Текст книги "Ковчег для варга (СИ)"
Автор книги: Steeless
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 49 страниц)
– Понимаешь, Асти… Эта псигидра – нечто совершенно особенное. Похоже, она пришла к выводу, что самую сильную боль способна причинить… – пять секунд, потянуть паузу, – память. Так что это будет просто маленьким путешествием по воспоминаниям. Ничего страшного, да? В конце концов, память – это всего лишь средство…
Вернуться вспять. Немного досадно: ловушка срабатывает чётко посреди фразы: хорошая, правда, немного грубая, но Ийор неплохо ее настроил. Простейшая ловчая артефакторная петля захлёстывает Нэйша за талию, сдергивает с мостков и отбрасывает к одной из стен. Короткий импульс. Больше не нужно.
Рин освобождается мгновенным, скользким движением, но за миг до этого оживает чёрная грязь, которая растеклась на полу, вдоль стены: вспухает в водных каналах, прорезанных вдоль стен – и оживает, выпускает из себя гибкие ленты, обвивает руки, ноги…
Тело псигидры, а попутно – орган питания и роста. И самая опасная ее часть.
Можно перевести дух, потому что начинается вторая фаза.
– Просто расслабься, Рин, – говорит она ему, рвущемуся прочь из липкой, черной, обволакивающей грязи. – Будет немного неприятно, но ты же сам так часто говорил, что свобода сопряжена с определёнными неудобствами. Неужели и это забыл? В этом твоя проблема: кажется, ты слишком многое забыл за последние годы. Даже… себя.
Призрак. Бедный, потерянный мальчик. С таким материалом работать невозможно, посмотрим, что будет после псигидры. Чёрная жадная грязь поглощает белую ткань, петлей ложится вокруг горла, золотистые нити спускаются всё ниже, трепещут в возбуждении. Высвечивают напряженное, заострившееся лицо. Знакомое: он выглядел именно так в тот день, на охоте, когда они впервые познакомились. Перед тем, как нанести первый удар. Губы, возле которых обозначились полукруги улыбки, чуть шевелятся. – И ты полагаешь, что после этого маленького сеанса я разделю твои убеждения, Эллет? – Разумеется, нет, – отвечает она почти что весело. – Но, возможно, ты лишишься некоторых своих, так что с тобой наконец-то можно будет разговаривать. Псигидра действует не сразу, а он, к тому же, еще и сопротивляется погружению (предсказуемо). Щупальца уже втянули его в тело твари, чёрная вязкая субстанция плещется у пояса (он стоит на коленях или сидит – уже не рассмотреть), и взгляд затуманен памятью, потому что там, внутри уже развернулась и прокручивается бесконечная, болезненная лента. Но он вцепляется в настоящее, и силится не закрывать глаза, и пытается продолжать: – Разве сейчас нельзя? Мне казалось, мы отлично… беседовали… – О, общаться с твоей новой версией – все равно что говорить с кем-то, кто отделен от тебя слишком толстыми стенами: все равно ведь не достучишься. – Не драматизируй. Если я избавился от пары-тройки старых привычек… Да сколько он может держаться, в самом деле? Она, конечно, рассчитывала, что Рин куда более стойкий, чем все ее испытуемые, но это… Эллет хмурится (потеря времени). Не хотелось его «топить» самой, но что тут сделаешь. Отвратительная версия, какая упорная. – Ты не избавился от привычек. Ты сменил кожу – ты же так делал всегда. Уходил не оборачиваясь. Не возвращаясь. А теперь вот время вернуться… Асти. Шепот сделать нежнее, проникновеннее, и добавить капризных ноток той, из пропахшей лекарственными травами спальни (отвратительно). – Асти, дорогой мой… я тебя не узнаю. Неужели ты настолько хочешь меня огорчить? Ах, ну вот, я опять напутала с вышивкой, и к вечеру разболится голова. Зачем ты делаешь мне больно? Неужели ты не можешь хотя бы один раз побыть послушным мальчиком? Раздражённые, плаксивые, лживо-ласковые ноты – смешение, в которое она вслушивалась, которое запоминала, пока подавала Айрене Шеворт то чай, то очередное лекарство, пока гладила ее по руке, пока слушала жалобы на сына-чудовище. Прошлое будто