Текст книги "Ковчег для варга (СИ)"
Автор книги: Steeless
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 49 страниц)
Пещера – здоровущая, стены будто пламенем обожжены, и пол понижается. Логово земляной кошки – вот что это было. Когда приходит пора гнездиться, они роют нору, из которой есть выход на поверхность. Прорываются снизу. Контрабандисты просто расширили пещерку.
Тихо, глухо, под ногами мелкие косточки хрупают. Веет сырой землей. Детским страхом. Запахом Немочи – густо. Она пришла сюда… услышала что-то или кого-то. Вбежала по следам ребят. Потом топталась вокруг них, как курица. Потом торопливо увела от чего-то… Глаз Следопыта в темноте различает стены – местами опаленные. Затылок Грызи – та ступает, держась за одну из стен. Вслушивается… Останавливается резко.
Еще до того, как я вижу слабый отсвет золота. Нить, которая перечеркивает темноту, тянется навстречу. Потом появляется вторая, третья, еще…
– Псигидра, – говорит Гриз чуть слышно.
Вытвань разлеглась у дальней стены – разложила щуп-тулово, а усики-индикаторы по стенам развесила, вон, золотом сияют. Сразу становится виднее. Псигидра разбухшая, довольная и спокойная, не пытается хватануть. Потому что питается.
И можно даже не спрашивать – кем. Немочь уже как следует затянуло – только руки торчат да нос со ртом. Еще вытаращенные от ужаса глаза – в них нет разводов, она не в состоянии Соединения, спасибо и на этом.
Подскакиваю, хватаю за руку, пытаюсь выдернуть, только псигидра не настроена делиться едой – она ей нравится. Тащит ее назад, да еще щупальце тянет – за вторым блюдом в виде меня. Отскакиваю. Черти водные, эту тварь ведь особенно ничем не прижучишь, магия на нее не действует, договариваться с ней – пустое дело, действует одно – накормить болью досыта, пока не заснет и не начнет переваривать.
Главное – чтобы Грызи туда не полезла, для варга такие касания – все равно что в чан с кипятком нырять. Сваришься в боли.
Но Грызи, вроде, не собирается – проводит ладонью вдоль тела псигидры, наклоняет голову.
– Воспоминания, – бормочет, – ладно, это кое-что. Мел, если вдруг слишком глубоко уйду – встряхни как следует.
Мурену мне в печень, ее что – Синеглазка покусал ночью? Хотя нет, это ж Грызи, она любому Синеглазке сто очков вперед форы даст в плане «соваться туда, куда не надо». Я только успеваю открыть рот – забыла она, что ли, что такое псигидра?
А она уже с сосредоточенным видом сует в тело псигидры руки по локоть. Лицо ко мне в профиль, и зелень в глазах – даже сквозь золотые отсветы видно…
Псигидра вскипает и пухнет, тянет Грызи на себя. На всякий случай вцепляюсь ей в куртку – чтобы не дать утащить. Но тут вытвань выплевывает Немочь – нехотя, неохотно, и приходится отвлечься, вытащить ее полностью, отволочь по полу пещеры подальше…
Возвращаюсь обратно – и вижу, как черные путы ложатся вокруг плечей Грызи. Зверюга пухнет и пухнет – нашла себе еду по вкусу, а лицо Грызи бледнеет и бледнеет, заостряется, меж бровей ложится упрямая складка, на лбу проступают бисеринки пота, зубы стискиваются до боли, бледнеют губы…
Псигидра бурлит и растет, сверкает золотом, но Грызи внутрь почему-то не тащит. Та стоит на коленях. Я рядом – слежу за этим… поединком, или что она вообще делает? Позади стонет и хлюпает Немочь. Где-то от входа ей вторит Прицеп – такая себе симфония. Золота всё больше, у Грызи плечи трясутся от напряжения, руки подрагивают у локтей, будто она пропускает через себя какую-то дрянь… память? Люди так не вспоминают. Собираюсь с мыслями, ловлю пальцем золотистую нить – мгновенный отпечаток воспоминания: мертвый выводок маленьких керберов на земле… странный ракурс, странная память – чья вообще?!
И тут псигидра замирает. Нити по стенам перестают шевелиться и угасают. Тело-щуп расплывается – похоже на безобидную грязь, даже, кажется, начинает впитываться в пол. Грызи выдергивает из псигидры руки – она вся в липких следах – опирается о пол и дышит тяжело, со свистом.
– Усыпила ее? – спрашиваю, пока помогаю ей достать укрепляющее из поясной сумки. Мотает головой. Еле слышно:
– Перекормила… Перестроилась на чужую память – память всех соединений… всех животных. Варг всегда един с окружающим миром. Количество боли…
Ух, могу себе представить, дальше Грызи может и не говорить. Помогаю ей выпить, потом сесть поудобнее. Потом к Немочи кидаюсь – поить тем, что осталось, хлопать по щекам.
