Текст книги "Ковчег для варга (СИ)"

Автор книги: Steeless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 49 страниц)

– А это уже моя забота, Йолла.

Может, он будет… на умирающих меня тренировать, или как? Чтобы они не мучались, чтобы… не так страшно, или…

– Ким говорит – смерть может быть милосердием.

– Ну надо же. До чего разумная мысль.

Нэйш теперь ухмыляется по-своему – ничего не разберёшь. Издевается, или как?

– Жду тебя завтра в восемь у временного загона номер три.

Теперь он поднимается – вид занятой по самое не могу. А я прям лопнуть готова – мамоньки, я ж помру до завтрашнего дня!

– Рихард! Ты меня этому будешь учить, да? Чтобы… убивать, но… не больно, чтобы… во благо? Чтобы… милосердная смерть?

Вид у него становится почти что оскорбленный.

– Не думал, что выгляжу как кто-то, кто может учить милосердию.

– А-а-а тогда…

– Учить тебя убивать я тоже не собираюсь. Во-первых, у нас есть устранитель, во-вторых, мне хватило обучения Кани и, третье, самое главное – у меня не получится. Потому что ты не убийца.

– А кто тогда, по-твоему?!

Мой вроде как новый наставник жмет плечами.

– Думаю, сама поймешь в процессе. Завтра в восемь. Не опаздывай.

Когда он уходит – я еще минут пять с разинутым ртом на месте торчу. Потом всё-таки иду к Киму – к Мел пока что не могу. Да и Мел же в зверинце, а мне пока туда дорожка заказана. Отогреваюсь в мастерской, подаю то одно, то другое – что попросит – а сама всё думаю. Насчёт Мориона, и насчёт обучения, и насчёт того – вот интересно, на ком он будет меня учить?

Ну там, единороги, фениксы, пурры…

И как это у Нэйша вышло, что я не убийца – а Морион что, просто прогуляться сходил?!

Хотя по меркам Рихарда – наверно, я вроде как пока начинающая еще.

* * *

Загон номер три недавно срубили – для всяких-разных временных животных. Он пустой, внутри вкусно пахнет деревом. Просторно, холодно, сквозь щели лучи повылезли.

Только я не особенно на лучи-то гляжу. Больше на подушки. Потому что это во сне разве привидится: Рихард Нэйш да две подушки в руках. Он еще с деловым видом взвешивает – какая получше.

– Ой, – говорю я вместо здрасьте. Потом смотрю на клетку, которая напротив Нэйша. И добавляю нехорошее слово.

В клетке сидит беда и воняет, как шнырок. Потому что там и есть шнырок – юркий, гладкий, шерстка коричневая в зеленые полоски. Лапы с тонкими пальцами. Глаза жалобные-прежалобные – у-у-у-у, погладь…

Только это наша местная знаменитость. Одиннадцать побегов, шесть испорченных клеток, четыре подкопа, а один раз он вообще в кладовке все яйца пожрал. Ну и пропасть покусанных рук, ног, пуговиц, вывернутых карманов и один почти что откушенный нос вольерного.

Шнырок Кусака – дрянь редкая, тут прямо все сходятся.

– Мы что, вот на нем тренироваться будем?! – спрашиваю я с тихим ужасом. Кусака поглядывает хитренько и растопыривает лапки – мол, здрасьте, заходите.

А если зайти и погладить – он сначала вам карманы вывернет, а потом горло перегрызет. Ну, или наоборот.

Нэйш показывает жестом – ага, на нем.

Кусака щерится до того зловредно, что меня тошнить начинает.

Ну, или это оттого, что он воняет, кто его там разберет.

– Так это ж самое… вроде как… соединение же лучше идет на том, с которым у тебя вроде как… единение… взаимопонимание.

Мел говорила – с Кусакой бывает взаимопонимание только у Гроски. Как у того, который везде пролезет, отовсюду сбежит, ну и еще может сожрать столько, сколько три себя весит. Гроски к нему и питает нежность – говорит, такой вредной твари в жизнь не встречал.

– В данный момент, – говорит Нэйш и смотрит на шнырка брезгливо, – меня это не особенно волнует.

– Слушай, я уже пробовала с другими шнырками, и я им мозги здорово завернула, хотя Мел говорит – у этого вряд ли есть мозги… Или ты его выбрал потому, что у него и мозгов-то нет?!

– Ну, – говорит мой наставник и щерится даже страшнее Кусаки, – на самом деле потому, что его не жалко.

