Текст книги "Ковчег для варга (СИ)"
Автор книги: Steeless
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 49 страниц)
Тибарт откинулся на стуле с приоткрытым ртом – бледный, удивленный. Дайна, скорчившись, лежит на полу: видно, пошла позвать на помощь. Кто-то из малышей сполз под стол, кто-то перевернул тарелку, опрокинул суп, выронил из пальцев пирог, навалился на соседа, Лотти упала головой на стол, а Эвальд повалился вместе со стулом – лоб разбил…
Среди аппетитных запахов плавает Вечная Спутница – призрачная, невидная. И я почти вижу, как она подходит к одному ученику… к другому… Вздрагивает и отплывает, напуганная решимостью на лице Гриз. – Все пока живы, Аманда, универсальный антидот пойдет? Живы… замершие, почти окостеневшие, с бледными лицами?! Живы – отвечаю я себе. Варги чувствуют смерть друг друга, если бы хоть один умер – она бы это знала… И я киваю, потому что слова стынут у меня в горле – все слова, всех языков. В мыслях остается короткая, горячая молитва – Великая Целительница, смилуйся над этими детьми! – а пальцы живут сами собой, лезут в сумку, там антидот, универсальный, хотя какой универсальный – если там сложный яд, то только замедлит отравление, но может быть, хотя бы даст время… – Живы, – шепчет Гриз и срывает такой же пузырек с пояса. Сперва девочек, которые помладше, потом младших мальчиков, потом к тем, которые старше, по три капли, если что – повторим. Мы все делаем очень быстро: кладем их так, чтобы они могли дышать, очищаем рты от остатков пищи, вливаем противоядие – раз-два-три капли… Раз-два-три, восемнадцать раз, девять человек на каждую… – Что за яд? – Не знаю, с первого взгляда не видно. Калатамаррэ! Видно, из сложных. – Быстрый? – Не мгновенный, нет, сладенькая, у нас такие называют неотвратимыми: они плохи не тем, что действуют быстро, а тем, что их остановить нельзя… Похож на «Последний путь», но не он, я составлю противоядие, может подействовать, но нужно время… Гриз кивает – и не останавливается: нам очень, очень нужно продержать их всех, всех восемнадцать, потому она бросает распоряжения вольерным, усылает Йоллу готовить котлы, а Фрезу – предупредить Иду и посмотреть, что там с ее сыном… Потом нас забирает лекарская рутина – поднимает на своих волнах. Я кричу на вольерных, чтобы они шевелились быстрее. Шагаю рядом с ними, нащупываю на бледных шеях учеников чуть-чуть заметное биение пульса. Показываю, куда укладывать – и начинаю свою работу. Достаю основу – приготовление большинства ядов и противоядий часто начинается с одних и тех же компонентов – и листаю записи и книги, чтобы обновить память, и становлюсь у котла – а Гриз и Йолла, и Фреза стараются дать мне время. Они пытаются вывести яд из организма – и обкладывают больных пушистыми пуррами, и бегают с проявилками, и я слышу за спиной: «Держи голову», «Вот так в рот заливай», «Набок его поверни» – и не оборачиваюсь, потому что знаю: у нас мало времени, очень мало времени, почти нет возможности ошибиться… Приходит Кани, тоже принимается хлопотать вокруг учеников, шепчет: «У Дайны, кажется, дыхание останавливается, вот же ччерт» – и заставляет Дайну дышать. Ида всхлипывает. Не хочет верить, что Мелт «мог такое-то вытворить», она же с ним говорила недавно, «да у него же сын, да как такое может-то». Миску с отравленным супом у нее выбила Фреза, а то Ида как раз собиралась сына кормить. Фреза кривит губы, бормочет: «Взяли, сучьего потроха, с улицы… говорила ей – слать к чертям водным, вот что ее доверие делает!» Семена черноголовки, и кровь ложного василиска, и слюна виверри, и листья ночноцвета – я перетираю, отмеряю, смешиваю, руки мои порхают над котлом обезумевшими мотыльками. Там, позади, подгоняет кнутом голос Гриз: «Сердце замирает, мышцы сведены», «Нужно сердечное», «Глаза медным отливают, кожа – зеленоватым, ногти серые». Это ничего мне не говорит – словно части, взятые из разных ядов. Мастерское варево – остановлю ли?
Кровь скрогга, сок алого бессердечника, споры бледного аскалла…
Нужно. Очень нужно. Очень нужно…
Потом приходит Лайл – является хмурый и запыхавшийся и уже знающий – что стряслось. Говорит отрывисто:
– Дай-ка что-нибудь, что развяжет ему язык. Авось, название яда скажет.
– «Истина на ладони» на второй полке от двери, Йолла, покажи, – бормочу я, не оборачиваясь.
Мелт Колорм будет умирать медленно – о, я могу даже дать в этом клятву нойя. Только вот не сейчас. Сейчас он очень, очень нужен мне живым, потому что это самый простой способ узнать – что за яд применялся.
– Если вдруг не скажет, – продолжает мой мужчина. – Вот суп, вот каша, вот мясо – из расчета, что он травил все. Вот это было в его кармане – остаток на дне, может, что-то даст.