Немочь пучит глаза и на редкость в порядке – для той, которую чуть не сожрала псигидра. Удивляется: «Ой, Мел…» Поясняет: почувствовала псигидру, да и местные что-то начали дурными снами маяться. Пошла искать ребят. Смогла их вызволить – подкормила тварь собой и вытащила. Довела до деревни. Там поняли, что одного не хватает, она кинулась обратно. Думала, мальчик уже внутри. Забыла, потеряла контроль, коснулась того, что внутри псигидры – ну и провалилась…
Сюрприз за сюрпризом сегодня. Оказывается, Синеглазка рассказывал своим ученичкам про псигидр. Оказывается, эта даже слушала! Со своим-то нездешним видом! Даже действовала вначале правильно, кто подумать мог. Этак я еще Немочь зауважаю.
Пока что нужно с Грызи разобраться – она выглядит чуть ли не хуже Немочи, уставилась в одну точку. На лице отчаяние.
– Двухголовая, – шепчет. – Двухглавка. И память. Его память… Она хочет не сотрудничать, она хочет… его вернуть.
Какое-то поганое «его». Не менее поганое, чем это «она». Хочу помочь Гриз подняться, но она уже стискивает зубы. Шатнувшись, опирается о стенку, встаёт. Говорит хрипло:
– Мел, я к лечебнице. Мне… нужно. Нужно спешить. Присмотри за Петти и мальчиком, в деревню их отведи…
Ага, сейчас. На пути выморки, Грызи ветром качает, присмотри за ученицей и мелким потеряшкой, ага.
Мотаю головой, только она не видит: неверными шагами идет на выход из пещеры, потом быстрее, быстрее…
Тяну за руку Немочь, доволакиваю до Прицепа. Строго говорю: сидеть вот именно тут. Псигидра дрыхнет, это не страшно, а сюда выморки вряд ли полезут. Если полезут – возле пещеры от них легче отпинаться.
Оставляю им от щедрот кинжал с пояса и склянку с сонным эликсиром. Самой бы пригодилось, только у нас там впереди разборка с Беленой и ее ребятами. И с еще одной псигидрой, раз у этой две головы.
В два счета догоняю Грызи, хотя она уже набрала нехилую скорость. Только она еще не отошла, так что переходит на быстрый шаг и пытается отдышаться время от времени.
– Вторая – в лечебнице, небось, – говорю я. – Что, они ее для Синеглазки приготовили?
Грызи кивает, и на лице у нее отчаяние человека, который не успевает… нет, не успел. Уже не успел, потому что если они Синеглазку закинули туда сразу, как до лечебки дошли, то с того времени час прошел, не меньше.
Там уже все кончилось, что бы ни начиналось. Грызи полагает, что кончиться могло совсем уж худо, вот и бежит что есть мочи. Я полагаю, что раз это связано с Синеглазкой – там полный финиш. И тоже стараюсь как следует спешить.
Внутри – какое-то невольное сочувствие к псигидре. Если уж этой предстоит жрать худшие воспоминания Нэйша… ну, словом, она там очень правильно, в психлечебке. Самое место.
Выморков нет, и на том спасибо – отхлынули. Может, мы просто прикончили основную часть. Шаги я ловлю, уже когда мы влетаем в первую рощу – возмутительно ярко раззолоченную всякими там лучами и листьями.
К нам навстречу движутся, и я знаю эту походочку. Торможу сама, дергаю за рукав Гриз – все, набегались, нечего больше…
Нэйш выскакивает из-за деревьев как не бывало – весь такой из себя деловой и в белом. Правда, с разводами на этот раз. На физиономии – преспокойнейшее выражение, как у покойничка. Или как у него самого, когда он шел на устранение. Стеклянный взгляд, поджатые губы. Мясник как он есть.
– Госпожа Арделл. Мелони. Вижу, с вами все хорошо. Помощь не требуется? Нет?
Гляжу на Гриз и ужасаюсь: у нее такое лицо, будто она готова кинуться ему навстречу. Только боится непонятно чего.
Видок – будто призрака увидала.
Губы дергаются, и она не сразу выговаривает:
– Ты…
– О, в полном порядке. Просто… вспомнил кое-что.
Дурацкая ситуация. Нэйш – с отстранённым выражением на роже, Грызи в ступоре. Я – единственный, кто задает вопросы.
– С псигидрой что?
– Думаю, она насытилась… на данный момент. Ей пришлась по вкусу свита Эллет, да и сама Эллет тоже. Потом, конечно, придётся что-то решать – переселять, или усыплять…
Или устранять, ага, это прямо написано на его физиономии. Вон, ухмылочка знакомая выползла. Странно, что не грохнул вытвань. День сюрпризов, и правда. Хотя с Синеглазкой это обычно обозначает, что он грохнул кого-нибудь другого.