Дальше я хочу составить план – ну, как подготовиться, куда падать, чего делать, если совсем уж все плохо пойдет. И отдышаться. И попросить Рихарда отвернуться, а то мало ль что выйдет, с первого раза.

Бздыщ.

Перед глазами вдруг оказывается корытце с кусками морковки.

И в это корытце мне очень сильно хочется с размаху нырнуть. И я вроде как ныряю, да только не в корытце, а как в черный омут меня утягивает. Не вздохнуть, не выплыть.

В омуте – глухо, темно, и мечется что-то дикое, шебутное, голодное – Кусака, наверно. Хочет почесаться, хочет куда-то прорыться, еще чью-то ногу хочет тяпнуть, а еще ему страшно. Или это мне страшно, или нам двоим, потому что я теперь больше – не-я, а это, жуткое, дрянное, которое там, внутри меня поселилось – оно поднимается и хочет задушить, и я, вроде как, кричу, и эту штуку надо остановить… надо… вырваться, надо… вернуться, чтобы всё было как раньше, по-прежнему, по-преж…

Только что-то держит, вроде как топит, и вырваться не даёт, так что я барахтаюсь и ору, ору, что не хочу, не надо, стоп, и пытаюсь оттолкнуть и придушить черную дрянь, потому что она же непременно учует – где там Кусака, вот уже и чует, и сейчас поползет, схватит, удушит, скользкая гадина – стой, стой, стой…

Кусака тоже барахтается и верещит, и можно утопиться в страхе и злости, а черные щупальца не-меня ползут и ползут, а я могу только наблюдать и кричать, и хотеть остановить, и вырываться наружу из этой мерзости, которая – не-я, только вот она уже слишком близко и тащит меня за собой, и я знаю, что произойдет, не надо, не…

Потом оно бьётся в стену. Прозрачную, холодную, будто из льда изваяли: обползти – никак, и прошибить – никак, и не-я не понимает: как это то есть – тут стена? Потому что непременно надо изничтожить, надо, надо…

А Кусака-то он там, за стеной – тоже удивляется: что это тут за стены и всякие черные дряни, и поглядывает на мои пальцы – кусануть бы! – и думает, что, наверное, надо какую травку лекарственную от этого поискать, а не-я всё скользит-скользит ладонями по гладкому льду, смотрит помнит… а я-то где?

А, вот зачем была подушка, стало быть. Я на нее так удобно упала – прямо до вечера лежала бы.

Моргаю – в глазах все черные омуты с морковками пополам. Приподнимаюсь, гляжу в клетку.

Шнырок лежит на спине, лапы задраны и хвост свесил.

Тут я говорю то, что иногда говорит Фреза. Как вспоминает свои походы с пиратами-то.

– Как грубо, Йолла.

Наставник расселся себе у стеночки на второй подушке – нашел, когда отдыхать, если…

– Я его… убила, да?

Кусака дергает ногой. Потом носом. Потом переворачивается и смачно блюет в свое корытце.

– Ну, скажем так, – отвечает Нэйш, – у тебя было довольно мало шансов это сделать. Запомнила что-нибудь на этот раз?

– Ага ж, – кучу всего, как выясняется. Особенно что этот гад шнырок мне хотел пальцы отгрызть. – Он и боялся, и всякое. Только я, знаешь, почти его… того. Вроде как, и не хотела, только чуть не… Только там была стена. И она мне вроде как помешала.

Рихард поднимается и изображает аплодисменты.

– На редкость неплохо для первого раза.

– Так то ж не первый… и вообще – откуда ты мог знать, что я его не прикончу?!

– Я же сказал – у тебя было крайне мало шансов это сделать.

– Ага. Потому что там была эта стена.

– Да.

– А… откуда… – и тут до меня доходит. – То есть, это был ты.

– В точку, Йолла.

Нэйш отряхивает куртку – у него это чистоплюйство с белых костюмов еще. Я стою, смотрю.

Кусака жалобно тянет лапки из клетки – пожалейте бедолагу…

– А… зачем?

Нэйш подхватывает подушку и сгружает мне ее на руки.

– Пока что мне нужно, чтобы ты научилась ориентироваться в чужом сознании. Перестала паниковать и натренировалась спокойно выходить из соединения. Судя по тому, что говорит Гриз – ты слишком боишься убить, а потому сразу после соединения рвёшься наружу. Спутывая сознания, причиняя боль себе и животному и теряя память.

Он толкает дверь сарая и как-то не по-своему, криво ухмыляется.

– Так что я сделаю так, что ты не сможешь убить. Я ни много ни мало – твоя стена, Йолла.

