Текст книги "Ковчег для варга (СИ)"
Автор книги: Steeless
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 49 страниц)
– Я почувствовал пробуждение варга…и, Кани, не мог же я убить керберов на глазах у мальчика. Под вопросом бы оказалось его обучение. Если бы его будущий учитель на его глазах устранил бы его питомцев, я не думаю… в чем дело, Кани? – Нэйш, ты мастер переговоров, – говорю я легко и как будто даже и радостно. – И вот что я тебе скажу… Тут я все-таки посылаю его на тот самый изобретательный адрес, который выяснила у Мел.
====== Боль варга – 2 ======
Вечер у нас проходит под негласным девизом: «Я ненавижу Рихарда Нэйша».
Во-первых, Аманда как-то узнает, что он поручил опеку над мальчиком Мел. Какими способами Нэйш избежал отравления – этого слухи до меня не донесли, но варги-ученики что-то шепчут по углам о появлении разъяренной целительницы «как из-под земли» на очередном занятии. Чаще всего в рассказах повторяются упоминания ядов. И бюста Аманды (это – в мечтательном смысле). Во-вторых, сама Мел не в восторге от этой самой опеки. Мальчик, конечно, пока не встает и все разговаривает со своими керберами, но Мел-то что. За компанию она еще и меня ненавидит. Шипит при встрече и предупреждает, чтобы я к ее обожаемым зверушкам из питомника и не совалась. В-третьих, это, конечно, я – которой Нэйш вроде как предложил занять его почетное место на пьедестале самых презираемых людей в группе. Не скажу, что мне очень надо было рыдать по такому поводу у Аманды в лекарской, но оно как-то само собой получилось. Ну, правда, я рыдала только по этому поводу, там еще был этот самый прилипчивый зов: «Лютик! Пушинка!» И вообще, вот убьете кого-нибудь в первый раз – и вам станет понятнее. Ну, а Аманда понатащила каких-то чаев и настоек, снабдила это все сладкими плюшками, которые на меня всегда действовали просто убойно – и я ей как-то незаметно все поведала. После чего была поглажена по головке с милой улыбочкой. – Наш дорогой Рихард слишком склонен добиваться того, чего хочет, – проворковала Аманда и всучила мне еще плюшку. – Ну, ничего… И тут уже случилось в-четвертых и в-пятых, потому что Аманда поговорила с папиком и Десми, которые как раз заявились со своего рейда с новыми трофеями в виде выводка мелких пушистых и редких яприлей. Громыхнуло знатно. – …моя дочь, Рихард! – доносится до меня через уймищу стен, а я внимаю в мягком удивлении, ибо была уверена, что папик так орать не способен в принципе. – К чертям объяснения! Такого… несмотря ни на что… от тебя не ждал! Зря, очень зря. Как это можно чего-то не ждать от Нэйша. Я вздыхаю, вылезаю из постели, в которой вознамерилась просидеть где-то пару лет. Прокрадываюсь по холодным коридорам туда, где мой папенька решил выплеснуть на начальство свои отцовские чувства лет за последние лет десять, наверное. Осмотрительно выбрал для скандала пустующую комнату. Но вот не прикрывать дверь – это, я вам скажу, головотяпство. – Ей девятнадцать! Девятнадцать, понимаешь?! Она замуж собирается, а ты собираешься отобрать у нее все! Молодость, счастье, семью – все! Эк, патетично-то как. Хотя руками папик машет не пафосно. Наверняка еще красный и надувшийся, жаль, лица не видно: в пустой комнате темно. – Мне кажется, ты слегка преувеличиваешь, Лайл. – Да ну?! Наверное, это потому, что я насмотрелся на то, какой ты не по годам жизнерадостный. И как у тебя все чудесно на личном фронте. – Не могу сказать, чтобы я жаловался… – Какие жалобы, ты у нас воплощенное счастье. Нэйш, не могу сказать, что навидался таких как ты – ты у нас уникум – но тех, кто убивает, я видел. Знаю, что это делает с людьми. Если ты еще раз заведешь об этом речь в отношении Кани… – Так предложи мне другого, Лайл. Найми людей, найди кого-нибудь. Мы не можем не отвечать на вызовы, а нападений на людей в последнее время все больше. Людоеды среди виверр и гарпий появляются слишком часто, и я не знаю, сколько я… Брякает какая-то глина. Наверняка Лайл Гроски приперся на переговоры с кружкой. Или с пирожком – на ночь глядя. – Стало хуже? – Я уже говорил тебе, что не… всегда чувствую разницу. Пока что я пропускаю это через себя. Иногда приходится не пользоваться дартом – артефактное оружие иногда слишком хорошо ощущает настрой хозяина. А когда каждый раз знаешь, что будет… Хуже другое. Я начинаю промахиваться, Лайл. Из-за того ли, что мне приходится делить это с ними, или из-за чего-то еще… не могу объяснить.
