Текст книги "Ковчег для варга (СИ)"
Автор книги: Steeless
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 49 страниц)
Полушепот вопроса – лезвие дарта, от которого нам нечем защититься.
– Дайна, – говорит мой мужчина от стола.
Может – там что-то дрогнуло, в маске, а может – это тени от камина расплясались по комнате.
– Как?
– Чёртов Колорм, – отвечает Лайл. – Оказалось, что он не просто так просился к нам на службу. С далеко идущими целями, понимаешь ли. Помнишь историю с его сыном?
Нэйш не спеша опускается на стул и слушает, барабаня пальцами по столу, и на лице его все то же – сосредоточенность и холодность…
Но меня не обманешь: я вижу, как отползает от его лица лёгкая, почти неуловимая тень страха.
Вздохи Кани, треск распарываемой ткани, хрипловатый голос Лайла и в такт – легкое постукивание пальцев по дубовой столешнице.
Постепенно смолкает всё, кроме этого стука – задумчивой дроби, будто падает град.
– Что с Гриз?
– Она наверху, у себя, – говорю я. – Она просила вызвать тебя, сладенький. Иди.
Вместе с ним я выхожу из каминной и дохожу до лестницы – так, будто собралась вести его туда силой, если он попытается сбежать. Или будто знаю, что он замрет у ее подножия.
– Зачем она вызывала?
– Я догадываюсь, золотенький. Но пусть лучше скажет тебе сама.
Иди же, Рихард Нэйш. Ты всегда с такой охотой входил в логова опасных тварей, с улыбкой шагал в клетки… Там нет ничего страшного, Рихард. Просто горе.
– Я сделаю хуже, – говорит он и стоит на месте, будто вовеки не сможет с него сдвинуться.
Ты знаешь, как хорошо я умею. Причинять боль. Делать хуже. Ты знаешь, что я не умею обратного – вот что в его безмолвной песне.
– Хуже там не сделаешь даже ты, – шепчу я и чувствую резь в глазах, и повторяю: – Иди!
Прекрати уже смотреть на меня, Рихард Нэйш. Мы все, как ты, не знаем, что сказать ей. Как ты – не знаем, что делать.
Просто нас она не звала.
Он молча отворачивается и медленно всходит по лестнице.
ГРИЗ АРДЕЛЛ
В мягкой тишине ее комнаты растворены вечерние звуки: мягкое кап-кап-кап из клепсидры водных часов, и шорох занавесок на приоткрытом окне, и робкое начало ночной песни яприля за окном. Шелестят под вкрадчивым ветерком бумаги и карты, придавленные увесистой резной чашей с «водным глазом».
Звуки обегают её – сгусток безмолвия. Отлетают в разные стороны – солеными брызгами, наподобие слез, потому что у нее нет слез, потому что она разучилась плакать три года назад, после того, что назвали Войной Двух Стихий. И вообще, легенды ведь не плачут, правда?
Не плачут, не устают и не ошибаются. Что там еще… не чувствуют себя одинокими?
«Построй город внутри себя, – говорила бабушка. – Целый город. Возведи дома и пригласи жильцов, которые всегда будут с тобою – и ты никогда не будешь одинокой».
Я строила, – хочет сказать Гриз. Я так долго строила, потом отстраивала от пожаров, от разрушений и бурь… Он цел там, внутри, мой город. Только вот над ним – волна, которая собирается потопить его с концами, и я жду этого с чувством, похожим на чувство облегчения – жду, когда захлестнет…
Но пока что мне – нельзя. Нужно дождаться, выдержать разговор… и уже потом.
Потом.
Она входит в течение секунд, будто в мутную, медленную реку, и со дна поднимаются глупые, ненужные мысли. О Мелте. О непросмотренных бумагах. О том, что нужно встать, разжечь камин. Не сидеть на постели – может, вообще пойти в кабинет?
Потом комната, одежда, все вокруг оборачивается нелепыми декорациями, будто ребенок нарисовал – и остается важным одно. Дождаться.
Половицы не скрипят, дверь бесшумна, но Гриз чутко ловит это беззвучие среди шелестения штор и шороха бумаги.
Поднимает сухие и воспаленные глаза на вошедшего, кивает – осталось недолго, нужно только выдержать… выдержать.
– Нэйш. Ты должен принять руководство питомником.
– Надолго?
Вопрос повисает в воздухе – напоролся на её молчание. В нем ответ.
Почему он так стоит, – думает Гриз. Будто перед судилищем и на расстоянии пяти шагов. Не знает, что говорить? Что делать? Он?!
– Знаю, ты думаешь – я просто собираюсь все бросить… Нет, я останусь. Останусь, буду помогать по мере сил. Возьму обучение. Но руководить должен ты. Это будет правильно.
Это привычно. Может, потому что они так долго были любовниками – выбрасывать слово за словом, словно избавляясь от ненужных слоёв одежды, пока истина не останется нагой.
– Ты отлично разбираешься в уязвимых точках, ты всегда говорил. И сам называл мою уязвимость: я всегда оставляю людям шансы. Верно? Кем бы они ни были. Можешь считать, ты был прав.