Лайл Гроски ускользает прежде, чем я успеваю расцеловать его и сообщить ему, что он сокровище – ничего, я приберегу это для наших ночей. Оставляет отравленную еду, оставляет пузырек с остатками яда – и отправляется привычно разыгрывать «своего». Втираться в доверие, выпытывать, выводить на чистую воду – а мы остаемся отыгрывать время у нетерпеливых слуг Перекрестницы – Провожатых. Тех, которые уже толпятся над нашими варгами, тянут скрюченные, когтистые пасти, бесшумно смеются…
Шепчу отводные заговоры и взглядываю мимоходом на лицо Гриз – оно строго и напряжено, как у лекарей в древних рукописях на картинках. Говорю Йолле готовить второй котел, оставляю противоядие от «Последнего пути» настаиваться – нужно семнадцать часов, но у нас столько нет, пусть хотя бы кипеть перестанет… Теперь нужно посмотреть на яд, который где-то раздобыл Колорм. – Работа мастерицы нойя, – говорю я, когда капелька отравы в котле начинает переливаться. – Лейр Ядовитого Жала – я попытаюсь узнать состав, но их мастерство… Их мастерство выше – вот что я не хочу сказать, чтобы не отнимать последних крох надежды. И они славятся своими коварными сюрпризами – но ведь не мог же Колорм купить сложный яд, настоящее мастерство? Нет, он пошел к какой-нибудь беглянке из лейра, из тех, что промышляют по лавчонкам или торгуют своим Даром из-под полы… А значит, у яда должно быть решение – не такое сложное… Помоги мне Перекрестница, чтобы это было так. Мы поим варгов моим противоядием – и мертвенная голубизна отступает от их лиц, мышцы чуть расслабляются… качаю головой: – Немного времени, золотенькая… совсем немного времени. Это не то, что нужно. И вновь – порхают руки над котлом, куда упала капля яда, откуда насмешливо глядит подпись неизвестной мастерицы: не увидишь, не поймешь… Мелькают цветные разводы, истолковать которые дано лишь знающим. Я гляжу в суть яда – и вижу, как сбываются догадки, и слышу, как возвращается мой мужчина – чтобы их подтвердить. – Не вышло, – хмуро говорит с порога Лайл. – Вот мантикоры сын – сразу видно, что бывший торгаш. Зелье не выпил, торгуется напропалую. – Да залил бы ему в глотку – да и… – разражается Кани – устранитель группы. – Не вариант. Грозит, что если мы хоть рыпнемся – он воззовет к Дару. А его Дар – огонь, и никто не может отнять у мага право последнего призыва. Право слиться со своей стихией. Кроме… – Десмонд метнется к знакомым за оковами, – изрекает мой мужчина сумрачно. – Попытаемся вырубить и убрать Дар – главное, чтобы он язык себе в таком случае не отгрыз, а то он обещает. Что у вас? – Это «Саялэ то чэлле», «Цветочная загадка», – говорю я от котла. – Должен быть цветок, который ему отдала при покупке торговка. Или который она ему назвала. Цветок, растение, плод. Если добавить его сок к капле этого яда – она обернется противоядием. – Значит, иду искать цветок, – соглашается Лайл, и мне не нравится – какие тревожные взгляды он бросает на Гриз. Но не говорит ничего, и ничего не спрашивает, и уходит вновь. И опять мы пытаемся выиграть время, только оно теперь гораздо безжалостнее к нам: «Загадка» не желает сдаваться противоядиям, такие яды упорны, словно капризные маленькие дети. И мы вновь мечемся между постелями, на которых задыхаются, вытягиваются в параличе ученики: у Дайны опять останавливается дыхание, у Эва сердце почти остановилось, Койлетте не пошло противоядие – начались судороги… Лайл приходит скоро. Говорит: ничего не нашли, а Мелт по-прежнему так и молчит, и Десмонд пока не раздобыл оковы… – Я поговорю с ним, – произносит тут Гриз, разгибаясь от кровати Лотти. Лайл вздыхает – у него вид пророка, которому не нравятся его видения. – Последнее его условие – разговор с тобой наедине, – признается наконец. – И он хочет, чтобы мы его развязали. Что Мелт требовал раньше – до того, как Лайлу удалось сбить цену? Не спрашиваю, почему мой мужчина сразу не сказал нам об этом: я знаю, что Мелт Колорм может предложить Гриз, никто из нас не готов платить так… Кроме самой Гриз Арделл, которая говорит мне: «Я скоро» – и выходит из целебни. Лайл идет следом, подарив мне хмурый и тревожный взгляд. И все предчувствия молчат – сбежали, отхлынули испуганные, потому что вместо них на пороге у нас стоит другое… Смерть. Белые саваны Провожатых.