Ой, Боженьки. У Рихарда Нэйша проблемы на убивательском фронте? Интересно, а он пытался от этого лечиться? Ну там, сходил бы к Аманде, попил бы зелий, или к морю бы съездил, отдохнул бы на песочке. Хм, до седины в бороде он не дожил, так что на это списывать рано…, но надо будет притащить к нему какую-нибудь деваху и выдать во всеуслышание: «Слушай, может, бабу бы тебе? А то ходят слухи, что с того момента, как нас покинула Гриз, ты что-то меньше сражаешь женщин направо-налево своей неотразимостью. Кто там знает, может, это влияет?»
Папик сопит и что-то там, видно, думает. А я переминаюсь с ноги на ногу и размышляю – мне-то Нэйш почему не сказал? Нес что-то такое о предназначении и удовольствиях.
Или, может, я как всегда пропустила мимо ушей.
– Что будет, когда ты промахнешься? – наконец спрашивает папик.
– Я не знаю. Правда не знаю, Лайл. Может быть, я просто соберусь и повторю удар. Но если моя теория верна – я невольно потянусь за моим настоящим оружием. А тогда…
– Так сделай так, чтобы не промахиваться! – отзывается папаня со скрежетом зубовным. – Значит, тебе придется лучше овладеть Даром. Или контролировать себя. В общем, разберешься – что там тебе надо, в ее сторону смотреть не смей, иначе… мы покинем «Ковчег». Нэйш, черти водные, я найду тебе охотников, найду кого угодно, просто оставь ее в покое. Я понимаю насчет твоей должности и того, что «Ковчегу» сейчас нелегко…, но не мою дочь, Рихард… пожалуйста, не мою дочь.
Как бы мне тут в холодном коридоре не прослезиться от горячего наплыва дочерних чувств. Ну, или потому что у меня ноги замерзли прямо люто.
– Я постараюсь не промахиваться.
На этом моменте я решаю, что слушать дальше – только впечатления портить. Собираюсь было вернуться в комнату, но вовремя замечаю, что под дверью с полной решимостью физиономией торчит мой ненаглядный женишок. Зубы сцеплены, кулаки стиснуты в намерении меня защищать.
Остаток ночи я осмотрительно скрываюсь от серьезных разговоров на чердаке.
На следующее утро сматываться от Десми получается куда лучше – в конце-концов, я-то изучила все окрестности как следует. Не то что я не хочу его видеть, он у меня совершенно чудесный остолоп со своими якобы проницательными взглядами и мужественной челюстью бывшего законника. Но если он разразится чем-нибудь вроде: «Все, собирай вещи, мы уезжаем далеко в горы Севера», – я его чего доброго прибью. А если он начнет мне запрещать видеться с Нэйшем – я чего доброго выйду замуж за того же Нэйша, из чувства противоречия. Словом, только мой любезный начинает меня жизни учить – в меня прямо демоны какие-то вселяются.
Так что Десмонд Тербенно рыщет себе по округе, а я успешно спасаюсь от него у Аманды, среди студентов, на кухне, в уборных, на пристани возле конюшен гиппокампов, а потом уже просто в питомнике, потому что Десми – он упертый, он найдет.
Под конец я вообще оказываюсь в ясельной части питомника, у загона мелких яприлей, которых папаня с Десми спасли от очередного перекупщика. Но тут появляются Мел и мальчик по имени Кайл, и приходится нырять в кусты. Не пугать же мальчика воплем: «Привет, помнишь меня, это я порешила твоих керберов!»