До Грызи это доходит даже раньше, чем до меня.
– Эллет… мертва?
Нэйш вскидывает брови и выдает это свое пакостное «с чего бы это вы так решили» на физиономии. – Нет. Я сдал ее Службе Закона – законников, конечно, вызвала ты, Гризельда? Подоспели… вполне вовремя – к концу активных действий, как и всегда. Конечно, до этого ей пришлось познакомиться с псигидрой несколько плотнее, чем она хотела… Вот уж последнее, чего мне хочется – это выслушивать, как Синеглазка живописует – что он там такого-растакого сотворил с Беленой. И как Гриз будет ему доказывать, что незачем было подходить к делу с такой чрезмерной жестокостью (как будто он что-нибудь делает без чрезмерной жестокости, в самом деле!). Так что я говорю: – Так, я за мелким и Немочью. Пойду, в деревню их отведу. И разворачиваюсь, и высохшие на солнце листья оглушительно скрипят под ногами, и вся роща в падучем золоте – аж тошнит, так романтично. Может, я зря бросаю Грызи наедине со странновато ухмыляющимся Нэйшем (кто его знает, что он там навспоминал). Но чутьё Следопыта не обманешь. А оно довольно-таки громко заявляет, что с этой проблемой разбираться должна не я.
ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ
Ветер пригоршнями бросает в волосы мелкие солнечные зайчики – листья берез. Под ноги раскладывает богатые ковры – ольха, осина, бук, выбирай, на что ступишь. Между обомшелыми стволами – сияющие гобелены из паутины. Запах солнца, нагретой листвы, пыли, памяти. Затихают вдалеке стремительные шаги Мел. Они стоят на вызолоченной тропе, на ручье из золота – вот-вот затянет в сверкающую воронку какого-то чужеродного портала, и нити паутины зашевелятся, как нити псигидры, блеснут и вытянутся хищно, спросят – чем бы причинить тебе невыносимую боль? Нитям надо бы поберечься, а то одна ведь так уже напоролась. Две напоролись. В прошлом бывает столько боли – обожрутся все псигидры Кайетты. Потому со временем прошлое притупляется и как бы перестает существовать. Даже когда его проживаешь заново – оно ранит не так. Не как настоящее. Прошлое – лишь прошлое. Человек, проданный за две жизни, стоит перед ней сейчас (велика ли цена?). Или, может, перед ней сейчас – совсем иной человек, тот что – дарт, и врезавшиеся полукруги у губ, и безжалостная точность каждого удара. Воскрешенный псигидрой, ядом памяти, призрак в белом. По нему не понять – улыбка, и безмятежность, и несколько шагов между ними, и проклятая ледяная корка в глазах, не увидеть – что там, под ней и насколько страшны последствия. Даже если их не было бы – торг состоялся, и она не пришла, когда должна была. Когда… нужна была. Теперь вот нечего сказать. Только заставить себя – смотреть в глаза, ступать по тонкой корке льда, испещренной синевой трещин, рискуя провалиться и утонуть. Но и во взгляде у нее, наверное, есть что-то даже излишне красноречивое, потому что Нэйш вдруг легко шагает навстречу, берет ее за плечи и поворачивает к себе спиной. – Ш-ш-ш, аталия, – обдает макушку горячий шепот, – не поручусь, но выглядит так, будто ты собираешься сказать что-то опрометчивое. О чем, вполне вероятно, пожалеешь. А мы же не хотим поспешных решений… и лишних слов, не так ли? Не хотим, – беззвучно шевелятся губы. Может быть, что и не хотим. Не хочется никаких решений. Никаких слов. На ее рубашке – разводы от черной грязи, липкие следы псигидры – будто шрамы на ткани. У Нэйша такие же – он приобнимает ее одной рукой, и на рукаве видна черная полоса. А золото осени обтекает их и режет глаза отраженным солнцем, и потому хочется крепко зажмуриться. Дрожь в голосе. Дрожь в коленях – псигидра забрала больше, чем казалось. Нужно говорить. Иначе будет слишком большим соблазном – не говорить об этом вообще. – Там, у лечебницы… Эллет дала мне выбор. – Я видел. Впрочем, мог бы и не смотреть – не было сомнений в том, что ты предпочтёшь. В шелесте листьев тонет смешок. – Полностью обоснованный выбор… в опасности была ученица. А я не ученик, аталия, мои скромные возможности несколько больше. О, Эллет так трогательно пыталась разыграть эту карту – жаль, ты не видела. «Тебя предали, выбросили как ненужную вещь. Использовали». Вдруг становится холодно – по обнаженной шее расползаются противные ледяные мурашки, будто пальцами за горло взяли. Шепоту надоело резвиться в волосах, теперь он переместился к уху. – Только вот я же привык решать задачи в одиночку, аталия. Привык рассчитывать на себя. Как-то так… получилось – не иначе, как очаровательное наследие Ордена Жалящих. Я