оживает – и говорит голосом мёртвой женщины из уст Эллет, и опутывает Рихарда Нэйша почти что зримо – дополнительными лентами черной, вязкой грязи, и после почти укоризненного «Эллет» – его губы непроизвольно обрисовывают другое слово из двух слогов. Забытое слово из двух слогов. А потом дыхание Рина Харда прерывается, становится тяжелым и рваным, и он наконец-то теряет ориентир в настоящем и равновесие (одновременно). И летит и падает в чёрную грязь и в объятия псигидры. И в прошлое, становясь маленьким Асти Шевортом. Которому предстоит кое-что прожить заново. Эта псигидра – замечательная тварь. Хотя бы тем, что не дает смотреть на воспоминания с высоты прожитого опыта. Она просто заставляет тебя стать прежним-собой и повторить всё заново. При этом весь опыт как бы перестает существовать, а остается только… свежесть впечатлений. Боли, потому что псигидра заставляет вспомнить отнюдь не самое лучшее. Только бы он не воспользовался Даром, – думает Эллет, когда Асти Шеворт начинает корчиться в путах псигидры. Зелья наготове, но после такого его, возможно, и не удастся откачать. Впрочем, если взять расчеты – то он и не должен помнить, что у него есть какой-то Дар. Сейчас для него не существует настоящего. Он пока что не Рихард Нэйш. Всего лишь Асти Шеворт. Пока что. И золотистые нити спускаются вниз и ласково гладят по волосам, по вискам: псигидра радуется пище. Эллет, стоя на помостках, наклоняется, осторожно подцепляет одну из нитей: во время опытов она установила, что довольную псигидру может пробивать на отрыжку чужой памяти (неэстетично). Блеклый, смазанный отпечаток – подобие воспоминания. Мальчик на площади, перед ним три алапарда – Энкер, первый всплеск Дара, немного гнусавый голос – настойчивый плач: «Твоя вина, твоя вина, твоя вина…» Кажется, это Айрена Шеворт кричит на мужа – да, она и перед смертью твердила, что это была «его вина, его кровь». Нэйш опять приоткрывает глаза и делает такие движения, будто хочет удержаться на плаву. Может, даже встать. И Эллет наклоняется ниже, придает голосу – плаксивости, шепчет: – Ну, зачем, зачем, зачем ты это сделал? Как ты мог так поступить с нами всеми, Асти? Это ужасно, просто ужасно. Кто-нибудь может узнать, мы никогда не можем жить спокойно… ох, у меня опять ноет сердце… неужели ты не можешь избавиться от этого, Асти? Ты не стараешься. Ты не прилагаешь усилий. Вторая золотистая нить дарит другой отпечаток – мальчик сидит в комнате с тяжелыми шторами. Рисует что-то. Рядом разложены книжки, игрушки, тетрадки. Отпечатки множатся, множатся, рябят в глазах – что это с псигидрой, недоумевает Эллет. А потом понимает, что это дни, только вот они слишком между собой схожи – иногда вливается образ темноволосого унылого мужчины… какие-то занятия, знахари, доктора… Бесконечный, прилипающий, навязчивый рефрен – во множестве отпечатков: – Я разочарована, Асти. Ты не прилагаешь усилий. Асти Шеворт дышит судорожно и тяжко, а псигидра всё пухнет и подрастает, и вот уже коснулась мостков, и хочет утащить целиком, погрузить в тело, в грязь, напитаться болезненными воспоминаниями… Нити шалят, играют драгоценным золотом. Эллет неспешно подцепляет одну на палец – ну, конечно, не обошлось без лечебницы в Исихо. Узкая комнатка, небольшое окошко, иногда бабочки залетают – их можно рисовать. Расплакаться впору. Хорошо, что Рин не чувствует этих ее подсматриваний – вряд ли бы простил. Теперь можно ненадолго передохнуть. Высвободиться он не сможет: начинает время от времени биться и пытаться вырваться – но это в краткие моменты просветления, и он не успевает, псигидра слишком быстро отбрасывает назад, в память и боль, и все свои попытки Нэйш тратит только на то, чтобы не захлебнуться. Не слишком эстетичное зрелище – барахтаться в чёрной грязи, извиваться и корчиться… Эллет морщится: картина привычная, она провела две дюжины испытаний, но видеть в этой роли Рина… неприятно. Испытуемые, правда, еще