Мел – олицетворение хмурости. Черные брови сошлись, шрам на виске боевито белеет, идет – зыркает исподлобья и цыкает на мальчика, чтобы поторопился. Кайл, нагруженный бутылочками и мисками следует за этим черным призраком в священном трепете и с выпученными глазами. Он не пытается звать Лютика или Пушинку.
Он и на помощь-то позвать боится.
– Этих будем приручать к миске, а тех из соски поить, – кидает Мел, открывая ясли. Яприлята испуганно шарахаются в разные стороны, цокают копытцами, визжат. – Не стой. Миску сюда. Держи этого. Ласково держать умеешь? Значит, держи.
Дикий яприль – тварь страшная, на раз пробивающая клыками каменные кладки, сшибающая тушей деревья и визжащая так, что у людей сердца разрываются. Наши, которые в питомнике, − смирные, берут с рук хлеб и норовят об тебя почесаться плечом в темно-зеленом мехе. Любят заводить любовные песни из переливчатого хрюканья по ночам, устраивать турниры. И безбоязненно идут навстречу даже к браконьерам, из-за чего приходится все время в питомнике обновлять патрули.
А мелкие яприли – такие пушистики в темно-зеленом, с золотистыми глазками и уморительным рыльцем. Поэтому на них и идет мода как на домашних зверушек. До тех пор, пока они не станут вырастать, и их не запихнут в тесную клетку, где они через годик взбесятся.
– Ах вы, мои красавцы, мои маленькие, какие у нас глазки, какие ушки… будем пить молочко? Ну, конечно же, будем, чтобы вырасти большими, а злые охотники чтобы даже боялись на нас посмотреть, вот так мордочкой в миску, да…
Я-то уже привыкла, что Мел так с животными разговаривает, а у паренька – глаза в пол-лица.
– Ну, что ты брызгаешься? Нет-нет, не надо обливаться, мы тебе еще молочка нальем, такая славная девочка… налей молока, чего стоишь. А кто у нас будет ням-ням из соски? Конечно, Звездочка, больше таких значков на боку ни у кого нет…
Яприлята как-то сразу приободряются и вполне себе ням-ням из соски и просто так. У меня в кустах шея затекла, но я не ухожу и наблюдаю, потому что интересно.
Когда они выходят из загона – мальчик Кайл с ног до головы забрызган молоком, но на Мел он смотрит как на божество.
– А я к ним потом… можно еще приду?
– Нужно «еще приду». Через два часа второй прикорм. Истощенные как… – ветерок доносит рычание.
– А почему?
– Ну, а ты думаешь – почему? Мать убили охотники из-за мяса, клыков и шкуры, мелких отдали перекупщику. Перекупщики до одного – скоты. Продают их из клеток, в которых мышей держать нельзя. Не кормят. Ты еще не видел, как я мелких мыла вчера.
– А сейчас мы куда?
– Двинем к игольчатникам в родилку, там ночью щенилась Мята. Она после потери друга нервная. Будем уговаривать показать щенков.
Кайл тащится за Мел как загипнотизированный. Я тоже, но скрытно, прячась за загоны и перегородки. Не знаю, с чего, меня как-то не особенно умиляют любые зверушки. От маленьких яприлей до единорогов.
Получается подсмотреть в щелку двери родилки – это искусство подсматривания у меня от мамочки.
Сначала доносится только рычание игольчатой волчицы и успокаивающий голос Мел, которая объясняет, что ничего они щенкам не сделают, и все-все будет хорошо. Потом довольно долго Мел чешет волчицу за ухом, отвечая в вопросы мальчика в своей манере: обухом в лоб.
– Друг у нее вчера умер. Ранили с какой-то дрянью, даже Конфетка ничего сделать не могла. Которая Аманда. Слишком поздно взялись, пришлось усыплять, чтоб не мучился. Т-твари.
– А куда они уходят? Ну, после того как их… как они…
– Да уж, не в Водную Бездонь и не в Чертоги Перекрестницы, как людишки.
– Я слышал от одной гадалки нойя, что если вдруг… то они потом превращаются в духов и хранят своего хозяина. Или защищают свое логово, если их оттуда выгнали.
Мел бормочет что-то довольно нелестное насчет гадалок нойя. Потом еще пару минут воркует над волчицей.