Это как если бы тебя учили плавать, кинув с размаху в пруд с хищной рыбиной. Только поставили бы от неё ограду.

Только всё немножко сложнее, потому что эта самая хищная рыба – вроде как я.

МЕЛОНИ ДРАККАНТ

На пару дней выпадаю из жизни. Балбеска и ее муженек сгоняли в подпольную лечебку и притащили три десятка пурр в кошмарном состоянии. Мех тусклый, истощены, вздрагивают от каждого движения, глаза гноятся… Не кормили, не любили, не ухаживали, а самое дрянное – почти без отдыха лепили на больных. Пурры – они ведь вроде Грызи: не могут не брать боль на себя. Ну и в этих боли – по самую маковку, а доверия к людям теперь – ни на грош.

Так что я оставляю себе каждый день по два часа – так, по питомнику пролететь. Все остальное время провожу в пуррятнике, в карантине. Купаю лапочек, смазываю зельями, глажу, ласкаю и рассказываю, какие они самые-самые замечательные. В первый день еще подключается Конфетка с убойными дозами милашности и сладкосиропности. Грызи то и дело захаживает, работает как варг – бережно убеждает пурр, что людям верить можно и что всё будет хорошо. Пару раз притаскивает Шибздрика – тот живо подключается гладить пурр, хотя непонятно – кому это больше надо, пуррам или Шибздрику.

Потом лапочкам становится лучше, я отпускаю их к остальным сородичам и обещаю почаще захаживать, присматривать и гладить. Отрубаюсь на ночь. Подрываюсь с рассветом и бегу узнать – не угробился ли питомник.

Питомник на удивление не угробился. Олсен с видом невероятного высокомерия попивает зелье из поилки. Яприль Хоррот осваивается с детишками, которых настрогал за лето. Гарпии-бескрылки бодры и подпрыгивают. Шнырок Кусака как-то особенно коварно спит.

Второе по вреднючести существо – огненный лис Шенни – наверное, заболел, потому как не делает даже попыток вдарить хвостом и обжечь. Угрюмо хромает по своему вольеру, слишком сильно припадая на ногу, покалеченную капканом. Это дело надо бы разъяснить.

Вынюхиваю след Грызи и безошибочно вваливаюсь на «звериную кухню». Грызи и Мелкая как раз перетирают подгнившие фрукты – готовят еду для пурр. Подключаюсь.

– Что это с Шенни? – спрашиваю, выбирая сильно полежавшие груши.

Мелкая нынче выглядит неплохо. Только уж слишком прячет взгляд в мешке со сливами.

– Ой. Это вроде как я его так. Сегодня на занятии, как бы.

– Я смотрела, – вставляет Грызи на диво напряженным голосом. – Он в норме. Аманда выдаст укрепляющее, ты на свое усмотрение можешь чем-нибудь вкусным побаловать.

Отличная новость – стало быть, кой-кто угостится яйцами и обожаемыми крабами. Перекидываю груши в ведро, а Грызи работает пестиком.

– Ну, а занятия-то как?

Не надо было вообще это дело из виду упускать. Теперь ничего не поймешь: у Гриз брови так и сошлись, а Мелкая – вон, просветлела.

– Да сегодня, вроде, совсем получше. Я вот уже услышала, что у Шенни лапа ноет – на погоду, стал быть, и что ему хочется пожрать чего поострее, и что ночью он пел – даже память увидела! Там, правда, в конце была какая-то заминка, но нет, нормально проскочили.

Так, ясно, подмешаем к яйцам малость серницы остролистой… Что это Грызи так за Мелкой следит? И Мелкая что-то слишком виноватая.

Запах брожения и сладковатой фруктовой кашицы. Мерные удары пестика о дно деревянной ступы. Мелкая прячет взгляд и разливается про изобретения Шибздрика. Гриз рассказывает, как там Пухлик охотится на боевых (и попутно ухитрился выиграть на ставках сотню золотых). Подключаюсь, распространяюсь насчёт пурр. Потому что лапочки же.

– А вообще давай, сама посмотришь сейчас. Как раз и еду им отнесем.

Подхватываю ведро с фруктовой кашицей – и вижу, как Мелкая втягивает голову в плечи.

– Да я… мне к Киму, – бормочет, – он там просил подсобить, значит. И вообще…

– Ты чего? Мы ж с Гриз пойдем. Она тебя подстрахует, если что, с Даром…

Мелкая тяжко выдыхает.