и кричали почти постоянно, стонали, рыдали – местные, которые ошивались вокруг, явно пополнили свои сказки о призраках. Нэйш только потерял дыхание – оно вылетает сквозь зубы клочьями, хриплое, свистящее… иногда прерывается совсем. Еще иногда он шипит сквозь зубы – видно, если в памяти обнаружилось что-то такое… Что там, Орден Жалящих? Да уж, ничего приятного. Эллет решает не смотреть: там, конечно, много любопытного и невыясненного, от личности наставника до истребления этого самого ордена Тающими… Но, пожалуй, обойдется. Псигидра сейчас питается и расслаблена, но с ней все же нельзя заигрывать слишком часто: может нацелиться и на тебя. И уже подходит время для третьей фазы: смешивание реальности с прошлым. Во время испытаний стало ясно, что погружение происходит неравномерно: пока псигидра ищет следующее болезненное воспоминание, – у жертвы наступает просветление, она может видеть и слышать, только будто бы сквозь толщу воды. Внушаемость возрастает до невероятных пределов. Четверо ребят, с которыми она попробовала вот так, всерьез… в общем, с ними было потом довольно легко договориться. Нужно только подобрать верный ключ – найти верные слова. Как там говорил Рин в старые добрые времена – у всех есть уязвимые точки? – Знаешь, Рихард… на это больно смотреть. Ты Истинный Варг… наставник других варгов, играешь в питомнике такую важную роль, правда? И вот ты захлебываешься своей же памятью. В одиночку. И никто из них не придёт. Аманда, Кани, Десмонд, Гроски, Мел, все твои ученики… никто из них не придёт. Потому что, если подумать как следует, ты же им совершенно не нужен. У них… как это? Тысячи, тысячи других дел. Более важных дел. И как будто никто из них не собирается пожертвовать частью своего драгоценного времени ради тебя. Правда? Она неспешно расхаживает по мосткам, и дерево приятно поскрипывает в такт шагам. И кипит вязкое варево, совсем недалеко, в двух шагах. Скользкие, липкие кольца памяти оплетают человека в когда-то белом костюме. Волосы давно растрепались, и человек не улыбается, и лицо в золотистых отсветах кажется окостеневшим и мертвенно-желтым. Кажется, он хочет даже что-то ответить – это… внушает уважение. – Где сейчас, например, Гризельда Арделл… думаю, ты сам знаешь где. Спасает других. Любых других. Тех, кто важнее. И если ты не понимаешь, что я пытаюсь доказать тебе сегодня… Асти, мой бедный покинутый мальчик… кажется, тебя опять бросили. Ведь в сущности, это же единственное, чего ты когда-нибудь вообще боялся, да? Не испытать боль. Не быть одному. Ощутить это опять. Что тебя предал кто-то, на кого ты мог полагаться. Что тебя выбросили, оставили как ненужную вещь. Использовали. Мгновенный проблеск боли на его лице. Это хорошо. Это значит – всё идёт как нужно. Теперь только повторять и закреплять – на тот случай, если он не услышал или не запомнил. – Бедный, бедный, Асти… Ты так старался быть нужным. Полезным, необходимым… И всё впустую. Тебя бросили, Асти. Тебя снова предали. Она не придёт. Никто не придёт. Но ведь это же значит, что ты теперь свободен – опять свободен… Такая глупость – оказаться оставленным родителями в лечебнице, и так долго ни в ком не нуждаться, и самому замкнуть круг, притащив себя обратно, вернув всё к тому же: стремлению быть хорошим мальчиком, стараться и прилагать усилия ради… поощрительной улыбки? Клетки, которую изо всех сил стараешься называть своим домом? Как глупо, как неблагоразумно, как… предвиденно, потому что это же может кончиться только одним: тебя опять предадут, снова и снова. Снова и снова. Она повторяет это на разные лады, мерно, неспешно, смакует по слову, и с интересом следит за танцем золотых нитей над выгибающейся в черных путах фигурой – кажется, что из Рихарда Нэйша выплавляется всё лишнее, привнесенное за годы извне. Скоро нужно будет заканчивать. Обязательно подстраховаться в первые часы после извлечения: на некоторых подопытных нападала