МЕЛТ КОЛОРМ
В подвале пахнет зерном и мышами. Темно, ноет плечо и связанные руки. По боку стекает горячая струйка. Пить хочется. Сперва я пробую прожечь верёвки – не получается, наверное, огнестойким чем-то пропитали. Ну да, они же как-то связывают своих зверей, которые огнем дышат. Закрываю глаза – кажется, что я сам сотворил темноту вокруг себя. В мыслях – каша: густая, овсяная, как та, в которую… нет, стоп, нужно сначала. Гроски мне сначала чуть все не сорвал. Пришел спрашивать, не хочу ли я с ним в Вирские леса – и я подумал: может, согласиться, вдруг да удастся сделать самое трудное… может, и нужно было, а теперь вот вкось пошло. Отказался. Потом пошел, освободил уцепов – это быстро, Фреза даже суп доварить не успела… твари шмыгнули мимо, к зверинцу, а я пошел, сжимая пузырек. Разливать, раскладывать. Жаль, главную, Арделл, не удалось достать: отмахнулась – «Потом», куда-то понеслась… А я разлил из пузырька, осторожно, стараясь поровну во все кушанья попасть. Тревожился: нойя-торговка сказала, что на многих хватит, только не сказала – насколько, вдруг недостаточно? Потом Иде отдал поднос – для её мальца, ну, для твари. Потом… не буду вспоминать, не хочу. Лезут вразнобой, мельтешат: их глаза, вскрики, протянутые руки. Глаза жжет, в темноте – дочка во весь рост, как будто и она, там за столом… Стоп, хватит уже. Наревелся, пока смотрел. Говорил же – это маскировка, да и только.
Нужно о деле.
Скольких я достал? Восемнадцать… девятнадцать – это с тварью Иды. А с Арделл оплошал: не знал, что она такая быстрая, и помешала эта, как ее, Мел. Плечо огнем горит. Мешает думать, как отсюда выбираться – обязательно нужно выбираться, потому что я же еще не закончил.
Что там кричала эта, как ее, Мел? Выродок, ублюдок, тебе не жить… Хуже Мясника – кричала. Это она про Нэйша. Да.
Самая опасная тварь пока еще в Вирских лесах и на свободе. Хорошо, что не здесь: мог бы помешать. Но все равно. И там, с ним, сколько… еще четыре варга, так? И нужно еще добраться до тех, кто обучение закончил. Сколько дел на меня одного, а я устал… Плечо подтекает кровью: Следопытка ничем не перетянула, только руки связала. Да еще полоска на горле – тоже от лезвия.
Еще меня обшарили – это уже Гроски, еще до того, как забросили в подвал. Пузырек забрал – плохо, я совсем забыл о пузырьке, в планах было: под каблук и раздавить, а тут как-то потерялось, когда я увидел в столовой…
Опять глядят из тьмы непонимающие, укоризненные глаза Дайны… да перестань, тварь! Ты умерла… умираешь. Нойя говорила: они не найдут средства, и мне теперь нужно только подумать… подумать.
Я перекатываюсь и ползу по полу, нащупываю стенку – она далеко, большое помещение, хранилище какое-то… с трудом сажусь и начинаю думать о Вирских лесах – то, что я успел повыспрашивать о них за эти дни.
С Лайлом говорил несколько раз, с дочкой его и с вольерными – тоже.
– А этот… Нэйш у вас, что же, тут не появляется? – спросил осторожно два дня назад. – Фреза вот сказала – он больше в Вирских лесах, так, что ли? А молва-то доносила, что он сам питомником рулит. Что ж, врали?
– Не врали, – отозвался Гроски тогда. – Рулил до возвращения Гриз. Только вот рулевой из него был, как… чёрт, мне это и сравнить-то не с кем! Когда Гриз вернулась – даже вопрос не стоял, кто из них. Нэйш тогда стал во главе оперативников – поисковая работа, разъезды, всякое такое… А скоро в Вирских лесах стало совсем неспокойно: расплодились твари, которых вывел один чокнутый академик. Начали вытеснять местные виды и активно жрать вид людской – так что нам было хоть разорвись. Тогда и возник «Ковчежец» – вторая база. Неплохая идея, на самом-то деле: и мотаться лишний раз не нужно, и особо опасных зверюг можно держать подальше от основного питомника, и варгов натаскивать: там сейчас самые крепкие работают. Ну, и еще там виры на каждом шагу: так что если куда-то надо, можно без заминок добраться.
Вопрос не стоял. Кто из них. Замедляю, замедляю дыхание, надо собрать мысли, надо ухватить за хвост догадку, от которой все зависит…
Кто из них?
Нужно вспомнить, что рассказывал Гроски. О той базе, в Вирских лесах. Подумать – как можно подобраться… Нужно ли подбираться? Мотаю головой, вспоминаю: там одиннадцать человек вместе с обслугой. Пятеро тварей, еще одна – сильный огненный маг, Мартена, о которой Гроски с уважением говорил: «Видал бы ты, как она со всеми управляется. Да она уже сейчас могла бы всей базой рулить!» Твари часто на выездах, а яда нет теперь – как их собрать? И что там не так, с самой опасной тварью – вот же она, догадка, вот же…
Сижу и редко вздыхаю, и думаю, пока не открывается дверь. Это приходит Гроски. Под мышкой – какой-то сверток, он его сразу же кладет на пол и разворачивает. Флакон со светящейся желчью мантикоры ставит у стены; я щурю глаза: отвык от света. Один коврик расстилает, чтобы на него сесть, со вторым подходит ко мне, говорит:
– Хватит уже на полу валяться, перекатывайся туда, где потеплее. Дай-ка рану глянуть.
Прижимает мне рану тряпицей, бормочет: «Чистая, кровь почти остановилась, Аманда потом перевяжет…». И добавляет, отходя к своему коврику и небрежно на него усаживаясь:
– Ну, ты дурак. Наделал дел, понимаешь ли.