– Мне нельзя, – говорит напрямик. – Наставник, понимаешь, попросил. Чтобы я пока… в общем, не шла в питомник, пока первые занятия не завершим. Даже если… с Гриз.

Слишком пьяный дух перепревших фруктов. Или чего я там надышалась.

Потому что Мелкая как-то странно разносит слова «наставник» и «Гриз».

– Ну, это ненадолго, – утешает меня Мелкая и заглядывает глаза. – Ты увидишь, все будет как раньше.

– Йолла, – тихо говорит Гриз, – нам бы фиников сюда ещё.

Мелкая хмыкает – мол, насквозь вижу.

И исчезает, очень вовремя.

Потому что я на грани понимания. И на грани взрыва.

Когда за Йоллой хлопает дверь – Грызи с силой вгоняет пестик в нутро ступки.

– Нужно было тебе сразу…

– К-какого дохлого яприля?!

– Я не могу учить ее сама.

– А этот – может?!

– Надеюсь, что может.

Гриз с мрачными видом вытирает руки тряпкой. Вид у нее – как у того, кто нынче получил очень нехорошие новости.

– Да как ты вообще… Какая надежда?! После того, что он уже вытворил, после того как он в такое ее затащил, после Мориона… После того, как он ей Дар искалечил – ты о чем думала вообще, какая надежда, ты хоть понимаешь, что этот гад сотворит?! Что – решила ему дать возможность проявить себя, а о Йолле как-то забыла? Да если этот урод хоть посмотрит в ее сторону…

Выдаю длинную тираду, в которой обозначаю, что Палач к Мелкой и не приблизится, пока я в питомнике. И плевать мне на любые распоряжения. Грызи молча ждет, пока я иссякну, и я понимаю, что сейчас мы с ней, должно быть, здорово рассоримся, а потому не собираюсь иссякать.

А потому не слышу, как за спиной открывается дверь.

– Мел. Ты моего наставника-то не трогай.

Йолла стоит на пороге с тяжелой, нехорошей решимостью на лице. И мешочком с финиками.

– Гриз нельзя меня учить, потому что я убивающий варг, видишь ли. Мориона тогда… это я, – смотрит мне прямо в глаза, беспощадно и прямо. – А Рихард с этим умеет работать – я ж сказала, уже лучше теперь. И вообще, это я его попросила.

– Да какой из тебя убивающий варг, – говорю прежде, чем осознаю.

По лицу Мелкой кажется, что ей лет сорок.

– Скоро будет никакой, – говорит ломким голосом, – Рихард говорит – я отлично справляюсь. Гриз, финики я во, принесла.

Кладёт мешок, отбывает за дверь. Гриз подходит к двери, глядит девочке вслед.

– На обучение Йоллы моих сил не хватит, – говорит тихо. – Это одна из причин.

Вторую она не называет, но мне и без того ясно.

Убивающего варга, тоже, нашли… Что теперь – в наказание к Нэйшу в ученики?

– Она же… это ненарочно.

– Само собой.

Грызи пытается объяснить мне насчет механизмов, касания смерти и того, что Мелкая не может контролировать Дар. Почти не слушаю. Голова забита до отказа: что теперь Йоллу – в устранители, что ли?! Нэйш уж наверняка не упустит шанса выкинуть что-нибудь этакое. Ничего, Грызи с ним, конечно, носится, только мне наплевать, и если он хоть попробует…

– Он запретил ей подходить к питомнику. Даже с тобой.

– Да, он сегодня… говорил мне об этом.

– С чего?

Грызи мрачнеет совсем.

– Хочешь – спроси у него. Тем более, он хотел поговорить с тобой, когда освободишься.

Да неужто. Ну, так мне есть, что ему сказать и о чем предупредить. Правда, ему вряд ли понравится это всё.

Главное – не идти сейчас, а то Грызи будет расстраиваться над трупом своего невыразимого.

Так что полдня провожу в питомнике, справляюсь с накопившимися делами. Потом еще думаю, на кого оставить пурр. Гриз – в делах, Мелкой – нельзя, Конфетка воркует над вернувшимся Гроски.

Иду искать Шибздрика, раз такое дело. Только вот Шибздрик куда-то запропал. Сую нос в его мастерскую – оттуда несёт маслом, что-то вздыхает паром, а хозяина нет. У вольеров с альбомом тоже не обретается. Странно – и куда мог подеваться-то?

След вдруг выводит на Балбеску, у которой щёки распираются каким-то сильно подозрительным хихиканьем.

– Шибздрика не видала? – а этот вопрос ее и вовсе чуть с ног не валит.