Ветер шуршит легкими шторами, приносит отзвук иного, давнего вечера. Потрескивание дров в камине, скрипящие половицы в старом здании «Ковчежца», скользящий по плечам за поцелуями шепот:
– Но ты же понимаешь, что за такое приходится платить, аталия? За неоправданную щедрость в раздаче шансов. Побочные эффекты, как у всего. Предательства. Рецидивы. Никогда не думала – чем в конце концов заплатишь ты? Или может… – шепот становится особенно нежным, – те, кто рядом с тобой?
Она встает – так легче вспоминать, когда стоишь друг напротив друга, глядя сквозь прошлое. Стены, кажется, украшаются рамками с распластавшими крыльями бабочками… Ты же всегда это хотел услышать, да, Нэйш? Услышать, увидеть сломанной, достроить в мозгу картину и поместить под стекло с надписью «Изучено, интереса больше не представляет». Несбыточное сбывается – смотри, слушай…
– Жаль только, что заплатила не я – Дайна… Но всё-таки. Я не могу быть во главе питомника, потому что вряд ли смогу избавиться… от этой моей уязвимости. И поэтому принимать решения должен кто-нибудь более хладнокровный. Кто-нибудь…
– Вроде меня? О, у меня дела действительно обстоят значительно проще: я стараюсь не оставлять шансов. Временами вообще отнимаю – Кани могла бы рассказать, что у нее был когда-то шанс на обычную жизнь, пока она не пошла ко мне в обучение. Идеально, если вдуматься: не оставлять возможностей предать или ударить в спину, еще лучше – не оставлять никаких возможностей. Аталия, будь уверена, я подчинюсь приказу и возглавлю питомник, если ты захочешь… Он понижает голос и сокращает расстояние с каждой фразой – четыре шага, три, два, и взгляд Гриз упирается в плечо – серая кожа охотничьей куртки. А совсем тихий голос Нэйша раздается прямо над ухом: – Но ведь остаётся же еще вопрос о Гроски. – О Лайле? На коже куртки – немного иглицы, и дождинки на воротнике – прощальные подарки леса. – Да, о Лайле Гроски. Бывшем законнике, бывшем наемнике Гильдии, бывшей «крысе». О Гроски, который получил от тебя когда-то шанс. Или о нойя Энешти, четырежды… или сколько там раз вдове? Которая получила от тебя когда-то шанс. Или ты предпочитаешь вспомнить о Мелони Драккант? О Йолле? О законнике Тербенно? Об остальных? Остается вопрос – где были бы мы, если бы во главе «Ковчежца» стоял кто-то вроде меня – не доверяющий людям и не разбрасывающийся шансами. Сложный вопрос, аталия. Я предполагаю, что некоторых из нас бы не было. – Некоторых из… вас? Голос скатывается в обжигающий щёку шёпот. – Возможно, всех. А возможно, только тех, кому ты давала бесконечное множество шансов. Сколько пришлось на мою долю, аталия? Я не подсчитывал, но можно взять за среднее число каждый день, который я провел в «Ковчежце»… или каждый мой выход на устранение? При грубом подсчете – от сотни до восьмисот, в любом случае. Мел вот думает, что для меня и один – неоправданно много. Нам тут довелось с ней побеседовать… зимой, во время одной увлекательной прогулки… о том, могут ли люди меняться – она считает, что не особенно. Скажи, аталия – чем были бы мы сейчас, если бы во главе «Ковчежца» стояла Мел? Впрочем, зачем говорить, если можно вспомнить. Хочешь – вспомним, чем был я, аталия? Удушье – скользкое и мгновенное – от воспоминания: хищный изгиб улыбки, стремительный полет дарта, легкая заинтересованность взгляда, когда падает добыча. От прошлого, подкравшегося и ударившего исподтишка, подгибаются колени – и приходится вцепиться в его куртку, вымокшую под неместным дождем. Гриз упирается лбом в серую кожу и слушает, слушает шепот, почти уже слившийся с ветром, шелестящим в занавесках: – Иногда я ради забавы представлял – куда мог прийти бы в конце. Помнишь наш разговор, аталия? Мы как-то говорили о тех, кому нравится убивать. О том, что повезет, если вдруг чья-то рука окажется вернее твоей, потому что иначе… После «иначе» – нет ничего, но она знает. Она, видевшая Вейгордского Душителя и входившая в сознание к людоедам – знает… В волосах путается одинокий смешок. Словно залетевший из прошлого. – Так что у нас с тобой небольшая проблема, аталия. Помимо того, что я два года руководил питомником и не добился особенных успехов – ну, может быть, кроме устрашающей репутации и определённой грани безумия… Это заведение создавалось, чтобы дарить… что-то вроде надежды, как бы глупо ни звучало. Так что во главе его должен стоять тот, кто умеет это. – Что? – Оставлять людям шансы. Прошлое дробится и исчезает, забирая с собой кокон безмолвия и призрак человека в белом с улыбкой смерти. Гриз размыкает пальцы на куртке, делает