Небрежный, спокойный тон. Вид слегка усталый, но ни скорби, ни тревоги… Разве никто не умер?
– Руки, извини, пока оставлю связанными, – неторопливо говорит Гроски и чем-то звенит. Вынимает бутылку виски, бережно ставит рядом с собой. Из другого внутреннего кармана появляются стаканчики. – А то еще шибанешь Даром, раз уж тебе так убивать приспичило. Не расскажешь – с чего тебя так мотануло, детей травить? На месте додумался, или за этим к нам и шел?
– Они не дети, – говорю я упрямо. Пытаюсь представить – дикие, безумные глаза, стеклянный взгляд твари…, а представляются широко распахнутые, отчаянные глаза Лотти. Тряхнуть головой, отогнать наваждение…
– На варгов, значит, окрысился – и ясно, из-за чего, – Гроски неторопливо разливает виски по стаканчикам. – Понимаю. Ну что, помянем твою загубленную жизнь, а? Последнюю возможность – своими руками, надо же. Даже и не знаю, куда тебя теперь: конечно, ты никого не убил, и Аманда поставит детей на ноги… Но наши, сам понимаешь, на тебя злы, так что если Мел не доберется до твоей глотки – разве что на Рифы… так.
Я смотрю на льющуюся в стаканчики жидкость – в зеленовато-желтоватом свете она выглядит немного зловеще. И вдруг пропадает жажда – и приходит спокойствие и ясность.
Он хороший лжец, да. Но теперь я знаю, чего он хочет. Знаю, как говорить с ним. Знаю, что делать.
В один стаканчик Гроски вставляет длинную соломинку, пару секунд любуется и приподнимает – подать мне.
– Нет, – говорю я. Голос натруженный и сиплый, а сказать нужно многое. – Не буду пить. Отвечать на твои вопросы – тоже. Ты будешь отвечать на мои. Яд, который я им дал, неотвратим. Они умирают, и у тебя нет времени, иначе ты бы дольше меня забалтывал. А так вышло неубедительно. Торопишься, да? Тебе нужно узнать название яда, чтобы тварей могли спасти. Я не скажу. Попытаешься силой в меня зелье залить – призову Дар, мне же все равно… на Рифы, да? Я призову Дар, и вы ничего не узнаете.
Гроски открывает рот, чтобы что-то ответить, но я продолжаю – тихо, мерно, быстро.
– Попытаешься распылить тут что-нибудь – я призову Дар. Даже если просто ко мне подойдешь – я его призову. Ты маг холода, я знаю. Но когда сам себя сжигаешь изнутри – никакой холод этому не помешает. Так, да?
Конечно же так, он это не хуже меня знает. Зря они не сковали меня кандалами, лишающими магии… хотя кто знает, может, у них в поместье ничего такого и нет, они же только Службе Закона выдаются, и то не так часто.
Теперь он бегает глазами: думает о чем-то очень быстро, будто грызун, который мечется, ищет выходы… выходов я ему не дам. Совсем не дам.
– Ты, вроде, выпить хотел? Давай. Я досчитаю до трех, а ты должен выпить из этого стаканчика, с соломинкой. Не выпьешь – я сожгу себя. Давай проверим – насколько я вам нужен и насколько ты торопишься. Раз…
– Черти водные, – цедит Гроски и с размаху вливает в себя мой стаканчик. И с него осыпается маска небрежности и доброжелательности – и я чувствую противную дрожь. Передо мной – то, что пряталось под усмешками, шуточками, сочувствием. Скользкая, юркая, пронырливая тварь с хитрым взглядом, – сердце стучит, будто припадочное: я был прав, они все тут только притворяются…
– Какое там зелье? – спрашиваю я тут же.
– «Истина на ладони». Разновидность, то есть – не только лишаешься возможности лгать, но еще и пробуждает желание отвечать на вопросы.
Косится в сторону двери – нет, так не годится, нельзя отпускать.
– Уйдешь, когда я скажу. Попробуешь раньше – я…
– Понял уже, себя спалишь. Надеюсь только, ты не собираешься обеспечивать себе компанию в моем лице на пару часов: услышишь о себе много нового, а мой лексикон, знаешь ли…
– Заткнись, – шепчу я, потому что тварь передо мной – не варг, а омерзение вызывает точно такое же. Нащупываю лихорадочно слова: нужно использовать возможность, задавать нужные вопросы, потому что… потому что когда они умрут – те, которые выпили яд – я стану не нужен.
– Сколько пока умерло?
– Нисколько.
Хорошо. Нет, что я… худо. Наверное, эта нойя замедлила отравление.
– Что ты хотел у меня узнать?
– Название яда и противоядие – если ты насчет него в курсе.
Значит, они еще не знают о том, что если добавить в яд сок цветка-разгадки – будет противоядие. И теперь нужно главный вопрос – самый главный, чтобы понять, чтобы решить…
– Теперь скажи мне, почему этот ваш… Рихард Нэйш оставил питомник. Правду, а не то, что в прошлый раз натрепал.
Гроски смеется – это сухой, деревянный смех, будто звук трещотки, которыми я в лавке торговал, до того как…
– До Рихарда решил добраться, а? Не забудь пригласить туда меня – с удовольствием постою в сторонке. Посмотрю на то, что от тебя останется.