– Ну-у, можно сказать – я вот прямо недавно подверглась с его стороны наглым домогательствам. Интеллектуальным.

И заводит эту свою канитель, что вот, как же теперь ей проходить мимо библиотеки, когда оттуда на нее прыгают маньячные «пустошники» с дикими глазами.

– Он, знаешь ли, меня еще и за грудки взял – э, как думаешь, Десми приревнует?

Не хватало еще – чтобы Шибздрик уехал со своих катушечек окончательно.

– Чего хотел?

– Ну, сперва папашу – но он же в объятиях Аманды где-то. А потом заладил, что ему вот прямо срочно нужна литература по сухожилиям, а в библиотеке нет ни черта. И глаза знаешь, такие… как у Десми, когда он наигрывает в свою дудочку что-то убойное. А я говорю: здрасьте, и откуда в библиотеке такая литература, когда она вся у Нэйша? Так, представляешь, кажись, он даже не понял – у кого. Переспросил только – где-где искать? Ну, я и показала. Чуть не бегом кинулся. Лютый тип.

Балбеска ржет. Ей, видно, это кажется веселым: запихать певчую тенну в клетку к алапарду. Приструниваю ее взглядом и иду доставать Шибздрика из логова Синеглазки. Надеюсь, тот еще не выжрал ему все мозги – а то сколько усилий Грызи пропадает.

Да и вообще, там же кто-то хотел поговорить?

В комнату Синеглазки влетаю, как мстящий алапард. И понимаю, что меня не заметили.

Шибздрик и Мясник на двоих склонились над разбросанными по столе чертежами. Комната запорошена белыми листами. На полу вольготно лежат книги.

Шибздрик отчаянно ерошит себе волосы. За ухом у него торчит карандаш. Нэйш для такого случая подвернул рукава рубашки по локоть и вычерчивает какую-то схему вторым карандашом.

– …если рассмотреть этот сустав у гарпии-бескрылки, то слабость убирается за счет утолщения вот здесь… сухожилие оказывается защищённым наростом, так что пробить в этой точке нереально.

И еще что-то анатомически трехэтажное. При таком раскладе – они б и феникса у себя над головой не увидели.

Какое-то время любуюсь на то, как Шибздрик в запале отодвигает Нэйша от чертежей и заводит захлебывающееся: «Нет, если здесь усилить сочленения – это, скорее всего, скажется на скорости или даже общей подвижности, как бы не утратить баланс, а вот если бы здесь…»

Отодвинутый Нэйш наконец смотрит в дверной проём и приветственно скалится.

– Мелони. Не хочешь присоединиться?

Ким закрывает глаза при виде моего лица. Потому что понимает, что не успеет.

Коротким движением вгоняю метательный нож в стол перед Нэйшем.

Пришпиливая к столу чертёж.

– К тебе разговор. Точнее, предупреждение. Насчёт Йоллы.

Лучше бы, конечно, Шибздрика не было, только какая разница. Я это могу при толпе народа повторить.

– Если ты, скотина, посмеешь хотя бы… сделать ей больно, хоть как-то навредить, только попытаешься сделать из нее устранителя – я тебе этого не спущу, понятно? Жизни не дам, с живого шкуру сдеру. Покажу такое Великое Противостояние, что драконы в небесах за счастье покажутся. И Грызи мне тут не указ. Ясно тебе?! До конца жизни будешь слюни пускать и жрать кашку с ложечки!

Нэйш задумчиво обводит пальцем рукоятку моего атархэ. Потом садится и утыкается стеклянным взглядом в чертеж. В пальцах вращается карандаш.

– Знаешь, Мел, это могло бы быть даже забавно. Если бы на карту не было поставлено несколько больше, чем моя репутация в твоих глазах или твоя призрачная возможность отравить мне жизнь. Что бы ты ни думала обо мне и кем бы меня ни считала – я не собираюсь вредить девочке ни чтобы разозлить тебя, ни по другим… неосновательным причинам.

Какого это он зовет меня по-нормальному?

И усмешечка его поганая куда-то подевалась.

– Ага. Будешь вредить ей по основательным. Ну там, погода испортилась, блоха с утра покусала, не так причесочку уложил – или какие там у тебя будут еще расклады?

Поднимает голову и смотрит без улыбки – плотно сжав губы, глаза – прозрачные лужицы льда.

– Понятия не имею. Но Дар варга в случае с Йоллой – не то, чему можно научиться безболезненно. Всегда приходится платить, нет? Девочка, во всяком случае, готова.