слабость, а вот на некоторых – ярость. Впрочем, злость в основном обращена в прошлое, как и все эмоции. Ведь прошлое – спасибо псигидре – становится реальнее настоящего. Однако никогда нельзя исключать погрешностей. А золотистые нити псигидры всё распускаются, скользят по стенам – малышка растёт – колышутся, будто под дуновением ветерка. И стремятся к человеку, который барахтается в чёрной, вязкой грязи – обвивают, закутывают в кокон… Эллет хмурится: нитей слишком много, прежде так не было. Пожалуй, пора заканчивать… Рин вон уже почти перестал биться и скоро погрузится с головой – так он может захлебнуться, сойти с ума и навеки остаться бродить в собственных воспоминаниях. Она, конечно, сделала поправку на то, что его память слегка отличается от памяти того же Ийора… Но по ее расчетам – он должен был продержаться ещё хотя бы минут пять-десять. Неужели сдался так рано (разочаровывает)? И золотые нити – они тревожат, потому что ведут себя не как нужно. Псигидра действует, питается и передвигается при помощи тела-щупа – черная, похожая на глину субстанция, подойдешь – обовьет… Верхняя золотистая часть – это для заманивания добычи и для выражения эмоций: раз растет – довольна. Но эти нити – завораживающе ласковы, нежны, и слишком покорно обвивают руки Рихарда Нэйша, будто… будто держат его на плаву? Будто они… Погрешность, понимает она вдруг. Погрешность в задаче, неверное решение, неверные… неверные исходные данные. Чёрная масса выгибается – плавно, как спина кошки, расступаются волны, и золотистые нити трепетно, испуганно трогают за плечи того, кто шагает из ловушки, вязкие кольца спадают с ног, с рук, сползают с талии, оставляя чуть заметные липкие следы на костюме. Сейчас я пойму, что делать и говорить, – думает Эллет с досадой. Проклятая погрешность, неверные исходные данные, я же выстроила всё почти правильно… Просто думала, что имею дело с человеком. С варгом. Может быть, с полубожеством, или кем его там считают некоторые фанатики. Не со стихией. Стихия протягивает ладонь – та кажется в полумраке слишком белой – ловит на нее несколько золотистых нитей. Ласкает пальцами, будто волосы любимой девушки. И говорит голосом Рихарда Нэйша – негромко и мерно: – Знаешь, я как-то раз умер. Вернее, не раз, но… первый опыт запоминается особенно, да? До этого я полагал, что меня не удивит никакая боль. Но это было чем-то совершенно иным. Новым. Одной этой смерти хватило бы, чтобы выжечь дотла этот экземпляр… а ведь были и другие. С костюма из таллеи медленно, по капле сползает липкая дрянь – белая ткань будто плачет черным. Над светлыми волосами потухает золотой ореол: нити псигидры приподнимаются… уходят. И гаснет проблеск пронзительной синевы в глазах, когда Истинный Варг понимает взгляд на Эллет. Погрешность. Ты должен был умереть, прикоснувшись к тому, что внутри у псигидры. Коснувшись ее центра боли и центра памяти. От сердечного приступа. От ужаса. От шока. Как только ты воззвал к Дару – ты должен был… – Эллет. Ты правда думала, что можешь напугать болью варга? Они испытывают ее так часто, что… с ней сживаешься. Привыкаешь – и это становится частью тебя, без нее как-то даже непривычно. Вечные спутники – чужая боль, чужая память… тебе стоило спросить у Арделл, когда вы с ней разговаривали. Эллет смотрит, как он делает шаг к ней – спокойная, сосредоточенная, только внутри поднимается странное, щекочущее, полузабытое чувство. Здравствуй, Рин, милый, – хочется ей сказать. Наконец-то я вижу тебя – эта обворожительная манера общаться, и отчётливые, будто врезанные полукруги у губ. Мягкий шелест голоса. Прекрасное зрелище – когда ты наконец-то сбросил надоевшую кожу и превратился в себя самого. Только вот придется подстраховаться, потому что я же помню о твоей мстительности. Поэтому… За миг до того, как она подаёт сигнал, Нэйш, непринужденно улыбаясь, щелкает пальцами. И с разных сторон раздаются – проклятия и