиру, мы с Гробовщиком составили небольшой план действий. Заключался он в том, что Величайший переодевается в более современную одежду и мы идём в парк развлечений, после чего он начинает работать над новой Плёнкой, основывая эмоции на тех, что увидит в вырезанном у меня вчера фрагменте. Собственно, за его выпад в мой адрес я Легендарного простила – смысл обижаться на того, кто вообще никому не доверяет? Да и потом, если он во мне сомневается, то не требовать веру надо, а зарабатывать её. Так что я просто буду жить по своим правилам и надеяться, что когда-нибудь Легендарный поймёт – я не предам его. Никогда. А может, и не поймёт, но это хоть и больно, всё же не смертельно, так что переживу. Я вообще живучая, думаю…

Когда жнец облачился в свой любимый безразмерный свитер, а высоченные сапоги с загнутым вверх мысом сменились остроносыми ботинками, я уже ждала его на кухне, заменив спортивные штаны на брюки. Кстати, что интересно, на животе у меня красовалась приклеенная пластырем марля, так что ранку я разглядеть не смогла, а жаль. Интересно было бы посмотреть, какая царапина вызвала такую боль. Но Гробовщик сказал, что пару дней рану нельзя будет мочить, а повязку он мне будет менять самолично, и любопытствовать мне не стоит, чтоб инфекцию не занести. Перестраховщик! Но это ведь правильно…

Вооружившись кошельком и солнечными очками, я отправилась на улицу, размышляя о том, что всё не так уж и плохо: впервые в жизни (хотя, мне казалось, что это уже второй раз) я направлялась в парк развлечений, тем более в компании друга. Солнце припекало, жнец, как обычно, переносил жару, кутаясь в пушистый свитер, народ на нас подозрительно косился, а едва различимый ветерок давал понять, что дождя не предвидится – если где-то тучи и были, к нам бы их пригнало нескоро. Парк в нашем городе был небольшим, и пара крупных аллей с отходившими от них узкими тропинками явно нечасто посещались дворниками. Деревьев было много, но на них частенько встречались полностью засохшие ветви, кустов же было ещё больше, но их так редко стригли, что они, скорее, напоминали непроходимый бурелом. Лавочки здесь были старые, краска на них давно обшелушилась, а под весом отдыхающих эти раритеты скрипели так, словно готовы были в любой момент развалиться. Короче говоря, здесь всё было жутко старым и неухоженным, а потому я подумала, что если аттракционы напоминают лавочки, нам на них лучше не соваться… Впрочем, с Гробовщиком мне было не страшно даже на такую древность взгромождаться, а потому я бодренько топала по широкой людной аллее, надеясь, что сегодня мы не наткнёмся на каких-нибудь идиотов.

Собственно, аттракционы находились за высоким старым сетчатым забором в самом центре парка, и народу там было пруд пруди – утро воскресенья, отличная погода и обещания метеорологов наслать на город к следующим выходным дожди гнали жителей на приступы старых, ржавых конструкций. Нет, я понимаю, когда подростки или влюбленные идут на заклание строевым шагом, но как родители могут вести совсем ещё крох на столь опасное мероприятие? Аттракционы ведь здесь были не просто древними – они скрипели, грохотали и осыпали асфальт ржавчиной, из-за чего в голову закрадывались разумные опасения об их надежности… Так что на месте мамаш я бы своё чадо к этим древним руинам не подпустила. Ох, моя логика! Детей бы не подпустила, а сама на убой отправилась! Ну и ладно, мы-то это ради эксперимента делали…

Гробовщик комментировал всё, что видел, причём так ёрно и точно, что я постоянно хохотала в голос. У меня самой подобные шуточки не получались, и я скатывалась на совсем уж чёрный юмор, но порой Легендарный от них так смеялся, что я думала, нас из парка погонят, как демонов из японских домов третьего января… Короче говоря, пока мы бродили, осматривая вероятные орудия пыток и их техническое состояние, настроение у меня добралось до отметки «отлично» и падать категорически не желало. Да, я всё же волновалась на счёт аттракционов, которые смело можно было рекламировать лозунгом: «Мы доставим Вас на тот свет со свистом!» – но учитывая, что за целый час весёлой прогулки никто не выпал из качелей-лодочек, да и цепи на подвесной карусели не оборвались под весом пассажиров, я решила положиться на «авось» и просто наслаждаться моментом – когда ещё я смогу просто радоваться, без оглядки на то, кто и что обо мне подумает?