Он говорит быстро, без всяких своих ужимок и придыханий – будто вышвыривает гладкую сталь из себя наотмашь.

– А на что готова ты, Мел?

Это уже больше похоже на Мясника. Чего ему там надо – «Меня бы устроила маленькая просьба»? «У меня есть пара условий»? Плавали, знаем. Чёрта с два.

Нэйш выдвигает ногой из-под стола третий стул.

– Поговорим?

Шёл бы ты в вир болотный, – хочу я сказать. Струю гарпии тебе, а не сделку.

Только кто там знает – вдруг Мелкой это будет подмога, хоть какая.

Скриплю зубами, сажусь. Кидаю огненный взгляд на Шибздрика.

Тот стискивает губы и тоже усаживается. Какого…

– Ким останется. На случай, если ты решишь метнуть ещё нож, – бархатным голосом поясняет Нэйш. Потом кривится и берет другой тон: – Насколько я понимаю, в последнее время девочка общается в основном с ним.

Сижу, как в дурном сне. Ненормально серьёзный Мясник. Непривычно собранный Шибздрик. Ни секунды не хочу оставаться в этой дурной реальности.

– Что тебе надо?

– Всё, что ты можешь рассказать про Йоллу.

– А что, Грызи с тобой теперь уже не разговаривает?

– Гриз рассказала, что могла. Теперь черёд за тобой.

Дурацкая мысль, дурацкая ситуация. Будто он сам не знает насчёт Йоллы. Небось, уже мысленно намалевал все слабые точки.

Ладно. Рассказываю насчет того, как Мелкая вместе с мамашей оказались в питомнике – после пожара, который спьяну устроил папаша Йоллы – огненный маг. Ну, а мамаша не нашла ничего лучше как утопить свое горе в бутылке, и не в одной. Все ходила, жаловалась на жизнь – и свекровь не та, и муж не тот, и дочка вот «пустой элемент». А Йолла в питомнике освоилась сходу, сперва полезла по хозяйству помогать, потом с животными, а потом и вовсе как-то незаменимой сделалась. Рассказываю, как она вникала в дела, вспоминаю насчет хозяйственной жилки, обозначаю, что Мелкая по выдержке любого уделает, отходит вот тоже быстро… про драки с деревенскими поминаю.

Слова не складываются, изо рта лезут через силу. Так что спешу разделаться с этим делом поскорее. Всё равно Мясник смотрит так, будто ожидал чего-то там другого.

– Знаешь, Мел… о шнырках ты иногда рассказываешь более красочно.

А ты думал, я перед тобой тут прямо всё про Мелкую разложу – про чувства, мечты, ожидания, ага.

– Что тебе вообще вздумалось лезть к ней внутрь. Соскучился по препарированию, без него не можешь?

Глазею обвиняюще – даже Шибздрик смущённо зарывается в чертежи. Синеглазка, понятно, никуда не зарывается.

– Ну, поскольку уже очевидно было, что перед нами – «варг сердца»…

– Что?!

– О, Мелони. Ты же сама мне только что рассказывала, что у девочки – цепкая деловая хватка, что она руководствуется рассудком больше, чем чувствами…

– Мантикорррры печенка…

– Так вот – корень проблемы нужно искать явно в эмоциональном состоянии девочки. Не могу сказать, что я большой специалист…

Усилием воли глотаю смешок.

– …но при нашем сегодняшнем уроке я столкнулся с чем-то достаточно неожиданным. Трудно передать, но… – он перебирает пальцами в воздухе, будто струны. – Это гораздо сильнее обычных эманаций смерти, которые возникают в сознании убивающего варга. Мощная разрушительная сила – мощная настолько, что на нынешнем занятии она едва не убила…

– Шенни.

– …меня.

– А, тогда ладно.

Звук рвущейся бумаги. Ким смотрит на меня как на чокнутую. Потом на Нэйша – ну, это привычно.

– Может, я просто не всё здесь ещё знаю, но вы разве не… Великий Варг, или что-то вроде того?

– Ага. До того великий, что его четырнадцатилетка уделала.

– У малютки Йоллы потрясающий потенциал, – отвечает Мясник, морщится и трет виски, – Признаюсь, я был несколько не готов к такому напору. Она вряд ли что-то заметила, но…

– Ну, если б ты полез мне в голову – я б тебя по-любому прикончить захотела. Такой вариант ты не рассматривал?

– Рассматривал, но Йолла… значительно менее убийца, чем ты.

Кошусь на нож.