– В общем, у меня была подруга, – бурчит потом под нос. – Варг. Не как этот, ну, Синеглазка. Настоящий варг, понимала животных. Так она говорила – они иногда возвращаются. Понимаешь, когда варг там… ну, слит разумом… он вроде как знает тогда, что чувствует зверь, как он думает. Так Гриз говорила, что они все отличаются. Невозможно спутать двух виверр или там двух грифонов. Ясное дело, что невозможно. Только она говорила, что бывало такое… что она встречала тех, кого не должна была уже. У варгов есть такое вроде как поверье, что если зверь ушел не как нужно… убили там какие сволочи или еще чего… тогда ему вроде как дают родиться заново. В тот же день. Ну что, дашь посмотреть, дашь? Вот, посмотри, какой лобастый, прямо вылитый твой друг. Правильно, его нужно вылизать… Эй, держи пока.
Мел возится со щенками, волчица настороженно ворчит, а мальчик по имени Кайл стал столбом и сжимает одного – пухлого слепыша. Слепыш попискивает и тыкается мордочкой во все стороны.
Паренек смотрит на него как на чудо.
– Эта ваша… Конфетка, в смысле, Аманда. Она сказала, что я варг.
– Угу.
– А я смогу? Ну, тоже встречать тех, кто ушел?
Мел что-то напевает щенкам и про паренька вроде как даже забыла. Потом говорит грубовато:
– Смотря каким варгом станешь.
Все. Мальчик прижимает к груди волчонка и готовится узнать Великие Тайны Бытия.
– Только не думай, что это приятненько – ходишь себе и повелеваешь зверушками направо-налево, – долетает из яслей. – У настоящего варга вечно сердце разрывается. Отдаешь часть себя, чувствуешь их страх, голод, отчаяние. Иногда забираешь боль. И понимаешь всех – даже тех, которые вроде как за гранью уже, то есть людоеды. Представляешь такое дело? Гриз мне иногда говорила: стоишь напротив… ну, возьмем волка, он сколько-то детей растерзал. А ты слышишь, что эти дети у него волчат передушили. И чувствуешь, что у него там внутри: тоска, месть, жить не хочется. Так сам боишься этого нахвататься… Потому-то варгам и убивать нельзя. Так привыкли спасать, что могут невольно взять на себя чужую смерть.
Они еще там сколько-то водятся со щенками. Мальчик по имени Кайл даже имена им дает – и мужественно никого не называет ни Лютиком, ни Пушинкой. Хотя ему, наверное, хочется.
Потом Мел выходит из яслей (я опять хоронюсь в кустах) и сухо командует:
– Вон туда. Глянь, дали ли корму грифонятам.
Паренек несется к загону для грифонят, а Мел безошибочно поворачивается к кустам.
– Громче тебя пыхтит только Пухлик. Родственное?
Может, я должна обидеться за папаню, не знаю. Я не обижаюсь и не вылезаю из кустов, хотя странновато прятаться от мага с Даром Следопыта.
– Парень будет в порядке, – хмуро говорит Мел. – А ты будешь не в порядке, если не по делу сюда сунешься. Ясно?
– Яснее только глазыньки Десми, – говорю я из кустов. И двигаюсь подальше от мрачной Мел Защитницы Живого. На полпути позади слышу голос своего любезного, бормочу: «Накликала!» – ползу быстрее.
Драгоценный жених мне сейчас ой, как не нужен. Что мне нужно? Ну, наверное, погулять по дорожкам питомника между вольеров рычащих, урчащих, храпящих, чистящих перья и машущих хвостами.
Побеседовать с Рихардом Нэйшем, которого очень удачно рядом нет. Но мне отсутствие собеседника не особенно мешает, сказала – буду беседовать, значит, буду.
Опять же, я в хорошем настроении вроде как. Хихикаю, потому что все ведь так просто.
Все так до боли, до крови просто.
Просто варгам нельзя убивать. Вообще. Запрет, древнее, чем ложечки моей прабабки, которые маман трепетно хранит в шкафчике. Почему? А кто там знает, может, есть много причин. Например – варг может случайно помереть вместе с тем, кого он убил, от чрезмерного своего сочувствия.
Ты-то, правда, у нас особенный, правда, Рихард? Сочувствием не испорчен, а убивал задолго до того, как стал варгом – так что ж такого-то, почему не продолжить?