Я молчу: жду, пока подействует зелье. И ответа, после которого решу.
– Черт его знает, я его не спрашивал, – наконец говорит Гроски. – Могу назвать тебе сто тысяч причин. Например, такая: у него крыша начала съезжать незадолго до возвращения Гриз, ну, в смысле, окончательно. Так что кто там знает, может, он решил крышечку поберечь. Ну, или потому что… слышал, как говорят: варги не вьют гнезда? Их вечно несет черт знает куда и черт знает зачем, вот примерно так и он – остался в питомнике, но на выездной работе. Да по правде сказать, он никогда здесь не был особенно своим, так что кое-кто от души обрадовался, когда он отсюда убрался. Ну как, доволен, или мне досказать еще девяносто девять тысяч с гаком причин?
– Нет, – говорю я, потому что вижу, как его рука дергается за стаканчиком с виски – своим, невыпитым. – Я не хочу знать все причины. Я хочу знать – думаешь ты. О том, почему он ушел из питомника.
– Потому что ему на это наплевать, – отзывается вдруг Гроски вполне спокойно. И все же опрокидывет в себя и второй стаканчик. – Он себя в жизни не чувствовал варгом, а почему раньше не ушел – обещал кой-кому, я так думаю. Да и вариантов уйти было маловато: ему же с собственными силами нужно было осваиваться. Ну, а как только вернулась Гриз – он как-то живо вспомнил, что не особенно верит в общее дело, и подался от этого общего дела подальше. На черта ему, спрашивается, куча ответственности за просто так? Я, сказать честно, удивился больше тому, что он не исчез с концами – вот это было бы в его духе.
Да. Было бы в его духе. Вспоминаю холодный, нацеленный взгляд твари – озноб бежит по коже. Только вот я не удивляюсь, что Рихард Нэйш не ушел совсем: он же мне все равно что сам назвал причину.
Я неправильно начал, как жаль. Надо исправлять.
– Так мне вызвать Нэйша? – спрашивает Гроски, поигрывая бутылкой. – Раз уж тебе так интересно – почему бы у него самого не спросить. Он, конечно, тебе мозг вынесет своими рассуждениями – а я так думаю, и не только мозг, после сегодняшнего, только вот…
– Не его, – отвечаю я невпопад и безразлично. – Её.
Становится тихо, только где-то за стенкой мыши шуршат.
– Я хочу поговорить с Арделл. Пусть приходит без оружия. Одна. Если хочет услышать про этот яд.
Я пытаюсь подсунуть приманку: подложить кусочек надежды в капкан. Но скользкая, злобная тварь передо мной видит насквозь и цедит:
– В вир болотный тебя с такими условиями. Лучше я вызову Нэйша и посмотрю, как ты выглядишь, когда ты наизнанку.
– Я…
– Досчитаешь до трех и спалишь себя? – пожимает плечами и бросает: – Пали. Можешь прямо сейчас и начинать поджариваться.
– Вам не узнать о противоядии.
– Понадеемся на Аманду, милость богов и другие козыри.
– Этот яд необратимый, они без противоядия обязательно умрут.
– Почем мне знать, что ты вообще в курсе о противоядии – глотнешь эликсирчику, чтобы подтвердить?
– Не глотну. И говорить с тобой больше не буду. Хочешь – можешь звать сюда Арделл. А хочешь – хорони своих… которых ты детьми называешь.
Только это не дети? Не дети же, да?! Дышу сквозь зубы, повторяю как заклинание: не дети, не дети, не дети. Твари, да. Не смотрите на меня оттуда, из темноты, там только Гроски. Тейди приходил ко мне тогда, в камере, раньше… тоже смотрел. Второй раз не испугаюсь.
Мы потом еще немного торгуемся: он старается меня разговорить, или для Арделл условия получше выбить: чтобы у меня руки были связаны, или чтобы кто-то хоть на пороге стоял. Он хорошо умеет торговаться, только я все-таки лучше, я ж с малолетства в лавке за прилавком стоял. Только то он и отыгрывает, что я говорю: Арделл может приходить с кнутом, если захочет, мне неважно. А потом беру и умолкаю: плечо разболелась, и прижал страх: вдруг не придет? Вдруг не то сделаю?
Гроски уходит, и никого нет долго. Еложу по стене, стараюсь сесть так, чтобы удобнее, а то затечет все, а мне ещё дело делать. Про себя повторяю как заклинание: не дать ей заговорить, если придет. И самому держаться, а то знаю я, что она будет делать. Если, конечно, посмеет явиться.
Она приходит.
Сначала Гроски – хмурый, сопит, развязывает мне руки. Больше ничего не добавляет, выходит из подвала, только я-то слышу, что он в коридоре за дверью остался. И начинаю говорить сразу, пока еще запястья разминаю, потому что эта-то тварь в два счета может околдовать, уж я-то знаю.
– Надо было вам меня убить, – говорю я и делаю шаг к ней, прямо вперед. – Тогда, в деревне. Или отправить на Рифы. Или когда я к вам пришел проситься в питомник. Вам нужно было позвать этого своего… заместителя. И сказать, чтобы он меня прикончил. Вашему же выводку было бы спокойнее. А теперь уже поздно: вы сглупили, а я понял. Я понял.