шаг назад и поднимает взгляд. Отросшие волосы перехвачены сзади, на щеке белеет пятно ожога, глаза в отчетливых разводах синевы, и полукруги у губ – въевшиеся следы улыбки. – Мелт… – Колорм, насколько я понимаю, сейчас рыдает в подвалах поместья. Полагаю, это осознание. Не только упущенных возможностей – скорее, своей ошибки. Рассказ Лайла не мог похвастать подробностями, но можно было понять, что Мелт передумал в последнюю минуту, и значит – у тебя почти получилось. – Под «почти» ты понимаешь Дайну? В глаза ей Нэйш больше не смотрит – взгляд скользнул куда-то поверх ее головы. – О Дайне ты можешь спросить у Лайла – может, он расскажет тебе, откуда у девочки шрам на руке. О троих учениках, которые чуть не умерли, потому что позарез нужно было дать шанс паре сотен людей. Аманда прибавит пару десятков своих историй, из которых станет ясно, что возможность варга выжить в современном мире довольно хрупка. Мы говорили об оплате, разве нет? Каждый предоставленный шанс – риск. – И ты предпочитаешь не рисковать. – И потому не гожусь на должность главы питомника. Потому что она основана на этом риске. Впрочем, я уже говорил – если ты прикажешь мне, аталия… – Я себе её не прощу, – шепот выбивается сквозь зубы отрывками, изнутри падает горячая волна, и Гриз опять прислоняется к серой куртке – та несет на себе прохладу дождя и запах леса, только вот капли дождя почему-то жгут щеки. – Что ты предлагаешь мне, Рихард? Продолжать… с такой возможностью ошибиться? – Не знаю, есть ли смысл вообще что-то тебе предлагать, аталия. Может быть если только один совет… Ты никогда не думала о том, чтобы оставить себе шанс, хотя бы один? Например, на ошибку. Или на плач. Это Гриз осознает позже, когда волна наконец обрушивается на город внутри нее – и вместо сухой, ожидаемой боли внезапно приносит слезы – долгие, до опустошения, до осиплости горла. Это не уничтожающая, беспощадная волна, то прилив, просто прилив, а после него воды отхлынут, и будет штиль… Штиль приходит в виде вязкой, смутной дремоты, из которой она выныривает уже на постели. В комнату из-за шелестящих занавесок робко проглядывает кончик месяца. Снаружи шуршит дождь – небу тоже хочется поплакать… Рихард Нэйш сидит возле кровати, прислонившись к ней спиной, и Гриз видит только светлый затылок, посеребренный лунным светом. Смутно вспоминается – его шепот в волосах, руки на плечах, и потом мерный голос, когда она попросила: «Скажи теперь ты, Рихард. Скажи, что случилось за два года, пока меня не было, что ты решил осесть на выездах в Вирских лесах»? Слова почти не помнятся – только ощущение безысходности… и утраченных шансов. На стуле у письменного стола висит охотничья куртка – уже совсем высохла… Сброшенная кожа. Как белый костюм устранителя, серая форма надзирателя Рифов, щегольский облик работника весёлого заведения «Без шипов»… Говорят, есть такая бабочка, Рихард, только вот я не помню – как она называется, но ты бы знал… в конце жизни она превращается обратно в куколку. А потом выходит из нее иной – никогда не угадаешь какой: белой или цветастой, ядовитой или безобидной. И так каждый раз до бесконечности. Во что сейчас превращаешься ты? – В кого ты превращаешься? – шепот – отзвук мыслей. Кто-то решил бы, что звучит оскорбительно. Но Нэйш чуть поворачивает голову и отзывается: – Хочешь увидеть кого-нибудь определённого? Это грань и искушение – просто перечислить, описать… глава питомника: мудрый, ответственный и понимающий. Дающий шансы. А потом посмотреть: примет ли он новый облик. Интересно – будет ли это больно. Но исследовать – не ее стихия. Её – верить. – Я не буду тебе приказывать. Не буду приказывать – становиться кем-то. Не отдам приказ возглавить питомник. Даже не попрошу отойти от грани, потому что я ведь знаю, почему ты занялся выездной работой: это дарит ощущение того, что можешь уйти в любой миг. Не оборачиваясь – как ты привык. Я даже не стану приказывать тебе не уходить – хотя допускаю, что ты хочешь такого приказа. Просто не делай этого сейчас. Лучше потом – когда опять накатит волна полузабытья. Потому что завтра утром я опять начну раздаривать шансы – зная, как могу ошибиться и чем рискую. И я буду готова, только вот сегодня призрак Дайны еще близко, потому… – Можешь задержаться еще на час? Нэйш молча кивает – глаза скрыты ресницами, палец выписывает по ее ладони бездумные завитушки – или, может, какие-то слова. Созвучные тем, которые она слышит, опять проваливаясь в темноту. – Я не уйду. Может быть, это слова из сна или ночи, но все равно успокаивает.