А вот не получается, Рихард, не получается. Потому что варг может невольно коснуться разума животного в этот самый момент. И в полной мере ощутить – боль, и страх, и отчаяние… как ты там сказал папане – пропустить через себя? Охотился-охотился, а жертва – раз, и чувствует. Еще и болью делится. Что ты начнешь делать в таком случае, а?
Промахиваться, Рихард, промахиваться. Из-за того, что приходится каждый раз делить это со зверушками? Или просто оружие капризничает, потому что пользуешься ведь не тем. Совсем не тем, понимаешь ли.
А когда ты наконец промахнешься, когда твой дарт все-таки подведет – что ты сделаешь тогда, а, Рихард?
Соберешься и повторишь удар? Ни черта ты не соберешься.
Ты протянешь руку, Рихард. Ты возьмешь свое настоящее оружие, Рихард.
Которое тебе дали при рождении. Подарили.
Дар Варга.
Воображаемый Нэйш просто люто покладист. Идет со мной рядом, мимо всех загонов. Внимает так, будто я ему что-то новое говорю. Даже шелестит голосом, в такт ветру:
– О, конечно. Как я сам не догадался. Так просто. Не наносить удара. Просто повелевать. Приказывать умереть… А что дальше, Кани?
А дальше, наверное, самое интересное, Рихард.
Тебе ведь вроде как нравится убивать. Власть, безошибочность, все такое, ты мне об этом как-то говорил, я только не помню, когда. И когда ты потянешься за любимым оружием… слушай, а есть вообще возможность, что ты остановишься, а, Рихард? Что хоть на одно животное ты посмотришь не как на жертву?
Я, понимаешь ли, не особенно плотно общалась с Гриз, но признаю – она-то была настоящим варгом. И все повторяла, что они – пастухи для животных, это я помню.
Пастух может быть ласковым, а может щелкать бичом.
Но вот если варг вдруг становится хищником – это все, ребятушки.
Эй, Рихард, а ты сам догадался, почему тебе нельзя убивать, или тебе все-таки Гриз объяснила?!
Не отвечает, скотина. Зато усмехается этой своей усмешечкой и даже в воображении готов кого угодно довести до белого каления.
– Шел бы ты в Водную Бездонь, – говорю я себе под нос. – Мне девятнадцать. И у меня тут… жених где-то шастает. И вообще, я – это я. А ты если взялся за это дело – сам выкручивайся. Слышал папеньку? Он найдет охотников, а ты – не промахивайся. Наслаждайся напоследок – какие проблемы?
Да вообще никаких. Ну, кроме одного разговора в саду. Там еще была милая такая фразочка, мечта всех нынешних студенток.
«Ты нужна мне».
Я не семи пядей во лбу, но если Нэйш сподобился такое произнести – он собирается промахнуться в следующий же раз.
Тик-тик, – укоризненно говорит с ветки какая-то неумеренно легкомысленная птичка.
Будто считает время, которого кое у кого попросту нет.
*
Еще сутки проходят бурно, как мне и положено. Что ж тут сделаешь, натура – огонь, я сторонник не просто действий, а таких действий – чтобы прямо под ногами задымилось.
Потому я: сматываюсь, устраиваю драку в ближайшей таверне, пугаю народ в окрестных деревнях появлением призрака, объезжаю гиппокампов в речке, пару раз сигаю в водные порталы наобум и сожалею только, что нельзя вытащить Десми в какое-нибудь злачное местечко. Чтобы, например, стряхнуть с моего женишка занудливый вид. Или чтобы посмотреть на него в пьяном виде – наверняка зрелище феерическое!
Но от Десми я по-прежнему скрываюсь, а с Нэйшем ситуации предоставляю самой разрешиться. Потому что если я не нахожу себе чего-нибудь сама на свою голову – оно уж меня непременно находит, это да.
В общем, я появляюсь в «Ковчеге» к вечеру, с трещащей головой и болящими от танцев ногами. Блудное детище своего отца ползет, полыхая шевелюрой, в сторону кухни, потому что сначала – ужин, потом – остальное.
В коридорах имения шумновато и тревожно, ученички-варги бегают и перебрасываются какими-то фразами о гиппокампах, мимо пролетает Аманда, гремя склянками и сыпля отборными ругательствами на языке нойя.