Я тороплюсь сказать – обязательно надо сказать, не знаю, зачем. Нет, знаю: хочу посмотреть на нее настоящую. На слюдяной, хищный блеск в глазах, на перекосившиеся черты, на оскал зубов. Хочу, чтобы тварь выглянула из-под человеческой шкурки.
Она молчит – бледная, губы плотно сжаты, кнута нет. Стоит, сама будто не здесь где-то. И я стараюсь ее вернуть, говорю:
– А ты хитрая, я не сразу догадался. Сперва все думал, как весь выводок положить – под корень: все не выходило. Потом насчет Нэйша еще расстраивался – что его не достану, а? А его не надо… и никого из них не надо. Надо только – тебя. Потому что ты их сердце, так? Говорят, когда у вас один кто-то умирает – остальные чуют. Будто члены единого тела, ага. Кто рука, кто нога…, а ты – ты сердце. И если тебя… когда тебя… им тоже не жить. Все со временем повымрут, правда?
Давай же, давай, тварь! – шепчу мысленно, и жду превращения, но она все не превращается, и я уже не понимаю: когда кинется и во что играет?
И пропускаю миг, когда она отмыкает губы, и мурашки кидаются к груди, когда я слышу твердое, тихое, быстрое:
– Мелт. Помогите.
Тишина приходит, бьет по ушам, затапливает подвал, отрубает, как ломти, коридор с Гроски, возящихся по углам мышей, остальное поместье, питомник… Оставляет только нас. И лекарскую. В которой…
– Без вас мы не успеем: противоядие не создать без разгадки. Скажите слово… назовите цветок, спасите их.
В моем доме случилось что-то страшное – вдруг понимаю я. Вот сердце дома – стоит, бледное совсем, готово замереть, почему? Наверное, кто-то пробрался в дом, детей обидел… нет, что это я.
– Они все твари, – говорю и понимаю, что себя не слышу. – Вы все. Вы притворяетесь. А потом…
А потом вы превращаетесь в чудовищ со стеклянными глазами, и бросаетесь на детей, и ломаете их, и разрываете – детей, как мою дочку, как…
– Кейли, – говорит Арделл и вдруг сама делает шаг навстречу, а я загораживаюсь от нее ладонью с Даром. – У нее три минуты назад сердце остановилось, могли не вернуть. Еще останавливалось у Дайны, Йона, Сотера.
Я все жду, когда она начнет: скажет, что они никого не убивали (а я скажу, что обязательно убьют, дай только время), вспомнит про моего сына, скажет, что там была трагедия… Я жду – и готовлюсь отбивать удары, а ударов нет, она просто шепчет:
– …там Эв уже с трудом дышит, Лотти и Тибарт пока борются, но у них сильное оцепенение, и им больно сейчас, всем, каждому – очень больно, и счет идет на минуты. А потом их будет не вернуть. Совсем не вернуть. Вы понимаете?!
Совсем не вернуть, – гремит у меня в голове. Как дочку. Как сына. Их тоже вынесут окоченевших, с мертвыми лицами, тоже всех… в землю…
– Они все твар… тв-в-в-в…
Почему я ей в глаза не смотрю? Боюсь, наверное, вдруг зачарует – или нет, не хочу встретить стеклянный, страшный, немигающий взгляд перед тем, как она перекинется – и…
– Дети, – говорит она, и берет мою ладонь, и прижимает к своему сердцу. – Сейчас там умирают дети. Скажите разгадку, а потом можете, если хотите… призывать Дар.
Под пальцами торопливо падают миги: тук-тук-тук, она очень сильно торопится, она вообще не понимает, что говорит, наверное, несет какую-то чушь, я же могу прямо сейчас ее убить и ничего не говорить им вообще, я же за этим ее сюда и позвал, я же должен ее обмануть, я же…
– Вы же этого не хотели, – шепчет она, и я пытаюсь убрать руку, потому что мои глаза находят не ее взгляд – их взгляды отчаянные, недоуменные, умоляющие… не тварей – детей. – Вы же плакали, вы через силу на это пошли, просто потому что не знали, что еще можно сделать, чтобы боль заглушить. Мелт, я знаю: вы пошли на это, чтобы детей спасти – ну так спасите их теперь, они пока еще живы, еще есть шанс…
Что-то трещит и ломается там, внутри, хочется закричать: «Я хотел спасать других детей! Тех, которых нужно защищать от тварей…» Только вот опять глаза – Эва, Лотти, Колетты, глядят и не отпускают, и снова ком в горле и острая боль за грудиной, как когда смотрел на них и мысленно умолял, чтобы бросили ложки, и хотел закричать, чтобы остановились, и понимал, что наделал, и все не вернуть…
А сейчас они там все в лекарской утекают сквозь пальцы, как вода – веселые и печальные, скромные и хвастливые, и влюблённые, и помешанные на учебе, все эти дети, мои дети; и я могу, наверное, как-то это все остановить, пока никто не умер, Арделл вон шепчет, что никогда не поздно и есть шанс, но, наверное, врет, нужно просто посмотреть ей в глаза, чтобы убедиться…
В глазах – горячая мольба и немой крик. «Прошу! Прошу!» смотрит из них. Мать умоляет о своих птенцах: в гнездо забрался зверь, теперь вот она готова что угодно сделать: в огонь, в воду, сердце на ладони…
– Мелт, время! Назовите цветок, пока не поздно, скорее же!