не ждал, что придет помощь или что меня кинутся спасать – с чего бы? Иногда требовать этого просто неразумно. Еще неразумнее винить других за верные решения. Видишь, аталия, в экстремальных ситуациях… я привык довольствоваться малым. Не слова – тон. Мельчайшие отзвуки, оттенки, ноты – она вслушивается и вслушивается, прикрыв глаза, и уже знает, что рядом с ней – настоящее, не призрак прошлого… Непонятно – почему дрожь бьет только сильнее. – Тебе… было больно? Детский вопрос. Или, может, материнский – «Ты не поранился?» Нэйш хмыкает и переходит с шепота на будничный тон – будто отчитывается об очередной вылазке с учениками в Вирские леса. – В процессе, ты имеешь в виду? Ну, можно сказать, что до худшего мы с ней так и не дошли. Или ты подразумеваешь – после? Не спорю, последствия… довольно своеобразны. Многое видится со стороны. Занимательно осознавать, что твое худшее воспоминание… Что? – спрашивает оживший осенний ветер в ветвях. Кто? – тянет вдалеке полуденная птица. Ответа нет, и птица замолкает, обиженная, а ветер обдает каскадом листвы: не утонуть бы в золоте… – Ты тоже… через чужую память? – Нет, мне вполне хватило своей. Знаешь, оказывается есть вехи… потери или переживания… настолько яркие, что пережив их однажды, во второй раз к ним не вернешься. Даже в воспоминаниях. Словно омут, из которого непременно попытаешься выплыть. Память, к которой настолько не хочешь возвращаться, что цепляешься за настоящее, сохраняя контроль. При условии, конечно, что есть – за что цепляться, – тон набирает резкости и становится насмешливым, – Понятия не имею, как там с подобными вехами у Эллет… но, кажется, у нее возникли какие-то проблемы с якорями в настоящем. Дыхание у Нэйша чуть тяжелее, чем обычно. Сердце стучит не так ровно, как всегда. И он держит ее слишком уж цепко – куда там псигидре. Последствия, Рихард, это просто последствия, хочется сказать Гриз. Проклятая слабость. Если ты вздумаешь разомкнуть руки – я просто могу упасть, так что не будем испытывать судьбу. Она делает глубокий вдох, отстраняет его руку. Опирается спиной на нерушимую твердость ствола – и теплое дерево приятно щекочет лопатки. – Ты не убил ее. Нэйш делает утвердительный жест. Подходит, чтобы облокотиться на соседний ствол – стройного, слегка полинявшего бука. – Почему? Если учесть умение Рихарда отвечать ударом на удар с лихвой… то, в каком состоянии он должен был освободиться… то, насколько он склонен к простым и прямым решениям… Живая Эллет кажется счастливой внезапностью. Я боялась больше, чем действия псигидры, – вдруг осознает Гриз. Боялась, что ты шагнешь и через эту грань – убийство безоружного, беспомощного, кого-то, кто бьётся в агонии своей памяти. Неужели ты всё-таки наконец услышал и хоть немного понял… Нэйш жмёт плечами. – Ну, ты бы расстроилась. Ловит с приподнятыми бровями ее взгляд – мол, а разве нет? Теперь он подходит, чтобы облокотиться на тот же ствол – чтобы голос не заглушался листопадом. – Лайл вот говорит – стоит учитывать пожелания начальства, если вдруг хочешь оказаться на хорошем счету. Так что можешь считать, что я выслуживаюсь, – пауза, заполненная печальной песней облетающих листьев. – Я понимаю, что скорее всего сделал ошибку, аталия. Эллет из той категории людей, которых проще убить, если ты вдруг перешел им дорогу. В противном случае они однажды перейдут дорогу тебе. Опять. И Служба Закона едва ли удержит ее надолго – она устроит побег, очарует охрану или судью… Еще вероятнее, что с ней сведет знакомство наш поручитель, а нам так не хотелось его вмешивать, не так ли? Устранение было бы наилучшим вариантом, простейшим решением, как часто в подобных ситуациях. И я не могу сказать, что я не понимал этого. Даже в тот миг, когда заглянул в ее память – вместе с псигидрой. Но… Листопад шепчет что-то своё – напевает, в такт легким водоворотам листьев, танцам золотых нитей. О женщине, бьющейся в путах чёрной грязи. О плаче, о криках и мольбах… Листопад со смешком рассказывает, как это было бы просто – уйти не оборачиваясь, как всегда, и это даже не было бы убийством, потому что разве убийство, если ты просто не протянул кому-то руку? Листопад кружит и кружит, роща оплывает золотом, но Гриз слушает молчание там, за листопадом. Бывшего устранителя, который сам себе не может объяснить – почему он вдруг не смог. Уйти не оборачиваясь. Как всегда. Как раньше. И ей кажется, что она сможет улыбаться. Не сейчас, но… вечером, когда сотрутся следы от колец псигидры. Когда