задавленные, приглушенные вопли, два выстрела… и она успевает обернуться, чтобы увидеть, как Ийора обвивают и скручивают безжалостные чёрные щупальца, тянут в разбухшую грязь – псигидра разлилась, распространилась вдоль всех стен, влезла на балконы, стелится по колоннам, коснись – провалишься… – Как ты это сделал? Приказал ей? – О, можно сказать, что мы поняли друг друга. Когда в нашей маленькой прогулке по моей памяти дошло до первой смерти и я объяснил, чем такое может грозить… мы пришли к соглашению довольно легко. В конце концов, я ведь тоже отлично умею причинять боль – удачно, что мне недавно об этом напомнили, не находишь? Не делать шаг назад, – приказывает она себе, когда он подходит вплотную. Не показывать спину. Еще есть немного времени – чтобы всё решить заново, нужно только с ним говорить. В конечном счете, я же оказала ему услугу. – Да, я помню. Тот искатель приключений, путешественник… на балу, в Вайтеноре… всё утверждал, что основал свою школу боевых искусств. Хвастался победами и умением убивать… как он там говорил? При помощи мизинца, если нужно? Он так напрашивался, всё предлагал пари… а потом так забавно выл. Кажется, даже плакал. Ты в тот день был просто незабываемым. И улыбался совсем так же. Шаг вперед – не дожидаясь, пока он полностью приблизится. Прижаться, обдать жарким выдохом, прошептать: «Я скучала, наконец-то». И поцелуй – настоящий, от которого цифры и переменные в ее формуле пускаются пляс, который заставляет хотеть немедленного продолжения (невовремя, но… почему нет), долгий, страстный… – Спасибо, – шепчет он, отрываясь от губ. Пальцы не спеша пробегают по спине. – Приятно вспомнить, кто ты на самом деле. Жаль, нельзя расслабиться и отдаться ощущениям целиком. Сначала нужно проверить, что ключ подобран правильно и решение верное. И выяснить, что за странное чувство не отпускает там – под ложечкой. Возбуждение? Азарт? Ожидание? – Прекрасно быть снова свободным, верно? – шепчет в ответ, осторожно поправляя его воротник. – Думаю, ты не в претензии за твой маленький сеанс воспоминаний. Но если да… то я могу компенсировать. Улыбнуться многообещающе – вот так. Погладить по щеке, заглянуть в глаза… Ничего не выражающие – голубой лёд, по нему разбежались синие трещины, которых раньше не было. Раньше он так не смотрел – вернее, смотрел… не на неё, на того искателя приключений, пока тот извивался от боли. Она вдруг понимает, что это за чувство жило там, внутри, все это время. Страх. Задача решена неверно. – Не сомневаюсь, – нежно улыбаясь, произносит Рихард Нэйш. – Мы всё компенсируем. С лихвой. Толчок кажется слабым, и она не так уж сильно теряет равновесие, но за толчком приходит рывок – руку оплетает что-то липкое, чёрное… Псигидра. Значки и формулы разлетаются, рассыпаются, беспомощно звенят, падая на пол, и Эллет судорожно пытается поднять и выстроить их в прежние, стройные ряды – надо что-то сказать, сделать, ответить, прекратить! – но они кривляются и разбегаются, и что-то гадкое, клейкое ползёт по плечам – отвратительно! – и проникает внутрь, и изнутри, со дна поднимается будто мутная взвесь, и проступает серая пелена, тусклые отблески камина… Она кричит и сбрасывает с себя приставучие плети проклятой твари, но они прочные, уцепистые, лезут заново и оплетают ноги – омерзительно тепловатая грязь, из которой не вырваться, и тащат, и тянут за мутную завесу памяти. И нужно уцепиться хоть за что-то, за кого-то, за реальное, дорогое, настоящее… Задача решена неверно. Неверно. Неверн… Последнее, что она видит, перед тем как псигидра с размаху погружает ее в мерзкую, зловонную память – лицо Рихарда Нэйша. Спокойный, чуть заинтересованный взгляд исследователя. Потом Эллет Кроу нет, а есть маленькая Трисия, и ей холодно, потому что старая Сельма не протопила как следует камины в замке. И страшно. Потому что папочка кричит на мамочку и тычет пальцем в древний гобелен: «Да заткнешься ты или