Потом натыкаюсь на папаньку, он весь заляпан кровью и грязью, на лице – скорбь вселенская.
– Чего это у вас тут?
– Лордёныш с Весельного Хребта устроил охоту в окрестностях, – кидает Лайл Гроски, а сам зорко обшаривает блудное дитятко взглядом – как там, все органы на месте. – Полезли в болото, а там матерая мантикора.
Мимо проносится Мел, бросает папеньке на ходу: «Пухлик, я забирать зверинец!»
Точно, в имении лорденыша наверняка есть животные, а бешеная мантикора – это как моя мамочка в гневе, ее ничем не остановишь. Только тронь – и все, идет до конца, убивая на своем пути без разбору, вплоть до своих же сородичей.
Разошедшаяся мантикора будет истреблять все вокруг себя до тех пор, пока не умрет.
А в мозг к этой твари не рискуют лезть даже варги – чего доброго, сам напитаешься желанием убивать.
И еще вопрос, как ее можно остановить.
– Нэйш там, – я хочу спросить, а вопроса не получается, выходит сразу завизжать: – Скотина!
Потом я разворачиваюсь и кидаюсь за Мел, не слушая призывов папочки остыть и не ходить. Такая непослушная девочка, ай-яй.
Все очень быстро и просто как-то. Мыслей в голове нет, ни мыслишки. Только ветер свистит в ушах.
Потом в ушах бурлит вода, потому что я посеяла где-то водный амулет и сиганула в портал без него. Мел бурчит, что какого я вообще за ней потащилась. Помогает выбраться из широкого портального омута, а отряхиваться я даже не собираюсь.
Бегу в сторону этого самого имения, ветер опять свистит в ушах, мысли так где-то позади и остались. На полпути на сельской дороге начинают попадаться наши. Потом местные окровавленные охотники. Наши егеря их выводят. В самом имении погром уже закончился, оттуда доносятся причитания. На сером камне издалека видны отметины от шипов мантикоры – они что угодно пробивают.
– Где они? – кричу я, а мне не отвечают. Я мечусь между людей, старающихся убраться отсюда подальше. Все стараются отойти поближе к порталу, никто ничего не знает. – Где она?!
Около имения какие-то бледные женщины, перемазанные в кровь, наверное, прислуга. Рыдают и не могут ответить на вопросы. Какой-то охотник хватает за рукав, орет: «А ты кто вообще такая, чего тебе здесь надо?!»
Я вырываю рукав, бегу дальше, спрашиваю, ору на всех подряд. Мысль наконец появилась, одна, но жуткая: мне ни за что не успеть. Так и ношусь между щепок, какой-то утвари, окрошки стен, оторванных конечностей и людей, которым не хочется тут быть – и стараюсь ухватить какой-нибудь след, но я ж не по этому делу.
Из разнесенных в щепки ворот спешит Мел, ведет, похлопывая по холке, буро-золотистого единорога – тот хромает и дрожит крупной дрожью.
При виде несущейся на них меня единорог начинает трястись, как в припадке.
– Мел! – я сама себя не слышу, но я точно кричу. И еще трясу следопытку за плечи. – Где они? Мне сейчас туда, мне туда нужно, скорее, в какую сторону…
– Не трогай! – шипит Мел и выкручивается. – Егеря ее на запад увели, вон туда, к лесу…
Мне, конечно, не успеть, но я все равно бегу. Всхлипываю, как маленькая девочка, которой в выходные пряника из города не привезли. И клянусь себе, что мне только посмотреть, а не вмешаться. Оружия у меня нет все равно. На мантикору еще не каждый охотник пойдет. И мне только удостовериться… и все равно не успеть.
Но я почему-то успеваю – может, она металась по опушке леса, а может, ее отвлекли егеря, или ей хотелось вернуться в имение и все там как следует разнести еще раз.
Из местных егерей осталось на ногах четверо, на одного я налетаю, дядька хватает меня поперек туловища и сипит:
– Тихо, девка, куды?! Не мешай, тут уже все сейчас кончится.
Они все стоят поодаль: там, куда им приказано было отойти. Нэйш-то знает: сунуться с любым Даром к мантикоре – потерять жизнь. Егеря тут – как оцепление и для отвлечения внимания местной зверушки.