день-старичок похромает навстречу нарождающейся ночи. Она поднимает ладонь и легкомысленно ловит на неё листок – алый, как бабочка с загоревшимися в древней легенде крыльями. – В конце концов, – произносит наконец Рихард, – может быть так, что эту задачу невозможно решить однозначно верным способом. Думаю, Эллет была слишком оптимистичной, когда полагала, что ей по силам любая формула. Очень вероятно, что существуют задачи, которые вообще невозможно решить – как мы с тобой, аталия. Выборы, когда нет вариантов, или бесконечность вариантов, или любой вариант обернется неблагоприятными последствиями. Листок срывается с ладони Гриз – уносится танцевать вместе с остальными. Изображать осеннюю бабочку, отлетевшую от стаи. – И что нужно делать с такими задачами, по-твоему? – Избегать всеми возможными силами. Хороший совет – жаль, для нее невыполнимый. Ходите прямыми тропами – избегайте развилок. Беритесь за простые задачи. Иначе однажды поймешь, что любое решение обернется для тебя клеткой. Только вот у Гриз никогда не получалось браться за простые задачи и ходить напрямик – всё сплошь там, где тропы ветвятся, и каждая над пропастью, и любое решение – может оказаться шагом в эту самую пропасть… – Но если вдруг не выходит, – добавляет Нэйш, – приходится довольствоваться тем решением, которое кажется наиболее близким. Комфортным. После которого… остаешься собой. При условии, конечно, что вообще берёшься за решение. Так? Чужие пальцы на щеке, осторожно стирающие полоску грязи… Гриз кивает – так, конечно так, вглядываясь в погоню хищников-листьев за солнечными зайчиками. Есть задачи, которые не имеют однозначно правильного решения. Есть те, у которых решений нет вовсе – или так кажется, кто там знает. Тогда остается оставить всё как есть. Признаться, что не видишь вариантов. Ждать. Пока однажды всё не решится само собой или не запутается до такой степени, что решать станет бесполезно. Кто знает, может в этом иногда и есть самое лучшее решение. ТРИСИЯ ИСВЕНТ Перед глазами упорно колыхалась жидкая грязь – не желала отступать прочь, тащила… или нет, её тащили. Молодчики в форме законников – суровые, с твердыми пальцами, с металлическими голосами, и она в полузабытье пыталась отыскать ключ – решение к каждому, только по голосу. И цифры дрожали и расползались в стороны – будто мягкая, жирная плоть (омерзительно). К горлу подкатывала тошнота. Кажется, ее поили чем-то. Да, и она спрашивала – куда ее доставят, и когда предъявят обвинения, и кто будет вести следствие. Это было очень важно – для того, чтобы решить задачу. Законники – не в первый раз. У нее достаточно ресурсов – денег и знакомств… и наёмников. Она не попадет на Рифы. Так думалось в полудрёме, пока ее кружило в портале и несло через воды (памяти?), а она пыталась выровнять дыхание и знала, что выплывет. Всегда выплывает. Потом шаги и голоса стихли, и она почувствовала под собой что-то мягкое. Хотелось провалиться, уснуть. Но было нельзя. Нужно сначала подумать, как быть, когда во снах придёт – колышущиеся липкие кольца, и гнусная память… и мужчина, со скучающим видом глядящий сверху вниз. И его слова на прощание. С закрытыми глазами получалось размышлять, хотя еще подташнивало. Податься на запад после всего этого. Сменить имя, немного развеяться, попутешествовать… Может, на Вольные Пустоши? Из Союза Чистых не выжмешь многого, зато их разработки по оружию могли бы пригодиться. О мести думалось смутно и больше для успокоения. Тошнота отступала при мысли о руинах на месте питомника… или пепелище? И шкуры по стенам – очаровательные трофеи… Какая досада, госпожа Арделл, кажется, юных варгов некому больше учить. Вы же пророните хоть пару слезинок на могиле вашего верного песика? Огорчительно, да, что придется его убрать. Первым. Какой потенциал пропадает. Хотелось бы, конечно – сначала всех остальных, может, даже Далию Шеворт, чтобы он… ощутил. Но не после того, что она видела. И слышала при прощании. О, ей совсем не нужен взбесившийся Истинный варг, который может наворотить невесть чего. Так что первым будет он – а последней Арделл. Не сейчас: потом, позже. Сейчас – подумать, полежать… оценить ситуацию. Нужно попросить у тюремщиков воды – она вся в липких следах псигидры. Отвратительно. Трисия медленно приоткрывает глаза – вырывается из мутной, колышущейся пелены полузабытья. Странная камера: обои по стенам, ковёр на полу, невысокий диван, письменный стол. В высоком кресле прикорнул старик: по синему бархату разбросались седые