ЛАЙЛ ГРОСКИ
Коричневая каминная – то еще место. Я бы расщедрился на более изобретательное название: к примеру, Пыльная каминная, или Тесная Каминная, или Комната-с-привидениями. Выглядела она так, будто в одних потертых столетних гобеленах ютилась колония призраков. Хотя, наверное, это была колония моли. Словом, самое то местечко, если думаешь надраться как следует старым виски из запасов прежних владельцев этого замка. Я приступил к делу основательно и с толком: взял увесистую бутылку, по-крысиному оглядываясь, прокрался в каминную – самую уединенную – а там уж приступил полегоньку, чокаясь с канделябром. Можно было бы потешить душу в кабинете, но в кабинете меня могли бы поймать, а внутренний грызун требовал полного уединения. Этот самый грызун, к слову, нажрался куда хуже меня. Ночь напролет доказывал мне что-то визгливо-слезливое, в том духе, что все пропало, потому что ясно, чем дело кончится. В азарте я попытался притопить клятую тварь, но она у меня бывалый собутыльник, так что разоралась еще злее. В общем, мы уж совсем настроились встречать рассвет – на троих, с крысой и канделябром – когда в каминную просочился Нэйш. Бесшумно. И с таким непроницаемым выражением физиономии, будто в доме не один труп. – Что еще стряслось… – начал я и приготовился подниматься. Перед носом плавно опустилась непочатая бутылка виски. Потом так же неспешно – второй стакан. Потом бутылка совершила очень привлекательное «буль-буль-буль» в оба стакана и вернулась в исходную позицию. – Помянем старые деньки? – спросил я у стакана. – Или почившую надежду? Знаешь, если мне предстоит надираться со своим будущим прямым начальством – ты захватил маловато виски. Ошибся примерно на ведро. К слову, откуда у тебя вообще… – Обнаружил у своей двери – кто-то решил, что мне не помешает… расслабиться. Похоже на трогательную заботу Кани, ты не находишь? – Скорее уж – Тербенно, – поправил я и выжал натужный смешок. – Дочурка бы тебе ящик притащила… и мне заодно. Что там Гриз? – Уснула. – Надо думать, после того как ты принял на свои хрупкие плечи руководство и обеспечил питомнику и мне незабываемое будущее? Нэйш крутил свой бокал в пальцах – медленно, заставляя виски играть янтарем. – Она останется во главе питомника. Лайл. От моего чрезмерного удивления виски оказался у меня в глотке тут же – а в придачу я чуть не закусил стеклом. – Ты все-таки смог ее уломать? Чертовски хорошая работа. Одного не понимаю – какого вира ты еще тут делаешь? Вроде как, все уже устаканилось, так что… не желаешь сбежать подальше в леса? Стакан остановил вращение, и янтарная жидкость в нем качнулась туда-сюда. – Вроде как ведь это твое основное занятие. Позорно дезертировать с независимым видом. А потом наблюдать со стороны и делать мысленные пометки – как оно там происходит, у насекомых. Глядишь, придумается новая философия, можно будет посмаковать как-нибудь, когда придет желание кому-нибудь мозг наизнанку вывернуть… Оказывается, это вроде как приносит облегчение – когда выплескиваешь на кого-то то, что копится внутри. Я-то думал, там только виски напополам с вконец пьяным грызуном, нет, оказалось, еще что-то есть.
И интересно бы знать, каков срок действия у эликсира Аманды, которого я глотнул по приказу Мелта?
– Сколько ты выпил, Лайл? – Начал еще до полуночи, так что тебе меня не догнать, не старайся. С учетом того, насколько ты не умеешь пить… – Всегда думал, что могу продержаться достаточно долго. – Я, знаешь ли, сегодня работаю на результат, – отозвался я и опрокинул в себя еще добрую порцию. – Так что можешь запихнуть свою ясность ума в те самые леса, куда тебе и самому следует запихнуться. – Намекаешь на то, что я тут лишний, Гроски? – Да кто я такой, чтобы намекать. Я прямо говорю – пошел ты к черту. Подумать только, я это тебе только сейчас сказал, опоздал… годиков на пять. Так что тебе лучше внять и убраться. Иначе я ведь могу перейти к следующей стадии – рукоприкладству. Не поощряется, но… не возбраняется, так? – Думаю, к этой стадии нам с тобой лучше не переходить, Лайл, – мягонько отозвались с другого края стола. Нэйш откинулся в кресле и пристроил полный стакан на колено. – Учитывая, чем может кончиться. – Боженьки, да я весь дрожу, – признался я то ли канделябру, то ли бутылке. – Ну, и чем таким новым ты меня порадуешь, помимо тех приемчиков, которые отрабатывал на мне на Рифах? Заставишь орать и корчиться от боли, а сам будешь наблюдать, это ж у тебя лучше всего получается, так?! – Лайл, – кажись, у него в голосе зазвучало удивление. – Списать на спиртное можно многое, но все же – какая муха… – Дети в лекарской! – рявкнул я, долбанув бокалом по столу. – Восемнадцать кроватей и одна – закрытая с головой. А до того – год соплей учениц, срывов, контрабандистов, поездок, истеричных родителей, общения с премилым Хромцом – поведать тебе подробности, или тебе было видно из глуши?! Рассказать – как живется на передовой, с которой ты так вовремя убрался в тыл? – Ну, существует мнение, по которому тылы тоже должны быть прикрыты… Смешочек у него вышел неубедительным – и верно он сделал, что загасил его глотком виски. – И много наприкрывал? – спросил я душевно. – Нет, давай, правда. Расскажи мне про выезды. О том, как до черта опасно стоять во главе ковчежников и что кроме тебя с этим бы никто не справился. Распиши насчет базы в Вирских лесах и тварей, которые у вас там обретаются в вольерах… можешь даже добавить – что ты выбирался сюда по первому же вызову… сколько раз, пять, шесть за год? А да, еще же эти прогулки за новыми варгами. А потом, если вдруг тебя посетит внезапное желание – я расскажу, что у нас тут творилось за прошедший год – ну, кто там знает, вдруг тебе хоть раз станет внезапно интересно. А потом – ну, если еще не наступит полдень, у меня рассказ как-то долгим получится – потом мы сравним. Но какого черта. Меня несет так, будто я что-то могу с тебя требовать, а штука-то в том, что не могу. У тебя же здесь нет никаких обязанностей, так? Великий варг, можешь выбирать – чем заниматься. Гонять единорогов по лесам всяко приятнее и легче, чем общаться с истеричными учениками, на остальное плевать. Боженьки, да я в ударе. Где ты взял этот виски, у Аманды? Если так пойдет дальше, я выскажу вообще все, что о тебе думаю. Отличное ощущение – грызун замолк, и только легкая, веселая злость так и покалывает изнутри. Выходит пузыриками, будто в игристом вине. И голос вполне себе ясный, только слова приходится слишком четко выговаривать. Нэйш явно зря так бережет это сокровище – цедит сквозь зубы только второй глоток. Вместе со словами: – Ты точно не пожалеешь об этом утром? – Ты не страшная баба, мы не в кровати, так что жалеть… – я изобразил руками пространный жест – жалеть, мол, не о чем. Очень вовремя замолчал грызун: он бы меня уже всего изглодал, неугомонный здравый смысл… – Тем более – к самому интересному подбираемся. К причине, по которой ты сбежал. – Насколько я помню, Гриз не возражала против того, чтобы я возглавил выездной отряд. Так? Учеников нужно было тренировать в поле, и новые виды животных в Вирских лесах… Я замахал руками, пока он не договорился до оправданий. Изобразил кое-как, что тогда жизнь моя будет прервана во цвете лет, хотя и вполне приятным способом – виски подавлюсь, почему бы нет. И он наконец сделал третий глоток – так, будто делает стакану одолжение. Вернул улыбочку и полоснул парой фраз: – Верно. Была причина. Говорят, варги не вьют гнезда – может, к ней это не относится, но в прежние времена у нас бывали… разногласия. И у меня были все основания полагать, что если бы я остался – было бы хуже. Даже если бы она не узнала про ту историю с Мортом Снотворцем и его людьми – рано или поздно я бы… – Повел бы себя как засранец? – спросил я вполне участливо и почти даже нежно. – Высокомерный урод, коим ты большую часть времени так стараешься являться? Ты серьезно думаешь, что это вообще хоть кого-то бы удивило? – Я скорее беспокоился о возможности причинить реальный вред, если ты в состоянии это понять. Одно из двух. Или он грохнет меня посреди этого разговора – или я допьюсь до зеленых яприлей и продолжу общение уже в уютной палате лекарской, посреди вкусно пахнущих зелий. Благо, пока что виски настраивал на лад размышлительный, так что даже загадки слов Нэйша раскалывались, как перезревшие орешки. «Беспокоился о возможности причинить реальный вред»… «Не хотел причинять боль». Боялся сорваться, стало быть – ну да, ну да, припоминаю, не в первый раз о подобном разговариваем. Что-то подобное он мне выдал после того, как впервые лишил жизни человека. Привычнейшая схема. Боязнь сорваться – здравствуй, новая уютная клетка. Наблюдателем быть легче. Сколько он вообще раз гулял по этому кругу? – Ни черта подобного, – внезапно выдал я и с ужасом осознал, что вообще не представляю – что сейчас выскажу бывшему напарнику. – Все эти твои «не хочу причинять вред» – уверточки, вроде как у мелкого воришки на базаре. А за ними – нежелание поменять хоть частичку себя, любименького. Проще разгуливать с ухмылочкой и разговаривать со всеми так, будто ноги о них вытираешь, да? Проще решать все через «да гори оно все гаром, пусть и трупы», так? Проще, интереснее и героичнее днями шляться по болотам и красоваться перед учениками – куда легче, чем заткнуть раз в жизни свою дрянную натуру и попытаться вести себя как нормальный человек. Проще любить себя тем, какой ты есть, а?! – Крысы знают все о