– Кажется, нужно позвать Гриз, – бормочет Шибздрик с мученическим видом. Ловит мой взгляд и добавляет. – Ну, или Гроски.

Ладно, можно сказать, что этот тут уже совсем освоился.

Нэйш закрывает глаза и утыкает подбородок в сложенные ладони.

– Варги-убийцы начинают смотреть на животных глазами хищника – видя лишь слабости и переставая замечать нюансы… мотивацию… оттенки эмоций. Варги, неудачно прошедшие первое соединение, бывает, тонут… путают сознания и мысли. Я готов был к комбинации того и другого, но Йолла… она… не пытается выплыть. Не пытается охотиться. Она… пытается уничтожить.

– Что? – спрашиваю я почему-то шепотом.

– Всё.

Коротенькое словечко – он даже глаз не открыл. А я вдруг понимаю, что Синеглазке страшно.

Вир его побери. Страшно потому что он понял, что может не справиться.

Потому что не сталкивался с таким.

Потому что неверный шаг – и…

– Она не пытается убить животное – она пытается уничтожить самое единение… связь… Если сравнить соединение с домом – это не попытка вырваться через дверь или окно. Не попытка выйти. Это попытка сравнять с землей самые стены. Она словно сминает… всё, что находится рядом с ней. И если нам не удастся понять причину – это может стоить жизни не только твоим обожаемым животным.

Мелкая, куда ж ты влезла… Тянусь за ножом – просто выдёргиваю. Как-то надежнее, если он в руке. Когда напротив тебя – Нэйш с не особо вменяемым видом, так и спрашивает глазами: ну, так на что ты готова-то?

Когда понимаешь, что он – наверное на многое. Сидеть тут, называть меня по-нормальному, бросить свои ухмылочки. Или даже…

– Мел. Помоги мне.

Да твою ж!..

– Как?

Ладно, если надо ради Мелкой еще полдня вспоминать – сделаю, чего б нет.

– Ты Следопыт, и ты должна знать – что ей дороже всего. Чего она боится. К чему стремится. Что любит.

– Нэйш, ты… я Следопыт, а не вот это вот всё, ясно?! Могу видеть, слышать, только…

Точно. Вот он меня и спрашивает – я ж была с Мелкой все время, и когда Грызи уходила – тоже. Вот ему и понадобилось – то, что я видела, что слышала. Что заметила.

Зажмуриваюсь и вцепляюсь в рукоятку ножа изо всех сил. И начинаю вспоминать – вперемешку, мелочи и важное, самое яркое, врубившееся в память. Приходит вспышками – вот Мелкая помогает ночью делать перевязку на гнойной ране яприлю, а вот я ее по следу ходить учу, а вот ее в пожаре опалило, а она все рвется вскочить, спрашивает – как там наши, а как животные… И еще – вот вытирает разбитый нос (опять деревенские, черти б их взяли), а вот насвистывает какую-то песенку – от Конфетки, что ль, услыхала… и да, кромсаем с ней фрукты, и подкармливаем нектаром птенцов тенн, и Мелкая смеется, когда рассказывает, как «этот законник на Кани пялится – остолоп остолопом!»

Наверное, выгляжу здорово глупо, когда всё это выкладываю Синеглазке – долго, одно тянется за другим, уже запыхаться успеваю. За окном стемнело совсем – черт, пурр же без присмотра оставила, посмотреть надо бы…

Смолкаю. Жду, что Нэйш ухмыльнется и заведет песенку о моей сентиментальности.

Но он так и сидит – жрет глазами, будто студент почетного профессора.

– Чего уставился, – говорю. Наболталась – аж горло саднит. – Йолла сколько ее помню – была без памяти от питомника. Животных обожала всегда. Целителем стать хотела. А что еще она любит…

– Вас.

Шибздрик сидит грустный и пялится с непониманием – что на Нэйша, что на меня. Будто до него не доходит, как мы могли таких простых вещей не разуметь.

– Всё это время, пока она рассказывала мне о питомнике… Она, конечно, говорит о животных, но не они для нее – всё. Вы. Гриз, Аманда, Гроски… Кани и ее дочь… – Мясника и Зануду он не называет, – То, как она говорит о вас, какими словами о вас всех…

Под двумя взглядами – моим и Нэйша – Ким малость выцветает – только веснушки рыжеют ярко. Но заканчивает тихо и твердо:

– Думаю, самым страшным для нее было не убийство, а мысль, что она могла вас разочаровать.