кудри, скромная одежда… Эллет пытается сощуриться, присмотреться, но лицо ускользает, уплывает… оно кажется удлинённым и каким-то постным. Они что же, привели ей жреца Единого? Чтобы она покаялась? С губ невольно слетает слабый смех, и человек в кресле – он не задремал, он призадумался – быстро поднимает голову и поворачивается к ней. Приветственная улыбка как-то округляет лицо и делает его вдруг совсем мальчишеским, и Трисия видит, что глаза у человека ясные и озорные и вызывающе, слишком молодые. Волосы старика, лицо мужчины – и глаза лукавого юнца. Что за дурацкое видение, – хочется сказать Трисии. Потом она видит синий цветок в петлице. И трость с серебристой головой лисы – мужчина сжимает ее правой рукой, затянутой в перчатку. Так, что не рассмотреть Печати. Под ложечкой рождается мятный, щекочущий холодок. Она не любит нерешаемых задач. А перед ней сейчас… – Добрый вечер, госпожа Исвент, – радушно приветствует ее Эвальд Шеннетский. –Вас устроит это имя, или вы другое предпочтете? Рад наконец познакомиться лично. Она поднимается с низкого дивана, непослушными пальцами пытается расправить платье, шарит взглядом по углам… в них затаилась темнота, а на улице сумерки. – Вечер. – Да, мое любимое время. И прекрасная погода. Может быть, чаю? Разговор будет долгим, а вы, должно быть, устали после вашего небольшого знакомства с псигидрой. Должен сказать, то, как вы обустроили всё в этом случае… впечатляло. Мои агенты чуть было не вмешались, когда посчитали, что господин Шеворт может серьезно пострадать. Впрочем, сразу же после этого им едва не пришлось вмешиваться, когда едва не пострадали вы, но в случаях с господином Шевортом такое не редкость, знаете ли. Не редкость – с ним, да… к горлу подкатывает мерзкий комок тошноты, голова еще кружится, и переменные не желают становиться на место. Хромой Министр – покровитель питомника, одна из причин, по которой она решила оставить Арделл в живых… Потенциально – наибольшая опасность. – Ваши… агенты? – Ну, не мог же я вас совсем без присмотра оставить, согласитесь. Зная, в какие сферы вы вторглись и с кем связались – будем уж совсем напрямик. Восхищаюсь вашей отвагой, правда – мне действительно было интересно, чем может закончиться ваше маленькое исследование на эту тему. А подстраховаться никогда не помешает: я опасался, что дело может кончиться вашей гибелью. – Опа… сались? Никак не получается говорить связно. Мыслить связно. Выстроить всю картину. Или понять, какого у Шеннета цвета глаза – они настойчиво отливают синевой от цветка в петлице. Из-за этого вспоминается страшная, безграничная синь… в других глазах. Губы напротив губ – так близко. Шёлковый голос, в котором прячутся сухие, покалывающие льдинки. – Советую быть очень осторожной в будущем, Эллет. Будет так неприятно, если я отберу у тебя то, что не стал забирать сегодня. Мне стоит уточнять – насколько далеко тебе нужно держаться от питомника, моей сестры и Гриз Арделл? И мерзкая грязь лезет под кожу оттуда, из памяти… и хочется прошептать: чёртов притворщик. Я наконец поняла. Ты же никогда не менялся. Нет разницы между прошлым и настоящим, старым и новым. Ты просто небрежно натянул слой новой кожи – поверх, как думаешь – Арделл это поймет рано или поздно?
Но нужно молчать, потому что голубоватые льдинки в глазах слишком близко, и перед ней – та стихия, с которой она никогда не хочет больше встречаться лицом к лицу…
– Советую не пренебрегать последним шансом, Эллет.
Эвальд Шеннетский непринуждённо позвякивает чашками на столе. Только иногда оборачивается, чтобы взглянуть. И кажется, что там, на дне лукавого мальчишеского взгляда – колючие, металлические искры. – Всегда жаль, когда талант пропадает, не так ли? Особенно тот, с которым надеешься на сотрудничество. Знаете, мне бы пригодилась ваша небольшая помощь… в решении некоторых задач. Так открыто. Хотя зачем ходить вокруг да около, она в его власти. Кажется, что лопатки касаются не спинки дивана – стены. Эллет закрывает глаза. – Некоторые задачи, – говорит бесцветно, устало, – не имеют решения. От бодрого смешка внутри всё вздрагивает, покрывается болезненными трещинами. – Когда-то я думал примерно так же. А потом уяснил, что для большинства таких задач не хватило ресурсов… или времени. Тонкий запах чабреца и вербены – он ставит чашку на подлокотник. – Знаете, часто если задача кажется нерешаемой – это просто обозначает, что пока никто не решился – неплохой каламбур, верно? Не решился подобрать к ней ключ.