том, как перемениться, Лайл? Отлично он держит стакан. Будто дарт. И отличная усмешечка – та самая, знакомая, охотничья… Помирать, Лайл Гроски? Помирай, только с музыкой. – Крысы знают все о том, как прыгать с кораблей. Я, кажется, задержался здесь, а вот кое-кто сигануть вознамерился. Испугался я только когда увидел, как он встает. Или уж скорее вскакивает – я отметил стремительность движения, и тут до меня дошло, во всей красе. Кажись, я даже протрезвел, примерно наполовину. И успел только поднести стаканчик ко рту для последнего глотка. Прежде, чем этот стаканчик из моей руки выхватили. – Мне кажется, тебе уже хватит. Стакан Нэйш задвинул на каминную полку. Прошуршал от окна портьерами, и в комнату хлынула утренняя прохлада. Прогулялась по лицу – будто мокрой тряпкой. Голос от подоконника показался смазанным, тусклым. – …всегда считал чудовищной глупостью. Привязанности. Узы. Не более, чем остатки животных инстинктов: когда один человек испытывает потребность в обществе другого – не обычную нужду в компании, а долговременную, похожую на зависимость, сковывающую мысли и действия. В конечном счете, зачем уподобляться фениксам, которые погибают вместе. Но схема проста, не так ли? Есть ты, есть другой человек. И есть развитие патологии, нечто вроде скрытого течения заболевания, пока в тебе все меньше твоего и все больше иного. Это незаметно. До тех пор, пока однажды ты не спрашиваешь себя – что от тебя останется, если не станет того, другого человека? И понимаешь, что не останется ничего. Прах. Я посмотрел на стакан Нэйша с уже вполне трезвым ужасом. Осознавая, что вот так вот развезти с трех глотков его явно не могло, уж во всяком случае – не до такой степени сомнамбулизма – полубессознательное состояние, полуприкрытые глаза и потусторонний голос. Не могло же это его из-за того, что я ему наговорил… Потом понял, что он вообще не слышал большую часть того, что я ему говорил. И что мимо него прошла большая часть событий незабываемого вечера: слова, события и мысли… куча всего – с того момента, как он почувствовал, что кто-то из варгов мертв. И понял, кем может быть этот кто-то. Спасибо, остатки невыветренной из головы дури смягчали осознание того, что до меня дошло. – По-моему, тебе уже тоже хватит, – сказал я. – Поставь стакан, а то утром, знаешь ли, тоже пожалеешь, а я знаю твою натуру, в особенности – твою любовь к устранению свидетелей. Так что лучше бы тебе выбрать другую тему – ну, например, с чего бы это ты решил испортить мне пьянку и заявиться сюда в такой неурочный час, что я прямо-таки не знаю, что врать Аманде в случае чего… Я услышал, что начинаю частить и понял, что еще минутка – и заткнуть меня можно будет разве что кляпом. Смолк самостоятельно. Нэйш так и любовался предутренней сыростью, и из полутьмы выступала только его ухмылка – вернее, вроде как не его. Широкая, скошенная на одну сторону. – Ну, можешь считать, я решил перенять немного опыта. У того, кто сколько раз менял шкуру. Сколько раз бежал ты, Лайл? По тем же причинам, не так ли. Проще убедить самого себя в том, что ты «крыса», а значит – можешь только обращать в труху. Проще ударить в спину, накинуть новую шкурку, приползти на брюхе к людям из Гильдии… И вот ты здесь. Скажи, какие резоны были у тебя? Внезапное осознание долга? Желание быть как все? Осознание, что уйти все равно не сможешь? Что-то… или кто-то? И, прежде чем я успел заорать, воздевая руки: «Да на кой-это тебе-то?!» – от окна полетело тихое, холодное:
– Я, видишь ли, плохо умею раздавать шансы. Но мне придется. В конечном счете, есть грань, за которой неважно – умеешь ты или нет, важно для тебя или нет, все твои доводы, всё, что ты годами привносил в себя. И я хочу знать…
Очнулся грызун – тихо пискнул откуда-то изнутри. Рука как-то сама собой нашарила бутылку – та как назло оказалась пустой. Лицо Нэйша теперь казалось облитым с одной стороны кровью – в комнату пытался влезть рассвет.
Я сидел с открытым ртом и силился выдавить из себя хотя бы «Боженьки». Потому что знал слишком хорошо – каково это, когда с кровью и болью отдираешь от тебя то наносное, что вросло в тебя за годы и с чем ты успел сродниться и поверить, что это и есть – ты. Когда только потому, что в тебя кто-то поверил – крутишь кукиши искушению опять нырнуть в помойку и до одури доказываешь себе: да ни черта это был не я. Когда пытаешься прыгнуть через память о себе самом – и лепишь из себя что-то новое, сминая себя будто глину, и вот он – Лайл Гроски, хороший парень, всегда на подхвате, всегда со всем разберется, почти что примерный отец и, может быть, скоро даже муж, заместитель главы питомника и уважаемый человек…
Потому что знаю это – и никому никогда об этом не расскажу.