нет, шалава, да с моим родом я бы триста таких нашел…» А в углу сидит и с любопытством блестит глазенками жирная крыса, и это страшно, страшно, страшно… Это страшно, это… больно, это… отвратительно. Стой, стой, стой, – кричит Эллет, то ли вслух, то ли про себя. Я не хочу вспоминать, я знаю, что будет дальше, я же… оказала тебе услугу… Крики служанок, и жирная крыса сидит у кровати мамочки, у лужи крови, которая натекла с простыни, а вторая уселась возле отцовских пяток: жёлтых, потресканных. И шепотки на похоронах: «Говорят, изменяла ему со всеми подряд… ах, он был таким пылким, не выдержал и в припадке ревности… а после отравился сам…» «Ну, он всё равно женился только потому, что она уже и в тягости была…» И острые, острые, напоминающие крысиные взгляды каких-то незнакомых тёток, и волны куда-то уносят мамочку, и кто-то шепчет: «Перестань горбиться и веди себя как должно…» Стой, стой, прекрати, я же сделаю для тебя всё, всё, что ты скажешь, ты даже не представляешь, какие это возможности… Она кричит? Она молчит. Потому что видит его лицо – идеально красивое, с безжалостным, препарирующим взглядом, и запоздало вспоминает: о да, Рин Хард был прекрасен во многих отношениях… Только он вообще не знал, что такое жалость. За это она им и восхищалась. Волны накатываются – мутные, тошные, гнусные, и смывают лицо статуи с морозящим взглядом, и приходят другие лица… Тётка – кислолицая и жидковолосая: «Мой непутёвый кузен испоганил себе всю жизнь, женившись на той простушке, да еще такого рода. И у тебя дурная кровь, так что если бы не твоя милость…» Милость – это терпеть бесконечные щипки ее двух сыновей, подавать напитки важным дамам, и «не смей даже пользоваться именем нашего благородного рода, если кто-нибудь спросит – ты просто бедная сирота, тебя взяли на воспитание». И – «что за манеры, учись танцевать, и держи спину прямо, и улыбайся, улыбайся, может, удастся извлечь пользу хотя бы из твоего смазливого личика». Твари, твари, – хочет закричать она, и сжимает кулаки, чтобы ударить – и не может ударить, потому что старая дрянь давно издохла в своем паучьем гнезде, и это так больно – что она не может отомстить и не может вспомнить – отомстила ли вообще, потому что всё смешивается, потому что есть только две точки – прошлое в воспоминаниях… и настоящее. Холодные голубые глаза, испещрённые синими трещинами. Мерный, насмешливый голос. – Знаешь, Эллет, если поразмыслить как следует – я готов признать за тобой определённую правоту. В конце концов, ничего нет полезнее иногда, чем вернуться вспять и вспомнить – чем ты был. Помогает многое переосмыслить, не правда ли? Не правда, – хочется крикнуть в ответ. Не правда, и задача решена неверно, и мутная волна опять накатывается, и мелькают: масленые взгляды на балах, и пренебрежительное тёткино: «Замуж ее выгодно не пристроить, она же бесприданница, но можно выгодно распорядиться тем, что есть». И липкие губы магната, скверное дыхание, потные руки, и холодные, скользкие простыни, и слёзы скатываются и не желают впитываться… Голос доносится сквозь тошнотворную, пахнущую вином и слезами подушку воспоминаний. – …вполне успешно. Но это возвращает нас с тобой к одному вопросу, Эллет. Как ты полагаешь, что я должен делать теперь? То есть… как ты полагаешь, что я сделал бы прежде? Поскрипывание досок под неторопливыми шагами. Небрежный наклон головы, изучающий взгляд. Она кричит и плачет, плачет и кричит, потому что ей хорошо известно – что он сделал бы… То же, что делает сейчас. Стоял бы и наблюдал, как она задыхается под тяжестью душащей, непомерной, нечистой памяти, а потом отвернулся бы и ушёл не оборачиваясь, он же так всегда и поступал. Задача решена неверно, – скрипит на зубах, и хочется мучительно засмеяться, потому что сквозь муторные волны еще долетает ирония: я сама разбудила это… вернула его… И теперь придётся тонуть в памяти – запахе похоти и немытого тела, и в чересчур горячих