– Подлунница, серебристая маргаритка, – в ответ, задыхающимся шепотом с губ. Будто сердце вытолкнул – и упало на плечи: успел? Успел…
– Гроски, подлунница, живо! – голос Арделл наполняет подвал, за дверью – торопливый топот по коридору, удаляющийся…
Мы стоим друг напротив друга. Я безоружен: опустил руки. В мыслях нет ничего, кроме простого: «Успел… успели». Только хочу еще у Арделл спросить еще что-то – то ли насчет шансов, то ли насчет того, что со мной будет…, но это потом, ей в лекарскую надо. Сперва дети.
Она, наверное, думает, что я ее буду убивать – машу дрожащей рукой: не буду. Отворачиваюсь: мол, видишь, все…
И слышу позади вскрик – так, будто я ее все-таки ударил.
Она скорчилась у двери – наверное, выйти в коридор захотела, да так и не дошла. Держится за грудь – будто я все-таки призвал Дар, и я сначала с недоумением пялюсь на ладонь, и не понимаю, что делать: а вдруг она задохнется? Думаю подбежать, потрясти, а вдруг хуже сделаю… тогда набираю воздуха в грудь и собираюсь позвать на помощь.
Но она вдруг выпрямляется. Дышит тяжело, волосы развились и рассыпались по лицу. Она не пытается их отбросить – только ощупью, как слепая, нашаривает и нашаривает дрожащими пальцами ручку – выход.
– Что случилось? – шепотом спрашиваю я.
Замирает на миг, и я слышу голос – совсем тихий, страшнее любого стона:
– Смерть варга.
Потом она выходит – медленно, пошатнувшись и не закрыв за собой дверь. Наверное, я могу выйти. Сбежать, добраться до портала, потом еще… куда-то, что-то…
Но я сажусь на ковер, глядя прямо перед собой. Раскачиваюсь и раскачиваюсь, и зажимаю уши, чтобы не слышать жуткого, тоскливого воя.
Это воет, оплакивая умершего варга, самая страшная тварь, какая только может быть в стенах этого дома.
Тварь, у которой больше не осталось ни единого шанса.
Комментарий к Шанс для варга-2 Так, господа. Третья и заключительная для этого рассказа часть – очень скоро, потому погладьте кота... э-э-э, пните аффтора, он чуть не сдох писать вот это вот всё. И, по всей видимости, у нас тут намечается немного марафона варгов, потому что следом пойдет совсем другой, более динамичный и веселый рассказ. А, да. Античность пишу, само собой.
====== Шанс для варга-3 ======
ДИАМАНДА ЭНЕШТИ
Вечер прокрадывается в поместье Лис, словно осторожный вор – сперва долго заглядывает в окна, после проникает в комнаты, на цыпочках бродит по коридору, пугаясь каждого шороха. Только на лекарскую накидывается жадно, проглатывает одним глотком. И я отсылаю Кани и Йоллу – моих добровольных помощниц, которые валятся с ног, но все-таки пытаются прозвенеть голосами: «Что мы можем ещё?» – Ничего не надо, сладенькие, – шепчу я, потому что юной Дайне, одной из лучших учениц и руководителю практики, я закрыла глаза два часа назад, и ей уже ничего не надо. Может – чтобы Перекрестница показала ей верный путь. Потом я прохожу между рядами кроватей тех, кого еще можно вернуть – вслушиваюсь в их сон и слышу, что он спокоен: противоядие-разгадка действует. Ещё я слышу шаги. Тихие, почти невесомые. Гриз входит в первую комнату лекарской и плывет между рядами кроватей, и мне кажется – это Перекрестница пришла, чтобы подарить Дайне последний поцелуй и проводить её Туда, Где Сходятся Пути, и оплакать её… Но плача нет. Она проходит во вторую комнату лекарской, и стоит над кроватью, на которой – тело. Поправляет Дайне волосы – медленно, бездумно. И мне тяжко дышать рядом с нею, окутанной горем как саваном. – Слишком мало жизни, – говорю я. – Я не смогла и никто бы не смог – она была уже за чертой. Прости. Она кивает, показывая, что я не виновата, и я знаю, что должна дать что-то, что облегчит боль, ведь варги чувствуют смерть друг друга… Только вот какими зельями можно такое облегчить? – Золотая моя… тот настой… Тот настой, прогоняющий от тебя чужую боль и чужие сны, я предлагала ей много раз – еще до её ухода. И ни разу она не взяла его из моих рук – всегда до конца вслушиваясь в других, в рождение или в смерть. Но сегодня она кивает. – Потом. Позже… И почти неслышно роняет, тенью покидая комнату: – Аманда. Вызови Нэйша. Вечер пахнет зельями, печалью и погребальными песнями – я несу этот запах на распущенных волосах и на руках туда, в Зеленую каминную, где сидят остальные. Кани и Йолла уже сказали им – и Кани теперь сидит, прижавшись к мужу и пряча покрасневшие глаза. Мел с ожесточением вспарывает обивку кресла метательным ножом, Лайл трёт лицо ладонями. – Пытался целителя найти, – говорит мой мужчина не мне – вечеру. – Связаться с Шеннетом… Без толку – у королевы Арианты дела