– … я хочу знать, во что мы превращаемся, Лайл. Когда шагаем на эту грань. Чем мы становимся?
Ответить оказалось неожиданно легко.
– Собой, – просто сказал я. – Собой – настоящими. Ну, я на это надеюсь.
Может, я ждал, что он выдаст еще что-то. Или задаст какой-то еще вопрос. Но он отозвался только коротким кивком от окна, в которое настойчиво лезло утро, а с ним – тысячи и тысячи дел.
Кто-то же, в самом деле, должен оставить хоть один шанс той, которая всегда оставляет шансы другим.
Комментарий к Шанс для варга-3 Фух. Этот рассказ окончен, грядущий таки попроще. Небольшой бонус – стихо про Рихарда – тут https://vk.com/steeless?w=wall45627813_1581%2Fall. Большое спасибо всем, кто сумел это пережить вместе со мной – как-никак, самая тяжкая вещь пока что за все время писательства. Думаю, надо это отметить и накатать античных порошков))
====== Ловушка для варга-1 ======
Так. Любителям античности просьба не впадать в панику и уныние: выкладываю то, что накатала давно. Хронология пока прямая.
Ну, и лето-солнце-радость... захотелось немного реабилитироваться за прошлый рассказ и расслабить читателей и героев)
ЛАЙЛ ГРОСКИ
Весна – время, вообще-то, чокнутое: оно и понятно, всё в Кайетте и в особенности в питомнике стремится размножаться со страшной силой. На зверей и юных варгов снисходит безумие, так что утренние «встряски» вечно наполнены духом легкого помешательства. А эта вот проходила слишком спокойно – уже вполне себе тревожный знак. Можно сказать – все пребывали в блаженной весенней расслабленности. Аманда принарядилась в зелёное и перебирала на коленях принесенные из лесу цветы. Кани и зятёк шептались о кашках и первых словах дочурки. Исключительный стек в кресло, заложил ногу за ногу и посвятил себя изучению трактата по анатомии. Мел – и та не стала врываться с недосыпу с чудными новостями, вроде «Снежок разнес третью клетку, так что ему срочно нужна пара, и нет, наши алапардихи не подходят, нужна особая, серебристой породы». Вполне себе чинно отчитывалась о кормежке-уборке-линьке-здоровье, вставляя время от времени меткие словечки по поводу вольерных. Я разрывался между тем, чтобы клевать носом – весеннее солнышко уж очень грело – и поглядывать на озадаченную чем-то Гриз Арделл. Одним глазком косился на конверты и папки, которые лежали перед начальством. Доложился: в Вирских лесах все в порядке, две группы варжат сами отработали по вызовам, набегов мародеров не было, детишки-ученички ничего не выкинули, так что в кои-то веки тишь да гладь. А сам все поглядывал на папочки – очень уж неприятно знакомые. «Эвальд Шеннетский», – нашептывали папочки мерзенько. Гриз выслушала меня, задумчиво постукивая по ним пальцами. – Вопрос, – сказала она наконец. – Знаешь что-нибудь о приёмах госпожи Мантико? – «Весёлой вдовушки»? – переспросил я. – Кое-что слыхал, да вот сам не был: знатность не та. – Хых, – свирепо отозвалась знатная Мел. – Древние воблы из родовитых десяток лет назад исходили на пену и сплетни насчет этого дела. Мол, и зрелища у ней там непотребные, и забавы – что не отплюёшься, и вообще всё поместье – сплошь… – Гнездо разврата, – выцедил зятек, временно заняв место древней воблы. – Мне довелось кое-что слышать о розыгрышах этой госпожи – многие из них подпадали под серьезные нарушения закона. Чего хотя бы стоят ее «нагие турниры», или то, как она раздала всем гостям вино с эликсиром правды, или… Тут он покосился на воодушевленную физиономию Кани, сотворил на лице благопристойное негодование и выбросил сквозь зубы: – Разумеется, привлечь ее к ответственности пока еще никому не удалось – огромное состояние. Хотя я слышал, что там не только нарушение благопристойности: на открытом приеме, который она проводит каждый год, часто случаются дуэли… ей, очевидно, нравится стравливать магов между собой… Заключаются невероятные пари, ну, а уж о скандалах и ссорах говорить нечего. Впрочем, публика, которая посещает эти приёмы, за тем и идёт. Думаю, лучшее слово, которое можно подобрать для них – это… – Ковчег, – пропела Аманда и усмехнулась маргаритке в своих пальцах. – О, Вивьен Мантико обожает собирать свои коллекции: она собирает вокруг себя убийц, растлителей, сластолюбцев – а потом стравливает и сводит между собой, и плавает в этом, словно золотая рыба в воде. На этих приемах торгуют телом хуже, чем на площадях, играют на собственных жен, закладывают поместья, детей и честь. А сколько драгоценностей, сколько отравлений… Да, медовая моя, я была там, давно, с… неважно, о нём уже давно есть запись в Книге Утекшей воды… И скоро ведь новый приём, так? – Скоро