====== Наставник для варга-1 ======
ЛАЙЛ ГРОСКИ
Местечко было с претензией. Раньше всего – оно носило гордое наименование гостиницы. Дальше хозяин пошел вразнос и к слову «гостиница» добавил не менее гордое «Тёплый приют». Тем самым доведя ложь до абсолюта. Клоповник «Последний приют» – вот это для названия было бы в самый раз. Дыра «Унылое прибежище». Трущоба «Пристанище неудачника», на худой конец. Едва ступив через порог первого этажа – я почувствовал себя слишком уж хорошо одетым. Не мешало бы присобачить на куртку пару заплат – ну или добавить сапогам благородной ветхости. Или оторвать рукав. Холл представлял собой сложную помесь распивочной, местного казино и местной коллекции сброда. В полутьме разгуливали сквозняки, подозрительные личности и запахи скверного виски. Чуть дымился камин – забыли подбросить топлива. В стойку столетним дубом врос хозяин – так что всё-таки непонятно, кто кого подпирал. Я не удостоился особенного внимания – так что спокойно облюбовал незанятый столик и слился с ним, как родной. Местный паренек дважды протопал мимо, пока не понял, что я персона новая. – Пивка бы пинту да с яишенкой, – скромно попросил я. – Комнаты-то есть? – Забито, – вяло отозвался паренек. – Но ежели сильно надо… сыщется, понимаете, местечко. Спросить, что ли? По моим кивкам паренек заключил, что надо очень сильно, оживился, шепнул: – На бои? Могу подсказать, на кого ставят, значит. Сколько лет – я уж примечаю стоящих! – А что, уже и ставки пошли? – поразился я. – Так ведь бои завтра! Паренек шмыгнул носом и посмотрел, как на дите малое. Неопределённо глянул в самый темный угол, пробормотал, что некогда ему, а так бы порассказал… получил пару монет и убыл – за пивом и яишенкой, с обещанием вернуться и порассказать. Я остался ждать и шмыгать глазами по сторонам. В тёмном углу заседала паучья компания – специалисты по ставкам, и в этот угол так или иначе время от времени притягивало остальных. Группка доходяг неподалёку спорила – в какую бы ставку вложиться. «Баскер не показал своих… – доносилось оттуда, – сюрприз готовит, а уж его-то сюрпризики…» К локтю пристроилась скользкая личность – прибежала из уголочка. – Ставочку, может? – предложила умильно. – Малость позже, – пообещал я и продолжил шмыгать глазами. Трое подальше режутся в кости. Те, что у камина – перекладывают явно краденые вещички. Компания из двух шулеров азартно обирает до нитки залётную птицу – какого-то торговчика. Поди там пойми, когда чуть ли не все в зале – в капюшонах или скрывают лица, как положено порядочному отребью. Разве что потертого вида девица, которая расселась у торговчика на коленях и изо всех сил отвлекает его внимание – тут лицо видно, только… в общем, лучше б прятала. Ждать получалось неуютно. Полпинты пива с привкусом жадности хозяина ожидания не скрашивали. В центре яичницы грустно синел желток –и всем видом умолял его не есть. Возможно, намекал, что будет хуже. Когда пропели старые петли двери и зал всколыхнул шепоток – я вздохнул с облегчением. Почти приветливо улыбнулся двум здоровенным магам, которые вошли первыми. Их мелкотравчатому хозяину я и вовсе почти готов был раскрыть объятия. Хотя в таком случае мне угрожало остаться с кинжальчиком в спине. Господин Баскер славился нехорошим своим характером. Хотя среди устроителей подпольных боёв вообще редко встречаются милые, покладистые личности. Зато вот голосом этот типчик журчал – заслушаешься. – Господин Гроски, как видите, я получил ваше послание. Право, вы выбираете такие странные места для встреч. Я с удовольствием бы принял вас в моем скромном поместье… Это которое за рвом в двадцать футов шириной и за настолько здоровущими стенами, что за полмили ощущаешь себя запертым – ну, конечно. – Больно думать, что я так вот пренебрегаю вашим гостеприимством. Но я, понимаете, человек маленький, больше привыкший к… теплым приютам. Баскер целых десять секунд, брезгливо вздернув губу, оглядывал зал, прежде чем опять пустить в ход очаровательный свой голосок. – О, не преуменьшайте. Зная – кто обретается в вашем питомнике, кто его возглавляет… наконец, кто его окормляет… Можно сказать – вы оказываете мне честь своим визитом, господин Гроски! Даже с учётом того, что мы находимся… ну, я позволю себе выразиться так: по разные идеологические стороны. Чем