и липких простынях, и в лицах, которые приходят одни за другими и вытягивают сальные губы, и с сопением тычутся в лицо, и в боли от рубцов, и холода, и синяков на запястье, и в голосе, неотвязном голосе – последнем, что она слышит в настоящем. – Полагаю, ответ тебе известен, Эллет. Допускаю, что он может тебе не понравиться, но… ты ведь, в конечном итоге, к этому и стремилась, так? Вернуть меня к истокам. Сделать прежним. Подарить свободу. Было бы так трагично, если бы твои усилия пропали втуне, и я остался бы… тем – нынешним, несовершенным и несвободным. Верно? Ужасная версия – я готов с этим согласиться. Голос потухает, смазывается, и становится нечем дышать – и нет сил выныривать из давящей толщи грязи, пачкающей тебя заново изнутри. В горле стынет крик, и в глазах отпечатывается: на черном фоне – белый овал лица, с вызолоченными нитями псигидры волосами. Задача решена неверно… Никто… не придет. – Знаешь, я от души признателен тебе за эту трогательную заботу, и, думаю, лучшее награда – доказательство того, насколько тебе удалось меня преобразить. Так, Эллет? Доказательство… смерть. Доказательство… скоро воздуха не станет совсем, она утонет, просто утонет, захлебнётся в омерзительной липкой каше, погрузится до конца в болото воспоминаний, и последнее, что будет в настоящем и в прошлом – его насмешливая ухмылка победителя, с которой он будет следить за тем, как она погрузится окончательно… Худшая память, какая только может быть. Псигидра-память наваливается с новой силой, подминает под себя – первый «покровитель», и она учится угождать ему изо всех сил, и поворачиваться, как он скажет, и улыбаться, когда он хочет… И сделать вздох уже почти нельзя. Сквозь сомкнутые ресницы мелькает что-то странное, белое… Потом она понимает, что это ладонь. Что псигидра боязливо отхлынула, перепачкав ее своей дрянью и оставив на холодном полу. Что над ней стоит Рихард Нэйш с ничего не выражающими глазами. И протягивает ей руку.
====== Задача для варга-4 ======
МЕЛОНИ ДРАККАНТ
Шмяк. Очередной выморок валится на траву. В образе недосестрицы-Лэйси. Откуда бы, интересно знать, у меня в голове такие дрянные образы? Спасибо еще, остальные перли без закидонов: сплошь зверушки питомника, потом пару раз Пухлик, потом еще Грызи. Первую рощу я проскочила почти без проблем, во второй оказалось малость сложнее. След путался и пресекался, потом выскочила на следы мальчишек, которые носились по лесу, будто грифоны в гон. И как еще их выморки не сожрали поголовно – непонятно. Может, Белена их сюда пригласила исключительно для меня – кто там знает. Выдергиваю нож и бегу себе по следу трусцой между берез да осинок. Рощи тут смешанные, все засыпанные сухой листвой, так что бежится легко. Только солнце настойчиво давит макушку. Да еще выморки, мантикора их жри. Суются и мешают, оттягивают внимание и замедляют. Спасибо – толпами не прут. Видать, их тут не густо. Всё равно приходится время от времени отвлекаться и кого-нибудь укокошивать. Где-то между нашим яприлем Хорротом и Пухликом я ухитряюсь отыскать ручей. Ищу сквозник, вызываю Грызи. Не то чтобы удачно – тут на меня как раз наседают два выморка, так что приходится доказать пустоголовым тварям – кто тут главный в пищевой цепочке. Выморки так разочаровываются, что подыхают. Привычно выдергиваю ножи. Забираю сквозник из ручья. И тут Дар ловит крики. Или скорее поскуливание с попытками покричать. Так что я несусь как яприль за репой, единым духом отмахиваю пятьсот футов и приканчиваю еще парочку выморков, которые как раз на полянке решили сожрать мелкого пацана. Пацан, правда, при виде меня верещит еще громче. – А ну, тихо, – говорю я и оглядываюсь. – Что тут делаешь? Сомнений, что это не выморок – никаких: от него густо несет страхом… и не только страхом. Приходится сделать перерыв – помакать малого в ручей, да привести в сознание парой зелий из запаса в поясе. Мелкий стучит зубами и