Наш устранитель привычно работает в одиночку.
Они с мантикорой двигаются по кругу: быстрее и быстрее, сцепившись взглядами. У них одинаково голубые глаза и одинаково холодное выражение хищника в них. Углы рта на морде мантикоры кривятся, все в крови, и кажется, что она отвечает на легкую улыбку Рихарда.
Мантикора вся кишит алым и бурым, пятна и полосы перетекают друг в друга – это особые жучки, не помню, как их там, но из-за этого ее шкуру не взять никаким оружием. У них содружество: тепло ее тела и сколько-то крови – за неуязвимость. Особенно много красного на гриве – там эти насекомые гроздьями свисают, взять мантикору с головы нечего и думать. Как и с брюха. Как и вообще.
А Нэйш весь в белом, как на праздник собрался. Может, жениться, а может – на чьи-то там похороны. Лезвие дарта уже взлетело в воздух с ладони, на лице – сосредоточенность, поглощенность… и какая-то самоотдача, от которой мне что-то нехорошо.
Мантикора открывает пасть, ревет, приседает на задние лапы и прыгает. Нэйш ждет прыжка спокойно, уходит в уклон в последний момент – и направляет дарт под челюсть зверю. Наверное, там уязвимая точка.
– А-а-а, – восхищенно стонет егерь, который меня держит. Усатый такой дядька, пахнет чесноком. – Мне б так…
Но так он вряд ли может. И вообще, вряд ли кто может, и я уже готова растечься лужицей облегчения в руках у этого самого дядьки.
Как вдруг я понимаю, что дарт торчит в мантикоре, а мантикора еще жива, и ей такое положение дел не нравится.
Рихард дергает оружие назад, принимает в ладонь, ныряет под удар хвоста, отступает, легко перенаправляет лезвие – и оно опять уходит в цель…
Рев, шипение, цель жива и собирается разбираться с обидчиком.
Рывок – серебристое лезвие уходит назад. Кажется, два вечных полукруга у губ Рихарда врезались так сильно, что это уже и не улыбка. На сей раз он действует наверняка – танцует, уходит, дразнит, дожидается прыжка, дарт уходит в полет…
И Нэйш промахивается – на полпальца, на мелочишку, но промахивается совсем, и нацеленный в глаз дарт ударяется в надбровье, а мантикора раскрывает пасть вовсю и готовится метаться во все стороны в ярости…
Рихард пожимает плечами, как бы говоря: «Нет, так дело не пойдет». Кажется, я даже слышу вздох, когда он отпускает цепочку.
Дарт летит в вытоптанную траву, жалобно кувыркаясь.
Егерь сочувственно ругается у меня над ухом, остальные ойкают – мол, как же так…
Мантикора прыгает с победным ревом. Она еще не знает, что она – уже не хищник, а жертва.
Нэйш смотрит на этот прыжок и улыбается с предвкушением.
И мантикора вдруг останавливается, не докончив движение, которое должно смять ее добычу в белом. Будто ударяется о стену, которую не взять ее хвостом.
О синюю, морозную, страшную стену в глазах.
О настоящее оружие любого варга, за которым только потянуться – и взять, но нельзя, нельзя, нельзя, иначе ты сам станешь хуже любого хищника…
Дар – не оружие.
Эта синева режет по-живому, даже отсюда. Как и улыбка Рихарда – она так и говорит: «Ничего, сейчас будет здорово. По крайней мере, одному из нас».
Мантикору скручивает будто от боли, хвост распластывается по земле. Нэйш – или в кого он там сейчас превратился – не торопится отдать последний приказ. Потому что смерть ведь может быть искусством, и можно работать, не торопясь.
Ну, а я вот как-то спешу, потому даю чесночному егерю по носу, выскальзываю из его рук, почти сразу перехожу на бег.
И наношу удар сзади, пока он не закончил то, что начал.
Два удара – мощный огневой, он не пробьет шкуру, но мне нужно, чтобы она развернулась ко мне боком. Кинжальный узкий – в первую нанесенную рану под челюстью.
И держать, чтобы огонь дошел до горла. Прокатился бы по нему… и закончил бы все и насовсем.
Потом я слышу крик Рихарда Нэйша. Мой начальник, вроде как, пытается удержаться на ногах и держится за виски.