новый прием, – тихо повторила Гриз, нахмурившись еще больше. – Хорошо. Эвальд, конечно, прислал план поместья, только вот оно больше напоминает лабиринт, или… – Ловушку, – бархатно поправил исключительный. Он сидел уже не так расслаблено. – Образцовую. Тупики – чтобы жертва не сумела сбежать. Тайные комнаты – чтобы можно было затаиться. Бесконечные слуховые каналы и тайные люки – даже в спальнях. – Боженьки, – простонала Кани. – Вот, кажется, все там были, только не я! – Дважды, – ответил Нэйш на взгляд Гриз. – Давно. По работе. Как-то сразу стало ясно, что он не устранение зверушек имеет в виду. – Уверен, что не успел там примелькаться? Нэйш пожал плечами, взмахнул ладонью, показывая – море времени прошло. – Обычный сопровождающий богатой дамы… таких много. Я не был замешан в какую-нибудь историю, если ты об том. Недоверчивое фырканье прилетело буквально со всех сторон. Нэйшу в этот момент явно не стоило стеклянным взглядом утыкаться в трактат, где красуется человек в разрезе. – Ладно… – заговорила Гриз, потирая переносицу. – Судя по сведениям Эвальда, госпожа Мантико готовится на этот раз к чему-то удивительному. В чем замешаны либо варги, либо животные – во-первых, она начала пополнять свой зверинец, и без того не маленький…, а во-вторых, её дрессировщик как-то внезапно умер, и она наняла одну из наших бывших учениц – Эоми Хоннс. Помню девчонку, как же. На редкость практичная была особа, из тех, которые прогрызают себе путь к лучшей жизни. Отучившись, наотрез отказалась оставаться при питомнике и ушла в вольное плавание, на прощание фыркнув, что, мол, вы обо мне услышите. Услышали, будем считать. – Агенты Эвальда видели её в поместье, но говорить она отказалась, выглядит испуганно, все время проводит в поместье. Потом они ее и вовсе потеряли, а потом и Хромец потерял с ними связь. В общем, Шеннет решил пойти проторённым путем и подключить нас. Поскольку основное действо намечается на первый день хоровода Травницы… мы прибываем в тридцать третий день Дарителя Огня. – И я так понимаю – записываемся не слугами, – пробормотал я под нос. Я бы, конечно, вполне себе сошел за лакея, только вот подавать напитки и слушать окрики весь приём – спрашивается, а шпионить когда?! – Не все, – мимоходом обрубила Арделл. – В поместье Мантико впускают лишь знатных или приглашенных – обязательно в паре с кем-либо и за неслабый взнос. Мы с тобой, Лайл, вполне сойдем за слуг и сможем действовать за спинами остальных и выяснять – что не так с поместьем и куда делась Эоми. Ну, и поскольку нам нужен кто-нибудь, кто сможет отвлечь внимание – и хорошо бы еще, чтобы он владел светскими навыками… Аманда, Рихард, ознакомьтесь с тем, кого будете изображать. Дочурка, похоже, разрывалась между смехом и негодованием, что её на вечеринку не пригласили. Зашептала на ухо муженьку «О да, из этих-то выйдет образцовая семейная парочка!» Исключительный погрузился в изучение папки точно так же, как до того – в трактат. – У Эвальда Хромца художественный талант к выдумке деталей, – промурлыкала Аманда, с удовольствием зарываясь в странички. – Ах, единственный наследник захолустного рода, ах, поместье в лесах… о, коварная нойя, лишившая наследника разума и толкнувшая на удушение жены и отравление матушки ради наследства. Охотник, ну конечно… дуэли – о да! – Мы можем звать вас «Душитель и Отравительница»? – с надеждой спросила Кани, перевесившись через плечо Аманды. – Эй! Ри, ты хоть знаешь – в какие долги ты влез, чтобы содержать свою содержанку?! – Потому что нойя любят драгоценности, – пропела Аманда. – О, я надеюсь, что все уборы – за счет Эвальда? Гриз сделала досадливый жест – само собой. Глаза у Аманды так и вспыхнули – ох, и придется постараться Хромцу, чтобы получить обратно наряды и украшения! – Мел… – продолжила Гриз, но нарвалась на презрительное фырканье: ага, сейчас, тут весна, у животных гон, линька, новые поступления, и все это променять на что-то, где соберется куча знати? Арделл кивнула. Пробормотала: – В конце концов – это всего лишь на день… Всем всё ясно? Кани засопела негодующе, забубнила под нос: «…как будто им не нужна там ударная группа…» Зятёк, чутко ощутивший, чем и откуда веет, резко начал бледнеть. – Поддержка? – осведомился Нэйш, забрав это слово у меня прямиком из головы. Вопрос был настолько здравым, что даже Аманда удивленно вскинула брови. – Или господин Шеннет решился отправить нас вчетвером? – Насколько понимаю, там могут быть другие его агенты, – отозвалась Гриз. – Но это же… …Эвальд Хромец, из которого информацию нужно тащить клещами – и все равно ведь наврет.