трясется. Пальцем тычет на запад. Несет околесицу, из которой еще попробуй, разбери чего. Там, под холмом, в пещере – черное и страшное. А остальные туда полезли, а он говорил, что не надо. А Дерк сказал, что там золото спрятано. Дурак. А они пошли. А потом как начали кричать, и он побежал, и побежал, прятался сначала в овраге, потом еще прятался, а тут… эти… с присосками, он сначала думал, что мамка, а это и не мамка, подменыш. Потому как мамка бы ему сразу по голове бы дала, а этот улыбался. Ну, он и побежал. А эти твари звали его. Разными голосами. А он боялся отозваться. Потом прятался, еще побежал… На дерево залезал даже. Потом вышел, подумал – папка пришел. А это не папка… Гляди-ка, небезнадежная малявка. И везучий – с утра от выморков по здешним рощам шарахался! Вроде бы, дела идут вполовину хорошо – только вот след Немочи как раз уводит к тому самому холму, где «страшное». И выморки опять поосмелели – вон как лезут. Кладу еще одного ножом, успеваю подхватить нож, хватаю парня, кидаюсь по следу. Можно было бы и в деревню его отвести, только вот это потеря времени. Потом обратно за Немочью сюда добираться. Хорошо бы Грызи кого-нибудь прихватила с собой. Сама она, понятное дело, поскачет на помощь распрекрасному Синеглазке. Кто там знает, может, и правильно. Кажись, Белена там его собирается залобызать до смерти или до чего-нибудь такого, противоестественного. Не то чтобы мне жалко было Синеглазку, но там же этих придурков теперь двое, сдвинутых и с улыбочками на все случаи жизни, там же срочно нужна Грызи, чтобы чего страшного не вышло. Начинаю понемногу выдыхаться, а Прицеп – как его еще назвать-то – и вовсе пыхтит как Пухлик и подвывает на ходу от ужаса: «Тетя, пустите! Тётя, давайте пойдем домой?» Чем привлекает в нашу сторону всех выморков, каких только можно. Петляю, ухожу за кусты и деревья. Делаю паузы, чтобы Прицеп отдышался – в оврагах, за корягами. Здорово из-за этого замедляюсь. Грызи появляется вовремя донельзя – на нас как раз вылезают аж четыре выморка, и я озадачиваюсь – как бы их положить, да еще при этом прикрывать Прицепа. Потом слышу в отдалении ее торопливую поступь, ловлю знакомый запах в ветре и отпинываю удивление – мало ли, чего она сюда пожаловала. Главное – держаться недолго осталось. Пячусь, закрываю пацана собой. Роща вся в полиняло-жёлтом, будто медовый алапард. Нож с ворота в тварь в виде Гроски – она сунулась ближе всех. Остальные медлят. Делаю резкие перемещения – пусть поозадачатся и подзамедлятся. Шаги всё ближе. Ближе. За шагами – тонкий, яростный – свист кнута из кожи скортокса. Грызи не тратит время на приветствия – захлестывает ноги одному, в виде алапардихи Селинды, рывок, перекат, петля уже вокруг горла второго – в виде Балбески. С последним я заканчиваю уже сама, со второго ножа. Фу, аж рука устала. Листья с деревьев валятся густо – ветер разыгрался к полудню. Присыпают то, что от выморков осталось. – Петти? – спрашивает Гриз. Машу рукой на запад. Отыскиваю след. Даже хочется спросить ее – с чего бы это она оторвалась от своего распрекрасного Истинного. Но что-то у нее в лице меня останавливает. Что-то, для чего и Дара моего не надо. Осознание того, что не успела. И боль. Похоже, дела у нас худоваты. Прицеп это чутко схватывает и шмыгает носом еще активнее. Идти уже не так долго осталось. Минут через десять выскакиваем из рощи к холмам – будто гигантские копны нарядных осенних цветов, выстроились в ряд, за окоём уходят… Еще минут десять петляем по следам Немочи – потом видим эту самую пещеру. Скорее всего – вырыли какие-то контрабандисты, а может, местное Братство Дорог, у которых тут был схрон. До того, как детишки полезли – она была неплохо замаскирована травой и ветками. Грызи ныряет в пещеру, как в омут, и я почти слышу мысли Прицепа – пацан думает, что мы чокнутые. Ну, недалеко от истины. Говорю мальцу: «Карауль тут, если что – ори». И сигаю во мрак вслед за Гриз.