Молчу. Пялюсь в прорванный чертеж – на нем, вроде, часть ноги с сухожилиями. Довольно страшно составлять для кого-то целый мир – ну, или его часть. Но если вдуматься – Мелкая с детства в питомнике, и к животным, получается, тоже привязалась – как к тому, что любим мы.

Любишь меня – люби мой питомник.

– Она говорила насчет того, что все будет как раньше, – говорю шепотом.

И понимаю, что Нэйш не слушает. Он с отстраненным видом пялится на карандаш – а тот медленно, не спеша вращается в пальцах…

– Ну? – говорю. – Узнал что-то, что может помочь?

– Может быть.

На Мясника уже опять накатило: сосредоточен выше крыши, карандаш быстро шоркает по чистому краю листа. Намечает какую-то схему. Вместо прощания Нэйш чуть заметно дёргает головой в сторону двери – мол, забыли, где выход, что ли?

Шибздрик это принимает за прямое распоряжение, потому что хватает меня за руку и останавливается, только когда пролетает два коридора. А с виду хилый, надо же.

Выдёргиваю руку из его ладони к мантикорьей матери. Шибздрик какое-то время таращится на меня, потом медленно выдаёт:

– Чёрт. Забыл там книги.

– Ну так валяй, возвращайся – вы ж с ним так хорошо спелись.

Возвращаться не собирается, увязывается вслед. Молчим до пуррятника – круглого, глинобитного строения, от которого издалека несёт запахом сырости и перепревших фруктов.

У двери Ким наконец набирается смелости.

– На самом деле – он не такой уж и…

– Я с этим придурком работала два года, пока он возглавлял тут всё. Я в курсе, что Синеглазка не настолько отпетая мразь, какой прикидывается.

Нужно взять у нойя зелье. А то начались ночные заморозки – и опять приходят зимние сны. В них небо расцветает синими и зелёными огнями, а руки и ноги цепенеют от холода. И задыхающийся голос всё повторяет: не спи, Мел, не засыпай…

От воспоминаний ноют зубы, горчит во рту. Сплёвываю на крыльцо, толкаю внешнюю дверь, потом – внутреннюю. Окунаюсь в жаркое тёмное нутро пуррятника.

Ползучие лианы по стенам. Мерное водное кап-кап-кап. Приветственное нежное воркование пурр: лапочки перекатываются по полу, взбираются по стенам, как комки меха. Самцы слабо светятся фиолетовым – этакие пушистые звёзды.

– Знаю, – говорю Шибздрику. – Только вот Мелкая мне вроде сестры, что ли. Если бы твою сестренку отдали на обучение такому вот…

Ким вздыхает.

– Наверное, это зависело от того, что она могла бы получить.

Мантикоры б его жрали, это его спокойствие, когда хочется орать.

– Ага, Синеглазка Мелкую до черта всему хорошему научит.

Пытаюсь погладить тех молодцев, которые уже влезли по стене и попискивают – ждут, когда им скажут, какие они распрекрасные, подержат в руках, начнут перебирать шерсть…

Пуррам любовь и ласка для жизни просто необходимы – без них они чахнут.

Только вот, видно, я не успокоилась как следует, пальцы вот будто иголками колет, и первая же пурра сжимается в ладони и начинает подрагивать с недовольным всписком.

Ким мягко забирает у меня пурру – та издает благодарное «Уиррр». Шибздрик запускает пальцы в черный с фиолетовым мех и говорит тихо:

– Иногда научить могут те, кто кажется для этого неприспособленным.

Он умеет рассказывать не очень-то хорошо – рисует уж точно куда получше. Потому сначала дело у него не ладится, а рассказ о его наставнике комкается и горбится – будто малюется на смятом листке тупым карандашом. Потом листок выпрямляется, карандаш заостряется – и я вижу брюзгливого мужчинку в халате, лысоватого и неопрятного, брызжущего слюной только при упоминании Академии. Он курит какую-то скверную дрянь, и придирается, и тычет пожелтевшим пальцем в чертежи, и он язвительная и насмешливая зараза – я это сразу как-то понимаю. Еще понимаю, что он делал жуткие вещи, этот тип, имя которого Ким так и не называет (халат на якобы-рисунке украшен застарелыми пятнами масла, жира и крови). И еще он ненавидит магов и может до посинения толкать речи о том, что магия – атавизм, препятствующий цивилизации. И всех этих бесконечных острых, колющих деталей в этом неспешном рассказе – их слишком много, и из этого рассказа-рисунка на меня глядит совершенно отвратный тип, вот только чтобы раскрасить его, Шибздрик достает из своего голоса светлые краски.