же обязан? – Проклятущая служба, – развел я руками, показывая – как же мне обрыдло мотаться по таким вот темным местечкам. – Питомник, понимаете ли, не могут не беспокоить бои. И то, что в итоге случается с бойцовыми животными. Баскер сдержался и не скривился, но придал лицу такой градус вежливости, что ясно стало – попытается отделаться от меня как можно скорее. – А в последнее время и вовсе как-то невесело, – упорно докладывался я трупу яичницы. – Вот, вообразите себе, на Псовой Бойне объявились какие-то странные гибриды – крупнее, сильнее, а уж свирепость и кровожадность вообще зашкаливает, даже для бойцовых. Вроде тех тварей, которые мелькали в Вирских лесах. Вы про тех не слышали? Нет? А я-то думал, известная история. Тут дело вот какое: мы-то полагали, что в Вирские леса браконьеры не суются, а стало быть – эти твари не разъедутся по всей Кайетте. И вдруг они – да на Псовой Бойне. И как такое могло быть? Ведь это же опасность. Серьезнейшая. – Действительно, – промурлыкал сухонький господин Баскер, тыкая в меня шильцем взгляда. – Звучит как серьезнейшая угроза. – Вот, стало быть, я и мотаюсь. Начальство велело объехать устроителей боев… ну, о которых знаем. Предупредить, стало быть. Мало того, что устраивать бой с участием таких тварей – как-то уж и за гранью, так ведь они ж не поддаются контролю, а если вырвутся… Баскер закачал головой – ай-яй-яй, можно себе вообразить такие ужасы. И поинтересовался нежненько: – Что же вы хотите от меня, господин Гроски? – Представьте – если вдруг неприятность, и какой-нибудь из разводчиков решит привезти на ваши бои таких зверюг. Мы, знаете ли, в «Ковчеге» всегда готовы выручить в такой щекотливой ситуации. Смешочки у него были приятные – будто колокольцы расплясались. Даже три оставшихся на голове волосинки как-то распрыгались в такт. – Иными словами – вы просите дать вам доступ на бои… или даже, может быть, предъявить бойцовых животных? Было бы неплохо, но толку-то? Гибриды там есть. И у других заводчиков, и у самого добрейшего Баскера – мы знаем, что они там есть, и вопрос в другом… – Господин Гроски, вам не говорили, что вы специалист по невозможному? – Нет. На этой неделе. Знаете, даже если эти гибриды там будут – мы можем договориться… – Или я могу дать вам слово. Право, господин Гроски, мне ни к чему опасные бестии на моих боях – кровожадность меня совсем не радует. Мне больше нравится послушание. Например, когда по щелчку твоих пальцев животное готово… ну, скажем, выследить кого-нибудь. Да вот, не угодно ли взглянуть… Черные тени хоронились за плечами детинушек-магов, но по короткому свисту Баскера выступили вперед. Два болотных сторожевых пса – их еще нежно величают керберодавами или загрызами – подразумевая, видать, что загрызут любого. Хотя видок у этих тварей был такой, будто они скорее заживо заглотают. Оно и понятно – специально выведенная порода, скрещение самых здоровенных псов с игольчатниками, скальниками и керберами, страшноватые гибриды – оба чуть ли не по четыре фута в холке, мускулистые лапы, мощная грудь… На смоляных мордах – тщательно выверенное подозрение: кого бы это тут взять за горло? Тебя? Или нет, вот того? – Красавцы, правда? – прожурчал Баскер. Просвистел что-то псам – и они не спеша пошли по онемевшему, оцепеневшему залу – вынюхивая, высматривая… – Моя небольшая страховка. Приходится, понимаете ли, таскать с собой время от времени. О чем вы задумались, Гроски? – …поверьте, вы не хотите знать, что мне-то с собой таскать приходится, – пробубнил я в голубеющий глаз яичницы. Баскер было ухмыльнулся – и застыл, приморозившись глазами к одному из псов. Тот как раз заинтересовался компанией из двух шулеров и их жертвы – игрока со жрицей любви на коленях. Шулеры вели себя как подобает – застыли, не пикнув и подрагивая краплеными картами. У одного рука так и замерла на монетах, которые он как раз потянул к себе. Последний игрок от своих карт так и не оторвался. Вот только вторую руку плавно протянул в сторону собаки – лениво коснулся ее загривка длинными пальцами. И принялся почесывать за ушком. А пёс вдруг ткнулся лобастой башкой в ладонь – на которой было многовато шрамов – и уселся на пол, показывая, что никуда, вообще-то, не собирается. Баскер опять высвистел что-то – болотный сторожевой не шевельнулся.