И тут я понимаю, что все правда закончилось.
Потом я сижу на взрытой когтями мантикоры земле и маюсь дурацкими мыслями. Например – что бедолага егерь еще нескоро икать перестанет. И будет думать – кого ж это он держал. Какого жуткого монстра.
Еще хорошая мысль – с какой радости я реву. Ну, так, вполсилы. Не в голос, а просто слезы катятся. И в мысли лезет это самое, детское: «Лютик! Пушинка!»
Нэйш что-то втирает в отдалении егерям, им очень хочется держаться от него подальше.
Мне вообще-то тоже хочется. Но не получится.
– Знаешь, я тут думаю, – говорю, когда он подходит ко мне, – мне всегда было интересно: вот вес измеряют в пудах, а время – в часах. А подлость в чем? Я бы предложила – в нэйшах, как ты думаешь?
Предположительное измерение для подлости поднимает дарт из травы и начинает его оттирать. Увлекательное занятие, наверное. Надо будет проверить, когда заведу себе оружие.
– Вот смех, я ж не сразу поняла, что ты промахнулся специально. Только когда ты от боли заорал. Если бы ты решил ее убить как варг – ты бы не почувствовал ее боли, да? Заслонился бы, да и все.
– А ты хотела бы, чтобы я промахнулся по-настоящему? – мурлычет голос Нэйша у меня над ухом. Начальничек помогает встать. Даже галантно предлагает белоснежный платок – вытирать слезы.
Да уж не знаю. Наверное, тогда стало бы страшнее.
– Надеюсь, ты не контролировал ее с самого начала. Ну, то есть с болота. И имение она это громила не с твоей легкой руки.
– Нет, – отвечает Нэйш и усмехается. – Я был только на последних минутах.
– Ага, меня хотел подтолкнуть?
– Не только, – он переводит холодный взгляд на тушку мантикоры. – Мне пришлось напомнить себе – что они чувствуют, когда умирают. И что должен чувствовать варг. Иногда полезно постоять на грани, Аскания… Иногда полезно чувствовать боль. Чтобы не возникало искушений.
Потом он смеется, и меня это здорово дерет морозцем по коже. Только совершенно больной на голову будет смеяться над мертвой мантикорой и вообще… в такой ситуации.
– В конце концов, кто тебе сказал, что призвание – это не больно… Можешь утешаться тем, что в следующий раз будет легче.
Я шмыгаю носом в безупречный платок начальства. И награждаю платок и начальство взглядами, полными одинакового отвращения.
– Не будет, – говорю потом, – надеюсь, что не будет. Я, в конце концов, не такая как ты.
* * *
Десмонд Тербенно настигает свою добычу лунной ночкой, во дворе имения.
Звучит жуть как романтично, если бы добычей не была я. Со всеми отсюда вытекающими.
– Обучение начинаем завтра, – говорю я и не хочу встречаться с женишком взглядом.
Неприкрытая боль на его лице даже в прудике отражается. Еще там отражается моя физиономия, которой я все никак не могу придать градус нужной виноватости. Хотя внутри у меня сейчас бесятся стаи ошалелых крыс.
Я твердо намерена выслушать все, что он мне скажет. А потом ответить, что бегать от призвания можно – но недалеко и недолго. Что лучшего устранителя мы не найдем. Что я никогда не любила животных. Что я почему-то слишком хорошо чувствую, как и куда бить. Что я лет с шести мечтала найти свое – ну, кто виноват, что оно вот таким оказалось.
Наверное, в кошмарах мне будут сниться не глаза зверей, которых я лишу жизни. А глаза бывшего законника Тербенно. Которого любовь ко мне, идиотке с ветром в голове, сорвала с места, вышвырнула с должности и привела в питомник. Хотя я вообще-то предупреждала, чтобы он со мной не связывался.
– Я же тебя предупреждала, – говорю я. Сажусь на траву и болтаю рукой в прудике. – Слушай – извини. Правда, извини, что тебе так со мной пришлось. Такая уж я, ни на что не гожусь. А ты поступил глупо. Тебе же, наверное, даже мой папаня говорил, что не надо тебе за мной. Но это вообще-то к лучшему. Ты себе найдешь жену, чтобы – как полагается. Хорошую мать… и она будет уметь вышивать, а?