государственные. Какой-то чертов визит. Хромец, конечно, весь в сочувствии, но организовать тайную встречу раньше полуночи… – Страшно подумать, что он запросил бы за такое, – бормочет Тербенно, на лице которого – скорбь. Эвальд Шеннетский не любит чистого бескорыстия: оно ему претит как политику. Который умеет взвешивать – и об этом сейчас молчит Лайл. Который почти наверняка нашел бы средства прервать королевский визит ради Гриз или Рихарда…, но ученица-варг – это ведь совсем иное дело. – Остаётся еще вопрос – что делать с Мелтом, – продолжает Десмонд, и его голос даёт внезапную трещину. – Мы перевязали ему рану, он каким-то чудом не сбежал, но существует опасность… мне кажется – передача Службе Закона… – …на корм! – свирепо фыркает Мел. – …все же самосуд не выход… – Скажи это матери Дайны, вон, Пухлик успел уже ей настрочить посланьице, спасибо – лично еще не повидался. Допишем там насчет справедливого суда? – Да он сам себе башку о камни расколотит, – вплетается голос Кани. – Сидит там и воет в голос, аж из подвала слышно. – …еще кляп на такую мразь тратить… Десмонд ловит мой вопросительный взгляд – по праву бывшего законника, на лету. – Началось после разговора с Гриз. Сейчас, конечно, он уже охрип, но все равно… Думаю, возможно, тебе стоит применить какой-то из эликсиров успокоения. – А в задницу вы ему дуть не собираетесь? Голос Мел зол, отрывист и сух, вспарывает вечер будто нож – обивку кресла. Я наконец сажусь – и бархат маленького диванчика обволакивает меня, и хочется свернуться клубком и стать кошкой у каминного огня… Раз уж нельзя уткнуться носом в плечо Лайла, и вдыхать пыль сегодняшнего дня, и греться, и успокаиваться. – Как Гриз? – спрашивает мой мужчина, отрывая руки от изможденного лица. И я чувствую себя птицей, пронзаемой многими стрелами… многими взглядами. Качаю головой – плохо, все очень плохо, вы даже не представляете – насколько плохо… – Просила вызвать Нэйша. Мы с Лайлом остаемся вдвоем – в ворохе звуков, которые просыпают на нас остальные. Будто якоря среди бурной воды. – Этот-то здесь на кой?! – Мел, если поразмыслить… некоторые ученики на время выведены из строя, так что Нэйш со своей группой ковчежников… – Ну, может, ей нужна поддержка… черт, от Нэйша. Что я вообще такое несу, Десми?! – Разве что она собралась его руками прибить этого ублюдка. Тогда я за. – Но я бы сказал… Их голоса сплетаются в тревожную, раздражающую молодую песню – неважную. Важны лишь дрогнувшие губы Лайла, который понял: – Настолько? И мой ответный кивок. Настолько, мой золотенький… мой догадливый. Мои волосы сейчас распущены не только по Дайре, я слишком хорошо знаю, что есть раны, которые не лечатся, только зарастают по поверхности кожей, и открываются, и истекают алым, когда их разбередишь. Я слишком хорошо помню, сколько их у неё – пусть мы считали, что путешествие в иной мир исцелит ее раз и навсегда. Когда любую боль чувствуешь как свою – слишком велик шанс, что не вынесешь вины, не вынесешь потерь… Только оставишь после себя замену, обращаясь в пепел. Настолько и хуже – потому что, как и прежде, нам не удержать ее, не найти слов, не утешить. Мы все попытаемся – но сейчас не наше время. Время для другого. – Так что – нужно с ним связаться? – спрашивает Тербенно. Кани шмыгает носом и усмехается. – Скорее уж – нужно время засекать. До той минуты, как он сюда принесется без всякого вызова. Так? Все мы киваем, и даже Десмонд понимающе шепчет: «Смерть варга»… Варги чувствуют смерть и рождение друг друга. Не знают только – кто. За этим ответом ему придется или связаться с нами, или прийти самому – и он рванется в питомник сам, потому что он знает: она всегда прежде всего рисковала своей жизнью. – Водное окно… – бормочет Кани, что-то высчитывая на пальцах. – Или «поплавок»? Нет, так медленнее, хотя точнее. Потом от нашего портала к поместью… Проходит совсем немного времени – мы все молчим и глядим в камин, и я мысленно складываю строчку за строчкой погребальную песню – сплетаю будто волосы в косу, волосок за волоском, настойчиво отбрасывая имя Гриз (прочь! Вот привязалось!). Меж нами – мрачными, тоскующими – витает призрак Дайны, и если закрыть глаза, то ощутишь прикосновение к щеке. Рихард Нэйш возникает на пороге каминной бесшумно – нет эффектного звука шагов по холлу, варг явился из воздуха, будто стрела прилетела в цель. Лицо – застывшая маска со следами улыбки, но глаза живут – два лезвия – и кромсают каждого в комнате, пытаясь добраться до истины: да? нет? Столько ли горя, сколько должно быть при её смерти? Мало?! – Кто?
